Текст книги "Dominium Mundi. Властитель мира"

– Да, они в порядке. Список полный.

Харберт с силой выдохнул и резким щелчком закрыл свою консоль.

– Проклятье, а я уж думал пристрелить кого-нибудь, чтобы остальным неповадно было. Ладно, закончили, валите все отсюда! Разрешаю отключить пульты.

Услышав это, все семеро бесшипников отсоединились, и мы смогли наконец размять свои члены, затекшие от многочасового беспрерывного сидения. Как и каждый раз, отключаясь от Нод-2, я ощутил легкий укол сожаления, но голод, от которого сводило желудок, быстро взял верх над этим чувством. В глубине зала Морен, перешучиваясь и бросая на остальных насмешливые взгляды, уже болтал о чем-то с Харбертом.

– Еще один жополиз нашелся, – пробормотал Паскаль. – А что ему остается: как пультовик он годится только консоли включать.

Морен живо обернулся на нас, словно услышал, но ничего не сказал. Паскаль уставился в пол и направился к выходу. Это позволило ему не заметить неодобрительную гримасу на моей физиономии, а главное, избежать столкновения с Мореном. Не говоря ни слова, мы прошли между двумя охранниками у двери, и та издала три неопределенных звука, указывающие, что наш (или, вернее, мессенджеров, которые мы при себе носили) выход зарегистрирован.

Оказавшись снаружи, я немного ускорил шаг, догоняя Паскаля. От небольшой нотации ему не отвертеться.

– Однажды…

– Да, знаю, – прервал он меня.

– Однажды ты зайдешь слишком далеко.

– Ты мне твердишь это почти ежедневно.

– Я, может, и твержу, да ничего не меняется.

Паскаль остановился. Мы уже дошли до главного коридора носовых палуб, где даже в этот час было полно народа. Многие выходили после ужина и направлялись в казармы или же собирались провести вечер в каком-нибудь кабаке. В том, что располагался поблизости, уже было шумно и накурено.

– Послушай, этот кретин Харберт достал меня по самое не могу, – заговорил Паскаль. – Стоит ему подойти к моему пульту, я уже готов вскочить и двинуть ему по роже! А когда вижу, как этот говнюк Морен его обхаживает, мне просто блевать охота!

Его вечная порывистость начала меня немного раздражать.

– Черт, да ты хоть соображаешь, где находишься? Ты сейчас на папском военном корабле, и ты простой бесшипник, у которого есть одно-единственное право: заткнуться! Со своими неразумными реакциями ты надолго загремишь в карцер, а то и хуже! Может, пора уже вбить это себе в башку? – Увидев его недовольное лицо, я смягчился. – Я понимаю, почему ты бесишься, ты же знаешь, что я думаю так же, как и ты. Но что произойдет в тот день, когда ты перегнешь палку и всерьез спровоцируешь Харберта или Морена?

Мы опять двинулись в сторону столовой.

– Во всяком случае, я знаю, что произойдет, если ничего не делать, – бросил Паскаль.

– В каком смысле?

– Ладно тебе, не будь наивен. Ты что, правда думаешь, что, когда кампания закончится, они вручат тебе обратный билет на Землю?

– Не понимаю, почему бы им этого не сделать.

– Потому что ничто их не заставляет.

– Может, ты рассчитываешь сам их заставить?

Паскаль засунул руки в карманы.

– Не знаю, получится ли, но стоит попробовать.

Такого я не ожидал.

– Что это за загадочный вид? Похоже, ты задумал какую-то подлянку.

– Точно. Ведь если сидеть, как ты, в своем уголке и ждать, пока все само образуется, то никакой «подлянки» не задумаешь.

Я снова остановился. Шедший за нами человек резко притормозил и обогнал нашу парочку, бросив на нас осуждающий взгляд.

– Ладно, выкладывай, великий конспиратор. Я тебя слушаю.

С недоверчивым видом Паскаль проводил глазами обогнавшего нас человека и потянул меня за руку, предлагая продолжить движение.

– Я не один так думаю, – снова заговорил он, понизив голос. – Другие бесшипники согласны со мной, и их очень даже немало. Может, пришло уже время действовать. Штаб должен понять, что мы не стадо безответных овец, которыми он сможет располагать по своему усмотрению, когда крестовый поход закончится. Они должны научиться с нами считаться.

Ну вот, приехали. Я давно опасался, что такой момент наступит. Вскоре после нашего знакомства я понял, что Паскаль не будет вечно мириться с создавшимся положением и захочет вернуть себе контроль над тем, что с ним происходит. Я и сам много над этим размышлял и пришел к единственному выводу: лучше сидеть спокойно.

– И что? Что вы собираетесь делать, ты и эти другие бесшипники?

– Еще не знаю, я только-только вступил с ними в контакт. Но мы попробуем тайно собраться кое с кем из парней, чтобы вместе поразмыслить над этим. Я знаю, что некоторые уже начали действовать.

– Вы все закончите в Камере забвения.

– Ты-то уж точно не рискуешь туда попасть, – сухо ответил он.

Я был глубоко задет этим замечанием, а потому замолчал. Просто не видел смысла продолжать разговор в таком тоне, тем более что был совершенно уверен: переубедить его не удастся. Паскаль никогда не сможет понять, как сильно я привязан к родным и какую ответственность перед ними испытываю. Сколько раз мне тоже хотелось дать отпор и бороться, чтобы заставить себя уважать, но меня всегда останавливала угроза тюрьмы. Если бы дело касалось только меня, я бы не испугался и рискнул. Но это означало бы оставить семью без средств к существованию, после всех жертв, на которые они ради меня пошли, бросить их на произвол судьбы. А на это я никогда не смогу решиться.

– Я только надеюсь, что ты знаешь, что делаешь.

Вместо ответа Паскаль пожал плечами.

* * *

Незыблемый устав гласил, что никому нет допуска в трапезную после начала чтения Писания. К счастью для Танкреда, на «Святом Михаиле» Устав соблюдался не так строго, как в монастыре. К тому же он был знаком с унтер-офицером, надзиравшим за вновь прибывшими. А потому он, пусть и с небольшим опозданием, смог зайти в столовую, когда та была уже заполнена. Заметив братьев Турнэ, он быстрым шагом двинулся к ним.

Взойдя на амвон, монах читал Послания святого Петра, перекрывая своим мощным голосом рассеянный гул, производимый несколькими сотнями человек, тихо переговаривающихся за ужином. Молчание за столом не было жестким предписанием, но всем настоятельно рекомендовалось слушать чтение Священного Писания, а если уж разговаривать, то тихо.

Соблюдение древних религиозных армейских обрядов на борту «Святого Михаила» могло иногда показаться обременительным, но это были сущие пустяки по сравнению с некоторыми командорствами[43]43
  Командорство – территориальное подразделение в духовно-рыцарских орденах; часто представляли собой небольшую крепость с храмом.


[Закрыть] тамплиеров, где случалось бывать Танкреду. Там ему всегда претило строжайшее следование Уставу. Он никак не мог понять, в чем смысл подобного давления на личность, как если бы глубина веры каждого исчислялась количеством и тяжестью ритуалов, которые ежедневно предписывались к исполнению. Самым неприятным для него было обязательное молчание во время трапез и на исходе дня, после повечерия[44]44
  Повече́рие – общественное богослужение, совершаемое вечером. Название происходит от монастырской практики совершать повечерие после вечерней еды – вечери.


[Закрыть]. В этот момент все люди замыкались в себе, что создавало атмосферу тягостного заточения, и этим в немалой степени объяснялась та сдержанность, с которой Танкред относился к местам, где религиозные отправления отличались излишней суровостью.

Льето приберег ему место за столом. Танкред уселся между ним и Энгельбертом, произнес благодарственную молитву и быстро перекрестился. И тут же принялся за ужин: овощной суп, салат с куриной грудкой, хлеб, сыр и апельсин. Как всегда, меню было разработано диетологами в белых халатах, которые мыслили только калориями и минеральными солями. Кухня на борту была такой выверенной, что Танкред почти скучал по простой солдатской жратве, то есть извечном тушеном месиве, основном блюде полевой кухни, которым его потчевали во время военных кампаний на Земле. Пусть не всегда было понятно, из чего состоит эта посредственная стряпня, зато у нее неизменно имелся вкус, не то что у этого обеззараженного и лишенного запаха корма, который сейчас лежал у него перед носом. Благодарение Господу, в отличие от вкусовых качеств, количественные показатели были на высоте; всем дозволялось просить добавку, если они не насытились первой порцией. Хотя устав призывал к воздержанности в вечерней трапезе, после дня изматывающих тренировок не многие солдаты согласны были довольствоваться «супом и толикой молока».

Олинд и Дудон оказались за тем же столом. Когда Танкред усаживался на свое место, спор об аборигенах Акии был в самом разгаре.

– Я никак не могу вообразить, как же эти дикари выглядят, – говорил Олинд. – Ни разу не видел достаточно четкой картинки, чтобы представить их себе.

– Я тоже, – подхватил Льето. – Те несколько репортажей на эту тему, которые я посмотрел, повторяли одни и те же кадры, отснятые первой экспедицией. И везде качество было так себе, почти ничего не видно.

– К тому же мне кажется, их там несколько рас, – добавил Дудон. – У них всех разное… хм… телосложение.

– Ну да, есть маленькие, толстые, высокие, но, главное, все уроды! – высказался кто-то с другого края стола, вызвав смех соседей.

– У миссионеров на месте было полно времени до трагедии, – не сдавался Олинд, – не понимаю, почему они не сделали больше снимков. Это же важно – показать, какие они.

– Думаю, туземцы сами отказывались сниматься, – предположил Энгельберт, – поэтому изображений мало и они такие плохие: наверняка все сделаны издалека.

– Во всяком случае, – заметил Льето, – сам христианский храм мы видели во всех подробностях, и он великолепен. Никогда дикари не смогли бы его построить, если бы их не вдохновил Господь!

– Льето, – протянул Энгельберт, напустив на себя удивленный вид, – временами ты можешь сойти за доброго христианина!

– Во всяком случае, – заявил Олинд с полным ртом, – совершенно ясно, что на кресте, который они возвели над фронтоном, никакой не дикарь, а самый что ни на есть человек.

– Христос, – поправил Энгельберт.

– Ну да, – продолжил Олинд, – а эти умники, которые считают, что тут какое-то художественное совпадение… так их и слушать-то смешно. Можно подумать, научные анализы ничего не подтвердили!

– Следует признать, – вмешался Танкред, – если бы имелась возможность произвести анализы найденного ими тела, а не только тернового венца и савана, не осталось бы места последним сомнениям.

– Насчет этого можешь не беспокоиться, я уверен, что именно так и будет сделано, едва мы захватим город. Миссионеры произвели бы все анализы, если бы не были зверски убиты.

– Как бы там ни было, – заметил сосед Олинда, – даже со всеми анализами эти тупые скептики никогда не будут довольны. Они из тех, кто без конца все подвергают сомнению. Как те анонимы, на чьей совести подметные листки с протестами, которые сейчас появляются повсюду.

– Ага, вот видите! – воскликнул Льето, обращаясь к брату и Танкреду. – Я вам с самого начала полета о них говорил, а вы меня держали за простофилю.

– Нет, – ответил Танкред, пихая его локтем. – Тебе-то мы верили. Только сказали, чтобы ты сам не верил всему, что читаешь.

– Думаю, военная полиция уже поймала парней, которые так развлекались, – бросил Дудон. – Наверняка им теперь небо с овчинку покажется.

– Я не слышал никаких новостей на эту тему по Интрасвязи, – заметил Олинд. – Ты уверен, что их взяли?

– Прямо диву даюсь, – вмешался один из сотрапезников, – ну почему всегда найдутся придурки, которым не терпится все окунуть в дерьмо…

– Miles Christi! Следи за языком, когда читают Писание! – отчитал его Энгельберт сухим и властным тоном, который заставил многих повернуться к их столу.

Застигнутый врасплох молодчик съежился на стуле. Энгельберт умел быть очень убедительным, когда речь заходила об уважении к религиозным правилам.

Льето воспользовался моментом, пока все разглядывали солдата, получившего столь суровую отповедь, чтобы склониться к сидевшему справа от него Дудону и тихонько спросить:

– Дудон, а ты и правда на гражданке был учеником ювелира, а?

– Да, я учился гранить камни у Фарне в Париже. Но это оказалось чересчур сложно, и я предпочел записаться в…

– Ладно, – со смущенной улыбкой оборвал его Льето, – сойдет. Я просто собирался попросить у тебя совета по поводу кольца, которое хочу подарить.

– Кольца? Это для Вивианы, да? Спорю, что у нее день рождения.

– Хм… нет. Не совсем. На самом деле это скорее кольцо на помолвку.

– Помолвку? – повторил Дудон в полный голос. – Ты собрался жениться?

– Т-ш-ш-ш! – прошипел побагровевший Льето. – Не хочу, чтобы…

– Эй, парни! Льето женится на Вивиане! – с радостной физиономией объявил Дудон всем окружающим, а лицо Льето перекосилось до неузнаваемости.

Все повернулись к фламандцу, который жалобно лепетал, умоляя соседа заткнуться, и дружно закричали «ура!» в честь будущего новобрачного. Бенедиктинец, продолжавший читать с возвышения на другом конце зала, внезапно остановился и бросил разъяренный взгляд в их сторону. Однако, поскольку повторного нарушения не последовало, он смог продолжить свою заунывную литанию.

– Думаешь, стервец, ты самый сообразительный! – проворчал Льето, испепеляя взглядом развеселившегося Дудона. – Мне следовало бы отрезать тебе нос, чтобы научить держать язык за зубами!

– Да успокойся ты, друг, все равно тебе пришлось бы всем объявить рано или поздно.

– Да, но все будто сговорились, чтобы помешать мне сделать это самому!

– Все равно я тебя поздравляю. Вот бы и мне так повезло и я встретил бы женщину вроде Вивианы! А ты собираешься провернуть все до фазы холодного сна?

– Но это же невозможно, дурень! Холодный сон всего через несколько дней, у нас никак не хватит времени подготовить даже чисто символическую церемонию.

– На твоем месте я бы все-таки попытался. А то вдруг потом у тебя ничего не получится…

– Ох, только не начинай нести всякий вздор. Эти россказни – полная чушь.

– Ну, не знаю, я что-то дергаюсь, когда думаю об этом странном сне.

Рассеянно прислушивающийся Танкред повернулся к нему:

– Чего ты боишься, Дудон? Что не проснешься?

– За это можешь не беспокоиться, – бросил ему Олинд. – Проснешься, как положено, через десять месяцев, только, когда попытаешься встать, не поймешь, что происходит. Твои когти заскребут по стенке камеры, а хилые крылышки начнут бесполезно трепыхаться, потом ты захочешь позвать на помощь, а получится: ко-ко-ко!

Тут солдат изобразил глупую курицу, вызвав дружный смех соседей по столу.

– Не вижу ничего смешного, – обиженно пробурчал Дудон.

Обычно он легко переносил шутки в свой адрес, но ему все же не нравилось, когда его при всех выставляли тугодумом.

– Я так сказал просто потому, что ходят слухи, будто холодный сон может вытворять с нашим телом разные штуки. Мутации и все такое.

– Ну да, – поддержал кто-то, – а еще ожоги, а то и отмороженные конечности.

– Нет, это все ахинея, – ответил Танкред. – Холодный сон только название. На самом деле он не такой уж холодный. А вот что действительно пугает людей, так это запуск двигателей Рёмера. Вся проблема в проходе через туннель ускорения; мы, конечно же, сэкономим несколько лет путешествия, но правда и то, что никто в точности не знает, как на организмы подействует созданное при этом поле. Вот люди и выдумывают разные страшилки вроде этих небылиц про мутации.

– Ну, в кур мы, может, и не превратимся, – заметил Олинд, – но я все же слышал, что у парней из первой миссии после сна в стазисе начались странные болезни. Например, острая лейкемия.

– Думаю, это пустые россказни, – вступил Энгельберт. – От миссии не поступило никаких отчетов на эту тему, и мне не верится, что эксперименты выявили хоть какие-то серьезные побочные эффекты для организма. Самое большее – легкие нарушения в нервной системе.

– Ага… – лаконично ответил не слишком убежденный Олинд.

Закончив ужин, Льето одним глотком допил остатки вина и обратился к Танкреду:

– Скажи-ка, лейтенант, а когда мы перейдем к тренировкам в боевых экзоскелетах?

Прежде чем проглотить последний кусок, Танкред тщательно прожевал его и ответил, наливая себе воду:

– К несчастью, друг мой, боюсь, что план тренировок в этом смысле однозначен. До нового приказа все учения будут проводиться в легкой броне.

– Ну вот, имело смысл горбатиться, чтобы перейти в класс Три, – с расстроенным видом вздохнул Льето.

– Ладно тебе, не кисни! До окончания полета тебе еще точно представится случай поразвлечься со своим «Вейнер-Никовым», – поднимаясь из-за стола, ободрил его Танкред.

– Встретимся попозже в «Единороге»? – спросил Льето.

– Договорились, – с улыбкой кивнул Танкред.

– А ты придешь, Энгельберт?

– Жаль, но нет, не сегодня. Я хочу провести вечер в молитвах и размышлениях. Думаю, мне это пойдет только на пользу.

– Вы только гляньте на этого святошу!

– Придержи язык, наглец. Кстати, мог бы составить мне компанию.

– А вот насчет этого можешь…

Предчувствуя очередную грубость, Энгельберт, театрально нахмурившись и приложив палец к губам, сделал ему знак заткнуться.

Вернувшись в общую каюту, Танкред быстро принял душ и на вечер переоделся в менее официальную форму: длинную легкую рубашку из грубой ткани светло-коричневого цвета, какие выдавали в армии, и темно-синие брюки из умной синтетики, которые сохранились после обучения на класс Четыре. Их функции были давным-давно отключены, но Танкред к ним привязался и до сих пор частенько носил, когда был не при исполнении.

Переодевшись, он вышел из жилого сектора и направился в «Единорог», собираясь подождать Льето там. Хотя на борту было множество кабачков, они чаще всего встречались именно в этом, потому что в нем было меньше народа. Хозяин – батав[45]45
  Батавы – древнегерманское племя. Считаются далекими предками современных голландцев и фламандцев.


[Закрыть], который потерял руку в войнах реконкисты и так и не пожелал заменить ее протезом из семтака, – был довольно приятным и не слишком возражал против излишеств. К тому же этот бар был первым, на который пал их выбор, и они не видели причин что-либо менять.

Он пришел в заведение около девяти вечера; Льето еще не явился. Кстати, таверна была почти пуста, если не считать двух о чем-то жарко спорящих в глубине зала парней, которые даже головы не повернули при его появлении. Танкред поприветствовал хозяина, назвав того по вполне ожидаемому прозвищу – Голландец, потом выбрал столик недалеко от входа, надеясь, что там будет посвежее. Хотя уже давно стемнело, стояла, как и положено в конце августа, душная жара. Некоторые протестовали против копирования погоды, свойственной каждому времени года; Танкреду, напротив, нравилось ощущение, что ты на природе, которое возникало в артериях корабля.

Он присел на край банкетки, втиснувшись между уже постаревшим от пятен пива и сигаретных подпалин деревянным столом и длинным сиденьем, обтянутым красной кожей, набивка которого давно пыталась сквозь многочисленные прорехи вылезти наружу.

Там, где сиденье соединялось со спинкой, он ощутил какое-то вздутие. Слегка приподнявшись, пошарил рукой в щели, вытащил комок смятой бумаги и машинально его разгладил. Это был обычной листок с плохо напечатанными большими черными буквами, слагавшимися в текст, первая фраза которого сразу бросалась в глаза: «СОЛДАТЫ, ВАС ОБМАНЫВАЮТ!»

А вот и одна из пресловутых листовок, о которых недавно говорил Олинд, подумал Танкред.

Наверху страницы стояло странное заглавие: Метатрон[46]46
  Метатрон, также Маттатрон, – архангел, высший среди всего сонма. Согласно Третьей (Еврейской) книге Еноха, Метатрон – это патриарх Енох, за свою праведность живым взятый на небо и поставленный во главе ангелов.


[Закрыть] Отступник. Начало текста было выдержано в том же духе, что и броская фраза:

Milites Christi, все руководители девятого крестового похода коррумпированы и обманывают вас! Ватикану плевать…

– Что тебе сегодня подать?

Танкред вздрогнул и поспешно спрятал листок под стол. Перед ним в ожидании заказа стоял Голландец. Он подошел бесшумно, но, кажется, не заметил листовки или же сделал вид. Растерявшись, Танкред с глуповатым видом уставился на него, пока Голландец не начал собирать со стола кружки, оставленные предыдущими клиентами.

– Хм… извини, я… я читал… одну служебную записку и… э-э… Две пинты «Аббатства Ретель», пожалуйста. Льето сейчас подойдет.

– Понял, мигом принесу, – ответил хозяин, перед уходом проведя влажной тряпкой по столу.

Постаравшись на этот раз сделать все незаметнее, Танкред продолжил чтение:

Milites Christi, все руководители девятого крестового похода коррумпированы и обманывают вас!

Ватикану плевать, покоится ли Христос на Акии Центавра! Прелатам нужно одно – новые земли и власть. Угнетать нехристианские народы на Земле им недостаточно, теперь они желают господствовать и над другими планетами!

Этим безнравственным крестовым походом руководят преступники или фанатики!

На Земле Петр Пустынник хотел увлечь за собой толпу несчастных, обрекая их на ужасную смерть в радиационных развалинах Иерусалима; какую же судьбу он готовит невинному населению Акии?

Роберт де Монтгомери на Земле за преступления, которые он постоянно совершает в своих владениях, получил прозвище Роберт Дьявол; какие преступления совершит он на Акии?

Дальше листовка перечисляла всех без исключения сеньоров крестового похода, смешивая слухи, клевету и ложь. Заканчивалась она так:

Milites Christi, настоящие цели этой отвратительной военной кампании вовсе не те, о которых вам говорят, но истина проторит себе путь к свету, несмотря на титанические усилия, которые прилагаются в верхах, чтобы ее скрыть.

Milites Christi, не верьте в то, что вам говорят, и никогда не говорите, во что вы верите! Milites Christi, всегда думайте своей головой!

Танкред сложил листок и убрал его в карман.

Ничего особо нового, подумал он. Легко критиковать или кричать об опасности, сохраняя анонимность. Однако он был готов к худшему. Следовало признать, что в листовке отчасти содержалась правда. Разумеется, преувеличенная, но все же правда. Что касается Роберта Дьявола, например, то кому, как не Танкреду, знать, что это отъявленный бандит, недостойный своего благородного титула.

А если эти бунтари обладают точной информацией о некоторых баронах крестового похода, то почему бы и другим их утверждениям также не быть частично истинными? Разумеется, Танкред не был так наивен, чтобы не узнать старые приемы клеветы, когда зерна истины смешиваются с ложью, чтобы зародить сомнение. Однако его смущал сам тон листовки. Это не походило на зажигательную агитацию, скорее на методичную обвинительную речь.

Голландец опытной рукой поставил перед ним две кружки пива. Танкред обмакнул губы, потом глянул на мессенджер: 9:34. Он спросил себя, куда подевался Льето, опаздывать не в его духе.

Полчаса спустя фламандца все еще не было. Даже мелкими глотками Танкред уже осушил половину своей кружки, и ожидание начинало действовать ему на нервы. Таверна мало-помалу наполнялась народом, почти все столики были заняты. Офицеров здесь было мало. Как правило, они проводили время в своем кругу, а не в общественных местах. Молодых рекрутов тоже немного; их скорее можно было увидеть в нескольких модных барах, которые тоже имелись на борту, – как, например, знаменитый «Вавилон» в четвертом секторе.

Танкред вытянул под столом ноги и похрустел позвонками, чтобы расслабиться. Вот уже несколько минут, сам не понимая почему, он чувствовал, как в желудке завязывается узелок тревоги, как если бы он лажанулся на маневрах и знал, что его ждет разнос. Но сейчас для этого не было никаких оснований. Сегодняшний день не омрачило ни одно неприятное событие, не было никаких ссор, так что напрасно он ломал себе голову, объяснений этому гнетущему чувству не находилось.

Потом в памяти всплыл тот странный навязчивый сон с его чередой абсурдных и не связанных между собой картин. Не он ли стал источником теперешнего смятения? Чем больше Танкред вспоминал, тем сильнее ощущал, как его охватывает глухое беспокойство. Что мог означать подобный сон? Если только он вообще означал хоть что-то. Из каких забытых событий в его жизни это сновидение черпало сцены и образы, перемешав их без всякой логики до такой степени, что они становились совершенно невразумительными?

Вдруг, грубо вырвав его из размышлений, с грохотом распахнулась входная дверь и в зал ворвался задыхающийся Энгельберт. В два шага он оказался у столика лейтенанта:

– Танкред! Идем, скорее!

Выражение его лица мгновенно сработало в голове Танкреда как сигнал тревоги. Он понял, что случилось что-то серьезное. Вскочив, он без колебаний ринулся вслед за фламандцем, который уже выскакивал из таверны.

– Эй! А платить кто будет? – закричал Голландец.

– Запиши на мой счет! – бросил Танкред, выбегая за порог.

Он следовал за Энгельбертом, который со всех ног мчался по главной артерии палубы Е.

– Что случилось? – выдавил он между двумя вздохами.

– Льето… – ответил Энгельберт. Ему пришлось резко затормозить, чтобы не налететь на двух женщин, которые их не заметили. Но он тут же бросился дальше. – Он вызвал меня из прачечной, где работает Вивиана, там вроде что-то серьезное.

– Тогда поторопимся! – ответил Танкред, прибавляя ходу.

Хотя коридоры в этот час были малолюдны, им приходилось лавировать между людьми, которые с удивлением глядели на двух бегущих сломя голову молодчиков.

После долгих минут бешеной гонки они наконец добрались до центральных прачечных «Святого Михаила». Сюда ежедневно свозили тонны грязного белья. Каждый комплект одежды обрабатывался за несколько часов, а затем отправлялся обратно, туда, откуда поступил, уже выстиранным и, если речь шла об умных тканях, реактивированным.

Они промчались через большие пустынные залы – ночью здесь никто не работал, – заваленные огромными грудами белья, выложенными рядами перед десятками стиральных машин. Когда здесь не было людей, место приобретало несколько ирреальный вид. Задыхаясь, Энгельберт бросил:

– Льето сказал, что он на складе L!

Но Танкред уже засек лучик света в глубине помещений и бросился в том направлении с криком:

– Туда!

На другом конце прачечных, за простой складской дверью, их ждало жуткое зрелище.

Втянув голову в плечи и содрогаясь от спазмов, Льето стоял на коленях перед лежащей на полу какой-то темной массой. Танкред остановился как вкопанный, едва оказавшись в помещении. Первое, что его поразило, – запах. Тошнотворный запах горелой плоти, едкий и сильный. Потом он осознал, что спазмы Льето – это на самом деле рыдания, и импульсивно двинулся было к нему, чтобы ободрить и предложить помощь, какова бы ни была причина его скорби. В это мгновение он понял, над чем склонился его друг. И, оцепенев от ужаса, замер на месте.

Энгельберт позади него первым медленно двинулся вперед, словно тоже догадался, какая трагедия здесь разыгралась. Неуверенными шагами Танкред последовал за ним. И мрачное предчувствие, охватившее его при входе в склад, стало реальностью. Перед Льето на полу лежало нечто в форме человеческого тела, обугленного, застывшего в чудовищной судороге боли.

– Господи… – пробормотал Энгельберт, осеняя себя крестным знамением.

Танкред, хоть и закаленный долгим пребыванием на полях сражений, почувствовал, как его захлестывают эмоции. Лицо жертвы было неузнаваемым, но некоторые части тела избежали ожогов, и среди них ясно различалось изящное женское запястье, обвитое тонким серебряным браслетом. Браслет был подарком Льето. Он преподнес его Вивиане в конце первого месяца их любовной истории.

Танкред упал на колени рядом с другом и выдохнул:

– Господи, смилуйся над ее душой…

Дрожащей рукой Энгельберт осенил крестом голову усопшей и срывающимся от волнения голосом, с катящимися по щекам слезами, глухим голосом принялся читать:

 
Господь – Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться:
Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим,
подкрепляет душу мою, направляет меня на стези правды ради имени Своего.
Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной; Твой жезл и Твой посох – они успокаивают меня[47]47
  Пс. 22: 1–4.


[Закрыть].
 

* * *

Три часа ночи. Все обитатели каюты 48–57 спали глубоким сном.

Льето лежал в своей ячейке, свернувшись на боку почти в позе зародыша, с закрытыми глазами. Его грудь медленно вздымалась в ритме дыхания. Энгельберт, сидя на краю койки, держал брата за руку, не сводя с него глаз. Льето казался совершенно неподвижным. Брат отпустил его руку, поправил одеяло и бесшумно поднялся. Протирая красные от усталости глаза, он присоединился к Танкреду, сидящему немного в стороне.

– Заснул, – прошептал он.

Тоже совершенно измотанный, Танкред устало кивнул. Они провели больше четырех часов с полицией, и теперь начал сказываться наложившийся на шок от жуткого открытия недосып, беря верх даже над тренированными организмами.

Обнаружив Льето на складе, они, парализованные ужасом увиденного, какое-то время пребывали в полном ошеломлении. Потом, немного придя в себя, Энгельберт медленно поднялся, словно все его члены весили больше обычного, и по мессенджеру известил власти.

Двадцать минут спустя квартал оцепила военная полиция. Весь сектор перетрясли сверху донизу, но ни одного подозрительного или свидетеля не обнаружили. Потом приступили к долгому осмотру места происшествия, и тут уже главная роль была отведена научной полиции.

По настоятельной просьбе Гуго де Вермандуа, капитана корабля и брата короля Франции, контингент военной полиции на борту подбирали из рядов французской королевской стражи. Однако весь оперативный состав и инспекторы находились в непосредственном ведении Ватикана, как и тот человек, который подошел к ним, – со светящимся знаком уполномоченного Святым престолом дознавателя, вытатуированным на обритом черепе.

– Добрый вечер, господа. Алькандр Данон, именем короля Франции и папы военный дознаватель.

Проступившая щетина оттеняла его щеки, подчеркивая лежащую на лице печать усталости. Танкред готов был поспорить, что дознаватель как раз закончил рабочий день, когда его вызвали сюда.

– Я буду вести это дело. Прежде всего должен сказать, что сочувствую вашему горю и выражаю искренние соболезнования.

Сидящий в сторонке с тех пор, как научная полиция приступила к следственным мероприятиям, Льето вместо ответа просто кивнул. При помощи нейронного зонда врач проверил его состояние, чтобы удостовериться в отсутствии угрозы посттравматического шока. Сейчас он казался спокойным и неподвижно сидел, глядя прямо перед собой. Разумеется, Танкред и Энгельберт не оставляли его.

– Сожалею, что беспокою вас в такой момент, – снова заговорил Данон, – но мне необходимо задать вам несколько вопросов.

Льето повернул голову и посмотрел на него, как если бы только сейчас осознал присутствие дознавателя. А затем кивнул в знак согласия.

– Хорошо. Прежде всего я должен спросить, какие отношения связывали вас с мадемуазель Манси.

– Мы собирались пожениться, – едва слышно ответил Льето.

Дознаватель записывал разговор на служебный мессенджер. В отличие от гражданских аналогов, его файлы принимались как вещественные доказательства в суде.

– Она здесь работала, верно?

– Да, занималась прачечным хозяйством.

– И у вас на вечер здесь было назначено свидание?

– Да.

– Придя, вы обнаружили ее в таком виде?