Текст книги "Пионеры Вселенной"

Глава четвертая

1

Размышляя о человеческих судьбах, Циолковский сопоставлял земную жизнь с жизнью Вселенной и находил большое несоответствие.

Там, в необъятном звездном мире, размышлял он, – все подчинено извечному закону тяготения. Вселенная живет своей жизнью. Планеты движутся вокруг «солнц», спутники – вокруг планет. Правда, и в звездном мире происходит немало катастроф – иногда разрушаются и гибнут огромные планеты, целые галактики. Но все же там нет и подобия того хаоса, который царит на земле. Ибо там действуют законы Вселенной. На земле же – законы, созданные самими людьми. Эти законы несовершенны. Они утверждают благоденствие – для богатых, и рабство – для бедных…

Циолковский не хотел подчиняться этим «рабским» законам: он жаждал свободы и независимости.

Вступив в должность учителя уездного училища, он скоро начал тяготиться своим положением. Ничтожный заработок, еле позволявший сводить концы с концами, зависимость, ограничение свободного времени и почти никаких условий для научной работы и изобретательства.

«Пожалуй, мое положение «свободного человека» здесь, в Боровске, хуже, чем у ссыльного Стрешнева, – размышлял он. – Стрешнев – политический ссыльный. Он не имеет права уехать из Боровска. Он здесь как в тюрьме. Я, кажется, свободен!.. Но эта свобода весьма призрачна. Она похожа на мираж. Стрешнев отбудет срок ссылки и опять вернется в Петербург, к науке, к свету, а я принужден буду всю жизнь тянуть лямку уездного учителя. Я незримой цепью прикован к училищу. Я принужден вращаться вокруг училища, как малый астероид вокруг планеты. Да нет, какой же я астероид? Я пока похож лишь на туманность… даже клочок туманности… Мне нужно сгуститься, обрести форму, окрепнуть, превратиться хотя бы в маленький планероид и выйти на широкую орбиту. Да, да, именно на орбиту. Я должен сформировать в себе личность, как хотя бы малую величину.

Но я буду бороться. Я должен сам вырабатывать и накапливать энергию, которая сообщит мне поступательное движение. Я буду искать, творить! Только исследования, опыты, научные статьи помогут мне двигаться вперед…»

Циолковский вспомнил о первой статье, которая пропала в журнале, вспомнил о статье «Теория газов», посланной в физико-химическое общество. До сих пор на нее не было ответа. Он задумался.

«Удачи сами собой не приходят. Нет, не приходят… Но отчаиваться нельзя. Ведь не все же метеориты сгорают в атмосфере – некоторые из них достигают Земли. Если вторая моя статья «Теория газов» не попадет в руки настоящего ученого, то, может быть, третья достигнет цели? Надо дерзать!»

Циолковский, никому не говоря ни слова, отнес на почту новую статью. Адрес был тот же: «Русскому Императорскому физико-химическому обществу».

Статья называлась «Механика подобно изменяемого организма». В этой статье, помимо чисто биологических проблем, он пытался поднять и некоторые вопросы механики и аэродинамики.

«Ведь меня же ребенок поймет, не только ученый, – размышлял Циолковский. – Плывут две подобные рыбы: маленькая и большая. И маленькая неизменно становится добычей большой, потому что скорость ее меньше. Отсюда вывод: «Абсолютная скорость движения животного в жидкой среде тем больше, чем больше его размеры». Кажется просто, но, вероятно, никто об этом еще не написал… Никто!..»

Еще задолго до свадьбы Стрешнев отнес в училище привезенные Лизой документы из гимназии. На этот раз директор, старик Усольцев, просмотрев документы, поднялся и, улыбаясь в усы, протянул холодную, пухлую руку.

– Поздравляю вас, господин Стрешнев, с назначением на должность учителя. Я был в Калуге у большого начальства, к вам отнеслись благосклонно.

– Благодарю, господин директор, – смиренно поклонился Стрешнев.

– Вот вам программа классных занятий. Извольте познакомиться, и с осени – к делу.

Стрешнев еще раз поблагодарил и откланялся…

Обрадованный, что судьба к нему отнеслась милостиво, Стрешнев решил поблагодарить присяжного поверенного Верховского, вырвавшего его из цепких лап «правосудия» и, вернувшись домой, принялся за письмо в Петербург.

Он рассказал все: как велось следствие по его делу, как объявили постановление Особого совещания, как везли в Боровск. Написал первые впечатления от города, от неожиданного расположения исправника, об устройстве на службу и, наконец, о счастливых днях с Лизой…

Рассказывая о своей судьбе, Стрешнев не забыл упомянуть о своем новом друге – Циолковском и попросил, если возможно, прислать книжки или журналы, где бы освещались вопросы воздухоплавания.

Письмо было написано так задушевно, что Лиза, читая его, даже прослезилась.

– Передай, Сережа, сердечный привет Алисе Сергеевне. Если б не она – тебе бы не избежать Сибири…

После успенья, в традиционный день начала классных занятий Циолковский обещал зайти за Стрешневым, чтоб вместе отправиться в училище.

Еще с вечера Лиза вычистила мужу гимназический вицмундир и попросила поставить будильник на семь часов, чтобы было достаточно времени для сборов. Боясь проспать – легли пораньше.

Ночь была тихая, беззвездная… Стрешнев проснулся, открыл глаза и, увидев, что еще темно, снова задремал. Ему уже начал сниться какой-то сон, как вдруг за окном послышался дикий, пронзительный стоголосый вопль. Стрешнев и Лиза вскочили испуганные, непонимающе глядя друг на друга.

– Что? Что такое? – Стрешнев бросился к окну и увидел улицу, запруженную чем-то белым, колыхающимся, ревущим. Он протер глаза и понял – гонят гусей. Они кричали, хлопали крыльями, пытались взлететь. Над ними свистели и щелкали бичи погонщиков. Стрешнев подошел к перепуганной Лизе.

– Гонят гусей – всю улицу запрудили.

– Боже мой! А я думала – вторая Помпея… Куда же их гонят?

– Не знаю…

Вошла кухарка Корнеевна – пожилая, тихая женщина.

– Не пугайтесь, барыня, это гуси галдят… Чтоб им околеть вместе с хозяевами.

– Куда их гонят, Корнеевна?

– В Москву, милая, гонят пешками. Этак-то дешевле…

Стрешневы уже не могли уснуть и стали одеваться…

Когда пришел Циолковский, Стрешнев был в «полном параде».

– Я пришел пораньше, боялся, чтоб вы не проспали, а оказывается, вы встали раньше меня, Сергей Андреич.

– Нас в пять часов подняли гуси.

– А, знаю, знаю, – заулыбался Циолковский, – сам испытал. Недаром говорят, что гуси спасли Рим…

– Неужели они доходят пешком до Москвы? – спросила Лиза.

– Превосходнейшим образом. Вы видели, какая у них обувь?

– У гу-сей?

– Да-с… Это, знаете ли, изобретение нашего коммерческого века! Я бы патент выдал. Гуси-то обуты лучше нас – в асфальт!

– То есть как это в асфальт?

– Очень просто. Делают поперек дороги широкий жестяный лоток и наполняют его жидким, подогретым асфальтом или варом. Чтоб асфальт не остывал, снизу в канаву кладут горячие угли. А рядом с лотком насыпают песок. Гусей гонят гуртом. Они ступают в асфальт, а потом в песок – вот и обуты!

– Находчиво! Я бы сказал, оригинально, – рассмеялся Стрешнев и взглянул на часы. – Однако уже время!

– Да, пойдемте.

– С богом! Желаю успехов! – сказала Лиза и, накинув платок, вышла их проводить.

Всех учителей пригласили к директору.

Стрешнев, одетый в серый гимназический вицмундир с золотыми пуговицами, сразу привлек внимание.

– Это что, инспектор из Калуги? – зашептались учителя.

– Вероятнее всего!

– Почему же он пришел с Циолковским?..

– Да-с… тут что-то такое…

– Господа! – забасил директор, важно разглаживая седую бороду и вставая. – Позвольте вас поздравить с началом классных занятий и пожелать больших успехов! Я выражаю надежду, что во вверенном мне училище и в этом году все будет хорошо и благополучно.

Он достал из жилета массивные серебряные часы и, взглянув на них, щелкнул крышкой:

– Прошу еще минутку. – Он остановил бесцветные старческие глаза на сидящем в углу Стрешневе.

– Позвольте, господа, представить вам нового учителя русского языка, господина Сергея Андреевича Стрешнева.

Стрешнев встал, поклонился.

– Сергей Андреич служил в Санкт-Петербурге, в ее императорского величества Марии Александровны женской классической гимназии, но волею судеб заброшен в наш город… Надеюсь, что вы отнесетесь к нему с должным вниманием и э… сердечностью… Ну-с, а теперь, господа, – к занятиям. С богом! Сейчас будет звонок.

2

Осень с ее гнетущими дождями и непролазной грязью в Боровске – самая непереносимая пора. Городок блекнет и делается серым, бесцветным, как облетевший сад. Вечером на улицах непроглядная темень – городок словно вымирает. Даже в трактирах и на постоялых дворах не слышно пьяных голосов. Собаки и те – молчат…

А выпадет снег, и все преобразится! Корявые, темные рубленые дома под белыми шапками красуются, как терема. Молодайки в шубейках, отороченных мехом, и в цветистых полушалках кажутся красавицами. Даже почтовые лошади, запряженные в русские сани да увенчанные колокольчиками под дугой, – летят, заливаются веселым звоном. Кругом – бело, весело, любо! Вот она зимушка-зима! И настроение у людей совсем другое!..

В этом году первый снег выпал в ночь на воскресенье, когда Циолковскому не нужно было идти в училище. Проснувшись, он сразу увидел, как запушило подоконник, и, одевшись потеплей, вышел во двор с лопатой и метлой. Легкий мороз сковал землю, а метель запушила, завьюжила все вокруг. Сказочно! Весело! Светло!

Циолковский разгреб дорожку и вышел за ворота, чтоб взглянуть, что делается в городе.

К дому по узенькой тропинке в снегу бодро шагал усатый почтальон с большой кожаной сумкой.

– Господин Циолковский, здравствуйте! Вам пакет из Петербурга.

– Неужели? – обрадовался Циолковский и поставил лопату у ворот.

– Вот, распишитесь в книге.

Циолковский расписался, взял пакет и, увидев напечатанное крупным шрифтом: «Русское Императорское физико-химическое общество», бросился домой, не сказав почтальону «спасибо» и забыв у ворот лопату…

Закрывшись в своей комнате, он надорвал пакет и вынул письмо, написанное на бланке.

В нем сообщалось, что статья «Теория газов» получена и рассмотрена в Физическом отделении Русского физико-химического общества. О ней профессором П. П. Фан дер Флиттом написан специальный отзыв, из которого следует, что затронутый Циолковским вопрос уже нашел научное освещение в трудах Р. Клаузиуса, К. Максвелла, Л. Больцмана и Я. Ван дер Ваальса.

Тем не менее на заседании Физического отделения была отмечена тождественность выводов Циолковского с выводами вышеозначенных ученых и, учтя то обстоятельство, что учитель из Боровска, не имея специального образования и не зная о названных трудах, дошел до верного решения самостоятельно – на заседании было постановлено рекомендовать его в члены Русского физико-химического общества.

Рекомендация Физического отделения была уважена на объединенном собрании, и общество уведомляло Циолковского, что он единодушно принят в члены Русского физико-химического общества.

Циолковский прошелся по комнате и снова прочел письмо.

«Обидно, черт возьми! Очень обидно! В журнале мою статью потеряли, а здесь – такой ответ… Столько работал и вдруг открыл известное… Обидно и стыдно. И все из-за того, что я не располагаю нужной литературой, систематическими знаниями…

Что же теперь делать? Писать, благодарить, что меня избрали в члены общества? Это значит расписаться в собственном невежестве и признать, что тебя избрали из сожаления.

Нет, господа, я воздержусь. Мне не надо ни снисхождения, ни жалости. Я буду упорно трудиться, и придет время, когда вы признаете мои труды и изберете без оговорок. Я еще докажу вам, что кое-что стою. Я обязательно докажу! – громко выкрикнул Циолковский.

Услышав взволнованный голос мужа, в комнату вошла Варенька.

– Костя! Костенька! Что с тобой? Ты чем-то расстроен?

– Вот, почитай, и все поймешь.

Варенька прочла письмо, и глаза ее засветились:

– Костя, твою работу одобрили?.. Тебя избрали в члены общества? Это большая радость! Это – победа!

– Победа? – переспросил Циолковский. – А что я сделал? Установил, что Земля вертится?

– Костя, милый! Ну, зачем так? Просто ты немного опоздал…

– Я всегда опаздываю… Потому, что я в глуши и многого не знаю…

– Полно, Костенька. Успокойся. Нельзя так отчаиваться. Если не веришь мне – спроси Сергея Андреича. Он тоже скажет, что это победа! Не только в Боровске, но и во всей губернии, наверное, нет человека, которого бы избрали в общество. Это большое событие, Костя.

– Ты думаешь? Впрочем, пожалуй. Другой бы воспользовался этим. А я отвечать не буду…

Новый 1883 год обе семьи встречали вместе. Стрешневы, у которых гостила мать Лизы Екатерина Афанасьевна, пригласили Циолковских к себе. Торжество было весьма скромным. Распили бутылку шампанского, потанцевали, попели.

Перед чаем, когда Лиза стала показывать Вареньке привезенный матерью семейный альбом, Стрешнев с Циолковским уединились в кабинете.

– Что, дорогой друг, не сыграть ли нам в шахматы? – предложил Стрешнев.

– Нет, благодарствую, Сергей Андреич, уж поздно – скоро вторые петухи запоют. А вот, если позволите, я бы хотел поговорить.

– Сделайте одолжение, Константин Эдуардович. Как не стыдно спрашивать разрешения… Или мы не друзья?

– Именно друзья! И я давно хотел открыть душу, да… как-то стеснялся.

– Что-нибудь случилось серьезное? – с тревогой спросил Стрешнев. – Вы мне можете открыться, я умею хранить тайны.

– Знаю, знаю… – дружески пожал его руку Циолковский и придвинулся ближе. – Дело, собственно, касается только моих трудов… Да вот – прочтите сами.

Циолковский достал из кармана основательно помятое письмо и передал. Стрешнев быстро прочел и удивленно взглянул на Циолковского.

– Я не совсем понимаю, Константин Эдуардович, что вас волнует?

– Ах, боже мой! Да ведь отвергли же мою работу… И могли подумать, что это плагиат…

– Что вы? Что вы? Как можно?.. Напротив, все удивлены и поражены вашей интуицией, вашей прозорливостью… Ведь избрали же в члены общества. Надо сообщить в училище.

– Нет, нет! – испуганно замахал руками Циолковский. – Если бы один раз я ошибся, тогда бы ничего… А вчера получил второе письмо. Вот, поглядите.

Стрешнев развернул хрустящую бумагу, быстро пробежал глазами официальное уведомление и приложенную к нему записку.

– Вот. Вот что важно, дорогой друг. Слушайте: «Автор придерживается французской школы, и выводы, сделанные им, частично известны».

– Опять известны! – огорченно вздохнул Циолковский.

– Частично известны! – повысив голос, продолжал Стрешнев. – «Но труд его показывает несомненную талантливость». Вы слышите меня? «Несомненную талантливость! – И. Сеченов!» Это же светило! Его знает весь мир. Вы должны быть на седьмом небе от счастья. Шутка ли? Сеченов похвалил! Садитесь за новую работу. Теперь вам дорога открыта!

– Да, да! Вы правы, Сергей Андреич! Я растроган. Спасибо! Вначале я как-то приуныл, а теперь вижу – Сеченов поддержал. Это ободряет… Спасибо! Я буду работать. Я уже давно вынашиваю одну мысль… Но прошу – о нашем разговоре, о моем избрании – пока никому не говорить…

3

На масленой, после долгих метелей, накидавших сугробы до крыш, установилась тихая, мягкая погода с синими звездными вечерами. Циолковский смастерил «сани-самокаты» и катал на них Вареньку. Устройство саней было очень простое: на длинных лыжах был укреплен старый стул с высокой спинкой. Усадив Вареньку, Циолковский, подталкивая стул, разбегался и становился на лыжи. Чтоб «сани-самокаты» скользили, он натирал лыжи свечкой. С горки «сани-самокаты» мчались быстрее «кованцев». Стрешневы по вечерам приходили на спуск к реке, чтоб покататься вместе с Циолковскими.

После катанья, надышавшись свежим морозным воздухом, Циолковский закрывался в своей комнате и с упоением работал над новой статьей. В этой статье, которая получила название «Свободное пространство», он старался обобщить мысли, волновавшие его еще в Москве. Это мысли о полетах в мировом пространстве.

Циолковский пытался представить и описать условия, которые создадутся при полете снаряда в пространстве при отсутствии силы тяжести. Он намечал принцип реактивного движения и указывал возможные способы управления движением в воздушном пространстве и стабилизации снаряда в полете.

В начале апреля, когда звенели ручьи и на реке вздулся лед, Циолковский позвал к себе Стрешнева, чтоб обсудить с ним почти готовую статью.

Усадив гостя в старинное кресло, купленное по случаю на торгах, Циолковский возбужденно стал ходить по комнате.

– Кажется, на этот раз я убью медведя, Сергей Андреич. Думается, что до меня никто не предлагал подобного. Мой снаряд будет двигаться в мировом пространстве посредством отдачи. Ему но нужен ни водород, ни крылья.

– А как же именно? – полюбопытствовал Стрешнев.

– А вот смотрите!

Циолковский взял со стола рисунок, где был изображен круглый снаряд, и сел рядом со Стрешневым.

– Вот видите, Сергей Андреич, справа у стенки снаряда помещена маленькая пушка. Она будет стрелять ядрами, через определенные промежутки. При выстрелах ядро полетит в одну сторону, а снаряд, в силу отдачи, – в другую. Последовательные выстрелы сообщат ему равномерное движение, а чтоб снаряд не вертелся, на двух перпендикулярных осях будут вращаться круги-балансиры и придавать ему устойчивость. Представляете?

– Весьма оригинальное устройство, Константин Эдуардович, но мне не совсем понятно, как этот снаряд будет заброшен в небо.

– Этот вопрос я еще не решал. Мне сейчас важно разработать устойчивое циклоидальное, то есть прямое, движение шара в пространстве, а потом я обдумаю и его запуск.

– Идея мне кажется замечательной, – похвалил Стрешнев. – Вы задумали весьма оригинально. Весьма!

– Я считаю, что овладение мировым пространством – задача достижимая и не такая уж далекая. А мой снаряд – это лишь первые наметки. Как, советуете работать над статьей?

– Непременно. Константин Эдуардович, – горячо воскликнул Стрешнев. – Это сейчас волнует и занимает умы многих…

Циолковский обычно работал до полуночи и, добравшись до постели, засыпал так, что можно было стрелять – он бы не услышал. В эту ночь он обдумывал вопрос Стрешнева – «как запустить снаряд в мировое пространство» – и не находил приемлемого решения и спал неспокойно.

Под утро в дверь резко застучали:

– Варвара Евграфовна! Беда! Тонем!

Стук и голос няни Циолковский услышал первым. Он мгновенно вскочил с кровати – ноги обожгла холодная вода. «Значит, река вышла из берегов и затопляет наш дом», – мелькнуло в сознании.

– Варя! Варенька! Вставай, нас затопило! – закричал он и, схватив сонную Любашу, стал закутывать ее в одеяло. – Варенька! Скорее за мной на чердак! Ско-рее!

Варенька, сунув ноги в валенки и накинув одеяло, побежала на чердак. Няня и кухарка, схватив первые попавшиеся под руку вещи, тоже спешили туда.

– Сапоги! Где сапоги? – закричал Циолковский и рванулся вниз, где вода уже залила сундуки. Но Варенька, передав ребенка няне, успела схватить его за руку.

– Костя, ты с ума сошел! Ведь простудишься.

– Там мои записи, книги.

– Не пущу! Пусть все пропадает пропадом – не пущу.

В этот миг кто-то застучал веслом по краю крыши.

– Эй! Есть ли кто живой? Отзывайтесь!

– Есть, есть! – закричала Варенька. – Мы на чердаке.

– Тогда вылазьте на крышу – доставим на берег.

– Костя, пошли! Пошли скорей! – крикнула Варя и потащила Циолковского к слуховому окну.

Глава пятая

1

Лиза проснулась от плача ребенка. В гулкой предутренней тишине слабый голосок ребенка звучал так пронзительно, что звенело в ушах. А веки слипались, и поднять их не было сил. Тело ломило от усталости, голова клонилась. Лиза встряхнулась и заставила себя подняться. Наскоро надев капот, она взяла ребенка и села с ним в кресло, боясь, как бы не заснуть и не выронить малыша,

Вдруг стекла окон дрогнули, дробно звякнув от гулкого удара колокола, эхом прокатившемуся по сонному городу.

– Бум! Бум! Бум! – поплыли надсадные звуки набата.

«Кажется, пожар!» – испуганно подумала Лиза, и сон мгновенно слетел. Она приподнялась и растолкала крепко спавшего Стрешнева.

– Сережа! Набат! Сережа, кажется, пожар. Слышишь, как бьют в колокол.

– Да, да, сейчас.

Срешпев вскочил, бросился к окнам, но зарева не увидел.

– Очевидно, горит в другой стороне. Я сейчас выбегу, узнаю. Ты не пугайся. Лизок!

Стрешнев быстро оделся и выскочил, прогрохотав по лестнице каблуками. Лиза замерла, прислушиваясь. Малыш задремал. В сонной мгле раздавались тревожные крики и надсадный стон колокола.

«А вдруг близко загорелось? Надо быть готовой ко всему», – подумала Лиза и стала торопливо одеваться, укладывать вещи ребенка в большую корзину. Крики на улице усиливались. Слышался топот ног – люди бежали к реке…

Лиза подошла к окну и с тревогой стала всматриваться в предрассветную мглу.

Вдруг под окном послышались шаги и голос Стрешнева:

– Сюда, сюда, пожалуйста, на второй этаж.

Лиза вздрогнула и побежала на кухню, где уже сидели одетые няня и кухарка.

– Ой, барыня, вы встали… А в городе-то что деется! Протва вышла из берегов и затопила несколько улиц. Из домов на лодках вывозят. Этакого никогда не бывало.

Дверь отворилась: вошла Варенька с ребенком на руках, Циолковский с узлом, Стрешнев с чемоданом и рябоватая кухарка с самоваром в руках.

Лиза подбежала к Вареньке, взяла ребенка:

– Варенька, я очень сочувствую. Проходите, пожалуйста, располагайтесь как дома, мы будем рады вас приютить.

– Вчера еще все было благополучно, – сдавленным от волнения голосом заговорил Циолковский, – а сегодня беда… Одним словом – стихия!

– Ничего, ничего. Вода спадет, а пока поживете у нас, – старался успокоить Стрешнев. – Вот эти две комнаты – мой кабинет и зала – в вашем полном распоряжении.

– Спасибо, спасибо, Сергей Андреич, – если не стесним… Впрочем, как не стеснить? Ведь нас целая семья.

– Об этом ни слова, Константин Эдуардович. Да вы все мокрые! Эй, нянюшка, Лизок, дайте переодеться гостям да велите Лукерье ставить самовар…

Через час Циолковские, напившись чаю, улеглись спать на диване, уложив маленькую Любашу в старом большом чемодане на пуховой подушке. Хозяева тоже легли. Однако уснуть никто не мог: за окном раздавался надсадный гул набата…

Днем у Циолковского начался жар, и встревоженные Стрешневы послали за фельдшером Розановым, в которого в городе верили больше, чем в заезжих докторов.

Розанов – тихий сутулый человек с окладистой бородой и в очках – вошел неслышно. Поставив на стул в передней кожаный саквояж, разделся, вымыл в кухне руки и только тогда легонько постучался в столовую.

Он долго выслушивал больного в черную деревянную трубку, щупал пульс, измерял температуру, патом удалился с хозяевами и Варенькой в другую комнату и шепотом объявил:

– Дела нехороши: у больного сильная простуда.

– Ах, боже мой! Что же делать? – упавшим голосом воскликнула Варенька.

– Будем лечить, голубушка. Будем лечить! – спокойным, глуховатым голосом сказал фельдшер. – Человек молодой, крепкий… Я думаю, все обойдется. Отчаиваться не надо, милая. Недельки две полежит и встанет.

– Две недели! – горестно вздохнула Варенька, – Как же теперь быть? Ведь у нас дом затопило и все имущество!

– Полно, полно, Варвара Евграфовна, – вмешался Стрешнев, – наша квартира, прислуга и мы сами в вашем распоряжении. Чувствуйте себя здесь как дома, мы сделаем все, что в наших силах. Мы не оставим вас.

– Да, да, Варенька, – обняла ее Лиза. – И я, и мама, и Сережа – все будем вам помогать.

– Вот видите, голубушка. Все складывается хорошо, – сказал фельдшер. – Я тоже не оставлю больного, пока он не встанет на ноги. Пошлите-ка кого-нибудь в аптеку, да пойдемте к больному, надо поставить горчичники. А потом я скажу, чем кормить и как ухаживать…

Циолковский болел тяжело. К ночи температура поднималась до сорока. Он метался и бредил. Фельдшер Розанов делал все, что было в его силах, но болезнь не отступала…

В ночь на девятые сутки был сильный жар, больной бредил, резко упал пульс. Фельдшер Розанов, бледный напуганный сидел вместе с Варей у постели больного и придерживал лед на лбу. Он уже испробовал все средства и теперь решительно не знал, что делать.

Было за полночь, но в доме никто не спал. Все чувствовали, что в эту ночь что-то должно случиться…

Лиза, заглянув в дверь, увидела, что Варенька почти падает со стула, увела ее, уложила в столовой на диване, а сама заглянула в кабинет.

Фельдшер махнул ей рукой:

– Отдыхайте, я посижу…

Лиза и Сергей сидели в столовой, привернув фитиль лампы и чутко прислушиваясь: не позовут ли.

В четвертом часу утра дверь, слегка скрипнув, распахнулась, и из нее с всклокоченными волосами, с очками на лбу, вышел фельдшер.

– Ну, что, что, Виктор Семеныч? – со страхом спросила Лиза.

Фельдшер достал большой полосатый платок, отер бледное вспотевшее лицо и в изнеможении шагнул к креслу:

– Слава богу! Кризис миновал…