Текст книги "Dominium Mundi. Властитель мира"

По-прежнему сжимая оружие, он подошел ближе. Медленно приподнял ткань и увидел гладкий хромированный металлический блок с черным кругом наверху. Черт подери, гомеостатический ящик! Хотя ему самому прежде не приходилось сталкиваться с подобным оборудованием, он знал, что такие кубы открываются, только если человек, под которого они были запечатаны, прикладывает руку к кругу, чтобы их отпереть. Никакого другого способа добраться до содержимого не существует, даже с самыми продвинутыми техническими средствами. Кроме как, конечно, разрушить ящик, а в этом случае его содержимое автоматически уничтожается вместе с ним.

Пораженный, он провел рукой по острым граням куба, как вдруг что-то вспыхнуло у него в голове.

Он понял, что должен уйти. Немедленно!

Пройдя многолетнюю особую подготовку метавоинов, Танкред развил в себе особое чувство, что-то вроде внутреннего сигнала тревоги, которое позволяло иногда почувствовать неотвратимую опасность. Долгие часы, которые он провел в кессонах ментального внушения, бесконечно повторяя сложные мантры, давали ему в определенных ситуациях преимущество в несколько десятых долей секунды по сравнению с реакцией обычного человека. Несколько десятых – вроде бы пустяк, но иногда этого хватает, чтобы спасти вам жизнь. А тут его внутренний сигнал тревоги надрывался: Вали отсюда!

Не теряя ни мгновения, он снова накинул черную простыню на гомеостатический ящик, вышел из комнаты, закрыл дверь и так быстро, как только позволяла осторожность, двинулся обратно. Он едва не забыл сдвинуть обратно корзины, блокирующие дверь с внешней стороны, потом метнулся за коробки с воротничками от рубашек – как раз когда в соседнем помещении послышался легкий шум. Панель возвращалась на место куда медленнее, чем Танкред ожидал. Время, пока она закрывалась, показалось вечностью, а финальный щелчок – оглушительным. В этот момент в помещение кто-то зашел.

У Танкреда не было времени выбрать позицию, дающую нормальный обзор. И все же он рассмотрел остановившуюся на пороге фигуру. Невозможно было понять, заподозрил что-либо вошедший или нет. Он был высок и одет в грубую черную монашескую рясу с накинутым на голову капюшоном. В помещении и так было маловато света, но ряса, казалось, поглощала и ту малость, которая добиралась до нее, делая того, на ком была надета, почти невидимым – если не знать, что он там. Танкреду были знакомы технические ткани такого рода, но он никогда еще не слышал, чтобы из них шили подобную одежду.

Человек, не производя ни малейшего шума, сдвинулся с места, словно скользя над полом, потом остановился перед закрывшейся несколькими секундами раньше панелью. Плавным движением он привел в действие механизм и уже переступил порог, как вдруг замер и развернулся лицом к складу.

И тогда случилось нечто необычайное. Танкред испытал страх.

Танкред никогда не чувствовал страха. И дело тут не в мужестве или чести и не в безрассудстве или подсознании. Просто это было фактом. Он мог бояться за людей, которых любил, но никогда – за себя. Он этим не гордился, поскольку считал свою особенность врожденным физическим свойством, которое он лично ничем особенным не заслужил. Как свой рост или цвет глаз. Природа сотворила его неспособным на это чувство[62]62
  Торквато Тассо. Освобожденный Иерусалим.


[Закрыть].

Однако в тот момент, когда человек, вообще не отражавший света, повернулся к нему, он ощутил, что его захлестнула волна страха, словно все тело внезапно окунули в холодную стоячую воду. По лбу покатились капли пота, Танкред затаил дыхание, стараясь стать как можно незаметнее. Черная ряса сделала шаг внутрь помещения, как раз к штабелю коробок с воротничками, и ужас достиг предела – то есть дошел до того, что Танкреда охватило внезапное и неодолимое желание вскочить и кинуться бежать со всех ног. И тут он понял.

В этом страхе не было ничего естественного. Слишком абсолютный, слишком мощный. Совершенно очевидно, что за ним стоит технология. Вот уже несколько лет в армиях ходили слухи о психоактивных имплантах, способных вызывать различные эмоции у тех, кто становится их целью, но штаб неизменно все опровергал. Танкред был готов поклясться, что этот человек оснащен чем-то подобным. Едва он понял причину необъяснимого ужаса, тот отступил достаточно, чтобы полученная подготовка позволила контролировать его.

Черная ряса уже продвинулась до середины комнаты и теперь стояла в нескольких метрах от укрытия Танкреда. Человек не делал ни одного движения, кроме странного покачивания головой. Господи, можно подумать, что он принюхивается! Потом черная тень развернулась и направилась обратно в темный коридор, позволив панели захлопнуться за собой.

На случай если это уловка, призванная выманить его из укрытия, Танкред прождал еще долгие минуты, прежде чем шевельнуться. Решив наконец, что опасность миновала, он выскользнул из прачечных и пошел обратно к казармам. Мысли в голове мешались; куб, нелегал в черном плаще, психоактивные импланты – следовало разобраться в куче новой информации, чтобы попытаться найти связное объяснение, но на данный момент возбуждение не давало мыслить ясно.

Внезапно за поворотом коридора перед ним возник человек.

Танкреду и раздумывать не пришлось: дав волю сработавшим за него условным рефлексам, он железной хваткой поймал человека за горло и впечатал его в стену.

– Прекрати, Танкред!

– Энгельберт!

Танкред тут же ослабил хватку, и Энгельберт снова смог дышать. Потом закашлялся и оперся о стену, чтобы перевести дух.

– Черт побери, Энгельберт! Никогда больше так со мной не шути, если хочешь дожить до старости!

Полевой наводчик собрался было ответить, но помешал новый приступ кашля.

– Прости, старина, но тебе станет полегче, если откинешь голову назад.

– Какого дьявола людей обучают таким штукам? – наконец умудрился прохрипеть тот.

– Чтобы убивать. И что ты здесь делаешь в такой час?

– Могу спросить тебя о том же. – Дышал он уже нормально, но продолжал потирать горло. А раз Танкред не ответил, он продолжил: – На самом деле я тебя искал. И был уверен, что найду там.

– Почему?

– Ты решил провести собственное расследование, верно?

Танкреду не очень понравился инквизиторский тон друга. Однако он не видел причин молчать о своем открытии.

– Да, так и есть. И похоже, я был прав.

– Почему? Ты что-то нашел?

– Пошли вернемся в каюту, лучше не привлекать внимания. По пути объясню.

Обратная дорога лежала через Центральную аллею. Для того, кто привык ходить по ней днем, когда она бурлила жизнью и шумом, увидеть ее ночью пустой и безмолвной было довольно странно. Танкред заметил, что перешел на шепот.

– Я нашел тайник.

– Тайник?

– Да, и не какой-нибудь наспех сооруженный схрон. Этот тайник был оборудован на высшем уровне. Вход так хорошо скрыт в изоляционной панели, что я наткнулся на него чисто случайно. И представь себе, что расположен он недалеко от места, где нашли тело Вивианы.

Энгельберт уже чувствовал, что эта история вряд ли придется ему по вкусу.

– Сам тайник рассчитан на одного и оборудован всем, что нужно, чтобы продержаться до конца полета. И главное, я обнаружил там весьма необычный предмет: гомеостатический ящик. А это не из тех ящиков, в которых перевозят абы что, и я готов поспорить, что мы там найдем весьма интересное содержимое. К несчастью, мне не хватило времени, чтобы рассмотреть все подробно, в этот момент он как раз появился.

– Обитатель тех мест?

– Да, и чуть было не засек меня. Но я сумел вовремя выбраться и спрятался.

– Ты разглядел его лицо?

– Нет. На нем было что-то вроде грубой рясы, я ничего подобного никогда не встречал, одежда прямо впитывала любой свет. Смотреть на этого человека – все равно что вглядываться в глубину темного колодца.

– Ряса? Ты же не хочешь сказать, что там был монах?

– Нет, я не к тому.

Вдруг у Энгельберта сделался такой вид, будто его осенило.

– Надеюсь, ты не собираешься рассказывать одну из тех бредовых историй, что ходят по кораблю. Про страшилище…

– Про Испепелителя?

– Ну вот. Этого-то я и боялся.

– Я не говорю, что речь о нем, и все же больно велико сходство.

– Брось, Танкред! Ты не хуже меня знаешь, что эти истории – полный бред!

– Может быть. Как бы то ни было, одно могу сказать: человек, которого я только что видел, очень хорошо натренирован, это точно. Мне было до чертиков трудно контролировать дыхание, чтобы ничем не выдать свое присутствие.

Он сознательно не стал упоминать о своей гипотезе относительно психоактивных имплантов. Слишком странно, слишком сверхъестественно. Что окончательно сделает его историю неправдоподобной в глазах такого рассудительного человека, как Энгельберт.

– Думаешь, это он и убил Вивиану? – спросил Энгельберт, хотя не сомневался в ответе.

Танкред остановился, чтобы оказаться к нему лицом:

– Я думаю, однажды он был недостаточно осмотрителен, когда выходил из своего укрытия. Он наткнулся на бедняжку, которая заканчивала работу, и убил ее! Он наверняка не слишком любит свидетелей.

Внезапно обмякнув, Энгельберт опустил голову:

– Да упокоит Господь ее душу. Умереть так… какая ужасная несправедливость! Если это действительно сделал тот человек, он должен ответить за свое преступление!

Они снова двинулись в путь.

– Тут я с тобой согласен, Энгельберт. Вот только явился он сюда не один. Чтобы нелегально подняться на борт и обустроить такой великолепный тайник, требовалась поддержка очень влиятельных лиц.

Энгельберт отметил, что его лейтенант начал проявлять признаки возбуждения. Руки у него немного дрожали, и он непривычно много жестикулировал. Это не вязалось с его обычной сдержанностью.

– Но ты хоть представляешь, что это за лица?

– Пока нет.

Суровость тона Танкреда свидетельствовала о с трудом сдерживаемом гневе.

– Возможно, коррупционеры вроде тех, кто вращается в высших сферах власти, обманывая святейшего отца и совершая его именем худшие мерзости. Те, кто извращает христианский идеал, чтобы он не стал препятствием для достижения их презренных целей. Те, кто послал нас, меня и моих людей, в Сурат, в средоточие ада, чтобы принести нас в жертву на алтаре их некомпетентности! Те, кто…

Танкред натолкнулся на взгляд Энгельберта, который смотрел на него с тревогой. И тут же умолк.

Повисла тягостная пауза. Подойдя к каюте, Энгельберт, не открывая двери, остановился на пороге:

– Не обижайся, Танкред, но боюсь, что у тебя началась легкая паранойя. Может, ты принял эту историю слишком близко к сердцу. Я понимаю, что смерть Вивианы…

– Нет, Энгельберт. Я всего лишь констатирую факты. Или ты уже забыл про того типа из Legio Sancta, который тайком следил за нашим дознавателем?

– Может, мы слегка погорячились тогда. Вдруг это просто случайность?

– И то, что я только что видел, тоже случайность? – проворчал Танкред, раздраженный скептицизмом друга. – Но будь уверен: я докопаюсь, кто стоит за всем этим.

Он набрал код дверного замка и уже собирался переступить через порог, когда Энгельберт удержал его за руку.

– Думай что хочешь, Танкред, – шепотом обратился он к нему, – но держи Льето подальше от всего этого. Он и так еще долго будет приходить в себя после смерти Вивианы, поэтому не надо непрестанно снова и снова погружать его в эту историю.

Танкред ничего не ответил, только глянул на ладонь, лежащую на его руке. Энгельберт отпустил его, и нормандец, не добавив больше ни слова, вошел в каюту.

* * *

Песок. Потоки песка.

Миражи. Слишком много солнца.

Почему он здесь? Кто привел его?

Я нашел тебя.

Скала. Камень холодный.

Иди за моим голосом.

В тени наконец-то прохладно. Он пытается подняться, но ноги еще слишком слабы.

Ему так жарко. Кто говорит с ним?

Я есть ты?

Нет, он есть он. Никто другой. Он уверен.

Ветер сухой. Надо зайти глубже в пещеры. Это спасет его.

Что это за линии? Куда они ведут?

Ко мне. Иди за ними.

Как больно идти! У него не осталось сил. Он так давно в дороге.

Что его ждет? Кто его ждет? Кто это?

Тень, облаченная в хламиду с капюшоном.

Пусть обернется!

Иди за моим голосом.

Он задыхается.

Пусть обернется! Он хочет его увидеть.

Твои вопросы.

Он устал, безмерно устал.

Твои сомнения.

Пусть он обернется!

Иди по линиям.

Силуэт оборачивается. Он больше не может, он хочет, чтобы все закончилось.

Силуэт откидывает капюшон. Он хочет отдохнуть.

Иди за моим голосом, иди моим путем.

Под капюшоном только тьма. Ничего, кроме тьмы.

* * *

15 августа 2204 ОВ

Танкред резко проснулся.

Он знал, что разбудил его не шум. Просто его сон закончился. Сон, который снился ему уже много месяцев, теперь всегда обрывался резко, без перехода.

Каждый раз все происходило одним и тем же образом. Сон начинался в пустыне, где он едва не умирал от жара ужасного солнца, потом он неизменно приходил к пещерам в скале, где мог наконец-то укрыться от палящего зноя. Обычно именно там он ощущал некое присутствие, голос. Очень мягкий, успокаивающий. Бывало, голос давал ему указания, но он никогда их не понимал. Слишком смутные.

Сон иногда немного менялся, но на этот раз он поменялся сильнее обычного. Тот, кто говорил, едва не показался, но потом, в последнюю секунду, Танкред увидел лишь черноту. А вдруг тот, кого я видел, вовсе не тот же, кто говорил? – спросил он себя. Ох, да к дьяволу эти нелепые сны! Я действительно сойду с ума, если начну искать смысл в ночных кошмарах!

Зато он был уверен, что сны начались вскоре после взлета корабля. Усматривалась ли здесь связь? Вначале он не обращал внимания. Он даже подумал, что так повлияли на его подсознание первые тренировки подразделения в куполе «Пустыня». Но на сегодняшний день про это объяснение можно уже забыть. Даже если его давние демоны никогда не принимали подобную форму, приходится признать, что эти сны, возможно, были вызваны именно ими.

Приподнявшись на локтях, он глянул на настенные часы: шесть утра. Через полчаса прозвучит искусственный горн, поднимая в каюте всех, кто пока еще глубоко спит. Танкред знал, что больше не заснет, а потому постарался успокоиться, чтобы избавиться от напряжения, узлом сводящего желудок.

Сомнение.

Когда, много лет назад, сомнение появилось впервые, он был так потрясен, что решил отвергнуть его, загнав как можно дальше в глубины своего порочного сознания. Разумеется, попытка оказалась бессмысленной, гнусная мысль вернулась чуть позже, еще более настойчивая. С течением времени он привык воспринимать это как происки демонов, стремящихся совратить его с пути истинного. Его собственных демонов. Проблема в том, что эти демоны оказались до чертиков убедительны.

Разгром в Сурате был первым сокрушительным ударом. Плохая подготовка операции, результатом которой стало кровавое месиво, и несправедливое обращение, испытанное им самим, зародили в его голове сомнение в непогрешимости армии. На протяжении следующих лет, за время многочисленных кампаний, в которых он принимал участие, Танкред слишком часто становился свидетелем расхождения между религиозным догматами и тем, что на деле совершали солдаты Новой христианской империи. Его демоны трудились без устали, заставляя терять доверие к армии и даже – о высшая мерзость! – к самой Церкви, пока в одно прекрасное утро прошлой зимой при виде бесчинств, творимых войсками, он не решил покончить со своей военной карьерой.

Однако отказаться от профессии, ради которой он столько трудился, отказаться от идеала воссоздания цивилизации, ради которого он сражался, а главное, покрыть позором свою семью – такое решение было не так-то легко принять. Танкред предпочел отложить его на потом и дать себе время подумать. Получив приказ принять участие в крестовом походе, он воспринял его как знак свыше. Эта столь символичная кампания, возможно, и была той долгожданной миссией, которая сумеет вернуть ему веру в Церковь. Во всяком случае, имело смысл попытаться.

Но ничего не получилось. Трагическая гибель Вивианы и все окружавшие его теневые зоны[63]63
  Теневые зоны, или зоны тени, – они же зоны молчания в акустике. Термин употребляется также в криминалистике.


[Закрыть] пробудили проклятых демонов еще более сильными, чем когда-либо.

* * *

Обычно утренние челноки всегда так набиты, что найти там сидячее место столь же маловероятно, как нарваться на умного военного. А в это утро нам невероятно повезло: попалось сразу два, и к тому же на заднем сиденье! Я наслаждался редким удовольствием, разглядывая разворачивающиеся за окном виды, а Паскаль следил за информационным выпуском на одной из панелей Интра, подвешенной к потолку длинного транспортника. Перечисляя новости планеты, которая сейчас казалась мне весьма далекой, голос диктора ввинчивался в уши тем характерным для журналистов назойливым тоном, который заставляет вас слушать, даже когда у вас нет такого желания:

…на Кавказе вследствие недавнего продвижения радиоактивных облаков к северу страны власти объявили о начале эвакуации города Краснодара. Жители пополнят собой и без того перенаселенные лагеря беженцев в Крыму. Во Франции на собрании советников короля Филиппа Девятого министр экономики предупредил, что в этом году военные пенсии ветеранов не будут повышены из-за экономических сложностей, с которыми столкнулось королевство, чем и вызвал всплеск протестных демонстраций в…

Уже четыре месяца, как мы покинули Землю, а там, похоже, ничего не изменилось. Сильные мира сего загребают все больше, бедняков эксплуатируют все сильнее, а между ними – средний класс, не благоденствующий, но и не слишком несчастный, довольный уж тем, что не входит в когорту нищих.

Четыре месяца на борту, что равно приблизительно шести на Земле. Это расхождение вызывало у многих пассажиров «Святого Михаила» психические расстройства, иногда довольно серьезные. А у меня – скорее возрастающее чувство вины. Не могу отделаться от ощущения, что бросил своих, заставив их влачить очень тяжелую жизнь, хотя на самом деле все обстоит ровно наоборот. Дезертировать и уехать за границу без всякой надежды на возвращение – вот это действительно означало бы бросить их. Даже предать.

Иногда мне случается вспомнить того странного типа, который умудрился всего несколькими словами наставить меня на верный путь, чем в последнюю минуту и уберег от непоправимой ошибки. Как ни странно, прекрасно запомнив каждое его слово, я совершенно не могу восстановить в памяти его лицо. И вряд ли смог бы описать его, если бы меня попросили.

Мне очень не хватает Гийеметты и папы. Чтобы оставаться на связи, я писал им так часто, как только мог, но ничто не могло заменить сеансы тахион-связи, несмотря на наложенные на бесшипников ограничения доступа. Как и следовало ожидать, класс Ноль обслуживается хуже всех, получая разрешение на пользование кабиной, только когда остальные уже закончили. К тому же женатые и те, кто имеет детей, естественно, считаются в приоритете, оставляя холостякам вроде меня, имеющим семью всего из трех человек, жалкие огрызки. Так и вышло, что с начала путешествия я смог получить всего один сеанс.

Я сразу понял, что отец плохо себя чувствует. Гийеметта полностью завладела разговором, чтобы отвлечь мое внимание, – может, не хотела, чтобы я нервничал, – но я все равно заметил. У него было осунувшееся лицо, и он постарел на много лет. Я не осмелился спросить, в чем дело, чтобы они не встревожились тем, что встревожили меня.

Все эти предосторожности, вызванные беспокойством друг за друга, в конце концов становились абсурдными. Я дал себе слово в следующий раз плюнуть на все и спрашивать напрямик. В следующий раз… А когда он будет? Так или иначе, не раньше окончания фазы холодного сна, которая должна начаться завтра.

– Черт побери, да что там происходит? – ругнулся кто-то, сидящий передо мной.

Вырванный из своих размышлений, я только сейчас заметил, что челнок больше не движется. Паскаль встал и принялся пробираться вперед, чтобы рассмотреть, в чем препятствие.

– Это надолго, там какие-то рабочие проводят ремонтные работы прямо посреди путей, – сказал он, с трудом продираясь обратно сквозь толпу недовольных пассажиров.

– Может, пойдем тогда пешком? – предложил я, не расположенный торчать все утро в этом набитом до отказа челноке. А если вспомнить, что Харберт выбрал меня козлом отпущения, то про опоздание в Алмаз хоть на минуту, даже с железобетонными оправданиями, и речи не могло быть.

Мы выбрались из челнока, надеясь обойти затор по прилегающим коридорам, а потом снова выйти на одну из основных магистралей. Несколько минут спустя мы уже шли по какой-то грязной и неубранной зоне, резко отличающейся от остальных частей корабля, поддерживаемых в идеальном порядке при любых обстоятельствах. Возникло даже ощущение, что мы попали в один из земных пригородов, с его мусором, валяющимся на полу, и горами пустых ящиков, наспех нагроможденных у задних дверей кухонь. Чтобы не заблудиться во множестве ответвлений, мы внимательно приглядывались к надписям на висящих на каждом углу указателях. Наверное, поэтому мы и не заметили приближения четырех типов.

– Интересно, куда направляется эта парочка? – произнес хриплый голос.

У возникших перед нами молодчиков был такой вид, будто они провели веселую ночку: плохо выбритые, с всклоченными волосами и сильным запахом алкоголя.

– Гляди-ка, – сказал один из них, заметив две желтые полоски на наших рукавах, – да ведь это два малыша класса Ноль решили прошвырнуться.

Ошибки быть не могло, я сразу понял, что перед нами бойцы Legio Sancta, подлого легиона, который якобы помогает полиции в наведении порядка.

Особи, на которых мы наткнулись, представляли собой до боли типичных представителей своей братии: небрежно одетые, поддатые, только и ждущие случая злоупотребить своей властью, на вид глупые, но главное – опасные. Они тут же окружили нас. На губах у того, кто заговорил первым, играла нехорошая улыбка. Сердце у меня ушло в пятки, я безнадежно прокручивал в голове все варианты, как вытащить нас из этой западни, но тут к ним обратился Паскаль:

– Послушайте, парни, мы не ищем приключений. Нам просто надо на работу, и мы не можем опоздать в биоСтрукт. Это важно для корабля.

Господи мой боже! Ну почему Паскаль никогда не может попридержать свой язык! Эти тупицы переглянулись с очень довольным видом: им попался отборный клиент.

– Ах вот как! Еще и два умника вдобавок! Какая честь!

Один из этих типов с размаха саданул Паскаля между лопаток, заставив того податься вперед, и все они захохотали. Я понял, что теперь их не остановить.

Багровый от ярости, Паскаль завелся с полуоборота:

– Говнюки вонючие! Больше вам делать нечего, кроме как наезжать вчетвером на двоих!

Если у нас и оставался призрачный шанс выпутаться без особых потерь, он только что испарился. Четверо легионеров тут же перестали ржать и сомкнули круг.

Псы готовы были рвать добычу. Паскаль схлопотал прямой в челюсть, меня оприходовали таким же ударом в живот. Один бил, пока второй крепко держал меня. От боли на глазах выступили слезы. Двое других, бросив Паскаля на землю, наносили ему жестокие удары, продолжая издеваться:

– Сброд паршивый, если тебя не учили хорошим манерам, можешь положиться на нас!

Пока сыпались удары, тот, который все начал, вдруг остановился, как будто в его убогом мозгу мелькнула мысль. Он поставил ногу на лицо Паскаля, лежащего на земле, и надавил. На долю секунды я испугался, как бы он действительно не встал на голову моего друга, чтобы расплющить череп, но относительная близость оживленных коридоров, очевидно, притормозила его попытки. Лучше не доводить бесшипников до истошного ора, иначе настоящая полиция может решить, что обязана вмешаться.

– Облизывай! – велел он, задыхаясь от садистского наслаждения. – Облизывай мне подошву, и, может, мы вас отпустим, и тебя, и твоего другана.

Я не мог разобрать, что выражало распухшее лицо Паскаля, расплющенное башмаком этой твари. Подчинится ли он гнусному приказу или решит не уступать палачу, пусть даже мучения продолжатся? Уткнувшись головой в уличные нечистоты, он с великим трудом дышал, изо рта обильно текла слюна. Я не мог бы сказать, как поступил бы сам в подобной ситуации. Но конечно же, если ты так умен, как Паскаль, то всегда выберешь жизнь, пусть и в ущерб гордости. Он кашлял и плевал кровью, потом, не сдерживая отвращения, подчинился. Надеясь пощадить остатки самолюбия друга, я попытался отвести глаза, но два головореза, которые обрабатывали меня, крепко держали мою голову, вынуждая смотреть.

Исходя злорадством, легионер грубо вздернул его на ноги и заявил:

– А теперь повторяй за мной: «Господин агент, прошу простить меня за проявленное неуважение».

Паскаль выпрямился, как только мог, чтобы смотреть ему прямо в лицо; я услышал, как хрустнула его спина. Кровь лилась у него из левого глаза, и открыть его он не мог, но правый горел вызывающим блеском. Я опять испугался, что ему изменят остатки здравого смысла, но он повторил, с трудом выговаривая каждое слово:

– Господин агент… прошу… простить меня за проявленное неуважение.

– Отлично, жалкий говнюк. А теперь катись.

И легионерский пес отвесил ему последнюю оплеуху – не самую сильную из тех ударов, которые Паскаль уже получил, но, безусловно, самую унизительную. Довольный тем, что дал выход своей жестокости, выплеснув ее на нас, он с широкой ухмылкой смотрел, как мы уходим, наслаждаясь иллюзией могущества, которое ему давал постыдный статус легионера.

– В другой раз будьте уважительней! Не то закончите, как ваши дружки, в секторе D…

Сектор D.

Я слишком хорошо знал, на что намекает эта мразь. Два дня назад Legio Sancta линчевали нескольких бесшипников прямо в двух шагах от комиссариата. Разумеется, ни один коп и пальцем не шевельнул, а пятеро насильно мобилизованных попали в больницу в тяжелом состоянии. Одному из них даже ампутировали руку. Преступление наделало много шума среди бесшипников. Одно то, что этот скот открыто хвастается своим участием в нападении, ясно показывало, на какую безнаказанность может спокойно рассчитывать этот легион.

Мы доплелись до ближайшего общественного туалета, чтобы умыться. На Паскаля было страшно смотреть. С самой встречи в проулке он не разжимал губ, и я отчетливо понимал, что ему не хотелось, чтобы я с ним заговаривал. Ярость, которая его обуревала, казалась ужасной. А вот меня больше всего тревожил Харберт.

В Алмазе мы появились с опозданием на три четверти часа.

Харберт ждал нас с суровым лицом, скрестив руки. Я не сомневался, что Паскаль не перенесет еще одного унижения. Он разнесет в клочья нашего идиота-начальника, едва тот раскроет пасть, чтобы нас облаять, что он, по всей очевидности, и собирался сделать. А потому, не желая, чтобы мой друг оказался в тюрьме за мятеж, я решил обратить весь гнев Харберта на себя.

Прежде чем он успел хоть что-то сказать, я с ходу заявил:

– Мы глубоко сожалеем, что опоздали. Мы встретили людей из Legio Sancta, с которыми я, к несчастью, повел себя недостаточно уважительно. Они пожелали научить меня, как с ними следует обращаться. Я их заверил, что усвоил урок, и они позволили нам уйти, но с опозданием. Из-за проявленного мною неуважения Паскаль Жалоньи также, к сожалению, был вынужден задержаться.

Харберт уставился на меня выпученными глазами: я заткнул ему пасть. Полагаю, в этот момент он пришел к выводу, что я поистине законченный идиот. Однако моя стратегия сработала, поскольку он знаком велел Паскалю отправляться за свой пульт и сосредоточился на мне:

– Я неоднократно предупреждал вас, Вильжюст, что ваша наглость доставит вам неприятности. И можете мне поверить, это только начало. А пока что немедленно принимайтесь за работу. А с обращением к медикам вполне можете подождать до вечера.

Я повиновался, пораженный тем, что так дешево отделался. Но я недооценил зловредность этого человека.

– А чтобы в дальнейшем отбить у вас охоту опаздывать, я налагаю на вас четырехмесячный запрет на связь с Землей…

Сраженный ударом, я замер на месте. Четыре месяца относительного времени без единого сеанса тахион-связи. Полгода без новостей от Гийеметты и папы! У меня перехватило дыхание и в глазах на мгновение помутилось. Пульс застучал как бешеный, вызвав внезапное головокружение. Короче, я был готов слететь с катушек. Все, о чем я мечтал в этот момент, – раздавить таракана, размазать его кулаками и ногами. Но не брошусь же я сломя голову в ту самую ловушку, избежать которой постарался помочь Паскалю. Харберт только того и ждет, и этого удовольствия я ему ни за что не доставлю.

Поэтому я сделал глубокий вдох и занял свое место, чувствуя издевательскую ухмылку начальника, так что мне даже не нужно было оборачиваться, чтобы ее увидеть.

* * *

– Вольно! – бросил Танкред, входя в раздевалку.

Солдаты 78-го по-прежнему вставали по стойке смирно, когда он заходил в помещение; а ведь он освободил их от соблюдения военного протокола всего через несколько недель после того, как принял командование подразделением. Даже понимая всю пользу этих правил, Танкред всегда считал их чересчур громоздкими и навязчивыми для повседневного употребления. Единственное, чего он требовал от подчиненных, – обращения «мой лейтенант» и положенного приветствия в присутствии постороннего офицера. В остальное время они могли вести себя с ним как с любым другим однополчанином.

Он поставил свою полученную в арсенале перед приходом винтовку Т-фарад в оружейные козлы раздевалки и принялся натягивать легкие доспехи, готовясь к сегодняшней тренировке. Это обмундирование называли легкой броней, потому что весило оно намного меньше, чем боевой экзоскелет «Вейнер-Ников», но ничего легкого в нем не было. Кстати, именно для того, чтобы привыкнуть к его весу, люди и вынуждены были носить его даже во время простых физических разминок. Сегодняшняя программа, установленная разработчиком, предусматривала только отработку группового переформирования.

Продолжая одеваться, Танкред наблюдал за братьями Турнэ. Льето, не такой жизнерадостный, каким был до трагедии, казался все же отдохнувшим и более расслабленным. Он разговаривал с кем-то из друзей, но уже без недавней хрипоты в голосе и не с таким мрачным лицом, как в предыдущие дни. Энгельберт, напротив, этим утром казался нервным и замкнутым; время от времени он тайком поглядывал на Танкреда, и тот подумал, что его полевой наводчик все еще сердится из-за их довольно напряженного утреннего спора.

Танкред знал, что следовало бы извиниться. Он позволил себе вспылить, а не должен бы. Вообще-то, Энгельберт рассуждал вполне здраво. В конце концов, он всего лишь пытался защитить брата. Проблема в том, что Танкред не очень представлял себе, как объяснить фламандцу, почему затронутая тема для него так болезненна. Пришлось бы рассказать о своих демонах, а вот к этому он пока не был готов. Однако Танкред обещал себе, что после тренировки отведет Энгельберта в сторонку и извинится за свою горячность.