Текст книги "Принцесса Володимирская"

III

Алина, оставшись одна по отъезде Шенка, много думала о советах преданного ей человека, которого когда-то она чуть не возненавидела из-за графа Осинского.

Как недавно было это время, а сколько с тех пор перемен совершилось в ее жизни! Прошло несколько месяцев, а за это время она уже была г-жою Тремуаль, колдуньей Алимэ, Азовской владетельницей и, наконец, принцессой Володимирской… И для чего? Чтобы снова упасть еще ниже г-жи Тремуаль.

И как все спуталось за это время! Близость с Шенком странно отразилась на ее характере. Он, человек безнравственный по убеждению, умный и энергичный и, наконец, преданный ей, теперь будто развратил ее умственно. А сам он за тот же промежуток времени благодаря искреннему чувству к ней стал лучше, пожалуй честнее и, во всяком случае, добрее к ней.

В дружбе его Алина не сомневалась. Вместе с тем целый переворот совершился в ней! Если одно время недолго перестала существовать – в общественном мнении и убеждении – принцесса Володимирская, дочь русской государыни, и потом вскоре Париж признал ее снова, то сама Алина и в беде, и в горе не перестала верить в себя и свое происхождение.

– Верить ли Игнатию? – снова спрашивала она себя постоянно и днем, и ночью.

И в ней самой не было ответа на вопрос. Теперь, на свободе, в глуши, в городишке на берегах Рейна, Алина могла спокойнее обдумать все, оценить слова и действия Игнатия.

– Зачем ему бросать деньги? – думалось ей. – Зачем давать мне большие суммы, которые хотя и мои, но по закону его собственность неотъемлемая? Зачем уверять меня, что я – дочь Елизаветы, если это ложь? Наконец, зачем магнатам Польского королевства и Шуазелю – министру могущественнейшего государства Европы – участвовать в обмане?..

– Им нужна талантливая женщина для хитрой политической интриги! – говорит мне Шенк. – Зачем же им меня выбирать для этого? Мало ли женщин на свете, способных разыграть обманщицу, самозванку!.. Почему же, действительно, отец никогда не говорил мне, кто и откуда я родом и кто моя мать?

Иногда Алина ввечеру ложилась спать, глубоко убежденная, готовая идти под присягу и даже на борьбу и на смерть за свои святые права дочери русской императрицы.

Иногда же Алина горько плакала. Она вспоминала, как прогнал ее Игнатий! Она считала себя безродной сиротой и сожалела о многом, совершенном в жизни и другими, и ею самой для того, чтобы судьба могла сделать из нее простую авантюристку.

– Моя судьба падать, возвышаться и снова еще ниже падать. Да, Шенк, мы правда умрем когда-нибудь с голоду в мансарде или на чердаке.

Дни отчаяния бывали чаще дней уверенности и счастия…

Но когда пришло письмо Рошфора, все изменилось.

Алина, готовая уже примириться с мыслью быть женою посланника – если он еще этого пожелает, после парижской катастрофы, – вдруг снова почувствовала себя на высоте монархини.

– Если Игнатий напишет, позовет снова, то я пойду на его дело! – думала она. – Пускай не я, а «они», то есть Игнатий и его соучастники, решат мою судьбу. Если они все покинули или если я услышу, что у них появилась другая принцесса, дочь Елизаветы, то я поверю в коварный обман Игнатия. Тогда я буду презирать себя за то, что подавала руку убийце моего отца, графа Велькомирского. Но если они снова явятся ко мне? Если без меня предприятие немыслимо? Если без меня Франция и Шуазель не пойдут на разрыв с Россией и на войну?! Разве это не будет доказательством истины моего происхождения? А когда я буду графиней Рошфор – мое положение будет уже иное, более мудреное. Я унижусь в глазах русской нации.

Колебания и сомнения Алины продолжались до возврата Шенка. От всех вестей, привезенных другом, Алина и обрадовалась и опечалилась.

Шенк привез формальное предложение графа и рассказал, конечно, все, что узнал от Рошфора, хотя прибавил, что мечтать о роли принцессы – напрасно… Поведет только к гибели.

Долго и много усовещевал барон пылкую и честолюбивую красавицу.

Через несколько дней Алина согласилась ехать во Франкфурт-на-Майне, где должна была произойти ее встреча с женихом. Она согласилась быть невестой графа и обещала Шенку действовать разумно и осторожно… Но Алина поставила условием, что ранее осени или даже следующей зимы она не обвенчается с Рошфором.

Алина знала из бесед с Игнатием, что если осенью или зимою 1773 года Францией не будет объявлена война России, то уже долее надеяться на успех предприятия будет невозможно. Если Игнатий до той поры не обратится к ней с призывом, то, стало быть, у них другая женщина играет роль обманщицы и самозванки, а она не дочь русской императрицы. Тогда ей хотя и останется предлог считать себя принцессою, но предъявлять права свои на корону будет не с кем и некому. Роль в Париже останется минутным, случайным возвышением благодаря хитрому иезуиту.

Шенк на все согласился и был доволен.

Чрез две недели Алина под именем принцессы Элеоноры явилась во Франкфурт. Титул бросить не хотелось, да и жених не отрицал прав ее на него. Но назваться Володимирской красавица побоялась без ведома и согласия Игнатия… Взамен она не захотела никакой фамилии.

– Или я буду Володимирская принцесса, – сказала она, – или со временем просто графиня Рошфор, рожденная Велькомирская. Это покажет время. А пока я принцесса Элеонора… и только.

Принцессой Алиной назваться было опасно во Франкфурте. Авантюристка, носящая имя Алины, была слишком известна по всей Германии благодаря прежним странствованиям и подвигам красавицы вместе с Ван-Тойрсом.

Несмотря на эту предосторожность и перемену имени, во Франкфурте нашлись лица, узнавшие тотчас красавицу. Одни узнали в ней даровитую музыкантшу Алину Франк, дававшую, хотя и давно, концерты в главных городах Германии. Другие признали в ней красавицу кокетку легкого и сомнительного поведения, знакомую под разными фамилиями, но все-таки с именем Алины.

Шенк смущался от частых встреч принцессы Элеоноры со знакомыми – то Алины Шель, то Алины Франк.

Наконец, вскоре после их прибытия Алину увидел на улице один из банкиров Гента, которого когда-то особенно ловко обманул Ван-Тойрс, а потом и Дитрих.

Банкир по имени Макке не смутился прозвищем авантюристки. Ее титул принцессы только заставил его действовать энергичнее, так как, обвиняя ее друзей в мошенничестве, совершенном только год назад, он теперь мог подозревать и обвинять ее в незаконном присвоении и титула принцессы.

Графа Рошфора еще не было во Франкфурте, явилась депутация от магистрата для допроса принцессы и ее спутника насчет местопребывания Дитриха и Ван-Тойрса.

Элеонора отказалась наотрез от тождественности с Алиной Шель, причем призналась, под условием строгого соблюдения тайны, что она принцесса Володимирская, дочь русской императрицы. Этого было довольно для энергического магистрата «вольного» города.

Через день вышел приказ – арестовать и посадить в острог принцессу Элеонору… без имени, но выдающую себя за именитую особу царского рода, а вместе с ней и ее спутника, именующего себя бароном.

Поводом к аресту и затем заключению служило показание банкира Макке и отсутствие каких-либо документов у обоих.

Рано утром полиция явилась в гостиницу… Алина при вести о позоре, которым грозили ей, упала без чувств посреди своей горницы…

Когда-то убийство мужа, хотя и ненавистного ей, но когда-то любившего ее, не сразило женщину. Она только заплакала от ужаса и страха за свою судьбу соучастницы в преступлении. Теперь позор быть взятой и заключенной за долги и мошенничество своих прежних друзей, которых она даже не знала или забыла, сломило волю женщины, уже привыкшей ко всяким ударам и превратностям в своей судьбе.

Обморок красавицы спас все… Алину до сумерек не могли вполне привести в чувство. Барон Шенк, не знакомый никому в городе и виноватый лишь в неимении документов, которые он забыл взять с собой из Страсбурга, не дремал, а грозился, в случае какой беды или болезни принцессы Елизаветы, убить на поединке банкира Макке и начать дело с магистратом.

Узнав, что в соседней гостинице появились люди и вещи ожидаемого вельможи, Шенк пошел наудачу узнать его имя. Ожидали наутро лимбургского посланника при французском дворе, графа Рошфора…

Шенк принужден был заявить депутатам от магистрата, что они хотят засадить в острог невесту ожидаемого наутро посланника. Дело – по болезни авантюристки и ради лучшего уличения во лжи женщины и ее спутника – было отложено до утра.

Шенк вернулся к больной с утешением, что все спасено, если Рошфор не опоздает.

– Никогда во всю мою жизнь ни в один «вольный» город германского союза не загляну! – клялся Шенк в припадке гнева и злобы. – Провались они все до единого в преисподнюю!

Наутро въехал в город посланник герцога Голштейн-Лимбургского, граф Рошфор де Валькур, и тотчас же сделал визит принцессе Володимирской. Он не считал нужным скрывать ее звание, а тем более свое положение ее жениха. Магистрат попросил извинения около полудня, но банкир Макке в сумерки попросил все-таки уплаты долга или выдачи Дитриха и Ван-Тойрса.

Шенк не мог, к несчастью, объяснить, что один уже на том свете, а другой уже сидит в парижской тюрьме. Рошфор обещал уплатить за невесту со временем, а пока предложил – в виде процентов – орден Лимбургского Льва 1-й степени, обещая выхлопотать крест у его высочества герцога.

Разумеется, все устроилось. Алина, однако, не сразу оправилась. Этот случай настолько повлиял на нее, что она еще любезнее встретила своего спасителя Рошфора и даже мысленно решила, что лучше быть навсегда графиней Рошфор, нежели день принцессой, а день в тюрьме или голодной на улице.

Рошфор, с ума сшедший от радости увидеть Алину и от счастия получить согласие на брак с ним, тотчас же послал курьера к герцогу.

Он просил своего государя представить ему красавицу невесту, чтобы немедленно получить его разрешение на брак, а затем и венчаться.

IV

Филипп-Фердинанд, принц Голштейн-Лимбургский, граф Стирумский и Оберштейнский и князь Священной Римской империи, был владетелем невеликого пространства земли и монарх не особенно большого количества верноподданных.

Принц этот только что вступил на престол, наследовав после умершего брата; но, будучи самолюбив, честолюбив и смел, тотчас же стал оспаривать права наследника русского престола великого князя Павла Петровича и предъявлять свои права на герцогство Шлезвиг-Голштейнское. Вместе с тем он начал гражданский иск и тяжбу с таким могущественным государем, как Фридрих II.

Из всех своих титулов он предпочитал именоваться титулом герцога Голштейн-Лимбургского, как бы назло России.

Это был человек сорока двух лет, очень образованный, но недалекий, добрый, но слабодушный, постоянно подпадавший под чье-нибудь влияние. Он был холост, боялся женитьбы и брака всем сердцем, и главным образом потому, что постоянно влюблялся в женщин.

Положение монарха, хотя и миниатюрного, помогло ему быть чем-то вроде Дон-Жуана. Но одной внешностью своею он, конечно, не мог бы пленить ни одной женщины.

Красно-рыжий, тщедушный, с пошлыми чертами лица, угловатый в движениях, очень недалекий, герцог Филипп имел только одно качество, приобретенное средой и воспитанием: необыкновенную мягкость характера, делавшую его приветливым и любезным со всеми… За это именно и был он одним из самых любимых своими подданными маленьких монархов Германии.

Герцог, несмотря на небольшие средства, имел, конечно, как и всякий имперский принц-монарх, свой двор, своих гофмейстеров, камергеров, егермейстеров и так далее. У него были два посланника при двух главных кабинетах Европы, откуда исходили и гнев, и милость, то есть при венском и при версальском дворах.

У герцога было и свое войско, хотя малочисленнее одной дивизии короля прусского. В Лимбурге чеканилась монета с изображением профиля герцога Филиппа, но подданным строго воспрещалось разменивать или увозить монету за пределы государства. Впрочем, в соседних государствах монету эту не любили, и она могла безопасно вращаться в среде лимбуржцев, не исчезая за пределы Лимбурга. Наконец, у маленького монарха были и свои ордена, которые он жаловал очень щедро, так как за эти пожалования взималась пошлина – довольно большие деньги, которые немало увеличивали скромный бюджет герцога. Этих орденов было два: Голштейн-Лимбургского Льва и Четырех Императоров. Законность существования последнего оспаривалась, и его брали неохотно самые отчаянные любители знаков отличия. Зато Лимбургский Лев красовался на груди всякого рода личностей во всех европейских государствах, и в их числе – на многих авантюристах и проходимцах. Не один герцог Филипп раздавал кресты, собственно говоря, торговал этой выгодной статьей дохода. То же самое, в более широких размерах, практиковалось во всех маленьких странах Европы.

Дела герцога за это время были далеко не в блестящем положении. Графство Оберштейн принадлежало ему лишь наполовину, причем большею частью владел Трирский курфюрст, а графство Стирум было заложено предшественником герцога Филиппа, братом, которому он неожиданно наследовал. Стирум герцог старался теперь всячески выкупить из рук еврейского банкирского дома.

Вследствие хлопот всякого рода герцог выписал к себе графа Рошфора из Парижа, заменил его другим посланником, а его собирался назначить гофмаршалом своего двора.

Эта перемена и повлияла на всю судьбу Алины…

Будь Рошфор посланником в Париже по-прежнему, он мог бы письменно просить разрешения у герцога на свою женитьбу ради одной формальности. Теперь же, прежде нежели иметь право ввести Алину в резиденцию и в замок своего монарха в качестве будущей жены гофмаршала его двора – то есть первой и главной придворной дамы, – Рошфор поневоле должен был представить ее герцогу в качестве невесты.

Граф ни минуты не сомневался, что монарх дозволит ему жениться на такой красавице, как Алина, да еще вдобавок на принцессе русского царствующего дома…

Не этого боялся Рошфор.

Он боялся, что влюбчивый монарх сам способен прельститься Алиной и, пожалуй, предложить ей тоже руку, сердце и звание герцогини Голштейн-Лимбургской.

Единственное, на что мог надеяться граф, было положение герцога как монарха. Венский кабинет мог косо поглядеть или просто не дозволить пылкому имперскому князю жениться на принцессе, которая со своей рукой как бы передавала ему тоже претендентство на императорский российский престол. Фридрих Прусский мог точно так же озлобиться на миниатюрного монарха Лимбургского. А этого «нового» короля или «бранденбургского фельдфебеля», как его звали враги, все мелкие имперские государи боялись чрезвычайно.

Вдобавок и Фридрих и Мария-Терезия после семилетней войны находились теперь с Россией в самых дружеских отношениях, в особенности после последнего дележа Речи Посполитой и ввиду нового и окончательного раздела.

Итак, даже политические соображения могли остановить герцога… Следовательно, женою монарха Алина быть не может, а в наложницы, конечно, не пойдет. Это утешало наивного графа Рошфора, который, будучи еще с Парижа страстно влюблен в Алину, будучи знаком даже с графом Осинским, все-таки ничего не знал о прежней жизни и поведении красавицы.

Курьер графа поскакал в резиденцию герцога Нейсес, а жених и невеста с нетерпением ожидали приглашения явиться туда же. Рошфор сгорал от любви. Алина относилась к нему любезно, но чувствовала, что никогда не полюбит графа. Он был красив, но не в ее вкусе…

Если теперь Алина нетерпеливо ожидала ответа из Нейсеса, то исключительно из боязни того, что может случиться во Франкфурте.

Все здесь могло вдруг перевернуться и погибнуть! Всякий раз Алина могла попасться на глаза какого-нибудь смелого гражданина, который заявит, что прекрасная очаровательница – музыкантша Алина Франк… Талантливая артистка! Конечно! Но тем не менее жившая когда-то концертами, до чего не допустила бы себя Володимирская принцесса. Но это еще было меньшее зло, которого боялась Алина в центральном городе Германии, где бывало много путешественников и более движения, нежели в Берлине или Вене. Алина боялась повстречаться с кем-либо из очевидцев своих неприличных подвигов во время странствования с Ван-Тойрсом.

Тогда она явилась бы уже в глазах графа простой авантюристкой и женщиной сомнительного поведения.

Алина сидела в гостинице безвыходно, избегая всяких встреч. Граф только удивлялся, какой домоседкой уродилась Алина. В Париже когда-то она много выезжала; но с тех пор, как Рошфор познакомился с ней, Алина перестала много выезжать.

Рошфор не знал, конечно, что познакомился с Алиной в то время, когда она узнала о появлении в Париже Генриха Шеля.

Барон Шенк был при друге неотступно, не отлучаясь ни на шаг и готовый вызвать на поединок и убить всякого дерзкого, который осмелился бы усомниться в происхождении или звании Алины. Оставаясь одни, друзья чаще всего беседовали о своем щекотливом положении.

– Не бойтесь, – говорил Шенк. – Выезжайте!

– Ни за что! – отзывалась Алина. – Лучше сидеть в четырех стенах, нежели рисковать попасть на целую историю.

– Я вам отвечаю за все.

– А Макке вы забыли.

– Макке – банкир. Ему тот дурак Ван-Тойрс задолжал большую сумму. Понятно, что он действовал энергично, встретив и узнав вас. Я отвечаю не за кредиторов ваших. Это народ сердитый. Я отвечаю за тех пустоголовых, которые стали бы болтать, что вы Алина Франк, музыкантша, или Алина Шель… Как бы это выразить вежливее?.. Алина – куртизанка.

– Что же вы сделаете?

– Я скажу, что я ваш друг, молочный брат или родственник.

– Ну что же из этого?

– Что я за всю мою жизнь с рождения не расставался с вами.

– Что же из этого? Это не доказательство.

– Нет. Доказательство.

– Чего?

– Того, что я свидетель всей вашей жизни.

– И отрицаете справедливость слов?..

– Считаю клеветой все, что может сказать подобный болтун, а вместе с тем считаю своей обязанностью вступиться за вашу честь и имя.

– Чтобы вызвать его на поединок?

– Да. И, конечно, убить. Одним свидетелем будет менее тех глупостей, которые вы прежде так неосторожно делали вместе с этим болваном – голландцем Тойрсом.

– А вы думаете, что ваш поединок сразу уничтожит подозрения, которые могут запасть в душу Рошфора?

– Непременно.

– А если нет? Если он все-таки смутится и откажется от моей руки?

– Тогда я его вызову. И убью.

Алина рассмеялась.

– С вами даже страшно. Вы весь свет собираетесь уничтожить.

– За вас? Да. Если бы мог, то весь бы земной шар обезлюдил. Разумеется, если б из того была малейшая польза для вас.

V

Наконец приглашение графа Рошфора с его невестой принцессой в замок Нейсес было привезено камергером герцога: это была особенная любезность…

В то же утро молодой человек красивой наружности, побывав у графа, прямо от него поехал в гостиницу, где жила Алина.

Лакей доложил Алине, что барон Фриде желает явиться ей. Красавица переменилась в лице и пробормотала, едва не лишаясь чувств:

– Попросите обождать или приехать через час.

Лакей вышел и явился вновь.

– Барон просит извинения, если обеспокоил вас, принцесса, и явится вновь в указанное вами время.

Алина тотчас послала за Шенком, который спокойно пил кофе в ресторане гостиницы. Алина объяснилась.

– Барон Фриде! – выговорил Шенк, смутясь. – Дело скверное! Главный виновник – на том свете. Но ведь он сидел за это в лондонской тюрьме. Его самозванство отсижено, и даже заплачены были вами долги, сделанные им для вас под этим именем.

– Что ж из этого? Барон Фриде теперь напал на мой след и желает продолжать преследование… Но ведь это погибель!

– Он ничего сделать не может! Доказать нельзя, что г-жа Тремуаль и вы – одна и та же личность.

– Доказать?! Достаточно глупой истории. Достаточно скандала, чтобы все погибло.

– Правда… – выговорил Шенк.

Наступило молчание.

– Каких-нибудь два дня лишних – и я была бы уже в Нейсесе, – воскликнула Алина со слезами на глазах.

– Ну, это женская логика… – сердито проворчал Шенк. – Гадать о том, что бы было, если бы того-то не было, а было бы другое, если бы было…

И, походив в волнении по комнате, Шенк вдруг остановился перед Алиной.

– Еще хуже! – воскликнул он.

– Что? – изумилась Алина.

– Еще хуже!

– Положение?

– Да. Наше положение. Еще хуже! Когда болван Дитрих-Фриде сидел в тюрьме, то поверенный барона Фриде сам расспрашивал его часто. И Дитрих, вероятно, все передал ему, что только мог, в свое оправдание. Следовательно, через Дитриха и полицию Фриде узнал все про г-жу Тремуаль.

– И про Алимэ-Шах-Намэт!..

– Конечно! Про все… все…

– Шенк! Нам надо бежать, скрыться, прежде чем этот Фриде явится вновь. Меня могут арестовать как женщину, занимавшуюся мошенническими проделками для вымогания денег.

– Нет. Что Лондон допускал, того Франкфурт наказывать не имеет права. Но ваша свадьба более чем сомнительна.

– Надо бежать!

– Без денег? Да и куда бежать! Успеем выехать… Или… – запнулся Шенк.

– Что?!

– Есть одно спасение. Но вы не решитесь на это, по женской – извините – глупости.

– Что такое? Я на все пойду, что может спасти меня.

– Что спасти! Ваше замужество? Никаким образом! Но бежать не придется! Можно будет остаться здесь или в Нейсесе, у герцога.

– Как? Что? Говорите! – воскликнула Алина.

– Граф безумно влюблен в вас. Расстаться с вами ему будет тяжело, даже невозможно… Если вам нельзя быть его женой, то будьте… Идите в любовницы.

– Вы с ума сошли!

– Он не хуже графа Осинского! – даже сердясь отозвался Шенк.

– А звание принцессы?

– Ну, после принцессы багдадской Шах-Намэт мудрено уже прослыть за принцессу российскую. Вы забыли, что при обвинении в мошенничестве ваш титул «Володимирская» становится тем же обманом.

– Правда! – выговорила Алина и заплакала. – Что же делать? – вымолвила она снова.

– Я уже сказал.

– Быть любовницей человека, за которого и замуж я пошла бы с отвращением! – воскликнула Алина. – Никогда! Не хочу! Пойдемте!

– Куда?

– На улицу! За город! Пешком!

– Вы потеряли рассудок?

– Нет! Идемте, Шенк. Не первый раз. Теперь тут нет, по крайней мере, трупа, – указала Алина на пол горницы.

Шенк успокоил встревоженную женщину и убедил прежде повидаться с бароном Фриде.

– Бежать успеем. Оскорбить его и убить я тоже успею или на поединке, или просто… из-за угла! Что же делать! А пока успокойтесь… Я буду при вас. Дождусь его появления.

Часа через полтора лакей доложил Алине, несколько успокоенной советами Шенка, что тот же барон Фриде явился.

– Просите! – выговорила Алина, как бы объявляя во всеуслышание свой смертный приговор.

Молодой человек красивой наружности, в блестящем мундире вошел в комнаты и любезно, но при этом особенно почтительно раскланявшись, выговорил:

– Я являюсь к вашему высочеству просить вас от имени герцога сделать его высочеству удовольствие пожаловать в Нейсес вместе с нареченным женихом вашим, графом Рошфором.

– Кто вы? – вымолвила Алина.

– Камергер его высочества герцога Голштейн-Лимбургского, графа Оберштейнского и Стирумского…

– А ваше имя, милостивый государь? – не вытерпел и Шенк.

– Барон Фриде.

Наступило молчание, которое послу и камергеру ввиду двух удивленных лиц – принцессы и ее, по-видимому, гофмаршала – показалось крайне странным.

– Другого дела вы не имеете до меня? – вымолвила Алина.

– Никак нет-с. Я явился пригласить вас от имени герцога, что уже передал графу.

И настоящий барон Фриде, не подозревавший, какое магическое значение имела для Алины его фамилия, вышел из комнаты, оставляя за собой два существа, готовых разразиться самым громким, искренним и душевным смехом. Шенк готов был даже протанцевать по комнате менуэт от счастья.

– Бежать! На улицу! Пешком! – передразнивал он через минуту Алину, стараясь говорить ее голосом и делая ее жесты. – Вот то-то и есть! Жить нечестиво – злодеем сделаешься! Но этого мало… И дураком сделаешься. Разве сейчас не попал в дураки?

Через несколько времени явился довольный и счастливый Рошфор и нашел Алину веселее и красивее, чем когда-либо.

Путешествие было назначено на следующий день, но так как Рошфор предполагал, что свадьба будет тотчас же и отпразднована в Нейсесе, то посоветовал захватить с собою все вещи.

Когда принцесса Володимирская явилась в замок герцога в сопровождении жениха и своего гофмаршала, герцог Филипп был поражен.

Утром приехала принцесса, а вечером влюбчивый монарх не отходил от нее ни на шаг, подавал ей сам фрукты, вставал, чтобы позвонить лакея для нее, вскакивал, чтоб поднять платок, и совершенно, казалось, потерялся, забыл, что он владетельный имперский принц и что у него есть свидетели и очевидцы странного поведения.

Граф Рошфор был сумрачен… темнее ночи. Ухаживания его монарха за его невестой, быстрая метаморфоза в самой Алине возмутили его.

Прошла неделя, и случилось то, чего никто не ожидал…

Герцог Филипп безумно влюбился в красавицу принцессу и предложил ей руку, сердце и голштейн-лимбургский престол. Алина приняла предложение, но пожелала сохранить все в тайне, ради особых причин…

Но чувство к герцогу было настолько, по ее словам, сильно, она настолько верила в честь и доблесть принца-монарха, что, отлагая свадьбу на неопределенное время, она не могла отложить счастливого мгновения принадлежать ему всецело.

И Алина отдалась герцогу…

Чувства и увлечения, конечно, не было ни капли, но было удовлетворение самолюбия и расчет…

– Когда захочу… и если захочу… тогда и буду уже герцогиней Лимбургской! – сказала Алина другу Шенку, пожалованному в егермейстеры двора герцога.

Но предложение герцога и согласие Алины не обошлось без бури и такого происшествия, о котором долго толковали потом весь двор монарха, весь город, а затем и во всем маленьком государстве.

Граф Рошфор со второго же дня прибытия стал относиться к герцогу так странно, что не только его нельзя было пожаловать в гофмаршалы двора, но приходилось делать ему строгие замечания и выговоры.

Оба соперника, очаровательница, ее друг и весь придворный штат поняли, в чем дело. Но все, однако, притворялись, что ничего не понимают, и играли комедию.

Никто не заикнулся, конечно, что все сводится к тому, что один у другого отбил красавицу невесту. Все знали и предвидели бурю или скандал, но заранее были готовы объяснить его иначе.

Однако ни Рошфор, ни кто-либо из придворных не предугадал, до чего дойдет и на что решится монарх под влиянием внезапного, но уже безумно пылкого чувства к очаровательной женщине.

Однажды вечером герцог оставался до полуночи в горницах, отведенных принцессе… Жених был в это время на другой половине замка и напрасно два раза докладывал о себе невесте. Ему отвечали:

– У принцессы – его высочество. И не приказано ни с чем являться, кроме вестей государственной важности.

На этот раз ревность графа дошла до последней крайности. Он был убежден, уверен душой и разумом, что в этот вечер его обожаемая Алина, его нареченная принадлежала герцогу.

Когда монарх около полуночи явился к себе в рабочий кабинет, ему доложили о графе, желающем его видеть.

– Скажи: завтра утром. Он, кажется, забыл, что уже полночь.

Несмотря на приказание герцога, граф Рошфор, слышавший его ответ, вошел в комнату и запер за собою дверь.

И с глазу на глаз произошли объяснения между монархом и подданным.

Через полчаса герцог почти выбежал из своего кабинета, а граф остался…

Герцог крикнул лакеев и приказал разбудить коменданта замка, разбудить, позвать всех…

Монарх был бледен как полотно и вне себя от гнева…

– Взять графа Рошфора! – приказал он. – Заключить немедленно в круглую башню!.. – И собравшийся люд спросонья и перепуга не сразу понял, что случилось.

Графа Рошфора взяли и тотчас препроводили в башню. Он молчал как убитый и, только увидя в числе окружающих его лиц прибежавшего ради любопытства егермейстера Шенка, крикнул ему насмешливо:

– Не даром досталась! Дорого ему обошлась и будет помнить! Видно, невеста была слишком красивая и слишком легкомысленная женщина, чтобы все могло обойтись просто и благополучно.

Наутро бывший посланник при версальском кабинете граф Рошфор де Валькур, родственник дома Бурбонов, был в качестве государственного преступника отправлен в Стирум и заключен в крепость!

Урок всякому подданному – не быть соперником в любви своему монарху!

Бедный жених долго просидел в заключении и был освобожден, когда его невесты уже и на свете не было. А между тем все преступление его ограничилось тем, что в пылу ревности он в эту роковую ночь после упреков и жалоб… взял герцога за ворот.