Текст книги "Dominium Mundi. Властитель мира"

– Я должен вас оставить. Схожу в сады Армиды, расслаблюсь немного.

– Давай, – ответил Льето. – Встретимся за ужином?

– Как обычно…

На борту «Святого Михаила» постепенно сгущались искусственные сумерки. Сад располагался совсем недалеко, и Танкред решил отправиться туда пешком.

По своему обыкновению, он хотел набросать что-то вроде внутреннего отчета, чтобы вынести уроки из сегодняшнего сражения. Однако сегодня что-то мешало ему сосредоточиться. Прошлой ночью ему приснился странный сон: будто он бродит, изнемогая от солнца, по пустыне во власти невыразимой тоски. Потом некий голос указал ему путь и привел в убежище.

Странные грезы, без начала и конца, посещали Танкреда довольно часто – как, впрочем, и любого другого. Но в отличие от всех прочих этот сон возвращался: с начала путешествия Танкред видел его много раз. Что его смущало и даже всерьез тревожило. Он всегда считал себя рационалистом, абсолютно не склонным ни к каким суевериям, широко распространенным в армии. И все же этот проклятый сон, так похожий на предупреждение, ему совершенно не нравился. Но если предупреждение, что о чем? Раскаленная пустыня, где я рискую жизнью, в сущности, очень похожа на сегодняшние учения. Но для вещего сна повод слишком пустяковый.

Дойдя до нужного места, он выбросил эти мысли из головы. Ему хотелось в полной мере насладиться короткой передышкой в той изнурительной жизни, которую он вел на «Святом Михаиле». Прогулка по извилистым аллеям садов Армиды, особенно вечером, когда там почти никого не было, оставалась одной из простых радостей, которые он мог позволить себе на борту. Этот сад был одной из самых обширных зеленых зон на корабле, но не шел ни в какое сравнение с огромным садом Святой Марии, занимавшим всю поверхность двадцать шестого купола.

По образу традиционных парков, которыми славились европейские столицы в девятнадцатом веке, сады Армиды расстилались на многочисленных высоких холмах, покрытых травой и засаженных деревьями различных пород, между которыми змеились посыпанные гравием дорожки. Со всех сторон неслась живая музыка потока, ниспадающего бесчисленными небольшими водопадами; дорожки перепрыгивали через них по мостикам из искусственно состаренного дерева. Воздух был насыщен пыльцой и густо замешенным на запахе земли, мха и коры ароматом леса, которому все-таки не хватало существенного ингредиента: оттенка гнили. Танкред еще при первом посещении сразу же заметил это. Тяжелый запах разложения, царивший в любом подлеске и пропитывающий все, из чего состоял лес, здесь странным образом отсутствовал, напоминая тем самым об искусственной природе этого места, питаемого химическими концентратами и другими непахнущими веществами.

Легкие порывы ветра, исходящего неизвестно откуда, освежали нечастых бегунов, предпочитавших тренироваться здесь, а не на спортивных снарядах в огромных скучных гимнастических залах. За те почти четыре месяца, что прошли с момента старта, бо́льшая часть членов экипажа и солдат обзавелись своими привычками, худо-бедно воспроизводя на «Святом Михаиле» тот образ жизни, который предпочитали на Земле.

После отбытия у Танкреда совершенно не оставалось времени, чтобы хоть как-то наладить свой быт, настолько он был занят организацией и координацией работы своего подразделения.

Поначалу серьезным испытанием для всех стал сам взлет. Исходное ускорение продлилось всего шесть минут, но вызванная небывалым давлением, которое им пришлось выдержать, усталость, пусть даже по большей части смягченная компенсирующими полями, была такова, что практически вырубила людей на двадцать четыре часа. Потом понадобилась еще неделя, чтобы солдаты 78-го научились не блуждать в лабиринте корабельных переходов и начали привыкать к новой жизни.

Шли дни, и в монотонном чередовании военных учений и интенсивных физических тренировок, размеченном посещением столовой, воскресными богослужениями или же свободными вечерами, проведенными в таверне с друзьями, Танкред нашел свои ориентиры.

За недолгое время крепкая дружба связала его с братьями Турнэ, особенно с Льето. Его самого удивило, с какой быстротой их отношения стали почти близкими. Уже давно Танкред не испытывал такого взаимопонимания ни с кем из солдат. Он даже начал подумывать, что ничего подобного уже больше никогда не случится. Однако неожиданно для самого себя поддался обаянию этого безбашенного молодого фламандского барбоса, возможно, потому, что тот оказался одним из редко встречавшихся ему людей, кто не питал задних мыслей по отношению к другим, был простым и искренним, а главное, его не смущала та стена, которой Танкред порой отгораживался от прочих представителей рода человеческого.

В дальнейшем тренировки стали более техничными и сложными, они постоянно требовали полной личной включенности, особенно начиная с этапа, когда инструкторы перешли к сражениям подразделений между собой. Танкред получал массу удовольствия от этих противостояний, где он мог в полной мере проявить свои стратегические и боевые способности, использовать весь свой военный опыт, причем не отнимая человеческие жизни. В последние годы ему становилось все труднее во время сражений превозмогать муки совести, так что он совершенно забыл о чувстве удовлетворения, которое можно испытывать после удачно проведенного боя. С этими тренировками и сим-смертью бойцов он снова открывал для себя удовольствие от сложных маневров, неистовых атак или личных подвигов в самом что ни на есть чистом духе кодекса чести военной аристократии.

К тому же внушительные размеры корабля и количество его пассажиров позволяли раствориться в общей массе даже такому относительно известному человеку, как он, избавив его тем самым от гнета светских условностей. Только нечастые собрания ордена Храма регулярно вновь погружали его в так сильно претившую ему атмосферу борьбы за власть и влияние. Однако случались они достаточно редко, поэтому в остальное время ему удавалось о них забыть. Как ни странно, похоже, после стычки, произошедшей между ними в первый день, Гийом де Северак не испытывал к нему неприязни. А ведь Танкред опасался, что тот воспользуется своим свежеприобретенным превосходством в Совете (после того, как Арман де Бюр перед самым отлетом покинул корабль), чтобы предпринять против него какие-нибудь мелочные мстительные шаги. Может, он неверно судил об этом человеке?

Приняв участие в этой кампании, он, не особенно решаясь признаться даже самому себе, в глубине души полагал, что это последний шанс. Последний шанс, который он дает армии, чтобы вернуть себе вкус к военной жизни и к сражениям, чтобы помочь побороть своих демонов. К великому его удивлению, именно это сейчас и происходило. Беспрерывная череда одержанных его подразделением на тренировках побед наполняла его гордостью, а недавно зародившаяся дружба содействовала восстановлению душевного равновесия.

Единственным обстоятельством, которое до сих пор никак не поддавалось его контролю, были отношения с противоположным полом. За четыре месяца в смешанной армии уже образовалось немало пар, нередко завершавшихся затем законным браком. Однако Танкред так и не сумел пробудить в себе интерес к женщинам. Или же, скорее, не сумел найти женщину, которая бы его заинтересовала.

Всю свою жизнь он привычно рассматривал этот вопрос как второстепенный, ответ на который найдется сам собой, если только хватит времени. Но теперь, когда ему уже стукнуло тридцать четыре и он по-прежнему оставался холостяком, он не мог больше отворачиваться от истинного положения вещей. Хотя мимолетных романов в его жизни случалось немало, с течением лет они теряли свою привлекательность, принося ему лишь убогие ощущения. Он прекрасно сознавал, что со временем эта проблема только обострится. В таком темпе у него есть все шансы превратиться под конец жизни в старого одинокого вояку, удалившегося под сень своего сырого и промозглого замка, без любимой и любящей жены. А главное, без потомства.

Дойдя до берега текущей по саду реки, он тряхнул головой, пытаясь отогнать гнетущие мысли, и взобрался на травянистый склон, откуда свешивала свои ветви до самой воды плакучая ива почтенного возраста. Это была его ива. Место, куда он привык приходить, чтобы побыть в одиночестве, когда хотел расслабиться. С тропинки впадина, образованная склоном у подножия дерева, была не видна; усевшись среди похожих на щупальца замершего спрута толстых корней, Танкред наконец-то обрел некое спокойствие духа. Сколько раз с наступлением темноты, среди обволакивающих запахов травы и влажного дерева, ему удавалось совершенно забыться и предаться иллюзии, что он на часок-другой вернулся в лес своего детства, в Кодильи.

Но сегодня его привела сюда задача, которую в последние дни он слишком часто откладывал: записать еженедельное послание семье. Каждый солдат имел право на одно послание в неделю продолжительностью не более пяти минут и на одно свидание той же продолжительности в реальном времени раз в месяц. Хотя передачи по тахионной связи действительно позволяли связываться с Землей в реальном времени, они сжирали такое количество энергии, что экипаж был вынужден придерживаться строгих ограничений. А сами послания накапливались, потом сжимались в плотные пакеты и отправлялись каждые двадцать четыре часа.

Сомкнув веки, глубоко дыша и наслаждаясь свежестью летнего вечера, Танкред на мгновение расслабился. На «Святом Михаиле» подходил к концу август; жаркое время года, пусть и имитированное, не преминуло воспользоваться своими правами, послав несколько дней настоящего зноя.

Почувствовав, что готов, он, постаравшись, чтобы на его лицо падали последние лучи света, поднес к нему свой мессенджер марки «Плеяды-3», немного старомодный по сравнению с оснащенными кучей новых функций последними поколениями. Из-за скверного качества изображения в сжатых посланиях отправителя зачастую можно было узнать с большим трудом. Танкред старался говорить как можно отчетливее: звук в тахион-связи тоже оставлял желать лучшего.

– Дорогая матушка, дорогой отец, дорогая сестра. Знаю, что запоздал на несколько дней с этим посланием, и, поверьте, искренне сожалею. Жизнь на борту оставляет мне мало передышек. Здесь все в порядке. Тренировки напряженные, но я привычный, а люди у меня крепкие и преданные. Так что не волнуйтесь за меня. Эта кампания, как и другие, пройдет успешно до самого конца. Сегодня Льето объявил мне о своем намерении жениться на Вивиане. Я очень рад за него, он прямой, искренний парень и заслуживает счастья. Я до сих пор не понимаю, как он умудрился найти себе жену в экипаже «Святого Михаила»; что же касается меня, то я и представить себе не могу, что сумел бы отыскать родную душу в подобном месте.

Он выдавил смешок.

– Я… я часто думаю о вас… и о нашем родовом имении. Мне не хватает пастбищ и лесов. Я столько лет пренебрегал ими, что порой словно ощущаю пустоту, когда думаю об этом, как будто воспоминания начинают стираться, исчезать…

Заметив, что, говоря о своих истинных чувствах, становится излишне откровенен, Танкред резко распрямился и перешел на более твердый тон:

– Но я отвлекся, да, отвлекся. Не беспокойтесь обо мне, просто я сейчас немного устал. Высплюсь как следует, и все будет в порядке. Отец прошел последнее послеоперационное обследование у госпитальеров в Монтьернёфе? А Ниса все еще встречается со своим милым Антуаном Киргмелем?

Во время последнего сеанса связи в реальном времени сестра сообщила ему, что их отец вроде бы что-то заподозрил касательно ее отношений с возлюбленным, но, вопреки всем опасениям, не стал запрещать им встречаться. Тогда Ниса была вне себя от радости, но теперь боится, как бы он не передумал. Это была хорошая новость, однако Танкред знал, что должен поговорить с отцом, чтобы тот поборол последние колебания.

Это было уже месяц назад по относительному времени, значит три месяца для сестры. За такой срок многое могло случиться; возможно, она призналась молодому человеку в своей неполноценности, и, может, он стал первым претендентом, кого это не остановило?

Танкред продолжал:

– Что нового про нашу распрю с Робертом де Монтгомери? Удалось ли вам наконец-то доказать нашу правоту? Представьте, за все четыре месяца, что я здесь, мы ни разу с ним не столкнулись.

На самом деле тренировки занимали столько времени, а корабль был таким просторным, что он практически никогда не встречал никого из знакомых, кроме собственных солдат и офицеров. Даже его сподвижники-тамплиеры, казалось, отсутствовали на борту – кроме как на ежемесячных собраниях.

Что же до Монтгомери, то это даже хорошо, что они пока еще ни разу не столкнулись на «Святом Михаиле». В последний раз, когда такая встреча произошла – шесть лет назад, при дворе Филиппа IX, – Танкред публично отказался ответить на приветствие герцога. Инцидент наделал много шума, и Танкреду пришлось срочно покинуть королевский двор. Но по крайней мере, он получил удовлетворение, унизив врага своей семьи.

Их вражда началась более пятнадцати лет назад. Во время одной из своих бандитских вылазок герцог Нормандский захватил территории Льёвена, составлявшие основную часть владений отца Танкреда, графа Лизьё. Этому и противозаконному, и противоречащему запрету ведения военных действий, изложенному в эдикте Урбана IX, захвату сопутствовали кровопролитные битвы, в которых нашли смерть многие сторонники Тарентов.

Однако семья Танкреда была недостаточно могущественна, чтобы противостоять собственному герцогу, а тем более такому влиятельному сеньору, как Роберт де Монтгомери. Их поместье даже до насильственного захвата недотягивало и до трети владений герцога Нормандского, а их воинским контингентом можно было и вовсе пренебречь. Самое большее – они располагали полицейским корпусом.

Вот потому-то Роберт не колебался, решив силой завладеть практически беззащитными территориями, дабы расширить таким образом свои владения и обеспечить себе свободный выход к Сене, главному речному пути для торгового флота и великому источнику всякого рода налогов и пошлин. Отец Танкреда перепробовал все возможные законные способы, взывая и к королевскому правосудию, и даже к папскому, но судебные дела тянулись вот уже несколько лет, не продвинувшись ни на йоту. Бездействие властей казалось прямо пропорциональным могуществу Роберта де Монтгомери, герцога Нормандского и графа Руанского.

Со временем Танкред перестал изводить себя из-за этой несправедливости. Однако, пусть и скрытые где-то глубоко в душе, угли злопамятства продолжали тлеть и ждали только дуновения, чтобы вспыхнуть. Втайне он надеялся, что однажды ему удастся собрать армию, достаточную для того, чтобы пройтись огнем и мечом уже по владениям Роберта, вернув таким образом Льёвен в лоно семейного достояния. А пока, чтобы не будить болезненных воспоминаний, лучше не касаться этой темы.

– Через четыре дня начнется фаза холодного сна. Тогда, как вы знаете, я не смогу отправлять вам послания на протяжении десяти месяцев Относительного Времени. Я знаю, что для вас это будет тяжело, хотя для меня пройдет лишь миг – не дольше, чем просто моргнуть. Но обещаю наверстать все потерянное время, как только закончится эта кампания, и таково мое твердое намерение.

Он искренне надеялся, что на этот раз ему удастся сдержать обещание.

– Ну что же, я с вами прощаюсь, мне пора на ужин, после сегодняшней тренировки я сильно проголодался. Моя дорогая семья, все мои мысли с вами.

* * *

– Недоноски никчемные! Вы не выйдете отсюда, пока у меня не будет полного списка корректив двенадцатой палубы! – рявкнул Харберт, старший техник пульта 2CG контроля теплообмена. – Если проголодались, пошевеливайтесь, – может, и не слишком опоздаете на ужин!

– Этому толстобрюхому самому не мешало бы попоститься, – подмигнув, шепнул я Паскалю Жалоньи.

– Вы хотите что-то сказать, Вильжюст?

– Нет, – ответил я. – Просто попросил Паскаля передать мне отчет о термических аномалиях в секторе Н.

– Умничаете, Вильжюст, да? Советую вам не рассусоливать, если не хотите лечь спать с пустым брюхом.

– Да.

Харберт был в ярости, потому что запаздывание на пульте не позволяло и ему пойти на ужин. Однако, в отличие от бесшипников, его-то в столовке в любое время хоть чем-нибудь да покормят. К тому же вся ответственность за это опоздание полностью лежит на нем, потому что это он неправильно оценил объем порученных его команде работ. Теперь он тешит свое самолюбие, сваливая все на нас, но прекрасно понимает, что собственное начальство ему не провести. Потому-то он и бесится.

– Альберик, я послал тебе массив данных по теплообмену в гидросистеме, – прошептал мне Паскаль. – Отчет об аномалиях у тебя уже был.

– Знаю. Спасибо, постараюсь побыстрее его обработать.

Как и остальных, меня не радовала перспектива жевать холодный ужин, но требовалось нечто большее, чтобы испортить мне удовольствие от работы за пультом. Честно говоря, единственными приятными моментами в моей жизни на борту «Святого Михаила» были те, которые я проводил, подключившись к биоСтрукту и манипулируя этой невероятной машиной.

Когда я в первый раз зашел в корабельный зал общего управления, он произвел на меня незабываемое впечатление. Даже будучи специалистом по информатике, оператором, специализирующимся на биоСтруктах, я никогда и не надеялся увидеть нечто подобное.

Зал имел форму двадцатигранника и был вписан в пространство со сторонами в тридцать метров, а на каждой из боковых граней был установлен один из пультов управления. Внутренние перегородки между пультовыми кабинами были стеклянными и выходили в замкнутую центральную зону; потолки кабин первого уровня служили полом для второго, потолки второго – полом для третьего. Создавалось полное впечатление, что находишься внутри гигантского кристалла. Поначалу это могло даже привести к потере ориентации. Официально это место именовалось «зал общего контроля», но операторы очень быстро нашли ему более лаконичное прозвание: Алмаз.

Я сказал, что был совершенно зачарован, попав сюда впервые четыре месяца назад, но меня поразила не столько удивительная конструкция Алмаза, сколько то, что находилось в ее центре, в замкнутой зоне. За стеклянными перегородками пультовых кабин возвышалась самая сложная искусственная структура, когда-либо созданная человеком: биоСтрукт Нод-2.

На самом деле «зачарован» – это еще недостаточно сильно сказано, я был буквально покорен Нод-2. На какое-то мгновение, при мысли, что я мог упустить такой опыт, такую встречу, отступила даже вызванная насильственной мобилизацией ярость. У меня мурашки прошли по телу, когда я осознал размеры этого компьютера – возможно, самого большого биокремниевого гибрида, которым мне предстоит управлять в своей жизни, – и вычислительную мощь, которую он в себе несет. В центре Алмаза, за перегородками из двухатомного стекла в восемьдесят сантиметров толщиной, парила гладкая сфера диаметром пять метров с черной матовой, словно эбеновой, поверхностью. Поддерживаемая мощными силовыми полями, она функционировала в полном симбиозе с остальным кораблем, с которым ее соединяли четыре пучка толстых кабелей. Если с географической точки зрения это было сердцем Нод-2, то по сути являлось его мозгом.

Я без всякого труда представлял себе миллиарды выращенных непосредственно в кремниевых схемах, впечатанных в них до последнего атома и постоянно подпитывавшихся искусственной кровяной плазмой клонированных сенсорных нейронов у него внутри. БиоСтрукту были доступны любые, даже мельчайшие операции по внешнему или внутреннему контролю над «Святым Михаилом», и мне они невольно виделись как действия бесчисленных нервных или мускульных окончаний парящего передо мной огромного мозга. Конечно, это была лишь воображаемая картина. Но какая картина!

Только в последний момент я узнал, на какой пост меня определят. Я нисколько не сомневался, что меня мобилизовали исключительно из-за моих навыков пультовика 2CG и что мне, вероятно, предстоит работать с Нод-2. Однако спектр задач, связанных с управлением биоСтруктом, был очень широк, а уж установленный на «Святом Михаиле» требовал особенно внушительного количества суперспециалистов.

Разумеется, ни одного класса Ноль не назначили бы на столь ответственную должность, если бы биопрограммисты высокого уровня не были такой редкостью. Позже я узнал, что из ста семидесяти двух работающих с Алмазом техников сто двадцать три были бесшипниками! Очевидно, власти увидели в этом серьезную проблему для себя и, дабы скомпенсировать возникший дисбаланс, установили в пультовых железную дисциплину. Здесь правила поведения были строже и исполнялись неукоснительней, чем в тире, где стреляют боевыми зарядами.

Моя команда состояла из восьми человек, и семь из них были бесшипниками. В наши обязанности входило управление распределением термической энергии на борту. Говоря яснее, отопление и климатическая система. Мы должны были следить за соблюдением температурных норм во всем корпусе с точностью до полуградуса по Цельсию. Но за обманчивой прозаичностью этой задачи скрывалась ее основополагающая важность. Слишком большие локальные перепады температур могли повлечь за собой структурные деформации, которые, распространившись в масштабе такого корабля, как «Святой Михаил», рано или поздно проделали бы многометровые разрывы в корпусе.

Когда я впервые уселся за свой пульт, ладони у меня стали влажными. Сочетание стекла и хромированного металла в рабочих консолях показалось мне излишне строгим, но это было частью обстановки, неизбежно связанной с высокими технологиями. Такой биоСтрукт, как Нод-2, и не может выглядеть расхлябанно, как робот-уборщик.

Поудобнее устроившись за пультом, я вытащил из кармана небольшой черный футляр и осторожно достал оттуда два длинных посеребренных кабеля, с одной стороны заканчивающихся полым штырьковым разъемом, а с другой – серым матовым каучуковым диском, усеянным концентричными металлическими кружочками. Это были мои щупы, основной рабочий инструмент любого оператора биоСтрукта. Два электрода, которые биопрограммисты часто заказывают по своей мерке, чтобы они с максимальной плотностью прилегали к месту электроэнцефалограммы. Хотя реальная польза от щупов по мерке всегда казалась мне сомнительной, я по глупости пошел на поводу у коллег и тоже, в ущерб семейному бюджету, заказал себе такие в специализированной мастерской.

Затем из специальной коробочки, расположенной рядом с пультом, я вынул два маленьких пластыря и наклеил по одному на каждый электрод. После чего закрепил щупы у себя на висках и воткнул штекеры в центр пульта. Я выполнил все действия как некий незначительный, множество раз повторяемый ритуал, который предшествует самому главному моменту в жизни любого оператора пульта: подсоединению к биоСтрукту.

Едва контактные разъемы вошли в пульт, я ослеп. Нод-2 проложил себе путь к моим зрительным нервам, взяв на себя визуальное восприятие. Какое-то время в черноте завивались вокруг собственной оси длинные горизонтальные ленты, затем все поле зрения поглотила глубокая тьма, более непроницаемая, чем любой мрак в реальности. Потом на периферии появились радужные разводы, как капельки масла в луже, отражающей свет солнца, и мало-помалу превратились в незабываемое зрелище. Лес гигантских деревьев тянул свои ветви вверх, к постоянно меняющему свой цвет своду, и каждая ветвь оканчивалась белыми шарами разных размеров, символизирующими все уровни, все панели управления Нод-2. Длинные световые нити связывали сферы между собой, а корни деревьев, по сравнению с которыми операторы казались жалкими муравьями, погружались в туманные глубины, где находились в постоянном движении пятнышки света. Сейчас я находился в своей рабочей области. В Инфокосме Нод-2.

Тогда я обеими руками взялся за две черные сферы, возвышающиеся в центре пульта – устройства ручного управления. Закрепленные на оконечности манипулятора, эти штуковины размером с апельсин были покрыты кнопками с выгравированными техническими символами. Поскольку сферы вращались во всех направлениях, операторы могли комбинировать кнопки между собой. Едва рефлексы, позволяющие работать вслепую, приходили в норму, становилось возможным выполнять все текущие задачи во вселенной биоСтруктов.

Чтобы машина признала меня, я на ощупь вложил мессенджер в приемное устройство терминала, после чего сообщил данные о своей персональной рабочей области. Затем, передвигаясь вдоль центрального дерева, чьи циклопические размеры приковывали взгляд, я решил ознакомиться с командными механизмами Нод-2. Я поднялся на один уровень, чтобы осмотреть все в целом, и не смог удержаться, чтобы не присвистнуть от восхищения. Никогда еще я не видел узла управления с таким количеством соединений и разветвлений. Одна только внутренняя древовидность Алмаза представляла собой многие тысячи отростков, которые переплетались и накладывались друг на друга, а между ними перемещались десятки операторов-пультовиков.

Определив расположение нейронного блока, я попытался спуститься по рабочему стволу на два уровня, надеясь увидеть, на что похожа центральная нервная система. Но мир Нод-2 мгновенно помутнел, и ослепительный свет, в который был погружен Алмаз, снова хлынул на мою сетчатку. После чего ко мне вернулось природное зрение, а пульт управления заблокировался и послал сигнал тревоги. Немедленно со мной через наушник связался контролер, чтобы жестко призвать к порядку. Я, обменявшись едва заметной улыбкой с соседом, с невинным видом принес извинения и опять подсоединился. В мозгу снова возник визуальный мир Нод-2, и я заново начал вводить свои персональные данные. Зато я узнал то, что и хотел: мы все находимся под жестким наблюдением.

С течением дней внутренние структуры Нод-2 все же начали проявляться, раскрывая передо мной такие перспективы, о наличии которых в биоинформатике я и не подозревал, то есть совершенно новые области применения. Должен сказать, что я намного быстрее других освоился со своей рабочей обстановкой, чем не преминул привлечь к себе внимание. За несколько недель я был признан одним из самых эффективных пультовиков.

Когда я погружался в Инфокосм, у меня иногда возникало ощущение, будто я становлюсь кем-то другим и словно бы вибрирую в унисон с этой удивительной машиной. Я сам не очень понимал то мощное чувство, которое испытывал всякий раз, подсоединяясь к биоСтрукту, перемещаясь среди переливающихся графических аналогов бесчисленных источников данных или же несясь по пенистым синим волнам собранной в центральной памяти информации…

– Кончай витать в облаках, Вильжюст!

Я вздрогнул. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, что я сквозь дымку наложенных данных из биоСтрукта в упор смотрю на Харберта. Потом я вспомнил, где нахожусь, и понял, что контролер вторгся в поле моего зрения, нарушив его отделенность от внешнего мира, чтобы задать мне трепку. Я безропотно вернулся к работе.

Время от времени такое со мной случалось. Отвлекаясь на ирреальную красоту информационных полей, я забывал, зачем я здесь. И тогда я отдавался на волю потока, плыл среди радужных разводов внутренней вселенной Нод-2, наконец-то вырвавшись из того разлагающегося мира, в котором, как мне казалось, был вынужден существовать.

– Думаете, биоСтрукт построили исключительно для того, чтобы вы могли прогуливаться по его контурам? – проревел Харберт. – Я уже по горло сыт тем, что должен работать с самой дерьмовой командой во всем управлении! Шевелитесь, черт бы вас побрал, иначе мы здесь до утра проторчим! А тогда, будьте уверены, вам несдобровать!

Все, не смея поднять голову, уткнулись носом в свои терминалы. Даже Морен, единственный техник в команде, который не был бесшипником, явно почувствовал себя неуютно.

– Все в порядке, – прошептал Паскаль, – я поработал с блоком жидкостных подводок. Можешь опустить их обратно на операционный уровень.

– Понял, – ответил я, восстанавливая непрозрачность поля зрения. – Я этим займусь и постараюсь сделать все побыстрее.

– Вполне на тебя полагаюсь, – подмигнув, заверил Паскаль.

Какое везение, что этот парень рядом. Без Паскаля мне было бы намного труднее выдержать существование на борту «Святого Михаила».

Поначалу меня смутила его… как бы сказать… задиристость. Но прошло несколько дней, и в конце концов я не устоял перед привлекательностью того забавного контраста, который и был его отличительной чертой, – с одной стороны, этакий мятежный горлопан, причем в весе пера, но при этом с другой – наделенный удивительной способностью к тонкому анализу. Мы с самого начала подружились. А положа руку на сердце, возможность рассчитывать на чью-то поддержку в подобном окружении была совсем не лишней.

Даже если всем оказалось сложно приспособиться к жизни на борту, то для бесшипников это было особенно тяжело. Выяснилось, что многие солдаты регулярных войск рассматривают класс Ноль как идеальную отдушину, то есть как мальчиков для битья. Несмотря на то что начальство категорически запрещало любые меры физического воздействия, постоянные издевательства делали жизнь насильно мобилизованных невыносимой.

Для меня стал жестоким разочарованием тот факт, что даже кадровые служащие зала общего контроля не были исключением из общего правила. Несмотря на то что их образовательный уровень был выше среднего, они легко позволяли себе такие же злобные и агрессивные выходки, как любой рядовой солдат. Паскаль воспринимал эту ситуацию еще тяжелее, чем я, – он всю жизнь отвечал ударом на удар и никогда не позволял себе прогибаться. А здесь ему все время приходилось сдерживать свою воинственность, что было для него крайне мучительно.

Мы поддерживали друг друга в тяжелые моменты, стараясь забыть про свои неприятности во время долгих ночных бесед, когда мы затрагивали самые волнующие темы, куда менее будничные, чем проблемы отопления «Святого Михаила».

– Есть! – воскликнул Адельф Пероль, еще один бесшипник из нашей команды. – Я нашел аномалию в секторе С. Забилась одна из вентиляционных решеток на складе инструментов. Возможно, не так поставили ящики или что-то вроде того.

– Понял, – проворчал Харберт. – Пошлю туда кого-нибудь. Вильжюст, вы закончили?

– Практически да. Не думаю, что на двенадцатой палубе есть другие термические аномалии. Жидкостные подводки выглядят идеально.

– Плевать мне, как они выглядят. Что за дерьмо ты несешь? Они в порядке, да или нет?

Даже не глядя на Паскаля, я знал, что он стиснул челюсти, пытаясь сдержаться и не послать начальство куда подальше. Я поспешно ответил, пока он не пошел вразнос: