Текст книги "Принцесса Володимирская"

XXV

Наконец однажды утром лакей доложил Шенку, что незнакомец, которого уже давно замечали бродящим около дома принцессы, просит позволения видеться с бароном. Шенк принял незнакомца, хорошо говорившего по-немецки, и тот объяснил Шенку, что желает иметь честь представиться принцессе и переговорить с нею о важном деле.

Сначала Шенк не нашел в этом желании ничего особенного. Его только удивило то обстоятельство, что незнакомец не хотел ему сказать своего имени, говоря, что он назовется самой принцессе.

Алина была неприятно удивлена, узнав, что именно тот незнакомец, который постоянно бродил около ее дома в последние дни, желает видеть ее. Однако она приняла его и даже по его желанию осталась с ним наедине.

Незнакомец назвал себя. Это и был лейтенант русского флота, адъютант Орлова – Иван Христенек.

Алина была приятно поражена, но почему-то недоверчиво отнеслась к послу Чесменского героя.

Христенек заявил принцессе, что начальник русского флота, знаменитый вельможа Алексей Орлов, интересуется ее судьбой и ее положением и предлагает ей свои услуги. Прежде всего он просит принцессу переехать в Пизу, где находится сам Орлов, так как ему далеко отлучаться от флота, стоящего в Ливорно, невозможно, а приехать в Рим во время конклава – значит подать повод газетам делать различные догадки и сочинять разные выдумки по поводу присутствия близкого человека императрицы Российской в минуту, когда избирается папа.

Единственно, что поняла Алина из слов Христенека, это желание Орлова видеться с нею.

Что касается того, как Орлов относится к ней, за кого ее считает и какого рода услуги намерен ей предложить, – все высказанное ей Христенеком было смутно и неясно.

Алина заявила русскому лейтенанту, что если Орлов желает видеться с нею, то прежде должен высказаться письменно, а не через третье лицо, и более определенным образом.

На другой же день у Алины появился известный римский банкир, англичанин Дженкинс. Он явился к принцессе Российской с предложением безграничного кредита, на основании письма одной личности, которая желает явиться поручителем за принцессу какой бы то ни было суммы.

Алина была несказанно обрадована, думая, что Гамильтон, которому она писала, является этим любезным поручителем. Но радость ее продолжалась недолго. Дженкинс заявил, что он хотя и знает, конечно, английского посланника в Неаполе, но никакого заявления от него не получал. Сановник, приславший его к Алине, не кто иной, как Алексей Орлов.

Эта поспешность предложения всяких услуг и предложения денег смутила Алину. Почему Орлов прежде всего предлагает деньги? Стало быть, он знает о ее затруднительном положении? Входить в какие бы то ни было обязательства, и в особенности денежные, с русским генералом, которого она не знала лично и имела повод, конечно, опасаться, – было бы безрассудно. Алина обещала Дженкинсу подумать и дать ему ответ.

После совещания друзей Доманского и Шенка было решено отказаться от всяких предложений банкира.

На другой же день в квартире принцессы уже была полиция.

Римские кредиторы давали принцессе четыре дня сроку, чтобы уплатить все или вместе со своей свитой, вместе с адъютантом и гофмаршалом отправиться в тюрьму.

Положение становилось такое, в каком Алина еще никогда не бывала.

Она тотчас же заявила друзьям, что напишет еще раз через аббата Рокотани письмо к кардиналу Альбани с просьбой ссудить ей хотя бы тысячу червонцев. Если же кардинал не даст этих денег, то поневоле придется обратиться за помощью к Дженкинсу и вступить в переговоры с Орловым.

Письмо было написано и отослано, но, разумеется, Альбани отказался ссудить принцессу просимою ею суммой.

Между тем лейтенант Христенек появился снова и стал уверять принцессу, что дела в России находятся в таком положении, о котором она и не имеет понятия. По его словам, недовольство в России правительством, шаткое положение, в котором находится императрица, вести из Италии, что существует законная дочь императрицы Елизаветы, – все это вместе заставило могущественного Орлова призадуматься.

Христенек рассказал подробно Алине, как два брата Орловых когда-то, двенадцать с половиной лет назад, возвели на престол Екатерину. С тех пор могущество их и влияние на русский народ остались те же самые. Русский народ настолько не любит Екатерину и обманут ею в своих надеждах и, с другой стороны, настолько обожает по-прежнему Орловых, что им немудрено бы было произвести новый переворот и предоставить престол принцессе.

– Если когда-то, ваше высочество, – сказал Христенек, – Орловы могли возвести на русский престол иноземную принцессу, то, сами посудите, как легко будет им теперь сделать то же самое для дочери покойной императрицы, о которой все и до сих пор сожалеют, память о которой дорога всякому русскому сердцу.

Христенек просидел у Алины долго и красноречиво доказал ей, что если она сойдется с Алексеем Орловым, сблизится с ним, то непременно очарует его, и все то, что здесь, в Риме, кажется пустой сказкой, может сделаться действительностью легко и быстро. В руках Орлова целый флот и десантное войско. Ему стоит только взять Кронштадт, и Петербург будет в его власти, а принцесса будет на престоле в какие-нибудь три дня.

Алина слушала все, что говорил Христенек, внимательно, но недоверчиво, и наконец заявила ему, что она готова была бы верить в искренность Орлова, если б он сам говорил ей это. Но довериться со слов третьего лица ей невозможно.

– В таком случае, – воскликнул Христенек, – я решусь на один поступок, за который, может быть, Орлов меня выгонит со службы и даже отдаст под суд, но я надеюсь, что вы заступитесь за меня, так как повод, заставляющий меня действовать, – благо России и ваше собственное счастье.

Христенек вынул из портфеля письмо и передал его Алине.

– Вот письмо Орлова ко мне, которое вы можете прочесть. Оно писано не для вас, напротив того, он приказал мне действовать на основании этого письма, но не показывать его кому-либо, а тем менее – вам. Письмо это написано на любимом языке Орлова – по-немецки, следовательно, вы можете сами убедиться в его чувствах к вам.

Христенек оставил длинное и красноречивое послание Орлова к нему, которое начиналось и кончалось приказанием действовать на основании высказанного в нем, но самого письма не только никому не показывать, но по прочтении опасный документ тотчас же уничтожить.

И Алина, искусившаяся на поприще бурной жизни авантюристки и интриганки, смелая и дерзкая, хитрая и ловкая, не подозревала в других той же хитрости, той же ловкости в интриге.

Ей и на ум не пришло, что письмо Орлова к Христенеку было написано исключительно с той целью, чтобы она могла прочесть его. И с какой стати русский вельможа писал своему подчиненному лейтенанту целое послание, в котором рассказывал и положение дел в России, и свои отношения к императрице? Христенек, служа под его начальством, должен был давно знать все это из частных бесед; если же он не знал ничего, то, конечно, не теперь вдруг станет изливать свою душу командир всего флота в письме к лейтенанту.

Вдобавок Христенек хорошо говорил по-русски, и не было никакой причины, чтобы Орлов обращался к нему по-немецки. Послать письмо с гонцом из Пизы в Рим, написанное по-русски, было бы, конечно, гораздо безопаснее, нежели по-немецки. Но Орлову нужно было, чтобы принцесса и ее свита, ее первый приятель, по подозрению Христенека чистокровный немец, могли прочесть это письмо.

Дня через два все решилось. С одной стороны, уверение Орлова в готовности действовать в пользу принцессы, с другой стороны – угрозы кредиторов, позор и тюрьма, а тут же вместе с ними римский банкир, предлагающий открыть безграничный кредит! Помимо затруднительного положения, не было никаких причин подозревать Орлова. Даже Шенк, всегда осторожный и подозрительный, не мог отнестись недоверчиво к русскому вельможе. Все указывало, что Орлов действует искренно.

Самого Шенка не менее Алины смущало то обстоятельство, что сановник, предлагающий Алине свои услуги возвести ее на русский престол, не какой-нибудь князь Радзивилл, не конфедерат, бунтовщик, даже не турецкий султан, разбитый на всех пунктах русскими войсками, – человек, предлагающий Алине сделаться императрицей, тот самый человек, который подобное уже однажды сделал. Да, Алексей Орлов, предлагающий принцессе русский престол, может подтвердить серьезность своего предложения историческим фактом. Он с братом, не далее как несколько лет перед тем, доставили тот же престол другой женщине, имевшей на него, в глазах нации, меньшее право, чем Алина.

И дальновидный Шенк на этот раз оказался наивнее, чем когда-либо.

Не прошло нескольких дней, как долги были уплачены; снова началось веселье и беззаботная жизнь в доме Алины; но вместе с тем начались и сборы в дорогу.

Дженкинс передал принцессе несколько тысяч червонцев, и Алина могла снова швырять деньгами.

Так как монашеский Рим не отличался франтовством общества и главные богачи-аристократы носили кардинальские костюмы, а юноши – аббатские, жены и дочери сидели почти взаперти, то магазинов, в особенности модных, в городе не было.

Алина не могла мотать так, как в Париже и в Лондоне. Но страсть швырять деньги, когда они были, все-таки сказывалась.

Прежде всего Алина на крупную сумму накупила разных предметов и разослала их по Риму. Тут были богатые подарки не только аббату Рокотани, тому же Христенеку, нескольким музыкантам, которых принимала у себя Алина, но даже был один великолепный подарок – целый ящик из каррарского мрамора – для кардинала Альбани, накануне отказавшегося дать ей взаймы сравнительно небольшую сумму.

Вместе с тем Алина ездила по городу, заезжала в разные церкви и, находя на паперти массу нищих, расшвыривала между ними золото и серебро.

Эти милостыни, безумно щедрые, обратили на себя внимание всего Рима.

Кредиторы Алины, получившие свои деньги, сравнительно небольшие, не могли понять, откуда взялись такие суммы у той же самой принцессы, которую они собирались на днях вести в тюрьму.

Дело в том, что по приказанию Орлова Алина не должна была ни единым словом выдать его сношения с нею. Дженкинс, передавший ей деньги, также молчал.

Немногие знали, что принцесса со свитой выезжает из Рима по дороге во Флоренцию, вообще на север, но и те были убеждены, что принцесса отправляется в Германию.

И Алина, и все ее окружающие на этот раз сохранили тайну. Никто не обмолвился ни словом. В расчеты Орлова входило, чтобы в Риме никто не знал, что к нему едет принцесса.

В первых числах февраля огромная толпа народа, преимущественно нищие, облагодетельствованные за последнее время Алиной, окружали со всех сторон дом, ею занятый. Народ покрывал собой чуть не половину Марсова поля. У подъезда дома стояли экипажи. Вещи были уже уложены. Почтовые лошади гремели бубенчиками.

Около полудня появилась принцесса и ее свита, увеличившаяся вдруг до шестидесяти человек наемной прислуги, конечно из итальянцев, и в нескольких экипажах поезд двинулся при кликах народа.

В этом же поезде один в небольшом экипаже последовал за принцессой и лейтенант Христенек.

Через два дня, за несколько станций до Пизы, Христенек обогнал принцессу, чтобы приготовить все к ее приезду.

Явившись в Пизу, Алина, Шенк и Доманский, даже Франциска, вечно хладнокровная, добродушная и тихая, пришли в восторг и окончательно уверовали в могущество и в искренность русского вельможи.

Принцессе был приготовлен самый великолепный палаццо города. Здесь, в этом дворце, ожидал ее целый штат прислуги.

Здесь же ожидал ее другой банкир, такой же англичанин, как и Дженкинс, по приказанию Орлова с предложением денег.

Деньги еще были у Алины, несмотря на ее мотовство в Риме; но она никогда, за всю свою жизнь, не могла на предложение денег отвечать: нет.

Она снова приняла предложение и уж окончательно не знала, куда девать ей деньги. Наконец в ее жизни случился курьез: ей и мотать надоело.

Здесь, в Пизе, Доманский назывался по-прежнему Станишевским, Шенк же назывался Линовским; но Алина перестала почему-то носить имя графини Пиннеберг, и при появлении на границе тосканских владений и города Пизы, которым в этом время владел младший сын Марии-Терезии и будущий император Священной Римской империи, Алина объявила себя графиней Селинской.

Через несколько дней последовало то, чего с нетерпением ожидала Алина.

В Пизу прибыл из Ливорно с блестящей свитой офицеров и адъютантов самый знаменитый и могущественный русский вельможа.

В полном мундире, в парадной открытой коляске явился Алексей Орлов представиться принцессе.

Алина невольно была смущена. Перед нею предстала личность, чуть не идеальная. Все соединилось вместе в этом человеке. Могущество его, громадные средства и звание были Алине уже известны, но она не ожидала того, что увидела. Вдобавок, этот человек был красавец и обворожительного обращения.

С первой же минуты пылкая Алина как будто забыла или отложила в сторону то громадное государственное дело, по поводу которого она теперь находилась с Орловым; она видела теперь в Орлове не могущественного сановника русской империи, предлагающего ей в будущем счастье, власть, могущество, – она видела в нем только очаровательного и обворожительного красавца и после первого же свидания была влюблена в него.

Но помимо самой Алины Орлов сумел очаровать и всех окружающих. И Доманский, и Шенк, и все, до последнего итальянца лакея, были очарованы обращением вельможи.

Но странная вещь, непонятная и досадная, раздражительно подействовавшая на Алину, заставившая ее в эту ночь долго пролежать не смыкая очей: Орлов был очарователен со всеми, кроме нее!

Он очаровал ее как бы против воли, потому что был холодно и вежливо почтителен с нею. Он обращался с Алиной как бы уже с императрицей русской. В нем был только сановник, не было мужчины. Он как будто не замечал или не хотел заметить красоты Алины, ее изящества и грации.

На ее всегдашнее невольное кокетство он не поддавался и оставался почтительнейшим слугой, готовым для нее на все.

«Стало быть, – думала ввечеру и ночью Алина, – он готов дать мне русский престол, но сердца своего – никогда».

И это странное существо, часто само себе непонятное, эта авантюристка, в которой был какой-то хаос чувств и стремлений, хаос качеств и недостатков, готова была теперь сказать Орлову, этому богатырю и красавцу: «Мне нужна твоя любовь. – А престол? – Потом! После…»

XXVI

На другой день Орлов явился снова и снова несколько часов провел наедине с Алиной, беседуя, конечно, о делах и о предприятии.

Прежде всего Орлов попросил принцессу рассказать ему свою удивительную судьбу, каким образом она, законная дочь императрицы, которую он помнил, могла очутиться в Европе.

Алина, конечно, сочинила целую длинную чудесную историю своего неоднократного спасения от убийц. Все, что рассказывала она, было основано на разном вздоре, слышанном ею когда-то от Игнатия и от конфедератов.

Однако на этот раз Алина говорила много о дружбе к ней и сочувствии турецкого султана, а равно и короля шведского, о готовности их помогать ей армией и флотом; но о князе Разумовском, или маркизе Пугачеве, Алина умолчала. Она уже смутно знала, что он находится под стражей и под судом в Москве.

Орлов не счел нужным передать принцессе, что Пугачев, по последним, только что полученным известиям, уже был осужден на казнь в Москве.

На этот раз Орлов был так же холодно почтителен, но изредка в его обращении с Алиной уже прорывался не сановник – официальное лицо, – а простой смертный мужчина, молодой человек, способный увлечься красавицей так же, как всякий другой, способный влюбиться в нее.

Эти проблески, почти неуловимые, – то взгляд, то выражение лица, то жест, то интонация голоса, не могли ускользнуть от внимания Алины, и все это интересовало ее и трогало за сердце гораздо более, нежели уверения Орлова в том, как легко и просто может принцесса занять при его помощи русский престол.

В этот же вечер услужливые люди довели до сведения принцессы, что вместе с Орловым прибыла в Пизу русская дама, которой он не покидает ни на минуту. По убеждению всех, русский вельможа был безумно влюблен в эту женщину.

Этого было довольно, чтобы Алина была теперь занята исключительно мыслью победить сердце Орлова и уничтожить соперницу.

Она стала задумчива и даже немного печальна…

Между тем русский вельможа, богатырь и сердцеед, был озабочен не менее принцессы Елизаветы Всероссийской.

Положение было мудреное. Авантюристка была женщина умная и в поступках более осторожная, чем на письме. Около нее были преданные друзья и люди тоже не простые и наивные, а прошедшие огонь и воду. Линовский (то есть барон Шенк), немец с польским именем, очевидно, тоже авантюрист и пройдоха. Станишевский, умный и ловкий поляк, обладающий к тому же недюжинным образованием и получивший хорошее воспитание. Ганецкий, иезуит, находящийся в постоянных сношениях с Римом, хитрый и пронырливый…

Действовать на Алину, имеющую таких трех друзей, было дело нелегкое. Можно было и русскому богатырю призадуматься.

Орлов с первого дня очаровал их всех своим обращением и любезностью. Теперь надо было по очереди взять каждого чем-нибудь. И взять прежде принцессы.

Он начал с Доманского… Пригласив к себе г-на Станишевского, он долго беседовал с ним о польских делах.

Сведения поляка о положении дел в Европе удивили Орлова. Этот Станишевский знал все, что знал и Орлов – в качестве государственного мужа и командира русского флота.

Орлов постепенно высказался прямо и откровенно, что после падения и почти ссылки своего брата, он ненавидит императрицу.

– Она обещалась еще до переворота 1762 года выйти замуж за моего брата! – сказал он. – А чем кончилось? Он позорно отдален, прогнан, чуть не ссыльный. Я сам каждый день ожидаю, что у меня отнимут командование над флотом.

Затем Орлов поинтересовался узнать от Станишевского, можно ли в случае успеха того дела, за которое он берется, рассчитывать, что поляки свергнут с престола Понятовского, выберут другого короля, который с польской армией двинется на Москву.

Если Екатерина бросит Петербург, сказал он, найдет себе преданных людей в Москве и соберет новую армию, то можно ли надеяться, что польская армия явится помогать им или что Барская конфедерация возникнет снова и с австрийской границы двинется Екатерине в тыл.

Станишевский брался и обещал под клятвой, что если Орлов начнет предприятие в Петербурге и с успехом, то одновременно с оставлением Петербурга русской императрицей Понятовский потеряет престол, а в Баре тотчас сформируется вновь армия конфедератов с князем Радзивиллом, графом Потоцким и Красинским во главе.

В этой беседе с поляком русский вельможа отзывался об императрице со сдержанной неприязнью, но затем он пригласил поляка приехать через день вместе с Линовским вечером поужинать. За ужином Орлов выпил лишнее… и язык развязался…

Доманский, слишком осторожный, чтобы пить до самозабвения, был только веселее обыкновенного; Линовский мог выпить два ведра всякого вина и не быть пьяным.

Хозяин оказался невоздержанным… Выпив сравнительно небольшое количество вина, он начал хвастаться своими победами над женщинами всех стран и народов, своими дворцами в России, своей ловкостью в стрельбе и верховой езде… После всяких нескромных признаний он показал новым друзьям любовные письма к нему, где ему назначала свидание одна флорентийская маркиза, влюбившаяся в него.

– Истый русский дворянин, – думал Доманский, – блестящий, а неблаговоспитанный, не имеющий никакого понятия о чести, способный на мелкие подлости!

– Добрый малый! – думалось Шенку. – И вот какие простые смертные делаются в России героями! Ведь он был простой офицер и мелкий дворянин! Чем же он поднялся? Переворотом в пользу Екатерины. Видно, тогда нетрудно было сделать в России революцию, если такой простак ее сделал…

Наконец, зашла речь и о делах, о России и государыне…

Сильно опьяневший Орлов разразился бранью. Ненависти его к этой царице, которую они с братом посадили на русский престол и которая отплатила им опалой, не было границ… И он вдруг почувствовал прилив доверия и искренности к новым своим друзьям – достал из кармана ключ, вынул из отпертого комода небольшую шкатулку, тоже с секретным замком, и высыпал целую кучу писем и бумаг на французском и немецком языках.

– Вот вам… Если захотите, то можете меня погубить… Донесите на меня адмиралу Грейгу, который теперь в Ливорно, и он, хотя подчиненный мой, меня арестует без всякого приказа из Петербурга… собственной властью и на собственную ответственность…

Доманский с жадностью принялся переглядывать все… Шенк тоже… Но барон был сведущ в иного рода делах и не понял того, что понял тотчас Доманский.

– Ну, кабы ты не был, брат, пьян, – подумал он, – ты бы нам этого не показал!

Усевшись прилежно за чтение всего, Доманский в этом ворохе писем и бумаг увидел целый широко задуманный и наполовину уже созревший заговор против русской императрицы. Тут были и письма, и донесения из России – старшего брата графа, князя Панина, графа Разумовского, главнокомандующего дунайской армией в Турции – Румянцева и разных генералов и сенаторов из Петербурга. Всюду говорилось об апреле месяце как о крайнем сроке… Но во всех письмах сквозило одно сомнение: кого взять и поставить во главе движения. Кому предоставить престол?!

Орлов, хотя и бессвязно, рассказывал Шенку, как совершился переворот в пользу Ангальт-Цербстской принцессы, благодаря тому, что у нее был уже сын и законный наследник престола русского. Затем он стал описывать подробно, как может со своим флотом и десантом взять Кронштадт и Петербург. За это время Доманский переглядел и перечитал все. Одно ему не нравилось: в этих документах, которые так неосторожно, спьяну, показал ему Орлов, выдавая тайну громадного заговора, говорилось, что взятые у Польши провинции должны оставаться у России. Заговорщики собирались, воспользовавшись помощью короля Польского, чтоб свергнуть императрицу с престола, в конце концов – обмануть и его…

– Ну, пожалеешь ты завтра, проспавшись, что мне показал все это! – думал Доманский.

Далеко за полночь собеседники расстались. Совсем захмелевший хозяин не мог их и до дверей проводить, а только приказал лакеям свести с крыльца и посадить в его карету, заранее ожидавшую их на улице, чтоб доставить домой.

Когда собеседники очутились в карете, то Доманский восторженно воскликнул, обращаясь к Шенку:

– А что, барон? Ведь Алина, пожалуй, и воистину будет на русском престоле. Вот обстоятельства-то!.. Вот сцепление обстоятельств!.. Впрочем, что же? Все на свете от глупого случая зависит.

– Да вы расскажите, в чем дело-то? – отозвался Шенк. – Я понял только, что еще до нашего появления он уже что-то подготовлял для России и Екатерины.

Доманский передал другу все, что узнал.

В России все висело на волоске. Вся знать, дворянство, гвардия, все было заодно с братьями Орловыми, чтобы свергнуть с престола ненавистную императрицу, возвести на ее место великого князя Павла или же, скорее, кого-нибудь другого, если бы такая подходящая личность нашлась под рукой…

– Ведь тогда Алина для них не существовала! Вы поймите, что Орлову Алина – находка. Он, может, и сам не верит в ее происхождение, но будет уверять других, что она дочь императрицы Елизаветы. Поняли вы?!

– Да. Но если так неосторожно действовать, как он, то ничего и не будет! – заметил Шенк. – Что мы для него? Авантюристы! Он нас зазвал к себе… Пьет, напивается до полусмерти. А затем выдает двум чужим людям тайну, за которую сам может голову сложить… Поезжай я завтра к этому адмиралу Грейгу?.. Что будет? Он сам сказал. И желай я заработать пятьдесят или сто тысяч? И он через три дня арестован!

– Правда… Но, видите ли, милый барон. Он все-таки понимает, что нам с вами выгоднее его не выдавать. Нам лучше, полагаю, будет, если Алина будет русской императрицей, нежели получить по сто тысяч каждому за предательство. А этой неосторожности его и пьянству вы не удивляйтесь. Все русские вельможи страшные пьяницы и как пьяны – так сейчас хвастать и рассказывать все, что ни есть на уме.

В эти же минуты Алексей Орлов сидел у стола улыбаясь и собирал ворох бумаг в шкатулку. Поглядев на подпись одного из писем, он вымолвил:

– И Панин в князья попал!.. Как это я Шувалова позабыл в заговорщики включить. Он теперь известен в Польше и Европе как недовольный…

Затем Орлов кликнул людей и велел позвать Христенека.

– Ну, Иван Николаевич, приготовь-ка мне к завтрему письмецо, самое злобное от Ивана Ивановича Шувалова. Мы о нем забыли.

– Слушаю-с, – улыбнулся Христенек. – А что эти, ваше сиятельство, подействовали на оборванцев?

– Еще бы! У этого Станишевского глаза разбежались и дух захватило. А уж я-то, Иван Николаевич, пьянехонек был. Лыка не вязал!

Христенек рассмеялся.

– И обидно! Представь, глупость какая, – вскрикнул Орлов. – Обидно мне это, что эти проходимцы подумают, что я двух бутылок не одолел. А я три ведра одолеваю, и ни в одном глазу! Ей-богу, вот это пуще всего обидно…

Орлов добродушно рассмеялся и прибавил:

– Завтра начну изображать из себя другого пьяного – от любви!.. Да! Как-то мы, голубчик, справимся с ними?

– Бог милостив! – отвечал Христенек. – Надо изловчиться. Нельзя упустить!

– Избави бог! – воскликнул Орлов. – Упустить… Там не поверят! Заподозрят! Ныне Орловы к сомнительным ведь сопричтены.