Текст книги "Римская сага. Битва под каррами"

Глава 38

У парфян подошли новые верблюды, и через какое-то время на римлян снова посыпались сотни чёрных стрел. В двойной щит Лация со звоном вонзились сразу три. Они пробили верхнюю часть и застряли в нижней.

– Варгонт, пошли по одному человеку в легионы на флангах! Пусть делают такие же щиты для всех! – крикнул он, и тот поспешил выполнить его приказ. Лаций оглянулся: два пехотинца, пригибаясь, побежали в разные стороны. Варгонта рядом уже не было. Откуда-то доносился его громкий, немного охрипший голос, которым он отдавал команды для перестроения и замены щитов.

– Где же ты был раньше, легат! Если бы мы знали… – придя в себя, произнёс какой-то гастат. – Просто это… эти щиты могли бы спасти нас раньше.

– Да, – резко бросил Лаций. – могли. Хватай быстрей второй! Сейчас не до разговоров. Ты кто?

– Опцион Марк Октавий Вартус.

– Понятно. Раздвинь людей пошире, чтобы стрелы не попадали в ноги и руки! – приказал он и прошептал: – Спасибо тебе, Марс! Я принесу жертву, как только мы выберемся из этого пекла. Надеюсь, ты не разгневаешься на меня…

Лаций с радостью заметил, что многие принципы и триарии во второй и третьей линиях уже стали следовать его примеру. Наверняка, и передние центурии пытались сделать то же самое, но с того места, где он стоял, их видно не было. Варгонт, может, был и не очень смышлёным стратегом, но он умел быстро выполнять приказы. Лаций хотел поправить шлем и задел рассечённую скулу. Боль сковала голову по кругу, как железным обручем. Он прижался к шее коня и несколько мгновений не мог пошевелиться. Когда стало легче, он приподнял голову и увидел странное зрелище: два римских орла и одно знамя почему-то двигались по песчаному холму вверх. Медленно и торжественно. Почему? Ведь этот холм был в тылу парфян. Вокруг орлов никого не было. Только три всадника в железных пластинах. Лаций в ужасе замер – значит, они были в руках у врага! Он присмотрелся. Это были орлы Гая Октавия и Сергия Луция. Сердце подпрыгнуло и перестало биться. Он перевёл взгляд влево, где по его расчётам должен был находиться сигнифер со знаменем его легиона. После уничтожения передней центурии его переместили вместе с горнистом вглубь, за линию триариев. Если бы они остались здесь, то любая атака «железных» всадников могла печально кончиться для всего легиона. А большего позора, чем потеря орла, никто себе и представить не мог. Лаций поморщился. Мозг пронзила мысль о легионе, который ушёл с Публием. Ведь у них тоже были орёл и знамя! И теперь они тоже оказались в руках парфян… Что же будет дальше? Но допустить, чтобы два орла так спокойно ушли сейчас к врагу, он не мог, хотя и понимал, что бросаться за ними в погоню было глупо. Тем не менее, другого выхода не было. Парфянские лучники снова отошли назад, чтобы взять новые мешки со стрелами. Легионеры стали перестраиваться. Лаций приказал Варгонту остаться рядом с орлом легиона и никуда не отходить, а к себе подозвал четырёх гастатов и Икадиона. Варгонт отдал своего коня либертусу и стал командовать сзади. Лаций отдал приказ, и шесть человек быстро промчались вдоль задних рядов на левый фланг. Здесь ситуация была плачевной: кто-то сказал, что легат тяжело ранен и оставшимися легионерами командовал центурион. Самого легата нигде не было видно.

Лаций вылетел с левого фланга последней центурии, и его лошадь чуть не упала, споткнувшись о мёртвого парфянского лучника. Рядом захрапела лошадь Икадиона. Впереди, на склоне, покачивались два орла и знамя.

– Жаль, что я не умею стрелять из лука, – процедил Лаций.

– Я умею! – неожиданно ответил Икадион, и его лицо растянулось в гримасе радости, больше похожей на зверский оскал, чем на улыбку.

– Хватай лук и стрелы! – приказал он. Либертус сразу всё понял. Трое всадников уже были на середине склона, и, чтобы их догнать, надо было спешить. Лаций стиснул зубы от боли и стукнул лошадь пятками. Та поскакала вперёд, взметая копытами горячий песок. Теперь он понял, почему парфяне так долго поднимались по склону: защита по бокам была слишком тяжёлой, всадники тоже были в железных пластинах, и лошади погружались в песок слишком глубоко, еле переставляя ноги. Лаций тяжело дышал. Сто шагов длилась их борьба с раскалённым жёлтым морем песка. Рядом тяжело дышали пехотинцы, которым было ещё тяжелее, но они молчали.

– Стой! – резко приказал он. Лошади уже еле шли. До парфян было не более тридцати шагов. Они тоже остановились и с удивлением смотрели на преследовавших их римлян. – Икадион, стреляй! Без остановки! Все остальные, за мной! – он спрыгнул на песок и увидел перед собой Варгонта. – Я же приказал тебе остаться с легионом! Ты?.. – но теперь, как и тогда ночью, в галльской деревне Тароге, времени на разговоры не было. Развернувшись, Лаций рванулся в погоню. Легионеры побежали за ним. А Икадион уже посылал третью стрелу, с удивлением натягивая длинный большой лук с пропитанной жиром тетивой, широкими костяными накладками и удобным жёлобом для стрелы. Ему повезло, что у убитого парфянского лучника было много стрел. Первая попала одной из трёх лошадей в круп, но защитную накладку не пробила. Однако животное, испугавшись, дёрнулось в сторону, и всадник соскользнул на песок. Пока он забирался обратно и двое помощников держали его лошадь, орёл в это время лежал на песке, а легионеры, задыхаясь и глотая песок, бежали вперёд. Всё это происходило на краю холма далеко за спиной основных сил парфян, и потому там не сразу обратили внимание на то, что происходило у них на фланге.

Упавший катафрактарий, наконец, забрался на лошадь и протянул руку за орлом. Но, когда он уже почти схватился за древко, пятая или шестая стрела Икадиона случайно попала ему прямо в ладонь. Парфянин заорал от боли и, не удержавшись, наотмашь упал спиной на песок. Его товарищи замешкались и, бросив орла, кинулись ему помогать. Две других лошади продолжали удаляться. И тут случай снова помог римлянам – последняя стрела Икадиона попала одной из них прямо в глаз. Животное заржало от боли и рухнуло на песок, увлекая за собой всадника. Отчаянно бегущие по песку римляне были уже близко. Третий катафрактарий заметил это и не стал ждать. Он стал бить свою лошадь по бокам. Но животное устало и двигалось очень медленно. Если бы он спрыгнул на песок, снял тяжёлую защиту и попытался бежать, то двигался бы намного быстрее, чем сейчас на лошади. Однако парфянин этого не сделал.

Лаций тяжело дышал, хватая сухими, потрескавшимися губами вязкий, как патока, воздух. Грудь готова была вот-вот разорваться от боли, но он видел перед собой только орлов и знамя. Вот один орёл упал на песок, за ним – знамя, а третий почему-то был ещё в руках у железного всадника. Тот сидел на лошади, и расстояние до него не сокращалось. Их разделяло шагов пять – так мало и так много! Орёл легиона ускользал у него прямо из рук… И ни у кого не было лука! Он с отчаянием сжал в руках меч, чувствуя, что не в силах бежать дальше.

– Лаций… Брось нож! – раздался сзади хриплый голос Варгонта. Он тоже еле передвигал ноги, хватая воздух широко раскрытым ртом. Лаций схватился за пояс. Ножа там не было. Только меч. Он посмотрел на чёрное лезвие. Лошадь впереди сделала ещё два шага. Стиснув зубы, он из последних сил замахнулся и, стараясь держать меч прямо, бросил его вперёд. Тот долетел до всадника, но не попал в него. Лезвие мелькнуло рядом с его левой ногой и ушло вниз, под живот лошади, воткнувшись в песок. Та сделала ещё одни шаг и вдруг осела, храпя и дёргаясь под ударами хозяина. Оказалось, что лезвие всё-таки зацепило сухожилие над коленным сгибом. Завалившись на бок, лошадь лежала на песке, открыв пасть и дёргая ногой. Катафрактарий бросил шест с орлом и побежал прочь. Хотя бегом это назвать было нельзя. Он плёлся с такой же скоростью, с какой обыкновенный человек не спеша идёт по твёрдой земле. Но римляне не могли уже и этого. Слишком много сил было отдано последнему рывку. Варгонт шагнул вперёд, но Лаций остановил его и, не в силах говорить, кивнул в сторону подножья. Там уже появились первые парфяне. Они заметили их, и теперь десятка два лучников скакали наперерез, стараясь отрезать им путь вниз, к основным силам. Лаций поднял свой меч, Варгонт схватил орла, два гоплита уже держали второго орла и знамя. Теперь они чаще падали и катились по огненному песку, чем бежали.

Лация спасло то, что у парфян не было стрел. Верблюды, у которых они брали мешки со стрелами, остались позади, и теперь всадникам пришлось достать мечи. Варгонт что-то крикнул Икадиону, и они выставили вперёд два древка с орлами. Две лошади налетели на них грудью и сломали шесты, но, при это, обе оказались на песке вместе с всадниками. Лаций сделал несколько вдохов, стараясь обрести голос и крикнул:

– Падай на песок! Руби ноги!

Когда его с двух сторон окружили три лошади, он сам рухнул на песок и ждал их приближения. Один всадник наклонился вниз, стараясь достать его мечом, но он сам привстал ему навстречу и схватил за руку. Лошадь рванулась вперёд, и тело парфянина полетело на землю. Двое других решили спрыгнуть, чтобы помочь своему товарищу, но было уже поздно. Тот был мёртв, а перед ними стоял римлянин с двумя мечами – одним чёрным, другим – парфянским. Отбив один удар, Лаций наотмашь рубанул по лезвию нападавшего, перерубив его, как ветку. Парфянин в ужасе попятился назад и упал на песок. Но его товарищ оказался не трусом и бросился на Лация один. Однако против двух мечей это было бесполезно. Первый удар пришёлся в ногу, второй – в живот, и, когда храбрец упал на колени, Лаций добил его коротким ударом сверху. Его товарищ уже успел вскочить на лошадь и поспешил обратно. Варгонт и Икадион ещё дрались каждый с тремя спешившимися всадниками. Рядом уже лежали тела ещё пяти или шести нападавших. Лаций помог друзьям. Двое гоплитов были ранены, но могли идти сами. Ещё двое не могли —их потоптали копытами, и у несчастных оказались сломаны ноги и рёбра. К счастью, одна лошадь не ускакала. Уздечка запуталась на руке мёртвого всадника, и животное осталось стоять рядом с ним. Они положили пехотинцев на спину лошади и под их громкие стоны спустились вниз. Около третьей центурии легиона Луция Сергия их с радостным криком встретили остатки второго легиона. Сам легат Луций этого уже не видел. Стрела попала ему в шею, и он, мучаясь, медленно истекал кровью, пока не умер. Гай Октавий тоже не видел возвращения орла своего легиона. Он был ранен в бедро и руку, и его увезли с поля боя ещё до потери орла.

Лаций с жадностью пил остатки воды, которые принёс ему ликтор. Варгонта рядом не было. Остальные легионы продолжали перестраиваться и постепенно уходили вдаль. Казалось, это движение никогда не закончится – настолько большим было войско римлян. Центр огромного прямоугольника поредел. Парфяне, похоже, тоже заметили это, потому что их стрелы теперь стали сыпаться далеко за последними рядами легиона Варгонта. Они стреляли вглубь. Лаций видел, что их лучники приблизились к гастатам почти вплотную. Между ними больше не было «железных» всадников, которые мешали пехотинцам быстро атаковать. Оставшиеся в живых успели подобрать щиты убитых товарищей, и потерь было меньше. Но когда стрелы парфян попадали в незащищённые части тела, они сразу же выводили легионеров из строя. Однако теперь можно было попробовать резким рывком опрокинуть врага. Парфяне были так близко!… Это был тот самый момент, когда противник потерял бдительность и стал действовать неосторожно. Надо было атаковать немедленно! Лаций выкрикнул команду чудом выжившему горнисту, тот протрубил её для трибунов, но те не смогли доставить её до центурионов. Большая часть из них погибла ещё во время первых атак тяжелой конницы. Однако беда была совсем не в этом. Тела убитых и раненых римлян превратились в серьёзную преграду, которую нельзя было быстро преодолеть. Лаций со слезами на глазах смотрел на эту преграду из тел, парфянские лучники всё стреляли и стреляли… Преодолеть эти тридцать шагов было невозможно. Он оглянулся – раненые и убитые лежали повсюду. Многие из оставшихся в строю легионеров тоже были ранены. Они ещё кое-как могли поддерживать строй, но атаковать противника уже не могли. Оставалось только отступать. Единственная попытка нанести врагу реальный ущерб так и не состоялась. Лаций скрежетал зубами, но ничего поделать не мог. Он подумал о втором легионе погибшего Луция Сергия и молил богов, чтобы легионеры там успели перестроиться. У них почти не осталось центурионов и командовать было некому. Давно он не чувствовал себя так беспомощно. Лаций подошёл к горнисту и приказал трубить отступление.

Глава 39

Остатки трёх легионов отступали в полном боевом порядке, сжимаясь с флангов к центру. Парфяне не могли обойти их с двух сторон из-за высоких песчаных холмов. Песок там был глубже и лошади не могли свободно передвигаться. Те, кто остались в живых, прикрывались двойными щитами убитых товарищей, и теперь стрелы не пробивали их. Однако парфяне стреляли, не останавливаясь, как будто у них были неиссякаемые запасы этих ужасных стрел, и половина из них достигали своей цели. Любой легионер, раненный в ногу или руку, выбывал из строя и больше не мог передвигаться самостоятельно. Весь путь, по которому медленно отступали последние центурии, был усеян телами стонущих и зовущих на помощь пехотинцев. Те, кто держался на ногах, молчали, стиснув зубы и потупив взгляды. Да, они отступали, но мысль о том, что они оставляли на произвол судьбы своих раненых товарищей, была для них невыносима.

Солнце уже почти достигло края горизонта, и вскоре должна была наступить ночь. Оказавшись в Сирии, римляне долго не могли привыкнуть к отсутствию сумерек и вечера. Ночь здесь наступала быстрее, чем они успевали разжечь огонь. Поэтому Лаций опасался, что с наступлением темноты парфяне смогут незаметно приблизиться и расстрелять их из луков гораздо быстрее, чем они успеют отступить. Он послал гонца к трибунам соседних легионов, и те уменьшили расстояние между когортами. Отступление приходилось вести, переступая через тела раненых, которые умоляли не бросать их на поле боя. Варгонт несколько раз организовывал отряды по переносу их назад, но это только усугубляло ситуацию: «спасатели» оказывались незащищёнными и гибли быстрее, чем успевали оказать помощь тем, кому она предназначалась. В конце концов, Лаций был вынужден остановить его:

– Варгонт, приказываю тебе прекратить!

– Что? – не понял тот.

– Прекрати собирать раненых, – сквозь зубы процедил Лаций.

– Лаций, ты что? Ты что говоришь? Это же римляне!

– Если ты не хочешь принести ещё больше вреда, чем эти варвары, то лучше пойди и сам собери их всех! Один.

Варгонт опешил от этих слов. Он не мог поверить, что это говорил ему Лаций! Он хотел что-то возразить, сказать о воинском долге, коммилито3131
  Коммилито – товарищ по службе. Очень важный для легионеров объединяющий термин, т. к. выражал связь, существующую между всеми солдатами, начиная с рядовых и заканчивая офицерами, означая единство армии и уважение к товарищам по службе, вне зависимости от их звания.


[Закрыть] и контуберналисе. Но выражение лица его друга было настолько решительным, что он неловко оглянулся по сторонам и, ткнув коротким мечом в сторону передних рядов, прошептал, как ребёнок:

– Они умирают, Лаций…

– Я ничего не слышу и не вижу, Варгонт! – хриплым голосом прокричал тот. – Я оглох и ослеп! Мои уши забиты песком, да?! А ты один всё видишь и слышишь?! Ты посылаешь гастатов под стрелы. Гибнет больше, чем возвращается. Посмотри! Не видишь? Просто выполняй приказ: иди назад и следи за перестроением! – Лаций с трудом произнёс эти слова и уже тише добавил. – Не сейчас… Понимаешь, не сейчас… Помогай тем, кто ещё стоит на ногах и не мешай! – он уже не мог говорить и просто хрипел от переполнявших его эмоций и горя.

Варгонт как-то тупо посмотрел на поле боя и отъехал в сторону. Он молчал, и только вздрагивающие плечи выдавали его слёзы. Лаций развернулся и поскакал к правой центурии. Пора было выводить её за последние ряды постериоров3232
  Постериоры – задняя центурия.


[Закрыть]. Выводить тех, кто остался в живых. Он подскакал к одному из последних горнистов и приказал трубить сигнал. На правом фланге, на местах убитых центурионов, почти везде стояли простые легионеры. В строю остались лишь два или три опциона. Остальные погибли. Тессариусы3333
  Тессариус – офицер, отвечающий за караульную службу. Опционы и тессариусы во время боя загоняли «нерадивых» легионеров длинными посохами обратно в строй, предотвращая попытки солдат задних рядов покинуть поле боя.


[Закрыть] – тоже. Лаций заскрипел зубами. Потери в этом легионе были большими. Но страшнее было то, что римляне вынуждены были оставлять на поле боя раненых… Эта мысль, как он ни гнал её от себя, снова и снова возвращалась в голову, не давая покоя, как застрявшая в пальце заноза. Вдруг со стороны парфян раздались звуки литавр и медных труб. Как ненавистен был ему теперь этот дребезжащий, противный звон железных тарелок! Этот звук нервной дрожью отдавался во всём теле и даже вызывал боль в зубах! Легионеры, совершавшие перестроение, замерли и повернулись в сторону шума. Парфяне перестали стрелять и чего-то ждали. Лаций прищурился. В быстро наступающей темноте их фигуры уже с трудом различались на фоне холмов. Он проскакал между манипулами к передней шеренге, чтобы лучше видеть, что происходит. Конь несколько раз споткнулся о лежащих вперемешку убитых и раненых. Последние уже не могли стонать, а просто хрипели и шептали что-то обескровленными потрескавшимися губами.

От парфян отделилось несколько всадников. Лаций даже прикинул, что мог бы попасть дротиком в ближнего, если бы спустился с коня. Остановившись совсем близко от передней шеренги, они что-то прокричали на своём языке. После этого кто-то громко повторил:

– Римляне! Теперь вы видите, кто сильнее! Передайте своему царю Крассу, что великодушный Сурена даёт ему одну ночь на оплакивание сына. Но завтра с восходом солнца ему лучше сдаться самому, чтобы песок не засыпал ваши мёртвые глаза уже следующей ночью!

Парфяне поскакали дальше вдоль линии легионеров, повторяя эти слова снова и снова, и Лаций почти физически ощутил страх, который исходил от стоящих вокруг него гастатов. Он никак не мог понять, почему парфяне так поступают… Почему прекратили стрелять? Но он видел, что враг отошёл назад и его стрелы перестали убивать римлян, что бы там ни говорили эти посланцы.

– Это боги приказали им убираться прочь, – произнёс за спиной Варгонт, как будто прочитав его мысли. Лаций недоверчиво покачал головой. Два крайних легиона потеряли почти треть своих воинов. Его легион, находившийся в центре, пострадал не меньше: в нём был убит почти каждый третий.

– Горнист, труби перестроение в колонны! Две первых центурии остаются в конце колонны замыкающими. Труби!

– Центурион Кратий погиб, легат… – донеслось до него вместе с первыми звуками рожка горниста. – Центурион Полуний ранен.

– Кто сейчас стоит на фланге?! – быстро спросил Лаций.

– Опцион Терентий, – Лаций увидел шагнувшую навстречу тень.

– Замыкай колонну, опцион! Оставь две восьмёрки в конце. Понятно? – он уже не мог разглядеть лицо этого воина, но чувствовал, что тот тоже еле держится на ногах, опираясь всем телом на свой посох.

– Я понял, легат, – раздался в ответ тихий голос. Со стороны основных сил к ним приближалась одинокая фигура всадника. Это был Гай Кассий. Лаций подскакал к нему. Он не мог поверить, что парфяне сами упускают победу из рук. Здесь, в пустыне, засаду можно было ждать практически отовсюду. Но легче способа добить римлян, чем расстрелять их, как слепых щенят, ночью, когда они отступают, растянувшись на несколько миль в походном порядке, просто не было. Это его и мучило. Если бы солнце опускалось чуть медленнее, то, обернувшись, он смог бы увидеть на холме двух всадников, которые неподвижно наблюдали за их отступлением. Один был без шлема, с выбритой головой и разукрашенным лицом. Второй стоял рядом, но постоянно оглядывался назад, как будто кого-то ждал. Это были визирь Сурена и его ближайший помощник Силлак.

Глава 40

Горизонт разрезал диск солнца пополам, и сотни парфянских всадников, поднимавшихся с теневой стороны холма, превратились в чёрную копошащуюся массу. Оттуда доносились гортанные выкрики наездников и храп уставших лошадей. Всадников было много, и они очень торопились. Те, кто случайно отбились или разбрелись по полю в поисках добычи, теперь бросали всё и спешили вернуться назад, в лагерь. Некоторые присоединялись к этому большому отряду. Казалось, они застыли на месте, но их лошади то и дело переминались с ноги на ногу, и это говорило о том, что они передвигаются. Два человека на холме наблюдали за ними, тихо переговариваясь между собой. К ним подъехали несколько кочевников. Они привели двух человек без шлемов и оружия.

– Визирь, вот они, – негромко произнёс один из сопровождавших. Это был Афрат, вождь катафрактариев. Он привёл тех двух всадников, которым поручили отвезти римских орлов в лагерь.

– Я не виноват! – сразу закричал один из воинов. – В меня попала стрела. Мне в руку попала стрела! – он протягивал вперёд ладонь, пытаясь показать рану. Второй молчал, опустив голову.

– Почему молчишь? – спросил его Сурена. Тот ничего не ответил.

– Его лошадь ранили, и он убежал, – ответил за него всадник.

– Ранили лошадь? Как твою лошадь могли ранить? – с иронией спросил визирь. Но воин по-прежнему молчал. Афрат хмуро сказал:

– В ногу попал меч.

– Как это? – в голосе Сурены прозвучало искреннее удивление. – Разве мечи летают? Или римляне научились стрелять мечами из луков?

– Нет, но там был один большой сильный легионер. Он бросил его, как копьё. У него был меч чёрного цвета.

– Бросил меч… чёрного цвета… – медленно повторил визирь и покачал головой. Все молчали. Раненный в руку пехотинец воспринял это по-своему и сделал шаг вперёд.

– Мою лошадь тоже убили. В глаз попала стрела.

– Какая стрела? Римляне не умеют стрелять из луков…

– Там внизу стоял римлянин и стрелял из лука. Он подобрал лук у нашего воина.

– Вот как!.. Значит, теперь они уже умеют стрелять из наших луков? – угрюмо произнёс Сурена. Даже Силлак поёжился от этих слов.

– Посмотри, это он? Вон тот, в большом шлеме? – спросил визирь, указывая рукой на задние центурии отступавших римлян. Те как раз заканчивали перестроение двух последних легионов в походный порядок. В боевом порядке оставались только последние пять центурий. Разукрашенное яркими красками лицо Сурены казалось в лучах заходящего солнца зловещим и страшным.

– Я не вижу, – пробормотал раненый воин.

– Да, это он, – сказал Афрат. – У него шлем с красным гребнем. Точно он. Я видел его среди воинов. Он сражался с моими всадниками. Видишь, он опять выехал из строя и смотрит сюда?

– Да, вижу, – Сурена был мрачнее тучи. – Для римлян нет ничего ценнее этих палок с крыльями. Они готовы отдать за них любые богатства. Любые… За потерю этих крыльев у них одно наказание – смерть, – Сурена повернулся к Афрату и с презрительной улыбкой сказал: – Римляне рисковали жизнью из-за деревянных шестов. Представляешь, как они будут защищать своего ненасытного Красса? Как ты думаешь, Афрат, эти двое побежали бы спасать тебя так же, как римляне? – он кивнул на испуганных катафрактариев и поднял брови вверх. Затем помолчал немного и, не дождавшись ответа, произнёс: – Мы должны сейчас дорожить каждым воином. Но каждый воин должен знать, что его ждёт за трусость.

– Визирь… – попытался возразить Афрат, но запнулся, столкнувшись с его жёстким взглядом.

– Можешь попросить Силлака. У него есть верные братья Тарсай и Эксатр. Они с удовольствием сделают это, – Сурена знал, куда надавить. Афрат ненавидел этих двух наглых и дерзких лучников, которые постоянно устраивали ссоры с его воинами. Они часто мешали ему своими «храбрыми» выходками даже на поле боя. Позволить им казнить людей своего племени он не мог. Тяжело спрыгнув с коня, он снял шлем и отдал его одному из сопровождавших. Увидев это, раненный в ладонь воин запаниковал, упал на колени и стал умолять о пощаде. Афрат достал кинжал и шагнул навстречу. Крик несчастного оборвался вместе с хлюпающими звуками льющейся из горла крови. Второй воин не выдержал этого и рванулся в сторону. Он хотел убежать вниз по склону, но подвернул ногу и упал в песок. Когда он поднялся, его настиг меч одного из всадников, которые сопровождали Афрата.

– Расскажи своим воинам об этом сам, – спокойно сказал Сурена. – Завтра будет тяжёлый день. Иди!

Афрат подождал слугу и, встав ему на спину, снова забрался на лошадь. Ничего не говоря, он развернулся и поскакал в лагерь. С Суреной остались только Силлак и его слуги.

– Ты ничего не видишь? – неожиданно спросил визирь, кивнув в сторону римлян.

– Нет. А что? – удивлённо ответил помощник, переведя взгляд с лежащего рядом тела на дорогу внизу холма.

– Жаль… Ты не видишь самого главного, – снисходительно заметил он, и эта интонация задела Силлака больше, чем смысл сказанного. – Наверное, ты тоже плохо видишь на закате, – с иронией добавил Сурена. – Посмотри, все римляне в этом легионе стоят с двумя щитами. Видишь? Я следил за ними. Это приказал сделать вон тот всадник… который отбил свои палки с крыльями. Похоже, что это легат. На коне. Видишь его?

– Да, – процедил сквозь зубы Силлак.

– Он очень быстро понял, что надо делать. Очень быстро… – задумчиво протянул Сурена и приложил ладонь ко лбу, чтобы лучше видеть. – Мне бы таких воинов! Они начали делать это ещё в бою. А ты даже не заметил. Эх… римляне быстро учатся. И этим они опасны. Поэтому их надо было добить сейчас. Пока они не успели построить лагерь.

– Я понимаю тебя, визирь, – поджав губы, смиренно ответил Силлак, соглашаясь с мудрой мыслью Сурены. Хотя ему не хватало сообразительности, но военное превосходство визиря он признавал. – Но ты же сам знаешь… я не могу заставить их идти дальше. Поверь мне! – срывающимся от злости и досады голосом произнёс он. Сурена молчал и улыбался. Это ещё больше злило Силлака. – Ты же знаешь, что Афрат не пойдёт. Он потерял почти треть своих железных всадников. Абгар тоже не пойдёт из-за злых духов. Они все боятся злых духов. И мои воины тоже…

– А ты сам не боишься? – усмехнулся визирь. Силлак промолчал. – Афрат здесь не нужен. Абгар – тоже. Хотя ночью его люди точно выйдут за добычей. Духи не остановят его кочевников, – спокойно продолжил Сурена. – Нам сейчас нужны только твои лучники. Жаль, жаль… Кстати, а где же Тарсай и его любимый брат Эксатр? – с легкой иронией спросил он. – Они тоже боятся злых духов?

Силлак заскрежетал зубами. Оба брата были его дальними родственниками.

– Нет, они готовы преследовать римлян в одиночку. Они ничего не боятся! И ты это знаешь! – Силлак говорил твёрдо и решительно, зная, что это правда.

– Но в одиночку им римлян не победить. Даже если к ним присоединишься ты. Третьим. И ты видишь это сам, – Сурена повернулся к нему и окинул снисходительным взглядом с головы до ног. – Один верблюд не может перетащить через пустыню целый караван. А искать утром ваши глупые головы будет бесполезно. Нам нужны были лучники, Силлак. Нужны были лучники… – задумчиво протянул он, как будто говорил сам с собой, забыв о своём помощнике. Силлак не видел то, что видел Сурена. А у него прямо из рук уплывала сейчас лёгкая и красивая победа, о которой потом долго говорили бы все воины и племена Парфии. Он столько готовился! И вот теперь вместе с удаляющимися спинами римлян таяла вдалеке его мечта. Однако заставить своих воинов воевать ночью он не мог. Не мог, и всё… Поэтому надо было придумать что-то другое.

– Ты же сам приказал остановиться! – не выдержал Силлак.

– Да, приказал. Можно было продолжать, но… – Сурена помолчал, о чём-то раздумывая, и показал рукой в сторону уходящих легионов, – там, чуть ниже, дорога уже шире и твёрже. Римляне вытянули бы вас на себя, прямо на склон холма. Вон там, видишь?

– Да, – кивнул Силлак.

– И всё. Там бы вам наступил конец. На твёрдой земле они смяли бы вас, как сухую траву. Сейчас важнее сохранить тысячу твоих лучников, чем убить пять тысяч римлян. Нас в четыре раза меньше. Кстати, Мутаннаб и Абгар уже отвели своих всадников за холмы. Они пытались убедить меня, что их воины не в состоянии стрелять в темноте и могут убить друг друга. Они тоже боятся злых духов. А вот грабить убитых им не мешают ни ночь, ни духи! – Сурена со злостью стукнул себя по ноге, и лошадь недовольно дёрнула головой. – Другие вожди тоже слёзно просили не посылать их конных лучников вслед за отступающими римлянами. Знаешь, что они сказали? Что у них уже нет половины луков, так как на них стёрлась тетива, и они уже не могут поднять руки, устали натягивать тетиву. Ты представляешь, устали натягивать?!. – Сурена возвысил голос и с искренним сожалением посмотрел на Силлака.

– Но это правда, – пробормотал тот. Его лучники тоже меняли тетиву несколько раз.

– Правда… Что значит, правда? Правда вот, перед тобой, – он кивнул в сторону римлян. – Она уходит вместе с ними!

Оба замолчали, но каждый думал о своём. К войне ночью все племена относились одинаково. Сам Силлак тоже опасался ночных духов, но никогда не говорил об этом визирю. Сурена покачал головой и продолжил:

– Они не понимают, что у них из рук ускользает самая важная победа в их жизни. Они просто этого не понимают… – пробормотал он. —Второй раз такую глупость римляне уже не допустят. У них ещё много воинов, чтобы разбить нас в любом бою, в любом месте. В любом, кроме пустыни, понимаешь? – Сурена протянул руку в сторону последних легионеров, которые изредка оборачивались в их сторону. – Там, куда они отступают, пустыни нет. И там мы бессильны.

– Хорошо. Я прикажу своим воинам добить их! – резко выпалил Силлак. – Я сам поведу их в бой! – он и сам не верил в то, что говорил, но знал, что этого хочет Сурена.

– Силлак, я ценю твою верность… но не глупость. Много людей ты не соберёшь. А те, кто не пойдут с тобой, станут твоими врагами. Зачем тебе это? – он улыбнулся и замолчал. Силлак опустил голову. Он знал это не хуже Сурены, но что он мог сделать? Тем не менее он никак не мог понять, зачем визирь послал глашатаев к римлянам и приказал всем отступать. По крайней мере, ту горстку римлян, которые копошились сейчас на противоположном холме, прикрывая отход основного войска, они спокойно могли бы добить. И этого дерзкого всадника в шлеме с красным верхом! Силлак не догадывался, что у Сурены были другие планы. И для этого ему надо было, чтобы все парфянские воины насытились добычей и остались в строю. Несмотря на свои слова, он прекрасно понимал, что законы войны не изменить. И лишать воинов заслуженной добычи было сейчас опасно. Победа принадлежала полководцу, а добыча – простым воинам. И Сурена вынужден был с этим мириться. В такие моменты он завидовал римлянам, которые всегда поражали его своей дисциплиной. «Пусть уходят и строят свой лагерь», – подумал он. «Завтра выйдет солнце, и лучники Силлака добьют их там. Прямо на рассвете. Если только они не придумают что-нибудь ещё».