Текст книги "Принцесса Володимирская"

XVIII

Молодые поселились тоже в окрестностях Дрездена, на полпути от города в Андау. Шель купил маленькую виллу на самом берегу Эльбы и заново отделал все с такой роскошью, какой не было во многих домах столицы Саксонии.

Молодые жили, конечно, в полном уединении; не видели никого и не бывали ни у кого. Генрих бывал не более раза в неделю в Андау; но Алина всегда под разными предлогами старалась не сопровождать мужа. Неприязнь ее к Фредерике усилилась настолько, что каждое свидание с золовкой производило на нее особенное впечатление и раздражало ее.

Алина считала себя вполне счастливой, но в душе у нее происходило что-то новое, ей самой не вполне понятное. Ее положение замужней женщины странно отозвалось в ней. Все существо ее, все чувства и помыслы – все как-то раздвоилось; она сама сознавала в себе две Алины – прежнюю и новую. С ней случилось теперь то же, что когда-то было в замке отца. Она вдруг как бы ожила, пришла в себя или проснулась, яснее и сознательнее оглянулась вокруг. И наконец полгода мирной, уединенной жизни, постоянных размышлений, постоянного, будто невольного анализа всего окружающего, собственного прошлого и возможного будущего привели Алину к какому-то перерождению. Та новая Алина, которая сказалась в ней после замужества и пугала в ней прежнюю, – прямодушную, добрую и наивную, – теперь властвовала над ней.

Одним словом, Алина Шель была уже далеко не Алина Франк. Многое, что прежде являлось для нее загадкой, пугало ее, теперь стало ей вполне ясным и вдобавок уже не страшило ее.

Много самых ужасных вопросов было поднято этой уединенной жизнью, и наконец поднят и бесповоротно решен самый главный: любит ли она Генриха и может ли прожить с ним всю жизнь в этих лесистых холмах на берегу Эльбы.

Этот вопрос всей жизни был ей ясен. Алина твердо и даже несколько спокойно решила, что поступила опрометчиво, выйдя замуж за молодого человека, который по образованию, не говоря уже о положении, был ниже ее.

– Он только красив, – решила однажды Алина, – был очень богат, а теперь даже и не богат.

Одновременно с этим недовольством самой собою сознание, что она поступила опрометчиво в минуту порыва, привело за собой – как последствие – сожаление о прошлом. Алина теперь с любовью вспоминала то время, когда она вместе со стариком Майером ездила из города в город. Положение странствующей музыкантши уже не казалось ей теперь унизительным; оно давало возможность знакомиться с лицами из высшего круга во всех городах. Теперь же ей приходилось сидеть в глуши и видеть только соседних поселян.

Когда-то она жила такой же замкнутой жизнью, но тогда она еще не видела света и притом была дочерью и наследницей именитого и богатого магната. Поселянам окрестностей замка Краковского она была так же недоступна, как монархиня, окруженная своим двором.

Здесь же не только поселяне, но и соседние саксонские бароны смотрели на нее свысока, как на жену негоцианта, и почти ежедневно Алина кончала свои грустные размышления словами: «Что же делать? Поправить ошибку невозможно».

Но, говоря это, она чувствовала какой-то внутренний злой голос, который подсказывал ей противное.

Что касается Генриха, который считал себя счастливейшим из смертных, то, конечно, этот простодушный малый, не особенно одаренный умом и проницательностью, ничего не видел, не замечал, не предчувствовал.

Если бы даже он мог видеть и знать ту борьбу, которая происходила в Алине, и ту бурю, которая подчас поднималась в ней, то Генрих не поверил бы сам себе. Его натура не способна была так же глубоко, порывисто и бурно жить и чувствовать. Природа Алины была неизмеримо выше, сложнее, а жизнь, полная самых странных приключений и превращений, еще более развила в ней некоторые черты характера и укрепила силу воли.

Первые месяцы – два или три – Генрих отлучался только в Андау, но затем он стал жаловаться, что дела у сестры идут плохо, что ему надо помогать ей, и стал отлучаться чаще. Алина все чаще оставалась одна, и мыслям ее о себе, о будущем был полный простор.

Единственный человек, который прежде часто бывал у них, был юный Дитрих; но и он за последнее время стал появляться реже. Он становился задумчивее и серьезнее, будто возмужал и из юноши сделался мужчиной. Наконец однажды случай очень важный, но не касавшийся непосредственно Алины, дал, однако, новый толчок и ее помыслам о себе.

Генрих, вернувшись раз из Андау, объявил жене новость. Видя, что сестра не может управлять заводом и имением, он, по его словам, только и думал последнее время, как бы найти сестре мужа, доброго и честного, который сделал бы ее счастливой и который достойным образом повел бы дела его отца.

Из всех молодых людей, которых знал Генрих, он по совести не мог выбрать ни одного; только один близкий друг его был, по его мнению, вполне достойным Фредерики, а именно – Дитрих. Вдобавок он очень нравился Фредерике, и с ее стороны к этому не было препятствия.

Генрих попросил совета у жены, но Алина ничего не могла ответить. Она пожала плечами и вымолвила:

– Право, не знаю.

Ей было до такой степени безразлично, за кого выйдет замуж неприятная ей Фредерика, что она не могла в этом случае дать никакого совета.

– Но у меня будет к тебе просьба, – сказал Шель. – Без тебя эта свадьба состояться не может.

Алина невольно изумилась.

– Да, тут есть одно препятствие, которое надо преодолеть. Дитрих сам колеблется; он говорит, что мужчины женятся только так, как я женился, то есть вследствие сильного чувства; а он хотя уже более двух лет знает Фредерику, но ничего не находит в себе к ней, кроме простого братского чувства. Ты имеешь на него большое влияние – большее, чем я. Если ты вмешаешься в это дело, уговоришь его, то я уверен, он согласится и будет счастлив.

Как ни странно показалось Алине устраивать счастье единственной личности на свете, которой она не любила и которая притом относилась к ней свысока, тем не менее она охотно согласилась.

Через несколько дней Дитрих явился к Шелю из Дрездена, и Генрих, заранее условившись с женой, оставил его с ней и уехал на два дня в Андау.

Алина осталась с Дитрихом, чтобы за это время устроить все, уговорить друга и по приезде мужа уже снаряжать его в Андау с предложением.

Занятая исключительно собою и своим новым положением, своим печальным будущим, Алина последнее время почти не обращала внимания на Дитриха. Теперь, к своему изумлению, она нашла в нем другого человека.

Как сама она за это время переменилась вполне, так же точно и Дитрих не был уже неглупым и наивным юношей, а был человеком с твердой волей, с ясным рассудком, на котором только лежал отпечаток грусти и недовольства жизнью.

Оставшись наедине с Дитрихом, Алина, привыкшая смотреть на него, как на юношу, прямо пошла к цели.

– Послушайте, – сказала она, – я хочу сделать доброе и умное дело. Хочу устроить вашу судьбу. Согласны ли вы?

– Я вас не понимаю, – отозвался Дитрих, и глаза его говорили, что он действительно удивлен словами Алины.

– Сейчас поймете… Скажите, что за глупую жизнь вы ведете… Так жить нельзя. Знаете ли вы, что я для вас придумала? Вы должны жениться!

– Жениться?!

– Да, жениться. Что вы так испугались? – усмехнулась Алина.

– Я действительно испугался. И по двум причинам. Во-первых, потому, что женитьба для меня вообще нечто невозможное, а во-вторых… и главным образом, потому я и испугался, что именно вы предлагаете мне жениться… Именно – вы!

– Так что же, что я?..

– Мне предлагает жениться… то самое существо, которое одно на свете мне дорого… Женщина, единственная в мире, которую я безумно люблю, боготворю… Да, не удивляйтесь и не сердитесь. Если вы посмели со мной начать речь о женитьбе, то дали мне право и смелость заговорить с вами о моем чувстве к вам…

И Дитрих горячо и страстно, увлекательно и бурно высказал все свои чувства.

Напрасно Алина усмехалась и пожимала плечами, старалась изобразить удивление и некоторое пренебрежение к словам молодого человека… Лицо ее, взгляд говорили другое. И Дитрих видел ясно, что слова его проникают ей в сердце, что все им высказанное произвело на Алину сильное впечатление. Когда он замолчал, Алина протянула ему руку и выговорила:

– Мой милый друг, благодарю вас. Я не стою такого чувства… Я женщина менее хорошая, нежели вы думаете. Вы любите и даже – верю – боготворите не меня, а идеальное существо, созданное вашей фантазией… Но теперь после того, как я выслушала вас, выслушайте и вы меня!..

И Алина тихо, кротко, ясно, с искренней дружбой, которая звучала во всяком ее слове, стала уговаривать Дитриха жениться на сестре его друга, которая любит его, богата, красива собой и девушка из хорошей семьи.

– Вы приказываете? – воскликнул Дитрих, когда Алина кончила и вопросительно смотрела ему в глаза.

– Да. Я приказываю! – дружелюбно смеясь, вымолвила она. – Я хочу вас сделать счастливым против вашей воли.

– Я согласен. Я не смею вас ослушаться!

Когда Генрих вернулся, то нашел Дитриха, спокойно и твердо решившегося на женитьбу. Он был в восторге, и наутро оба друга отправились в Андау.

Госпожа Шель, а равно и Фредерика, обе уже давно знали о намерении брата. Госпожа Шель была очень рада выдать дочь замуж за сына своего хорошего приятеля в молодости. Фредерика, насколько была только способна, чувствовала нечто вроде любви к красивому молодому человеку.

Все устроилось быстро и просто. День свадьбы отлагать никто не захотел, и через два месяца после того невеста с матерью поселились на время в Дрездене, где жило семейство Дитриха.

Фредерика будто нарочно, с целью подразнить Алину или из другого чувства – быть может, одного простого тщеславия – пожелала, чтоб ее свадьба была отпразднована надлежащим образом, со всякими вечерами и балами. И день ее свадьбы, благодаря большим суммам, истраченным на это, сделался праздничным днем для всего Дрездена.

На свадьбу был позван чуть не весь город.

Фредерика заставила свою мать унижаться; сама пошла на сделки со своим самолюбием и гордостью, и на ее свадьбе было несколько старинных дворянских семейств.

И здесь на этих празднествах, устроенных Фредерикой, случилось нечто совершенно неожиданное и противоположное тому, чего желала Фредерика.

Появившись на этих празднествах в первый раз на глазах дрезденского общества, молодая госпожа Шель, чужеземка, темного происхождения, вдруг произвела такое впечатление, что весь Дрезден заговорил о ней, и все, что видело ее, все, что познакомилось с ней за эти дни, все это было теперь у ее ног.

Генрих не был удивлен этим, а равно и Дитрих; они оба видели это поклонение прежде в различных городах Германии.

Госпожа Шель была счастлива тем, что жена сына как бы принята в члены столичного общества. Фредерика зато окончательно и уже глубоко возненавидела невестку, возненавидела настолько, что мстить ей стало для нее потребностью.

Это короткое пребывание Алины в Дрездене и в обществе, к несчастью, не прошло даром. Это время пронеслось для нее быстро, промелькнуло как мгновение. Она почувствовала себя на время счастливой и довольной, почувствовала себя в такой обстановке, в какой хотелось бы ей быть всегда.

Когда-то во время ее странствований ее окружали преимущественно только мужчины, старые и молодые, и она видела вокруг себя только одно волокитство, слышала только двусмысленные речи, часто оскорбительные; и тогда она невинно и наивно воображала себе, что вращаться в обществе – значит ставить себя в незавидное и беспокойное положение женщины, в которую все влюбляются.

Теперь Алина была совершенно в ином положении. В качестве жены всеми уважаемого негоцианта с ней уже обращались не так, как со странствующей артисткой.

Таким образом, Алина была не в первый раз в многочисленном обществе и в то же время была как бы в первый раз, потому что общество это относилось к ней совершенно иначе – с почтительным обожанием!

Когда свадьба была отпразднована и молодые Дитрихи выехали в Андау, а Алина с Генрихом на свою виллу, то какой-то ужас проник в сердце Алины.

Ее местопребывание, роскошный и красивый домик, с окружающим его садом, все это показалось теперь Алине какой-то могилой, в которую заживо ее хотят зарыть, а муж – простой, малообразованный, с самыми мелкими и мещанскими требованиями к жизни, – явился ей теперь совершенно в ином свете.

– Нет, так жить нельзя! Здесь! с ним! на всю жизнь?! Это невозможно! – решила Алина. – Это настолько невозможно, что этого и не будет, и чего бы это ни стоило и мне, и ему, я не отступлю. Я должна исправить, насколько возможно, свою ошибку, то есть свое замужество. Наконец, я просто хочу… жить полной, широкой жизнью! Иметь, взять все, что жизнь может дать!

XIX

Не прошел еще медовый месяц для Дитриха и его жены, как оказалось, что этот брак был большой ошибкой и может иметь самые фатальные последствия для всей семьи.

Действительно, между мужем и женой был вопрос, в котором соглашение было невозможно. Насколько Фредерика ненавидела и старалась презирать Алину, не имея к тому, конечно, ни малейшего повода, настолько Дитрих глубоко, искренне, всем своим пылким сердцем любил Алину.

Он надеялся, а равно и сама Алина думала, что вместе с браком пройдет и его страсть к ней. Вышло наоборот.

После искренней и горячей беседы, происшедшей между ними, чувство Дитриха стало еще серьезнее и глубже.

Вскоре после свадьбы начались несогласия между мужем и женой. Каждый раз, когда Фредерика заводила речь об Алине и резко отзывалась о ней, Дитрих глубоко страдал, и каждое слово Фредерики об этой женщине, которую он так любил и высоко ценил, было для него оскорблением и вдобавок унижало жену в его глазах. Наоборот, мысль, что муж вечно берет под свою защиту эту ненавистную Алину, раздражала Фредерику. Наконец она призадумалась и скоро не только догадалась, но ясно поняла, что муж был прежде страстно влюблен в эту Алину, а может быть, и теперь любит ее…

Подобного рода открытие для всякой женщины, даже для более доброй, чем Фредерика, действительно должно было иметь огромное значение.

Несогласия и споры, а затем вскоре и ссоры по поводу Алины между мужем и женой все учащались. Дитриху хотелось все чаще видеть зятя и Алину. Фредерика, напротив, не могла спокойно выносить присутствие невестки. Наконец однажды Фредерика дала себе слово молчать, соглашаться, не противоречить мужу, даже сделать вид, что она полюбила Алину; но все это было игрой. Она задумала отмщение. Она решила при первом удобном случае «раздавить», как она говорила, «эту фиглярку грязного происхождения».

Через два месяца после свадьбы наступил день рождения госпожи Шель; Фредерика готовила огромное празднество в Андау, какого еще никогда не бывало. Она снова разослала приглашения чуть ли не всему Дрездену. Даже Генрих удивился, почему сестра затевает праздновать рождение матери так пышно.

Поведение сестры со времени ее замужества удивляло Генриха; подчас ему казалось, что она не в своем уме. Ее постоянные противоречия и какая-то бесцельная, мелочная раздражительность – все это было загадкой для добродушного Генриха. Он воображал, что молодые совершенно счастливы.

Дитрих понимал, в чем дело, но, конечно, не ожидал, что Фредерика от слов перейдет к делу.

Алина тоже знала, как стала относиться к ней золовка, но отвечала на это с внутренним презрением. Она и не воображала, что эта мелкая, но злая натура способна на какое-нибудь тоже мелкое и глупое мщение.

Наступил, наконец, самый день празднества, и с полудня стали съезжаться отовсюду приглашенные. Скоро дом в Андау был полон гостей; некоторые были здесь в первый раз и сами были удивлены, зачем и почему их пригласили.

Алина явилась также одна из первых. Фредерика встретила ее особенно любезно, но не могла и не сумела скрыть своей ненависти к Алине, которая, казалось, овладела всем ее существом, дышала в каждом слове, обращенном к невестке.

Дитрих, заметив или, лучше сказать, почувствовав, как жена принимает ту женщину, выше которой для него ничего не было на свете, со своей стороны искренне, горячо встретил ее и с минуты появления ее в Андау почти ни на минуту не оставлял Алины одной. Для него все гости как бы не существовали; первая и самая дорогая гостья была Алина.

Между мужем и женой началось какое-то странное соперничество, которое тотчас же заметили все приглашенные. Насколько хозяйка Андау становилась с каждой минутой резче и невежливее с Алиной, настолько хозяин становился предупредительнее. Скоро самые простодушные гости и те заметили и перешептывались, передавали друг другу, что их, вероятно, пригласили участвовать перед словесным поединком между двумя родственницами. Алина сама тоже не ожидала, что Фредерика будет вести себя на этом празднестве настолько неуместно.

На все колкие замечания, придирки и остроты невестки Алина отвечала гордо, спокойно, в полном смысле слова, с высоты своего величия, и это еще более озлобляло решительную, но недалекую Фредерику.

За большим обедом хозяйка уже, казалось, не вполне владела собой. Среди общего разговора, довольно оживленного, хозяйка обратилась к невестке через стол и заметила громко во всеуслышание, что госпожа Алина Шель так громко разговаривает, что она сама не может расслышать то, что говорят ее соседи. Тотчас все замолчали, все переглянулись, и добрая половина гостей решила: или есть что-нибудь тайное, неизвестное для них в отношениях этих двух женщин, или госпожа Дитрих просто не в своем уме.

Алина была изумлена не менее других выходкой Фредерики, которая была настолько нелепа, бессмысленна и беспричинна, что даже не рассердила ее. Она пристально посмотрела на Фредерику, чтобы тоже убедиться, не сошла ли золовка с ума.

После нескольких мгновений неловкого общего молчания все пошло своим чередом, все как будто забыли или старались забыть происшедшее; но тотчас же после обеда готовилась развязка глупой комедии и начало драмы.

Едва все вышли из-за стола и разбрелись по дому, Генрих прямо пошел к сестре, позвал свою мать и стал просить сестру объяснить ему ее странное поведение, разъяснить причины, которые заставили ее оскорбить его жену.

С Фредерикой сделался нервный припадок; она объяснила матери и брату, что муж не любит ее, женился на ней ради состояния и без ума влюблен в Алину. Даже более того – пользуется взаимностью!..

На это госпожа Шель и Генрих ничего не могли отвечать; они отнеслись к Фредерике как к больной, расстроенной и посоветовали ей не выходить к гостям, а лечь в постель.

Генрих, улыбаясь и пожимая плечами при мысли, до каких безобразных подозрений могла дойти его сестра, вышел от нее и присоединился к остальным гостям, и всем, кого знал несколько ближе, он по очереди объяснил происшедший скандал болезнью сестры.

Дитрих, со своей стороны, тотчас после обеда предложил руку Алине и увел ее в сад, чтобы объясниться с ней.

Алина не была оскорблена нисколько, а только презрительно усмехалась.

Дитрих был более всех возмущен поступком своей жены, но он не стал извиняться перед ней за жену или успокаивать ее; сердечный порыв увлек его далее. Он прямо стал обвинять Алину в том, что она поступила с ним как с игрушкой, заставила его жениться на личности, которую он не любил и не любит… Личность эта, к тому же, ненавидит ту единственную женщину, которая ему дороже всего на свете… за которую он готов хоть умереть!

И все, что говорил Дитрих, было смесью упреков, жалоб и новых признаний в любви. И на этот раз за эту беседу случилось нечто, что должно было иметь роковое последствие для всей семьи… На этот раз, бог весть почему, бурная страсть, которая бушевала в Дитрихе, коснулась сердца Алины.

За это время Дитрих еще более переменился: это был далеко не тот молодой человек, которого Алина видела в Берлине. Его чувство к Алине, которое, вместо того чтобы утихнуть, все росло; его неудачный, несчастный брак; наконец, поведение Фредерики относительно Алины – все вместе заставляло его ежедневно мучиться, страдать и, сильно влияя на него, заставляло как бы перерождаться.

Еще недавно он казался моложе и наивнее Генриха, теперь же он был несравненно старше его.

Благодаря воспитанию, которое он получил, Дитрих был много образованнее, и теперь, возмужавши и выстрадав, он был выше Генриха и как бы ближе к Алине.

Покуда Дитрих проклинал свою судьбу и страстно уверял Алину в своем неизменном к ней чувстве, от которого он никогда не излечится, Алина передумывала все то, что приходило ей на ум. Она мысленно сознавалась теперь, что ее муж ей не пара, а Дитрих – выше Генриха умственно и нравственно и имеет с ней более общего, нежели муж.

Незаметно для обоих, беседуя, они долго просидели наедине в глубине большого сада. Дом уже давно осветился огнями, музыканты были на своих местах. Гости готовились закончить день танцами, а между тем хозяйка еще не выходила из своей уборной.

Фредерика, одетая по-бальному, ожидала мужа; она знала, что он ушел вместе с Алиной. Она мучилась и терзалась, горя как на огне, в ожидании возвращения мужа, считала минуты и, казалось, окончательно теряла голову, чувствовала себя способной на все. Ревность совершенно затемняла ее рассудок!

Когда, не дождавшись мужа, она вышла в залу просить гостей начать танцы, все заметили ее болезненно-возбужденное состояние.

Музыка заиграла; все поднялись с мест, и молодежь весело пустилась танцевать. Эти же первые звуки оркестра как бы пробудили Дитриха и Алину; они будто очнулись и теперь только вспомнили, что там, в доме, их ждут и что это отсутствие может повести к еще худшим последствиям.

Они тихо направились к дому. Дитрих хотел войти после Алины и сделать вид, что он был не с ней, а где-либо хлопотал в доме, но Алина, по странному чувству, которое она сама не могла объяснить, заставила Дитриха не только войти вместе, но даже подать ей руку. И чего надо было ожидать, то и случилось.

Генрих первый встретил их на пороге залы и с изумлением в глазах, – будто искра подозрения уже запала в его душу, – спросил Алину с упреком, куда она исчезла.

Многие из гостей невольно, из любопытства, приблизились к вошедшим. В ту же минуту Фредерика, будто почуяв что-то, догадавшись по взволнованному лицу мужа, какого рода беседа происходила между ним и Алиной, быстрыми шагами подошла к Алине. Все глядевшие на нее ожидали чего-нибудь особенного. Действительно, Фредерика, бледная и дрожащая, остановилась перед Алиной и выговорила громко:

– Милостивая государыня, я прошу вас немедленно удалиться из этого дома и чтоб нога ваша никогда не была в нем. Хотя вы и жена моего брата, но для меня вы были и останетесь все той же бездарной музыкантшей и авантюристкой.

Порыв злобы был слишком силен, и Фредерика, произнеся эти несколько слов, зашаталась. Если бы ближайшие гости не поспешили к ней, не поддержали ее, она упала бы на пол.

Произошло общее смятение; хозяйку в обмороке перенесли в спальню.

Алина спокойно, без гнева, как если бы ничего не случилось, первая вышла из залы и велела подавать свой экипаж. Вслед за ней стали разъезжаться и остальные гости, кто – досадуя, что праздник расстроился вследствие каприза хозяйки, а кто уезжал в полном убеждении, что в семье Шель и Дитрих есть начало драмы.