Текст книги "Dominium Mundi. Властитель мира"

Двумя часами раньше, когда тренировка только началась и ему передали сводные данные о позиции 78-го, он невольно дернулся от удивления, увидев, какое огромное преимущество предоставил ему офицер-разработчик. От легкого укола чувства вины он даже ощутил спазм в желудке. Однако профессионализм быстро взял верх; он здесь, чтобы уничтожить подразделение противника, и именно это он и постарается сделать. К тому же мысль, что он станет первым, кто разгромит 78-е, была ему по вкусу. Конечно, полученная в подобных условиях победа не принесет ему бессмертной славы, но добиться любой победы над Танкредом Тарентским все равно редкая удача, от которой грех отказываться.

И все же ладони Ван Низана немного вспотели. Какого черта они засели там в своей расщелине? Что хотят выгадать? Если только они не придумали какой-нибудь выход из тупика, который ему самому не пришел в голову. По слухам, этот нормандец способен на все. Ван Низан прекрасно понимал, что репутация противника парализует его и мешает проявить инициативу. Однако представился уж слишком удобный случай. Достаточно послать небольшую группу атаковать с тыла, и те вылезут прямо под их огонь. Он знал, что уже слишком затянул время, и решил попробовать этот маневр, ничего больше не дожидаясь. Повернулся к своему наводчику, собираясь спросить об оптимальном маршруте.

В этот момент на дне долины разразилась стрельба из Т-фарадов. Люди 34-го тут же ответили. Ван Низан бросился плашмя на землю и торопливо пополз к краю хребта, где сидели в засаде его солдаты. Глаза у него округлились от удивления, когда он увидел, что вытворяют люди Танкреда.

– Это еще что за бардак? Они спятили!

Единственными звуками в шаре наблюдательного центра было легкое пощелкивание пультовиков, которые вели постоянное наблюдение и регулировку запрограммированных событий – метео и прочих – внутри купола. Чтобы не мешать им, офицеры переговаривались шепотом.

После завершения первой вылазки Годфруа обменивался мнениями кое с кем из присутствующих военных относительно возможностей, которые еще оставались у подразделения 78 П/К, чтобы выбраться из столь затруднительного положения. Все неизменно сходились на том, что у людей Танкреда нет ни малейшего шанса выйти победителями.

Внезапно их окликнул капитан военно-воздушных сил:

– Кажется, они что-то задумали!

Годфруа перенес внимание на внутренность купола, где его ждало странное зрелище. Все люди из 78-го подразделения с воинственными криками выскакивали из укрытий и, карабкаясь по склону долины, кидались прямо на врага.

Поняв цель маневра, капитан воздушных сил поднес руку ко лбу и воскликнул:

– Боже, какое безумие! Это будет верная бойня! Этот лейтенант настоящий псих.

Годфруа Бульонский застыл, внимательно наблюдая за сценой:

– Насчет психа – не уверен. А вот храбрец – это точно.

– В АТАКУ! – ревет Танкред своим мощным голосом. – В АТАКУ!

Все 78-е подразделение бросается вперед.

Солдаты бегом огибают скалистые преграды, которые раньше служили им прикрытием, чтобы как можно шире рассеяться по узкому плато, каким является дно впадины. Главное – не создавать групповую цель, прежде чем они успеют добраться до обрывистого склона долины. Всего пятьдесят метров отделяют их от начала подъема. И все же четыре человека падают, не сумев добежать.

Наконец они оказываются у склона и бросаются на приступ, испуская воинственные крики. Ситуация, похоже, складывается благоприятно для подразделения Ван Низана, потому что его противникам трудно карабкаться по очень крутому откосу, оскальзываясь на камнях и оставляя оружие висеть на ремне, чтобы помогать себе руками на самых сложных подъемах. И в то же время скалы дают им больше укрытий, чем в глубине теснины, позволяя некоторым отстреливаться, пока другие продолжают подъем.

Задыхаясь от усилий, окруженный своими людьми Танкред изо всех сил лезет вверх, как вдруг замечает потрескивание искр очереди Т-фарад, приближающейся к солдату справа, тремя метрами выше его. Тогда он напрягает мускулы бедер, прыгает на ничего не замечающего парня и сбивает его левым плечом. Оба откатываются на несколько метров, по пути несколько раз жестко натыкаясь на камни. Солдат кричит от боли, но он цел. Не теряя времени на выслушивание того, что он говорит, Танкред мгновенно поднимается и с новой энергией начинает подъем. Адреналин, захлестнувший его организм, позволяет не чувствовать боли и удесятеряет силы. Выстрел попадает в камень рядом с его головой, он падает, перекатывается, в свою очередь выпускает очередь в том направлении, не зная, попал ли в цель.

Повсюду вокруг него солдаты 78-го продолжают карабкаться, как бешеная свора, с воплями преодолевая препятствия. Эффект неожиданности уже рассеялся, стрельба с гребня делается более организованной, и попаданий становится больше. Танкред пока не может прикинуть, сколько его людей убито, но знает, что до вершины хребта доберутся немногие. Он быстро оглядывается, ища Льето. Молодой класс Три находится метрах в тридцати, в первых рядах. Как всегда, усталость над ним не властна; он преодолевает склон большими шагами, поливая гребень разрядами Т-фарад и не забывая продвигаться зигзагами, чтобы не представлять собой легкую цель.

Сделав глубокий вдох, Танкред снова кидается вперед, едва не поскальзывается на мокром от дождя камне, сохраняет равновесие, упершись другой ногой в скалу, и с воплем, как и его люди, устремляется дальше.

Энгельберт следует общему движению в последнем ряду, свернув экран dirSat, чтобы освободить руки для оружия. Таким образом он оказывает огневую поддержку наиболее подставленным бойцам, изводя противника круговой стрельбой. Шансов задеть кого-то у него крайне мало, но его роль заключается скорее в том, чтобы мешать подразделению противника, чем в сокращении его личного состава.

К исходу двадцати минут отчаянной атаки остатки 78-го достигают наконец гребня. Их всего шестнадцать.

Начинается жестокая схватка. Люди кидаются друг на друга, катаются по грязи в жестких объятиях, пытаясь отвести ствол, опасно приближающийся к их боку или голове; одни сражаются, чтобы отвоевать несколько метров земли, другие, чтобы сохранить их за собой.

Лейтенант Ван Низан пребывает в полной растерянности. Как столь простая для его подразделения ситуация могла так быстро обернуться полным хаосом? Несколько минут назад его люди еще спокойно разряжали свое оружие по целям внизу, как на стенде в тире, а теперь они вынуждены ввязаться в куда более опасную рукопашную. Даже если это не помешает им победить, Ван Низан знает, что они потеряют много баллов.

Но прежде всего он чувствует себя униженным. Он не должен был столько ждать, прежде чем начать окружение. Он знает, что принять решение ему помешала репутация Танкреда, и это приводит его в ярость. К дьяволу этого человека и его невозможные тактики! Ни один вменяемый солдат не пошел бы в атаку на гребень! Никто не мог предвидеть ничего подобного.

И тут вдруг этот несносный неприятель появляется собственной персоной, преодолев последние метры склона в боевом раже. Он перепрыгивает со скалы на скалу, разряжая свое оружие в солдат 34-го, как в простые картонные мишени, и без всякого видимого усилия уворачиваясь от ударов и выстрелов. Схватка преображает его. Некоторые даже перестают сражаться, глядя, как он перемещается по полю боя, потрясенные видом этого человека, рядом с которым остальные кажутся неловкими и тяжеловесными.

Вне себя от ярости, Ван Низан кидается к Танкреду, твердо намереваясь во что бы то ни стало остановить его. Он стремглав бежит, чтобы сбить противника с траектории движения, огибает большую глыбу, на краткий момент скрывающую его от врага, и снова появляется с другой стороны, понимая, что Танкред до сих пор не заметил его маневра. Ван Низан прицеливается и выпускает длинную очередь. Но тот передвигается слишком быстро, и снопы искр разбиваются о камни вокруг него, а разряды Т-фарад так и не попадают в цель. Какой-то солдат из 34-го, оказавшийся ближе к Танкреду, чем командир, тоже бросается за ним следом.

Проклиная одышку, мешающую как следует прицелиться, Ван Низан несется по следам нормандского лейтенанта и одним прыжком оказывается на вершине скалы. Он снова берет Танкреда на мушку и стреляет. Но на этот раз тот предвосхищает маневр. Он оборачивается и прямо на бегу хватает за ворот солдата, который тщетно пытается его догнать. А затем, резко затормозив, позволяет собственной инерции проделать за него всю работу и выталкивает ошеломленного парня перед собой. Несчастного мгновенно укладывает очередь его же лейтенанта, у которого не было времени изменить прицел.

В три огромных прыжка Танкред оказывается рядом с Ван Низаном. Он перескакивает на его скалу и наносит удар в солнечное сплетение. Ван Низан летит кувырком и приземляется в узкую щель между двумя камнями. У него перехватывает дыхание, в ушах взрывается несмолкаемый гул. Камни полностью перекрывают ему поле зрения, и единственное, что он видит, – Танкред Тарентский, который с высоты своей позиции наводит на него оружие. Ван Низана поражает спокойствие, написанное на лице метавоина. Все мускулы тела напрягаются в ожидании неизбежного разряда, который вот-вот его сразит. Время растягивается, мгновение длится целую вечность.

В арьергарде Дудон с трудом завершает восхождение. Он двигается сразу за Энгельбертом, который бежит немного впереди. Случайности боя понемногу сместили его с основного направления атаки. Поэтому он не мог вести прямую стрельбу и теперь предвкушает, как врежется в схватку, когда преодолеет последние метры.

Неожиданно Энгельберт оборачивается, делая отчаянные знаки и что-то крича. Собственное тяжелое дыхание заглушает Дудону прочие звуки, и он не может разобрать ни слова. Вдруг синий сноп взрывается за Энгельбертом, отбрасывая его на несколько метров ниже, прямо на Дудона. Лобовой толчок катапультирует обоих на груду острых камней. Удар, зажавший молодого солдата между массивным телом наводчика и минеральной наковальней за спиной, выбивает весь воздух из легких Дудона, и он на несколько секунд остается лежать, оглушенный.

Его винтовка Т-фарад скатывается вниз, задевая по дороге кучу камней, и наконец застревает в попавшейся выемке. Никто не замечает, что ее подбирает какой-то человек, сдвигает заглушку, расположенную внизу оружия, нажимает на фиксатор блокировки, чтобы реактивировать систему безопасности, и переводит указатель в положение боевая стрельба. Начинает мигать предупреждающий сигнал, одновременно издавая пронзительный писк. Тогда человек быстрым движением бьет индикатор о камень, как если бы оружие просто упало на него, и звуковой сигнал тут же смолкает.

Дудону наконец удается спихнуть с себя внушительную тушу Энгельберта, так и оставшегося неподвижным. Выстрел, который наводчик получил прямо в спину, оказался для него роковым. Дудон с трудом поднимается, торопливо проверяет, не сломал ли себе чего, спускается за оружием, подбирает его и снова карабкается наверх, еще более решительно, чем когда-либо. Чтобы добраться до гребня, ему хватает нескольких шагов.

Он вскакивает на скалу, целится в двух солдат 34-го, которые поливают огнем его друзей, сами оставаясь вдали от схватки. Поскольку на тренировках его учили, что лучший способ поразить что бы то ни было из автоматического оружия – это выпустить очередь в землю, а потом поднимать огонь к мишени, он наводит ствол на камни в нескольких метрах от людей. Но на этот раз, когда разряд Т-фарад касается земли, вместо обычного снопа синих частиц, характерного для тренировочной стрельбы, ударяют сверкающие шары бело-голубой энергии. Гремит серия взрывов. Воздушная волна сметает десяток людей вокруг, и в почве с грохотом разбитых камней и искореженного металла образуется провал.

Все искусственные декорации рушатся от удара, обнажая сложную арматуру из металлических балок, гидравлических цилиндров, электрических кабелей и несущих опор. Обломки декораций с адским громыханием летят сквозь эту многоуровневую конструкцию, приземляясь десятками метров ниже. Потрясенный Дудон застывает, окаменев от удивления, что спровоцировал подобную катастрофу. И только когда порыв ветра рассеивает дым, вызванный происшествием, становятся видны трагические последствия: если одного из солдат, в которых целился Дудон, далеко отбросило взрывной волной, то другого, наоборот, втянула воздушная тяга обрушения, и сейчас он цеплялся за кабель, повиснув над пустотой.

В контрольном центре купола воцаряется ужас. Несколько офицеров разражаются криками, а офицер-разработчик устремляется к обзорному окну. Годфруа вскакивает и рычит:

– Ради Христа, что происходит?

Офицер смотрит на него в полной оторопи и лепечет:

– Сеньор, я не знаю. Возможно, кто-то из солдат случайно перевел оружие в режим боевой стрельбы.

Годфруа не скрывает удивления:

– Разве такое возможно?

По всему шару заходятся пронзительные сигналы тревоги, вынуждая их кричать, чтобы перекрыть какофонию.

– Как сказать… я не знаю… – Офицер жалко трясет головой. – Это крайне маловероятно, но полагаю, что в хаосе боя всякое может случиться.

Танкред держит лейтенанта Ван Низана на мушке своей винтовки Т-фарад. В этот момент лицо противника приобретает хорошо знакомое ему выражение – смесь удивления и завороженности, вызванное и неожиданностью того, что он оказался в чьей-то полной власти, и странным гипнотическим воздействием направленного на него ствола. Но Танкред совершенно не собирается давать ему шанс выйти из секундного оцепенения, и его палец уже напрягается на гашетке, готовый выстрелить.

Внезапно позади него раздается дикий грохот, и волна горячего воздуха едва не валит его с ног. Он поворачивается вправо и сквозь дождь каменных осколков видит, что в настиле декорации образовался многометровый провал. Большинство солдат просто попадали на землю, но одному не так повезло: потеряв равновесие, он летит в пустоту и только in extremis умудряется ухватиться за электрический кабель.

Не раздумывая Танкред бросает оружие, спрыгивает со скалы и устремляется к провалу. Ван Низан, которому со дна его щели не видно случившейся катастрофы, не понимает, чем вызваны странные действия его врага. В любом случае он об этом и не задумывается. Самое главное, он жив и не должен дать Танкреду Тарентскому второго шанса взять над ним верх. Он выпрямляется, наводит оружие на противника и стреляет. Но все происходит слишком быстро, чтобы как следует прицелиться, и разряд попадает Танкреду в ногу.

Огненная звезда вдруг вспыхивает в левой ноге Танкреда. Он кричит, когда электрический импульс ввинчивается в его нервы, имитируя боль от раны, и тяжело падает. Но тут же встает и снова бежит, стараясь не обращать внимания на мучительную резь в бедре. Он знает, что это всего лишь иллюзия, что его мускулы и сухожилия не разорвутся, несмотря на то что нервная система вопит об обратном.

Всего несколько метров отделяют его от провала. Чтобы выиграть время, он прыгает на каменистый склон и скользит по нему горизонтально. Скорость он набирает, но десятки камней раздирают ему спину. Углеродно-семтаковые пластины тренировочной брони принимают на себя бо́льшую часть ударов, но немалая их доля все же отдается в позвоночнике. Все вокруг застывают при виде его безумного маневра.

Кажется, будто провал надвигается с огромной скоростью и грозит поглотить его в конце пути. Вместо того чтобы затормозить у края разлома, он протягивает руку и хватается за одну из балок, чуть не промахивается, но успевает вцепиться в нее и рискованно подтягивается, что позволяет ему усесться верхом на металлическую перекладину. Тут же упирается ногами в поперечный брус, чтобы иметь твердую опору, наклоняется и протягивает руку висящему над пустотой человеку.

Тот, раненный в бок, с залитым потом лицом, весь сжался от усилия удержаться на кабеле одной рукой.

– Если хочешь жить, солдат, возьмись за мою руку! – на одном дыхании бросает ему Танкред.

Парень, почти обессилев, с трудом поднимает раненую руку и умудряется вложить свою ладонь в руку Танкреда. Глуби́ны конструкции декораций кажутся бездонными, словно трехмерная сеть из металлических брусьев, кое-где освещенная дежурными неоновыми лампами. Это зрелище вызывает у Танкреда головокружение, и ему приходится сделать над собой усилие, чтобы сконцентрироваться на задаче.

– Ты отпустишь кабель и начнешь падать. Я качну тебя и постараюсь перебросить на край провала. Понял?

Тот в знак согласия прикрывает глаза; Танкред боится, как бы парень не отпустил его руку. Он в последний раз поворачивается к краю, прикидывая расстояние, потом сосредоточивается на раненом, по-прежнему висящем на кабеле. Делает глубокий вдох, прочнее усаживается на балке и кивает солдату, показывая, что готов. Тот кивает в ответ.

– Давай!

Вопя от страха, солдат выпускает кабель и рушится в пустоту. Танкред готов и выдерживает рывок. Его мускулы напрягаются до предела, пока он одной рукой держит тело. Масса раненого заставляет его описать дугу, проходящую под нормандцем. С искаженным от усилия лицом Танкред пытается придать ему еще большую скорость. Подброшенный в воздух солдат, испустив болезненный стон, приземляется прямо на нависающей над ними закраине.

Вся сцена занимает несколько мгновений. Большинство солдат прекратили бой, когда взрыв потряс гору, но, ошеломленные, никак не реагировали. Однако едва их товарищ оказывается в безопасности, некоторые спохватываются и подбегают: одни – чтобы заняться раненым, другие – чтобы помочь выбраться Танкреду. Когда он появляется на гребне, со всех сторон стихийно раздаются приветственные крики и радостный свист.

Внезапно мучительная боль, продолжающая раздирать сим-раненую ногу Танкреда и заставляющая его хромать, исчезает как по волшебству. Дождь прекращается, ветер стихает, температура поднимается, свет становится ярче, а мертвые встают. Мощный звук рога, означающий окончание учений, раздается под куполом, и эхо разносит его по искусственным долинам.

Проскочив сквозь волны задержавшихся туч, гравитационная платформа офицера-контролера только что опустилась до уровня земли рядом с группой людей. Все замолчали, увидев, кто на ней находится.

Годфруа Бульонский сошел с платформы и проложил себе дорогу через толпу солдат, которые сгрудились вокруг медиков, оказывающих первую помощь раненому. Стоящий рядом с ним на коленях Танкред только в последний момент заметил герцога. Он мгновенно вскочил и постарался придать себе достойный вид, несмотря на разорванную и заляпанную грязью форму. Годфруа застал его врасплох, хлопнув по плечу, а потом крепко пожал руку:

– Лейтенант Танкред Тарентский, я хотел поздравить вас лично. Я присутствовал при вашем подвиге, и ваша отвага достойна всяческих похвал!

Нормандец почтительно поклонился.

Годфруа с воодушевлением продолжил:

– Совершенный вами храбрый поступок, безусловно, искупает исключительную небрежность одного из ваших солдат, которая иначе неизбежно бросила бы тень на ваше подразделение. Перевести свое оружие в боевой режим во время тренировки – серьезная оплошность. Но совершенно очевидно, что, незамедлительно приняв меры по спасению, вы эту ошибку блестяще исправили.

– Благодарю, господин герцог, – запинаясь, проговорил изумленный Танкред, размышляя, почему этот сеньор дал себе труд сделать подобное заявление публично.

– Я решил понаблюдать за учениями, потому что многие превозносили ваши таланты, а также, – он бросил многозначительный взгляд на окружающих солдат, – достоинства вашего подразделения. Должен признать, ваша репутация вполне заслуженна.

Льето был готов поклясться, что на какое-то мгновение лицо лейтенанта зарделось, однако Танкред незамедлительно овладел собой:

– Еще раз благодарю, господин герцог. Но на самом деле моих заслуг тут немного. Со столь доблестными воинами любой офицер добился бы таких же результатов.

– Подобная скромность делает вам честь, но мы все здесь знаем, что это не совсем так.

Солдаты пребывали в растерянности. Было чрезвычайной редкостью, чтобы сеньор ранга Годфруа Бульонского вот так общался с войсками. Его простота только усилила уважение, которое они питали к этому человеку, снискавшему себе легендарную славу на полях сражений.

Фламандец отвернулся от Танкреда, чтобы громким голосом обратиться ко всем солдатам:

– Сегодня вы все сражались с большой отвагой. Множество достойных солдат пало, что не умалило их доблести, учитывая, что вы вели бой, шаг за шагом тесня противника, имевшего все позиционные преимущества. Должен сказать, что если все наши солдаты обладают такой железной закалкой, как вы, то война на Акии будет простой формальностью!

Его речь была встречена громкими возгласами одобрения. Те из присутствующих, кто еще никогда не видел Годфруа Бульонского, теперь понимали, почему он занимает особое место в сердцах всего войска.

Спустя несколько минут оба подразделения вперемешку возвращались в раздевалку; солдаты, как всегда, толкались, пробиваясь в душ. В этой неразберихе Танкред углядел Дудона и знаком подозвал его. Тот с встревоженным лицом двинулся к нему.

– Думаю, ты должен мне кое-что объяснить, – сказал Танкред, отводя его в сторонку.

– Конечно, командир, – жалобно ответил Дудон. – Я так и знал, что меня ждет головомойка. Но я не понимаю, что произошло. Честное слово!

– И все же постарайся мне объяснить.

Чувствуя себя крайне неловко, Дудон через плечо лейтенанта обежал раздевалку взглядом.

– Можешь не искать Олинда, – суровым тоном одернул его Танкред. – Он не всегда будет под рукой, чтобы помочь тебе выпутаться.

Дудон как будто смирился.

– Да, командир, я знаю. Но вот все, что я могу сказать: в разгар атаки меня сбило с ног тело Энгельберта, которого в тот момент подстрелили, и я, наверное, на несколько секунд потерял сознание. Заметьте себе, он еще та туша, этот Энгельберт, может, не такой, как его братец, но…

– Ближе к делу, – прервал его Танкред.

– Ну да. Так вот, потерял я сознание на несколько секунд, уж не знаю на сколько, а когда оклемался, то оказался придавленным Энгельбертом. Пришлось из-под него выбираться, а потом я заметил, что оружия при мне нет. Я предположил, что оно могло скатиться по склону, и действительно, нашел его пятнадцатью метрами ниже, под скалой. Должен признаться, я так спешил вернуться в бой, что не обратил особого внимания, в каком оно состоянии. Может, если бы я увидел, что индикатор раскололся, то что-нибудь заподозрил.

– Но ты уверен, что заглушка на предохранительной панели была защелкнута?

– Уверен на все сто, командир! Вы же знаете, что, когда панель открыта, вы не можете положить палец на гашетку!

Танкред кивнул. Дудон прав, именно так все и было задумано. Разумеется, когда имеешь дело со столь сложным вооружением, невозможно узнать, что же произошло на самом деле. Случайный выход из строя в результате слишком сильного удара? Очень маловероятно, но какой инженер мог бы поклясться, что такое невозможно? Танкред положил руку на плечо Дудона и как можно мягче сказал:

– Не переживай, Дудон, я тебе верю. И не сомневаюсь, что ты ничего плохого не сделал. Однако ты же понимаешь, что я должен вынести тебе порицание за серьезную ошибку. Если я этого не сделаю, будет расследование и эту историю раздуют до неприятных размеров.

Несчастный Дудон опустил голову, словно пытаясь скрыть слезы.

– Но я обещаю тебе, – снова заговорил Танкред, – что, как только эту историю подзабудут и устанут о ней говорить, я воспользуюсь кое-какими своими связями, чтобы убрать выговор из твоего личного дела.

– Спасибо, командир, – пробормотал Дудон, пытаясь улыбнуться, несмотря на затуманенные слезами глаза. – Я знал, что вы хороший человек.

Танкред в последний раз дружески хлопнул его по плечу и направился к Льето, который только что зашел в помещение. Он уселся на длинную скамью, которая шла вдоль всей стены, поджидая, пока фламандец к нему присоединится, и начал снимать пластины своей тренировочной брони, сопровождая каждое движение гримасой боли. Долгое скольжение на спине наградило его синяками, и тут никакой симуляцией и не пахло.

Льето устроился рядом и тоже стал переодеваться.

– Ну что, не можешь удержаться и не поиграть в героя, а? – подколол он Танкреда.

Но как он ни пытался шутить, чувствовалось, что на сердце у него тяжело.

– Да ладно тебе, уверен, что ты поступил бы так же, – ответил нормандец, проверяя, не треснули ли спинные пластины.

– Может быть. В любом случае вопрос не в этом: именно ты не раздумывая бросился на помощь тому парню, и никто другой. Это ты проявил отвагу.

На лице Танкреда, пока он снимал последнюю углеродно-семтаковую пластину, появилось задумчивое выражение:

– Это называют отвагой, когда все хорошо заканчивается. В противном случае говорят о безрассудстве.

Он отлепил от своего тела соединенные у него на поясе с коробочкой сим-смерти электроды, которые посылали в нервную систему импульс, погружающий солдата в бессознательное состояние, если он получал смертельное ранение.

– Согласен, – бросил Льето. – Вот только Годфруа Бульонский вроде так не думает. Он на это не купился. Или ты полагаешь, что он многих солдат поздравлял лично? Тебе сегодня была оказана великая честь.

– Я вполне это осознаю. И должен признать, он произвел на меня впечатление. Спуститься вот так к солдатам в тренировочный купол только потому, что ему захотелось лично выразить свое восхищение, – это свидетельство истинной прямоты души. Я понимаю, почему целые армии без колебаний следуют за ним, – такой человек естественным образом внушает доверие.

Льето с улыбкой повернулся к нему:

– Вот уж не думал, что доживу до дня, когда Танкред Тарентский кем-нибудь впечатлится!

Внезапно разговоры в раздевалке смолкли. Вошел Ван Низан и вперил свой взгляд в Танкреда. Всем уже было известно, что он выстрелил в Танкреда в момент, когда тот бросился на помощь жертве обрушения декораций. Без сомнения, это был бесчестный поступок, и никто не знал, как отреагирует лейтенант Тарентский. Ван Низан подошел к нему с напряженным лицом:

– Танкред, я хотел кое-что сказать о нашей схватке… ну, между мной и тобой.

Нормандец молча смотрел на него. Лицо его было непроницаемо.

Ван Низану было явно непросто делать подобное заявление на публике. И тем не менее он сбивчиво продолжил:

– На самом деле… я должен принести свои извинения за то, что стрелял тебе в спину. Я не видел, что случилось, и думал, что ты бежишь с поля боя. Короче, мне очень жаль, и сегодня я не сделал чести своему подразделению.

За этими словами последовала тяжелая тишина. Каждый осознавал, чем был для офицера подобный акт раскаяния в присутствии своих людей.

Танкред поднялся со скамьи и с улыбкой протянул ему руку:

– Принимаю твои извинения, Miles Christi. И подтверждаю, что оттуда, где ты находился, ты никак не мог видеть, что происходит.

Атмосфера в помещении мгновенно разрядилась. Все испытали облегчение оттого, что деликатная ситуация разрешилась так просто.

* * *

Роберт де Монтгомери клокотал от ярости.

Судя по всему, кардинал де Колдинг открыто плевал на него, а он, несмотря на все свое бешенство, вынужден был выказывать всяческое почтение.

Вот уже добрых двадцать минут Роберт торчал в кабине тахион-связи, и с самого начала его самолюбие подверглось испытанию ожиданием, которое заставил его вытерпеть кардинал Убальд де Колдинг, третий личный советник папы. Проклятый датчанин, своим рукоположением в Ватикан обязанный исключительно тому почтению, которое неизбежно выказывалось руководству военной школы в Ольбурге. Прелат в конце концов появился, приведя в качестве единственного извинения крайне плотный распорядок рабочего дня папы, с чем и приходится считаться всем приближенным. Но ввиду важности своего ходатайства Роберту пришлось подавиться самолюбием и ограничиться изложением своего ходатайства.

Он явился пожаловаться на постоянное преследование со стороны семьи Тарент, которому он подвергается на своих собственных землях, и объявить, что хотел бы привести доводы в свою защиту на самом высоком уровне. Другими словами, получить аудиенцию у самого Урбана IX. В действительности преследование выражалось в том, что Таренты просто приняли ответные меры против оккупировавших их исконные земли отрядов Роберта и, кстати, не нанесли этим отрядам особого вреда. Если с военной точки зрения Роберт счел это глупостью, то сам факт вылазок позволил ему сегодня занять позицию жертвы.

Однако с самого начала разговора кардинал де Колдинг, казалось, испытывал зловредное наслаждение, делая вид, что не понимает, куда клонит нормандский сеньор. Роберт чувствовал, что теряет терпение. Что ж, если этот слизняк желает, чтобы он высказался без обиняков, он с радостью доставит ему такое удовольствие.

– Позволю себе привлечь внимание монсеньора к тому, что Таренты за последний год провели как минимум семь незаконных военных вылазок на мои земли в Льёвене. Во время этих акций устрашения погибло множество невинных крестьян, а предприятия были сожжены.

Роберт продолжал использовать принятые при обращении к высшим сановникам Церкви почтительные формулировки, но тон его стал твердым. Он не сомневался, что Убальд это заметил и стал еще тщательнее взвешивать каждый свой ответ. Будучи герцогом Нормандским, Роберт привел с собой в крестовый поход один из наиболее многочисленных контингентов, и никто не мог позволить себе игнорировать этот факт. Даже папа, а уж его кардинал тем более. А главное, он принадлежал к небольшой группе людей, посвященных в деликатные детали похода. И полагал, что это поможет ему получить от Урбана некоторые милости.

Но эта шавка стоит у меня на дороге!

Он посмотрел собеседнику прямо в глаза и продолжил тем же тоном:

– Я понимаю, что его святейшество стремится поелику возможно избегать вмешательства в локальные политические междоусобицы, но данная ситуация, на мой взгляд, достаточно серьезна, чтобы ожидать окончательного ее разрешения от самого Урбана Девятого.

– И у вас, разумеется, нет сомнений, что разрешит он ее в вашу пользу, – невозмутимо заметил кардинал.

Роберт стиснул зубы.

– Разумеется, только святейший отец может судить о том, насколько обоснована моя жалоба, – проговорил он. – Однако мне доподлинно известно, что, согласно обычаям, в этой тяжбе закон на моей стороне.

Кардинал изменил позу и спросил:

– А не были ли эти земли всего несколько лет назад официальной собственностью семьи Тарент?

Роберт был уверен, что наглый прелат только притворяется наивным простачком.

– Такое положение дел было следствием беззакония, монсеньор! Мой дед был изгнан с этих земель предком сегодняшнего графа Лизьё. Вернув себе эти владения, я всего лишь восстановил свои права.