Текст книги "Повести и рассказы из духовного быта"

– Будет весьма приятная встреча! То-то обрадуется отец Харитон!

– Ну, это еще не известно! – возражала матушка отца Нила. – То было Бог знает когда, а теперь он, может, совсем другим человеком стал!

– Все зависит от жены: какая жена! – философски замечала теща, очевидно, женщина, умудренная опытом и хорошо знавшая жизнь. – Человек может быть ангелом, а ежели жена у него – дьявол, то все его ангельство пропадает…

Хотя это убеждение и было результатом жизненного опыта, но никак нельзя сказать, что теща отца Нила вывела его из своей собственной жизни. Теща отца Нила, в противность общепринятому обыкновению и, может быть, даже в противоречие с законами природы, была женщина безобидная и не только никогда не мутила семейную жизнь отца Нила, а, напротив, всячески старалась водворить в ней мир и спокойствие. Это была женщина лет шестидесяти, с лицом желтым и крайне худощавым, но необыкновенно добродушным и, так сказать, доброжелательным ко всему на свете. Казалось, ничто не могло расстроить ее и вывести из терпения. Шаловливые внучата ежеминутно тормошили ее, напяливали на нее всевозможные тряпки и куски бумаги, заставляли ее участвовать в своих играх, а она улыбалась им и покорно исполняла их желания. Она же охотно вела хозяйство, делала из сметаны масло, кормила кур и уток, заваривала чай и штопала белье. Все это проистекало из убеждения, что дочь ее, супруга отца Нила, – существо необыкновенной нежности и сама ничего не может делать без посторонней помощи. У старухи было множество детей, которые все в разное время перемерли, и потому такое исключительное пристрастие к единственной оставшейся в живых дочери следует считать естественным. Надо же было ей куда-нибудь девать свою любовь. Но не подлежало сомнению, что с тех пор, как стоит свет, не было еще такой мирной тещи, как теща отца Нила, которую, кстати сказать, звали Агафьей Федоровной. Единственная ее слабость, которую отец Нил считал недостатком, состояла в том, что Агафья Федоровна курила папироски, и курила их несметное количество. Сам отец Нил тоже не отказывал себе в этом баловстве, но полагал, что даме, особенно принадлежащей к духовному сословию, это занятие не приличествует; однако ж никогда не делал ей иных замечаний, кроме шутливых. Он уважал Агафью Федоровну.

– Нет, отчего же ты молчишь, Нил? – настойчиво приставала к нему матушка. – Ты скажи что-нибудь. Ведь вот ты слышал, что́ говорит Марья…

– Что же я такое слышал? – спросил отец Нил.

– Ну вот, должно быть, то же, что и мы слышали… Ты просто виляешь, вот и все. Ты видишь, что я была права, и тебе неловко признаться…

– Да в чем признаться? Чего такого виляю я? Не могу же я основывать свое мнение о людях на какой-то глупой болтовне глупой бабы…

Так как дверь в кухню была раскрыта, то после этого отзыва оттуда долетел какой-то дикий грохот, словно все кухонные горшки разом шарахнулись на землю. Марья была возмущена этим несправедливым отзывом, но так как отзыв исходил от самого батюшки, то она не решилась протестовать словесно, а ограничилась только тем, что при помощи кухонных орудий произвела грохот.

– Да ведь видно же, видно, что́ за люди! Скареды какиe-то! Им трубы порядочной жаль, – твердила матушка. – Ну как я пойду к ней с визитом, скажи, пожалуйста? Что я ей скажу? Благодарю вас за дырявую трубу? а? Да я просто не выдержу и с первого же раза отпою ей так, что не поздоровится. Соседство, нечего сказать! Да нет, я просто не пойду к ней, да и только!

– Как же ты не пойдешь? – возразил отец Нил. – Это невозможно. Ты должна пойти…

– Я? Ни за что! После такого отношения – ни за что!

– Ну, как хочешь. Это твое дело. А я завтра же отправлюсь к отцу Харитону.

– Ты? Ты к нему первый отправишься? С какой стати? На каком таком основании? Я этого не понимаю, отец Нил, решительно не понимаю!

– Что ж тут понимать? Я приехал и должен посетить его, а потом он меня посетит – вот и все. Надо же кому-нибудь начать.

– Так пускай же он и начнет!

– Почему же он?

– А почему же ты?

Отец Нил вздохнул. Он часто вздыхал по поводу женской бестолковости, как приходилось спорить с матушкой.

– Да ведь я же тебе сказал, что я приехал, а не он! – убедительным тоном промолвил он.

– А я тебе говорю, что ты настоятель и, следовательно, он первый должен тебе представиться! Так оно и будет, так оно и будет!

– Нет, это несправедливо!

– Будет, будет и будет… А иначе…

– Ну, что же иначе, мой друг?

– А то, что я с тобой навеки поссорюсь! Вот что!

Отец Нил опять вздохнул и покачал головой.

– Ах, какая неосновательность! Боже, какая неосновательность! Ну можно ли, чтобы жена говорила мужу: я с тобой навеки поссорюсь? Это даже ненатурально!..

– Ну, как бы там ни было, а ты не пойдешь первый! – еще раз заявила матушка.

– Посмотрим! – сказал отец Нил. – Посмотрим!

Это «посмотрим» для матушки означало гораздо больше, чем значит это слово по своему смыслу. Когда отец Нил после какого-нибудь спора говорил «посмотрим», то это означало, что он уже начал поддаваться и почти наверняка уступит.

Скоро в обоих церковных домах улеглись спать, и обеим матушкам виделись сны вполне мирного характера. Матушке отца Нила снилась великолепная новая самоварная труба весьма искусной работы, а матушке отца Харитона – три больших индюка, предназначенных для благочинного на предмет получения отцом Харитоном камилавки. Что же касается батюшек, то оба они долго не спали, вспоминая мысленно о том времени, когда у них были общие казенные книги.

IV

Случилось так, что когда отец Нил наутро проснулся, то почувствовал, что у него голова болит и стучит в висках. Агафья Федоровна приложила руку к его голове и объявила, что жару нет. Она никогда не училась медицине, но обладала лекарскими способностями от природы и вполне удачно врачевала от всех болезней при помощи компресса, свечного сала, горчишников, ромашки и полынной настойки, которая иногда заменялась водкой с перцем.

– Это вы, отец Нил, просто в дороге утомились! – объявила она. – Ну и недоспали… Вы бы не вставали так рано, а лучше бы выспались…

– Гм… Надо бы церковь посетить… Нынче воскресенье!.. – сказал отец Нил.

– Ну, уже в другой раз… Бог простит вам это, потому вы с дороги…

Отец Нил не сомневался, что «Бог простит», но у него была другая тайная мысль. Он, конечно, рассчитывал пройти в алтарь и там повидаться с отцом Харитоном. Ясное дело, что матушка никак не могла воспретить ему пойти в алтарь, ибо это – его право и обязанность, а уж как они там встретятся с отцом Харитоном – этого ей ни за что не увидать. Встретились бы они по-христиански, облобызались бы, словом, так обошлись бы друг с другом, как будто на свете совсем не существовало матушек.

Но голова у него в самом деле очень болела, и пришлось остаться в постели.

Что касается матушки, то она и вообще не любила вставать рано, а после утомительного путешествия нельзя было и надеяться поднять ее с постели раньше полудня. Агафья же Федоровна возилась с детьми и, кроме того, давала необходимые указания импровизированной кухарке Марье, которая, как сейчас же выяснилось, умела образцово готовить только галушки с салом и пампушки с чесноком.

Таким образом, все семейство отца Нила оказалось отсутствующим в церкви, что, разумеется, должно было в набожных прихожанах вызвать некоторое недоумение. Но до прихожан нам нет никакого дела, ибо в числе героев нашего рассказа есть люди несравненно более солидные и имевшие больше прав на наше внимание, какова матушка отца Харитона и, пожалуй, сам отец Харитон.

Что отец Харитон был в церкви, это не требует особого заявления. Он служил утреню и обедню и даже сказал маленькое «слово», что с ним случалось очень редко. Впрочем, мы еще будем иметь случай сказать об этом. Но нужно заявить также, что и матушка была в церкви.

Она была одета по-праздничному. Шелковое платье, отливавшее всевозможными цветами, начиная от черного и кончая малиновым, и издававшее непрерывный шелест, шелковое платье, сшитое чуть ли не в первый год после венчания ее с отцом Харитоном и потом перешивавшееся по мере постепенного утолщения матушкиной фигуры, сидело на ней величественно. Плечи прикрывались так называемой персидской шалью с большими пестрыми фигурами неопределенного значения, а на голове красовался капор с белоснежными кружевами, с широкими голубыми лентами, завязанными на шее великолепным бантом.

Нельзя и на минуту усомниться в том, что матушка молилась весьма усердно, и все прихожане видели, как она во время чтения Евангелия и пения «Херувимской песни» становилась на колени, била поклоны и шептала молитвы. Но мирские мысли нет-нет да и приходили в ее голову и мешали молитвенному настроению. Она пришла перед самой обедней, еще когда начали читать часы, и все время смотрела на боковые двери алтаря, куда должен был войти приезжий батюшка, но ничего подобного не случилось. «Как же это так? Может быть, он вошел в алтарь через пономарню? – думала она. – Может быть, может быть!» Взоры ее устремились в алтарь, не мелькнет ли там какая-нибудь ряса, но никакой рясы не мелькало. Матушка также довольно усердно осматривала молившийся в церкви народ. Она узнавала всех своих прихожан, которых знала наперечет, и среди них не было ни одного незнакомого лица. Конечно, приезжую матушку она отличила бы по одному костюму, но в церкви были только свитки, запаски, ситцевые платки и чоботы. «Значит, и матушка тоже не пришла! Странные люди! очень странные люди! Что могут подумать прихожане?!» И ей казалось, что в этом состоит ее главная забота: что́ подумают прихожане, а не в том, что сама она разочаровалась. Ведь если говорить правду, то едва ли она одела бы сегодня свое шелковое платье и персидский платок, если бы не надеялась встретить в церкви приезжую матушку. Наконец, разве это было не любопытно – посмотреть, какая будет встреча, поклонится ли ей приезжая матушка или сделает вид, что не замечает. От подобных мелочей зависят существенные отношения между людьми, потому что человек весь виден в мелочах.

Таким образом, матушку отца Харитона постигло полное разочарование. Батюшка, стоя в алтаре, очень хорошо понимал, почему отца Нила не было у заутрени. Человек измаялся в дороге, и ему не грех поспать дольше. Но зато он был совершенно уверен, что отец Нил появится во время обедни. До того был уверен в этом отец Харитон, что в свободное время между утреней и обедней обсудил и слегка набросал на бумаге карандашом «слово», в котором имел в виду объявить прихожанам о приезде товарища по приходу и при этом приветствовать отца Нила добрыми словами.

Добродушному отцу Харитону казалось, что этим торжественным «словом» он разом пресечет всякие недоразумения между их семействами, примирит между собою матушек, и соседская жизнь наладится и потечет мирно. Поэтому он заранее велел пономарю своевременно поставить аналой для проповеди. И он ждал, но напрасно: отец Нил не являлся. «Нет, он придет, придет, это он просто не привык к нашим порядкам. Может быть, он позднее начинает обедню!» – думал отец Харитон и все поглядывал на боковые двери – вот-вот войдет отец Нил. «Что бы такое значило? – думалось ему. – Не может же быть, чтобы он так небрежно относился к службе церковной. А как бы мы здесь встретились по-братски! В алтаре перед святыней облобызались бы!»

Так прошла большая часть обедни. Уже пономарь поставил аналой, и отец Харитон вышел к народу. Тут только он вспомнил, что приготовленное им слово никак не может быть произнесено за неявкой отца Нила в церковь. Смущенный отец Харитон постоял, подумал и должен был ограничиться тем, что вкратце объяснил прихожанам смысл Евангелия, читанного в этот день в церкви.

Сейчас же после проповеди он послал пономаря к отцу Нилу узнать, почему батюшка не явился в церковь, и получил в ответ известие, что отец Нил нездоров.

«Ну что ж, нездоров! Всякий человек может быть нездоров!» – подумал отец Харитон и, ни на минуту не усомнившись в нездоровье отца Нила, нашел эту причину вполне удовлетворительной.

Когда он пришел домой, матушка была уже в ситцевом капоте и в домашних туфлях. В столовой на белом фоне свежей скатерти стояла разная соленая закуска, самовар и прочие принадлежности порядочного завтрака. Отец Харитон тоже переоблачился в летний кафтан и, прочитав молитву, с миром уселся за стол. Матушка не начинала разговора, и если бы отец Харитон был не так голоден и хоть немного понимал в психологии, которую он совсем напрасно изучал в семинарии, то он по лицу ее сейчас же понял бы, что на душе ее лежит какая-то обида. Но ничего этого не заметил отец Харитон и, приступив с чистым сердцем к закуске, выпив предварительно рюмку водки, сказал тоном искреннего соболезнования:

– А бедный отец Нил занемог!.. Должно быть, в дороге порядком растрясло его!..

– Бедный отец Нил?! – саркастически произнесла матушка. – Чем это он такой бедный, хотела бы я знать? Чем это он так тебя растрогал?..

Отец Харитон поднял голову и взглянул на свою супругу. Только теперь понял он, что тут есть какая-то загвоздка.

– А как же? – сказал он. – Я думаю, это неприятно, когда человек болен… Всякого человека, например, жалко, а отец Нил все-таки, как бы сказать, мой товарищ и по семинарии, и, так сказать, по служению…

– Гм… товарищ, товарищ!.. Вот он скоро покажет тебе, какой он товарищ!.. А с чего ты взял, что он занемог?

– Как с чего? Я посылал тово… пономаря посылал узнать, например…

– Что-о? – стремительно спросила матушка. – Ты посылал пономаря? Ты, значит, забегаешь? заискиваешь?..

– Куда же я, например, забегаю, скажи на милость?

– Я удивляюсь, как ты еще сам не пошел да не поклонился ему в ноги-то, да не сказал: отец Нил, милости просим! окажите честь! Удивляюсь, удивляюсь тебе, отец Харитон!.. Ты… ты совершенно овца!..

– Ну, вот это уж как бы сказать… уподобление не тово… неподходящее… – слегка обидевшись, промычал отец Харитон.

– Как же ты не овца, отец Xаритон, сам посуди! Он сказал «болен», а ты и поверил сейчас!.. Но отчего он будет болен? Не успел приехать, и уже болен… Это удивительно…

– Что ж тут удивительного? Человек с дороги… Плохо спал… растрясло!..

– Все это – одни штуки, и больше ничего! – решительно сказала матушка. – Почему же тогда она не была в церкви, она, его матушка, и теща не была, и никто из их семьи не был?

– А разве никого не было? Я не заметил, – промолвил отец Харитон с некоторым замешательством.

Последний довод немного смутил его. «Странно в самом деле: отчего так-таки никто не пришел в церковь? Не может же быть у них какая-нибудь повальная болезнь!»

Матушка между тем продолжала:

– И я тебе говорю, отец Харитон, что никакой тут болезни нет. Все штуки, штуки и штуки! Уж ты мне поверь. Это они вообразили себя настоятелями, да-а! И желают, чтобы мы сперва пошли к ним на поклон. А этого никогда не будет! Ни-ког-да!..

– Что ты говоришь?!

– Истину! Ты мне поверь, отец Харитон. Ты сам в житейских делах ничего не понимаешь, потому что ты младенец. Тебя можно между двумя пальцами провести за нос!.. А это – одни штуки, и больше ничего! И я эти штуки вижу насквозь, но ни ты, ни я первые не пойдем, хотя бы тут сам благочинный вмешался…

Отец Харитон впал в задумчивость, речи матушки действовали разъедающим образом на его невозмутимо безмятежную душу…

«Да, это удивительно! – думал он. – Неужели же отец Нил тово… сделался таким, как бы сказать, гордецом? А какой был славный товарищ! Как же, Боже мой, Боже мой! Ведь мы же вместе тово… учились и общие у нас были книги!..»

V

– Ну вот же, вот же! я была права. Я всегда бываю права! – говорила матушка отца Нила своему супругу. – Вот тебе и товарищ! Какой же он товарищ? Вчера еще узнал, что ты нездоров, и хоть бы нос показал!.. И поверь, что если бы ты провалялся в постели неделю, месяц, год – чего я, само собою, не желаю, – то он все-таки не навернулся бы, этот твой добрый товарищ… И это все оттого, что ему хочется быть настоятелем и досадно, что не он, а ты будешь им… Все оттого!

Когда матушка отца Нила произносила эти ядовитые речи, отец Нил лежал еще в постели: он уже второй день недомогал. Правда, ничего не было серьезного, но все же надо было лежать. Но завтра, однако ж, он рассчитывал подняться и вступить в отправление своих обязанностей.

На речи матушки он не ответил ни слова, из чего матушка заключила, что он бессилен возразить что-нибудь и совершенно согласен с нею. Но отец Нил в действительности не был согласен с матушкой. Из этого, однако ж, не следует, что он мог сделать ей какое-либо существенное возражение. Мысли отца Нила в то время, как он лежал в постели вот уже второй день, принимали все более и более меланхолическое направление. В самом деле, как это так? Ну, положим, всякому человеку свойственно иметь слабости, и у отца Харитона может быть чувствительное самолюбие. Отец Нил легко допускает, что отец Харитон желал бы быть настоятелем, хотя он, отец Нил, не виноват в том, что ему дали камилавку, а отцу Харитону не дали. Ему дали камилавку в награду за образцовое обучение Закону Божию в школе в прежнем приходе. Сам он нисколько не славолюбив и вовсе не претендует на настоятельство, тем более что это не приносит ровно никаких преимуществ: так, просто – одно название. Но, с другой стороны, это было бы не в порядке вещей, если бы настоятелем сделался не имеющий камилавки, в то время как имеющий таковую был бы младшим. Что ж тут поделаешь? Но как бы там ни было, а когда человек болен, когда болен старый товарищ, то можно бы, кажется, хоть на время забыть о подобных вопросах. Ну как же не навестить старого товарища, когда он болен? Он, отец Нил, навестил бы. Человек приехал в незнакомое село и заболел; у него на руках семейство; может быть, он в чем-нибудь нуждается, может быть, ему надо оказать нравственную поддержку. Как же тут не зайти на минутку? Неужели же у отца Харитона такое черствое сердце? Боже, как меняются люди! В семинарии он был такой мягкий, уступчивый, даже чувствительный. Как меняются люди!

Так размышлял отец Нил, лежа в постели. В это же время матушка вела оживленные разговоры с Агафьей Федоровной на ту же тему, и так как деятельность обеих этих дам очень близко соприкасалась с кухней, то в разговорах от времени до времени принимала участие и Марья. Вечером же она на минутку забежала в кухню отца Харитона и в кратких словах поделилась впечатлениями с Оленой. Олена рассказала ей кое-что из того, что слышала от своей матушки, Марья ушла домой, потом опять зашла. Олена кое-что передала матушке… Трудно проследить последовательно все действия обеих кухарок; можно только сказать, что после собеседования с ними обе матушки настраивались все энергичнее, а во вторник, когда отец Нил совсем оправился и встал с постели, положение дел приняло весьма определенный характер, а именно:

– Ты знаешь, отец Нил, новость? Твой приятель, отец Харитон, едет в город к благочинному подкапываться под тебя…

– Как подкапываться?

– Да уж там как, это он лучше знает, а только едет… Матушка чуть не в шею гонит его. Ты, говорит, должен требовать, чтобы тебя сделали настоятелем…

– Вот как?! Чудеса!

– Но этим чудесам не бывать! Чего доброго, он там еще добьется чего-нибудь. Ведь добиться можно всего при желании. А ты вот что, отец Нил: ты тоже поезжай и заяви благочинному, что против тебя – интрига и что ты этого не потерпишь.

– Жаловаться? Да ну его к Богу! Никогда в жизни ни на кого не жаловался… Что это ты мне навязываешь? Пускай себе едет, а я останусь…

– Нет, нет, нет, нет! Это ты должен сделать! Если не сделаешь, я не знаю, что́ со мной будет… Я заболею, умру… я… я… просто сама поеду к архиерею и подыму такую бучу, такую бучу, такую бучу… Ты проси, требуй, чтобы тебя перевели на другое место; скажи, что с такими разбойниками, как отец Харитон и его жена, особенно его жена, ты служить не можешь…

Агафья Федоровна со своей стороны не столь энергично, но зато более вразумительно изъявила, что ехать в город к благочинному необходимо, потому что неизвестно, что́ такое там наплетет отец Харитон. Может быть, он обвинит его в покраже дырявой самоварной трубы?!

Отец Нил решился. Взглянув на часы и убедившись, что к отходу поезда поспеет, он послал Марью достать подводу у какого-нибудь мужика.

– Только смотри, – шепнула ей матушка, – чтобы ни одна душа не знала, зачем батюшка едет…

Марья поклялась, что сохранит тайну, и, ввиду этой клятвы, пока дошла до мужика, а от него домой, успела рассказать, в чем дело, только четырем бабам – не более.

Когда отец Нил ехал на трясучей телеге, торопя возницу, чтобы не опоздать к поезду, впереди по той же дороге на значительном расстоянии виднелось что-то черное, очевидно, тоже двигавшееся вперед, и отец Нил никак не мог определить, что́ бы это такое было. В особенности мешало этому облако пыли, которое все время сопровождало черный предмет.

– Что там такое движется впереди нас? – спросил он наконец возницу. Возница стал внимательно приглядываться.

– Кто-то едет в город, – сказал он, – а кто, не разберу… Эге, да это, кажись, отца Харитона бричка… Ну да ж, это она и есть… А сидит… кто такой в ней сидит? Да чуть ли не сам отец Харитон… Да, он и есть… Вот и встретитесь, батюшка, и веселей будет вам ехать на машине…

«Да, – подумал отец Нил, – хороша встреча, хорошее веселье, нечего сказать! Однако оказывается, что это сущая правда… А я все-таки надеялся, что это бабская выдумка. Хорош отец Харитон, нечего сказать! Вот тебе и старый товарищ, вот тебе и общие книги! ох-ох-ох!»

И отец Нил вздохнул с искренним сокрушением. Ему в самом деле было очень неприятно разочароваться в старом товарище.

Черный предмет, в котором возница узнал бричку отца Харитона, двигался все дальше и раньше их прибыл на станцию. Отец Нил приехал за несколько секунд до отхода поезда и вошел в первый попавшийся вагон. Он скромно сел на скамейке и глядел в окно на малознакомую ему местность; когда же поезд двинулся и вошел кондуктор спрашивать билеты, он повернул голову и, к ужасу своему, увидел на противоположной скамейке сидящего отца Харитона.

Отец Нил смешался, побледнел и не знал, куда девать глаза, а отец Харитон смотрел прямо на него своими большими глазами, и казалось отцу Нилу, что в этих глазах он читает невыразимый укор. На скамейках, где они сидели, других пассажиров не было, и вообще в вагоне было пустовато. Смущенно бегавшие глаза отца Нила наконец как-то невольно остановились на розовом лице отца Харитона, и несколько секунд они как бы старались проникнуть друг другу в душу.

Но отец Нил, как человек нервный, не выдержал, быстро поднялся, подошел к окну и стал пристально глядеть в него. Сердце у него билось сильно, словно он случайно и неожиданно встретил свою старую любовь и вспомнил забытую романическую историю. Долго стоял он таким образом у окна. Поезд два раза уже останавливался, до города оставалось десятка два минут. Отец Нил все стоял и думал:

«Возможно ли? Возможно ли? Как он прямо смотрит мне в глаза! Ежели бы он строил против меня интригу, мог ли бы он смотреть так?.. Уж не обман ли это, не заблуждение ли? Не заговорить ли с ним?»

И с этой последней мыслью отец Нил обернулся, но отца Харитона уже не было на скамейке. Исчез и его кожаный чемоданчик. Отец Нил осмотрел весь вагон, нигде не оказалось отца Харитона. Очевидно, ему стало неловко и он перебрался в другой вагон.

«Ну что ж, пойдем к благочинному; пусть разберет наше дело! – думал отец Нил. – А он таки любит ябедничать, видно, что любит! Господи, до какой степени может перемениться человек!»

Поезд пришел в город. Отец Нил взял уже свой сак8585
  Сак – саквояж, сумка, мешок.


[Закрыть] и хотел выйти из вагона, но в это время на платформе перед окном промелькнула крупная фигура отца Харитона, и он остановился. «Нет, лучше подожду. Пускай он отъедет. Не хочу больше встречаться с ним!» – подумал отец Нил и переждал две минуты.

Затем он вышел. Уже вечерело. Ехать прямо к благочинному не было расчета, потому что благочинный принимал по утрам, да к тому же и поезд обратный шел только завтра в два часа. Все равно надо ночевать в городе. Гораздо будет лучше, если он завтра раненько встанет и пойдет прямо к благочинному и таким образом упредит отца Харитона.

Так и было решено. Отец Нил вышел из вокзала, взял извозчика и сказал ему:

– Поезжай, братец, в «Саксонию».

«Саксония» – это было нечто среднее между скверной гостиницей и порядочным двором. Здесь обыкновенно останавливались духовные лица, и им уж давалось преимущество перед другими гостями. Во время ежегодных съездов – по учебному ли делу или для выбора благочинного – «Саксония» вся бывала переполнена духовными лицами, которые все без исключения были знакомы между собой. Завязывались оживленные разговоры, передавались епархиальные сплетни, одним словом, добывался и разрабатывался тот запас сведений, которыми потом, по приезде домой, батюшки долго занимали своих матушек.

Отцу Нилу дали номерок – маленький, узенький, в одно оконце, с кроватью, столом и двумя твердыми стульями. Он снял рясу, спросил себе самовар и расположился таким образом, чтобы вполне предаться отдохновению. Но тут его потревожило одно обстоятельство, которого он никак не ожидал, хотя, если бы хорошенько подумал, должен был бы ожидать его.

VI

– А я вижу, что ты едешь на извозчике… Дай, думаю, зайду в «Саксонию»… Уж наверняка он в «Саксонии» остановится!..

Это донеслось до слуха отца Нила из соседнего номера, который соединялся с его комнатой тонкой запертой дверью.

– Ба! Да это ты, отец Дорофей! Каким родом? – воскликнул другой голос; и когда отец Нил услышал этот голос, по телу его пробежала дрожь и сердце усиленно забилось. Знакомый голос! Удивительно знакомый!

– Ну, каким родом? Я тутошный житель… А вот ты каким родом?

– Э, брат, скверная история!.. Садись, попьем чайку… А то не хочешь ли тово… квасу не хочешь ли…

«Тово… тово… кто это имел такую привычку? Ведь это тоже что-то знакомое…» – подумал отец Нил.

– Скверная история!.. Понимаешь, прислали к нам второго священника, и он, примерно, оказался… кто бы ты думал? Товарищ мой и друг, отец Нил Благонравский…

Отец Нил вскочил с места, подбежал к двери и весь превратился в слух.

– Ну? – спросил посторонний голос.

– Ну, и вот тово… Помнишь, какой это был душевный человек и как мы с ним жили! У нас были общие книги.

«Общие книги!» – прошептал отец Нил.

– А как человек переменился! Вообрази, например, приехал и из дому не выходит, это – чтобы я к нему на поклон пошел… А теперь к благочинному едет ябедничать на меня, будто я распустил прихожан и сам с ними водку пью и будто я поклялся, что ему никогда не дадут камилавки… И вообрази себе это, как бы сказать…

Но отец Нил дальше уже ничего не слышал. Он вышел из своего номера, быстро прошел через сени, дернул дверь и очутился лицом к лицу с отцом Харитоном.

– Отец Нил! – трепетным голосом произнес отец Харитон.

– Отец Харитон! – воскликнул отец Нил и прибавил: – И не грех тебе говорить про старого товарища такие вещи?!

Отец Харитон замигал веками, потому что глаза его наполнились слезами. Разом вспомнилась ему старая дружба, общие казенные книги, и много-много других сладостных воспоминаний наполнили его душу. Он двинулся к отцу Нилу, и старые друзья горячо обнялись и звонко поцеловались.

– Так-то лучше… – дрожащим голосом произнес отец Харитон. – А то что же это, например…

Они сели и долго смотрели друг на друга, а отец Дорофей, который был приятелем их обоих, глядел с улыбкой умиления. Поднялись разговоры, воспоминания, наступил вечер, пришла ночь, а речи все лились и лились без конца.

– Так как же мы будем, отец Харитон? Ведь это все жены виноваты! – говорил далеко уже за полночь отец Нил.

– Все они! – подтвердил отец Харитон. – Все они!

– Ведь ни тебе ни мне не надобно настоятельства! Бог с ним! Как же нам быть?

Так как друзья были очень взволнованы, то ничего путного не могли придумать. Тут вмешался в дело отец Дорофей и дал им хороший совет:

– Вы вот что, отцы! – сказал он. – Идите вы завтра к благочинному вместе и расскажите ему все как есть. И пусть он даст вам такую бумагу, то есть предписание, что оба вы одинаковы по службе и оба вы отцы-настоятели. А потом поезжайте домой, да не в двух повозках, а в одной, рядышком. И пускай ваши матушки это видят и соображают. Так-то вот!..

Благочинный очень много смеялся, когда на другой день отец Нил и отец Харитон изложили ему свое дело. Но так как ему самому была хорошо знакома неукротимость женского характера, когда дело шло о гордости, то он согласился выдать бумажку, в которой было сказано, что отец Нил назначается в приход «на равных правах с отцом Харитоном». В тот же день оба батюшки въезжали в село в одной бричке, а именно в бричке отца Харитона.

***

В заключение мы должны сказать, что если бы кому-нибудь понадобился пример доброго соседства, то ему следовало бы посмотреть на мирную жизнь наших двух матушек. Они сделали друг дружке визиты, очень сошлись между собой, и потом каждая находила про другую, что у нее прекрасный характер.