Текст книги "Принцесса Володимирская"

XV

Алина тотчас же, благодаря случайному сцеплению обстоятельств, попала в вихрь великосветской обстановки, очутилась в среде блестящего, элегантного и знатного общества.

В первый раз за всю свою жизнь Алина почувствовала себя в среде, в которой желала всегда быть, для которой была предназначена и которая вскоре быстро поняла и ее, оценила ее ум, дарования и музыкальный талант.

Этот талант, а равно и знакомство с посланником польского короля, отворили Алине двери гостиных Парижа.

Осинский представил красавице своего родственника-посланника. Огинский, человек немолодой, был большой поклонник женской красоты при вольном обращении и ненавидел чопорных красавиц.

Не имея понятия о прошлом Алины, не зная ничего о ее связи с Осинским, которого он называл племянником, считая Алину за богатую и знатную вдовушку, посланник принял ее у себя, и в его гостиной Алина познакомилась со всем польским аристократическим кружком. В этом кружке главную роль играла княгиня Сангушко, страстная любительница музыки, обладавшая сама недурным голосом.

В ее гостиную было мудрено попасть, даже для дам из местной аристократии; но дарование Алины, ее арфа (вновь купленная и с которой она теперь не разлучалась) отворили ей двери гордой княгини, у которой бывали блестящие вечера и балы, посещаемые двором, дофином и всеми знаменитостями Парижа.

В такой среде могла без стыда и даже победоносно явиться и блеснуть красивая, изящная и талантливая Азовская владетельная княгиня или Dame d’Azow, владения которой, однако, были незаконно секвестрованы русским правительством.

Но откуда же явилась эта «Азовская владетельница»?

Разве возможно было в Париже, в центре Франции, называться всякому известным аристократическим именем De la Tremouille, когда можно было каждый день встретиться в свете с однофамильцем, который потребовал бы разъяснений от неожиданной и неизвестной ему дотоле родственницы.

И Алина призналась графу Осинскому, еще до знакомства с его дядей, что она никогда не была замужем за французом Тремуалем. Она обещала возлюбленному, со временем, признаться в своем действительном происхождении. Ему одному во всем мире.

И на этот раз Алина была искренна; она собиралась в случае брака с Осинским просить его помочь ей открыть, был ли ее отец, назвавшийся графом Краковским в Киле, действительно граф Велькомирский?

– Но как же тебе называться тогда? Под каким именем я тебя представлю дяде? Как тебе, хотя временно, появиться у его знакомых?

Назваться снова уроженкой Багдада или Дамаска, Алимэ-Шах-Намэт – хотелось Алине. Ее прельщало выдать себя за восточную принцессу. Но это было рискованно! От Лондона до Парижа слишком близко! А сколько народу всяких общественных слоев перевидало ее на троне, с жезлом, в странном полумужском и не совсем приличном одеянии ведуньи! Это имя, достигнув слуха кого-либо, видевшего ее в Лондоне, заставит его явиться к старой знакомке колдунье, веселой и нестрогой в обращении. И тогда Алина погибла.

Назваться Алиной Шель, по своему законному виду, значит – и выдать тайну своего замужества Осинскому, и вместе с тем не быть принятой в общество магнатов польских. Жену саксонского негоцианта кто же примет у себя?..

И Алина заявила, что у нее нет имени.

И смущенный граф Осинский, благовоспитанный и честный, невольно сам пошел на обман.

– Надо придумать что-нибудь!.. – говорил он в отчаянии. – Пока!.. – прибавлял он как бы себе в оправдание и утешение.

Алина клялась милому, что она дочь аристократа, клялась на распятии… божилась памятью покойного отца… Это было ей не трудно и не грешно. Это была правда! И Осинский, конечно, поверил ей, надеясь узнать вскоре от нее настоящее ее имя.

Молодой человек соглашался выдумать для Алины имя, но советовал ей не преувеличивать, не брать никакого титула, не делать невинного обмана полным мошенничеством.

Алина не соглашалась. В блестящей обстановке, в которую она еще не вступала, но которую уже чуяла, она не хотела явиться без титула – хотя бы баронессы.

И добродушные любовники, беспечные, в сущности оба невинные, снова друг в друга сильно влюбленные – помирились на титуле, уже утратившем свое значение во Франции, отзывавшемся Средними веками. Они выдумали воскресить этот полутитул, скорее звание – Dame, – обладательница, владетельница…

– Но владетельница чего, откуда, из какой страны? – говорил граф Осинский. – В обществе парижском такая куча иностранцев из всех государств Европы, что страшно объявить себя владетельницей хотя бы и маленького, крошечного государства или провинции.

И вот любовники, как дети, добыли карту дальнего Востока и выбрали самое звучное название из Малой Азии.

– Dame d’Erzerum!..

И три дня была Алина для себя и для Осинского «повелительница Эрзерумская». Но вдруг оказалось, что в Париж ожидается посол от турецкого султана, который, конечно, будет знаком и с Осинским…

– Это невозможно! – воскликнула Алина. И снова занялась она приисканием себе на карте других владений.

Через месяц Азовская владетельница очаровала всех, была дружна с княгиней Сангушко, и без нее не обходилось ни одного вечера; а на концертах и музыкальных собраниях она, конечно, играла первую роль. Что касается посланника Огинского, то он был просто влюблен в Алину, и настолько, что племянник имел повод даже ревновать своего дядю и начальника.

Чопорная и разумная часть общества отнеслась к иностранке полурусского, полукавказского происхождения с долей недоверия; но ее близкие отношения с магнатами польского кружка сбивали с толку подозрительных людей.

Молодежь и вообще мужчины были в восторге от женщины, которая, казалось, была вся из ртути…

Как у всех даровитых натур, характер Алины казался сложным, был полон противоречий… достоинств и недостатков. Но в результате она всем всегда нравилась и всем становилась симпатична. Она всех легко увлекала… потому что слишком легко и искренне увлекалась сама!

Беспечная, хотя и умная, добродушная, хотя и делающая зло, искренняя, но способная на обман по наущению, энергическая и своевольная, но легко попадающая под влияние сильнейшего волей или хитрейшего, часто холодно расчетливая, а между тем легкомысленно увлекающаяся, как ребенок, – вот чем, наконец, стала Алина. Потому что она была вся – страсть и порыв.

Так сложился характер, под влиянием цыганской жизни этой авантюристки, вечно недовольной своим положением, вечно стремящейся к чему-то неопределенному, ожидающей чего-то особенного, удивительного… на завтра!.. Алина сама не знала, наконец, чего она хочет? Чего ей ждать? Дождется ли она чего-либо?

Она дала себе слово, когда-то, завоевать высокое положение в обществе! А что она сделала для этого? Ничего!

Изо дня в день, с жизни в Киле, в замке отца, прошло десять лет! За это время она не поднялась выше, а упала… А ей почти уже тридцать лет. По счастью, никто ни за что не дал бы ей теперь этих тридцати лет. Она казалась многим двадцатидвухлетней женщиной. А в наряде, вечером, оживленная и веселая, изящная и кокетливая, порывистая и нервная в движениях она легко могла сойти за восемнадцатилетнюю девушку.

Жизнь Алины проходила теперь весело, приятно, в блестящей обстановке… Но скоро явилась помеха… Все то же, что и прежде: не хватало денег!

Граф Осинский, передавая Алине большие суммы, уже давно вошел в долги и начал нуждаться, был стеснен в деньгах так, как еще никогда не бывал.

Уговаривать Алину не швырять деньги у него не хватало духа. Внутренне же он сознавался себе, что начинает менее уважать эту женщину, которая, зная его затруднительное положение, продолжает свое мотовство. Впрочем, он объяснял себе часто эту привычку Алины иначе, оправдывая ее тем, что она привыкла с детства тратить большие суммы.

Вскоре денег окончательно уже не было, а молодой граф, в ответе на свои письма и просьбы о присылке денег, получил, наконец, строжайший выговор от отца и печальное письмо от матери, опасавшейся, что сын начал жить иной, распущенной жизнью.

Алина загрустила… Безденежье отзывалось всегда особенно странно… Около недели отношения друзей были натянуты… Близилось бурное объяснение…

Порядочность натуры Осинского, как бы заснувшая под влиянием чувства, понемногу просыпалась в нем и сказывалась сильнее… Чувство к Алине, отравляемое мелкими неприятностями, стало охлаждаться… Многие поступки Алины были ему оскорбительны. Так, несколько раз просил он возлюбленную не забирать всякие ненужные вещи из магазинов в долг, на свое и на его имя… Алина продолжала делать то же, несмотря на обещание, данное накануне…

За это время посланник Огинский, наивно не подозревавший, что красавица «владетельница Азовская» живет на счет его названного племянника, так как уже давно в связи с ним, принужден был сделать выговор Осинскому, как подчиненному… В посольство поступили жалобы кредиторов и ростовщиков за несвоевременную уплату.

Огинский не понимал, куда швыряет молодой человек крупные суммы, так как его образ жизни был скромный и простой.

Осинский не мог дяде сознаться, что блестящая владетельница Азовская – cette chere et Seduisante Dame d’Azow[19]19
  Эта милая и обворожительная сударыня Азова (фр.).


[Закрыть], как звали ее, со всей своей богатой обстановкой живет не за счет городов и земель Азовских, а за его собственный счет.

Признаться в этом – значило выдать свою связь с нею. Каким же образом тогда он, порядочный человек из хорошей семьи, ввел в круг своих соотечественников свою любовницу и содержанку без роду и племени?!

Однажды, делая выговор Осинскому, как посланник и как родственник, Огинский попросил графа скорее уплатить долги и не делать новых.

– Ты кругом должен, мой милый Богдан, – сказал он. – Это уже становится неблаговидно. Я готов дать честное слово, что ты даже решился и у женщин занимать. Я уверен, что ты, пользуясь милостивым вниманием к себе и дружбой нашей прелестной Dame d’Azow, даже и ей задолжал.

– Что?! – с изумлением воскликнул граф.

– Я говорю, что ты, наверное, решился, нуждаясь в деньгах, попросить взаймы и у нее. Тем более что она богата и швыряет страшные суммы. Скажи мне правду – ты ей не должен?..

– Нет! Ни гроша! – сухо вымолвил граф.

– В таком случае, – заметил Огинский строго, – наша очаровательница способна на ложь. А я этого не думал! Ты, верно, забыл…

– Разве она говорила вам?..

– Да. На мой вопрос вчера, должен ли ты ей, она не сразу, но созналась, что дала тебе взаймы тысячу червонцев.

– Это ложь!

– Я ей их заплатил, однако! – уже вспылив, выговорил Огинский. – За тебя! Ради стыда!

Молодой человек только покраснел и едва не лишился чувств от волнения. Оправдать себя – значило обвинить и доказать, что Алина способна на простое мошенничество.

Граф ничего не ответил Огинскому, вышел как виноватый, но, вернувшись домой, в тот же вечер, при свидании, осыпал Алину страшными упреками, обвиняя в обманном вымогательстве денег у посланника.

Алина созналась во всем, расплакалась, и просила прощения, и клялась никогда снова не делать ничего подобного… Мир был заключен, но ненадолго.

Не прошло недели после ссоры и мира, как у Алины появились деньги, и довольно крупная сумма, судя по тому, как она живо начала тратить.

– Откуда они? – день и ночь волновался граф Быть может, опять его имя замешано в получении этих денег?

Но скоро правда сказалась, и между графом и красавицей произошел полный разрыв.

Они уже не видались и только, встречаясь в гостиных круга знакомых, ради приличия здоровались и разговаривали.

Около «владетельницы Азовской» появился и постоянно сопровождал ее повсюду молодой человек, посланник одного германского герцога, красивый и блестящий – граф Рошфор де Валькур.

XVI

Пока владетельница Азовская веселилась в Париже, не заботясь о завтрашнем дне, на ее безоблачное существование надвигалась страшная гроза.

Нельзя было и требовать, чтобы подобное безумное существование, и в особенности все проделки Алимэ-Шах-Намэт в Лондоне, остались без последствий.

В те дни, когда волшебница и ведунья была наиболее занята принцем и его очарованием, два раза был у нее в таинственном кабинете вещаний один пожилой германец с просьбой погадать и о его судьбе.

Алимэ разгадала, конечно, его будущность и наговорила ему много… но не разгадала главного – кто он и зачем явился?!

Германец был один из друзей семейства покинутой Фредерики Дитрих, приехавший по делам в Лондон. Первый раз он отправился к знаменитой Алимэ-Шах-Намэт из любопытства, но, пораженный ее сходством с Алиной Шель, пришел второй раз.

Он видел Алину когда-то два раза мельком в Дрездене, но тем не менее узнал ее.

Вернувшись на родину через месяц, он, конечно, тотчас сообщил Фредерике и Генриху Шелю, где исчезнувшая Алина.

Фредерика, тяжело больная от всего перенесенного горя – потери мужа и матери, не могла ничего предпринять. Впрочем, открытие местопребывания ненавистной ей женщины могло и не быть еще поводом к разысканию ее мужа.

Генрих Шель, напрасно более года проискавший свою жену по всей Германии и живший теперь с сестрой после похорон матери, был, конечно, поражен известием о жене. Всего ожидал он; но, конечно, никогда не думал, что Алина сделается фокусницей или акробаткой. Шель даже не поверил приезжему из Лондона вестнику. Он был убежден, что какая-то персианка или турчанка – фокусница, колдунья – просто удивительно похожа на его неблагодарную Алину. Доказательств у саксонца, видевшего эту женщину-фокусницу, не было никаких. Он только честью клялся, что не ошибся и отвечает всем своим состоянием за то, что именующая себя Алимэ-Шах-Намэт – госпожа Алина Шель, с которой он хотя только однажды во время замужества Фредерики виделся и разговаривал в Дрездене.

Генрих собрался и через три недели был уже в Лондоне… Но Алимэ-Шах-Намэт жила лишь в памяти лондонцев.

Много потерял времени Шель на то, чтобы узнать, где жила колдунья, при какой обстановке, кем окруженная и, наконец, куда скрылась.

Но после многих усилий и хлопот Шель добился своего. Он нашел людей, которые ему указали лиц, допрашивавших арестованную Алину с ее помощником. Генрих узнал официально из документов, что высланная из Англии авантюристка и обманщица Алимэ сама созналась, что жила под двумя вымышленными именами, но сама – саксонка по мужу и по имени Шель. Ее главный помощник – барон Шенк – был еще в тюрьме; но когда Шель в первый раз обратился к нему за справками о жене, то озлобленный барон-философ пообещал только саксонцу взять палку в руки, если он его не оставит немедленно в покое.

Впрочем, Шенк и сам не знал, конечно, куда девалась освобожденная Алина. Он только мог предполагать, и не без основания, что она направилась в Париж, к Осинскому.

Однако во второй визит Генриха, благодаря деньгам и обещанию просить власти об освобождении узника, Шенк заговорил и сказал все, что знал и думал об Алине.

Шель несколько раз посетил барона в его заключении и понял, с кем имеет дело. Шенка испугать было нельзя, и надо было взять его любезностью.

Генрих взялся за дело горячо и стал обещать, что он всячески выхлопочет барону освобождение, даже заплатит деньги некоторым кредиторам. Он даже предлагал Шенку вместе, за его счет, ехать в Париж и далее, если понадобится, чтобы искать Алину.

Разумеется, Шель расспрашивал нового знакомого и о тех лицах, которые окружали Алину. Прежде всего и с особенным озлоблением и с особенной настойчивостью расспрашивал он о Дитрихе.

Хитрый барон, отлично знавший, что Дитрих продолжает сидеть, точно так же как и он, в одной из тюрем Лондона, ни слова не сказал об этом Шелю; это не входило в его расчет. Он понял, что Шель прежде всего отправится на поиски врага, захочет расплатиться с ним, попадет сам в ответ и, может быть, так же будет арестован, вместо того чтобы освобождать других. Поэтому Шенк отвечал Генриху на его вопросы о Дитрихе уклончиво; он будто бы только слышал это имя от Алины, а сам Дитриха никогда не видал.

Между тем честный Генрих поневоле на этот раз хитрил и действовал недобросовестно.

В своих поисках по Европе, чтобы найти Алину, он уже немало истратил сумм напрасно; платить теперь за Шенка он положительно не мог. Выпытав от узника все, что мог, он обманул его и отправился в Париж.

Здесь он надеялся, имея адрес графа Осинского, узнать тотчас же местопребывание Алины.

Что он будет делать? Как встретиться с женою и как поступить с нею? Генрих сам не знал. Злоба и отчаяние после первых дней ее бегства уже давно стихли; прежние чувства, заглушенные на время жаждой мести, теперь снова как будто всплыли наружу. Генрих чувствовал, что он готов простить жену, чтобы обрушиться со своей местью на одного Дитриха.

– Она чиста, как ребенок, – наивно уверял он себя. – Во всем виноват коварный друг-соблазнитель. Одним словом, во всем виноват Дитрих.

Шенк ни слова не сказал ему о похождениях Алины, ни слова не упомянул о Ван-Тойрсе. Графа Осинского он назвал поклонником Алины, сказал, что поляк был безумно влюблен в нее, но, конечно, умолчал об их отношениях.

Таким образом, Генрих, отправляясь в Париж, ничего не знал из недавнего прошлого жены. Он надеялся встретиться с женой, лишь наполовину виноватой, иначе говоря, он готов был на прощение и примирение.

И в те самые дни, когда граф Осинский прервал все сношения с прежней возлюбленной, а около нее появился новый поклонник граф Рошфор, муж красавицы появился в Париже.

Однажды утром, когда молодой секретарь посольства собирался выезжать из дома, ему доложили о господине Шеле.

Недоразумение и объяснение были кратки. Саксонец явился узнать у графа, где находится в настоящее время его жена, бросившая его уже давно и путешествовавшая под разными именами. Одним словом, где та красавица, которая позорнейшим образом обманывала лондонскую публику под именем волшебницы Алимэ.

Разумеется, Осинский сразу ничего не мог понять, но когда он узнал, что Алимэ, госпожа Тремуаль и госпожа Шель – одна и та же личность и что перед ним сидит муж его недавней возлюбленной, то он, конечно, немало был оскорблен в своем прошлом чувстве к этой женщине.

Честный и добрый молодой человек понял, однако, тотчас же, что готовится драма, и в ту же секунду он решил, что не он, конечно, предаст Алину в руки Шеля.

– Я действительно был знаком с госпожой Тремуаль, – сказал он, – во время моего пребывания в Лондоне; затем она приезжала сюда, пробыла здесь около двух недель и уехала в Италию.

Молодой человек, хотя и с трудом, решился на эту ложь, надеясь, что Шель отправится на поиски, но Генрих, бог весть почему, не поверил графу. Он остался в Париже, справляясь об адресах всех иностранок. Много раз до его слуха доносилось имя владетельницы Азовской, которая блистала в высшем кругу, но, конечно, никогда Генриху и на ум не могло прийти, чтобы это была Алина.

Между тем красавица авантюристка, казалось, достигла теперь того, что долго было ее мечтой.

Ее положение и обстановка в Париже были не те, что прежде в Германии и в Лондоне. Теперь она была в блестящем придворном кружке. В доме княгини Сангушко она встречалась со всем двором. Посланник Огинский был в нее серьезно влюблен, а кроме него богатый граф Рошфор не только был влюблен, но даже намеками решился предложить ей руку и сердце. И Алина начинала серьезно подумывать о том, чтоб своей холодностью с Рошфором заставить его на себе жениться.

Но авантюристская жизнь привела ее теперь наконец к тому моменту, когда приходилось распутывать те узлы, которые она, а отчасти и сама судьба завязали…

Почти одновременно два удара разразились над беспечной головкой авантюристки.

XVII

С того дня, что Понятовский, любимец русской императрицы, ею покровительствуемый, вступил на престол польский, во всем королевстве начались смуты, и все, что было истинных патриотов, стало эмигрировать. Образовалась известная Барская конфедерация, которая начала упорную борьбу со Станиславом-Августом. Все главные города Европы увидали у себя добровольных изгнанников – польских магнатов.

Сначала силы поляков были разрознены; некоторые из магнатов, пожив за границей, готовы были примириться с Понятовским и вернуться снова на родину, но лето 1772 года изменило положение дел.

Сильные соседи польского королевства отняли у Понятовского большие провинции; примирение стало невозможным, и все, что было патриотов польских, стало энергически действовать против России.

Осенью и зимою французское правительство стало явно склоняться на сторону поляков.

Таким образом, в то время, когда Алина явилась в Париж, столица Франции сделалась вдруг главным пунктом всей польской эмиграции. Тайные общества, существовавшие прежде в Германии, избрали своей резиденцией тоже Париж.

Сначала они помогали конфедератам Бара в борьбе с Понятовским; теперь же отчасти примирились с ним, чтобы действовать против общего врага – русской императрицы.

Особые польские кружки, существовавшие в Париже и не входившие ни в какие сношения с официальным представителем Польши, то есть с Огинским, теперь переменили свой образ действий.

К концу зимы посланник Понятовского уже сносился с недавними врагами, был в тайной переписке с конфедератами и бывал в заседаниях и обществах, которые так недавно боролись с его королем.

Конфедераты, а равно и парижские эмигранты готовы были признать Понятовского королем, но с условием, чтобы он вернул при помощи Турции и Франции утраченные провинции.

Активное участие принимал в этом обществе иезуитский орден, конечно, с благословения святого отца.

Главными деятелями были духовные лица ордена Иисуса и женщины. Одну из главных ролей играла теперь та же княгиня Сангушко, покровительствовавшая талантливой музыкантше, владетельной «даме Азовской».

Всякий раз на ее музыкальных собраниях или на балах Алина встречала все новые лица. Кружок польский с каждым днем все увеличивался и становился все блестящее, пополняясь эмигрантами.

Общество это, конечно, подозревало в Алине авантюристку, но женщина эта была так красива, так изящна, так замечательно образованна и воспитанна, что трудно было отнестись к ней с высокомерием. Вдобавок, а это было главной причиной и главным поводом любезного к ней отношения, она говорила по-польски.

Однажды княгиня Сангушко объявила Алине, что вновь прибывший в Париж епископ Родосский, in partibus infidelium[20]20
  В странах неверных (лат.), добавление к титулу католических епископов в нехристианских странах.


[Закрыть], перезнакомившийся со всем обществом, желает иметь честь познакомиться и с нею.

Княгиня передала Алине, что человек этот замечательного ума, пользуется расположением римской курии, почти друг всех кардиналов и сам на дороге, чтобы получить кардинальскую мантию.

Алина уже слышала от Огинского о приезде епископа, который считался одним из самых ревностных деятелей и противников русского правительства. Его даже называли в числе других основателей Барской конфедерации.

Помимо замечательного ума, энергии, епископ обладал таким большим состоянием, которое помогало ему играть видную роль среди эмигрантов. Он пожертвовал немалые суммы в пользу конфедератов.

Через несколько дней у княгини Сангушко снова был музыкальный вечер; следовательно, снова приходилось Алине быть там и играть почти главную роль. Ее замечательное дарование уже давно приводило в восторг весь кружок. Каждый раз, когда общество знало, что Алина будет участницей в концерте, гостиные княгини наполнялись охотно польским и французским высшим кругом.

За последнее время красавица выучила несколько польских мотивов, которые замечательно разыгрывала на своей арфе. Если и прежде ее исполнение встречалось аплодисментами шумными и искренними, то исполнение национальных мотивов производило фурор.

«Гимн барских конфедератов», сочиненный одним из эмигрантов-музыкантов, приводил патриотов в особенный восторг. Этот гимн благодаря Алине, прекрасно исполняемый ею, стал модным мотивом. После нее весь Париж повторял его наизусть. В салоны княгини Сангушко стали проситься многие парижане и даже иностранцы, ей незнакомые, только ради того, чтобы слышать исполнение гимна.

Немало действовала на воображение и обстановка. Среди блестящей толпы гостей богатого дома играла замечательная красавица, владетельница Азовская, следовательно, чуть не принцесса и, вдобавок, обладательница миллионов вместе с удивительным дарованием!..