Текст книги "Римская сага. Битва под каррами"

Глава 21

В то время как царь Осроены, не замечая красот чистого ночного неба, задумчиво ехал вдоль Тигра, в лагере парфян происходили другие события. Сурена, приободрённый его согласием, решил отдохнуть и провести вечер в гареме. Старый евнух Кхабж, в полудрёме наблюдавший за движением возле шатра визиря, услышал его голос и от неожиданности подскочил на месте. Однако он сделал это слишком быстро и, не удержавшись на затёкших ногах, как мешок, завалился своим грузным телом на входной полог шатра. Внутри раздались испуганные женские голоса. Они сразу же сменились весёлым смехом, когда наложницы поняли, что это был неуклюжий и хромой евнух. Сурена постоял у входа, думая, что пора бы поменять этого старого верблюда на более молодого и расторопного, но решил отложить это на потом. Сейчас ему хотелось отвлечься и забыть обо всём на свете. Он, как и Ород, не любил, когда нерешённые проблемы одолевали его ещё и ночью. Он вообще не любил нерешённые проблемы.

Вечер или, скорее, ранняя ночь прошли скучно. Женщины танцевали плохо. Наверное, они чувствовали, что он не смотрит на них, и были этим расстроены. Его любимица Коринтия, девушка с горящими глазами, узкой талией и небольшой красивой грудью, пыталась несколько раз обратить на себя его внимание, но даже её нагота, прикрытая одним набедренным платком, не привлекала сегодня внимание задумчивого визиря. Длинные, кошачьи прыжки, которые она исполняла под стук барабанов и перезвон медных колец, обычно рано или поздно вызывали в нём страстное желание поймать её, как добычу. Однако сегодня то ли вино было сильным, то ли еда тяжёлой, поэтому все её попытки оставляли его равнодушным. Что-то тревожило его душу, и он никак не мог понять, что. Внутри всё было напряжено, как перед битвой, и избавиться от этого ощущения он не мог. Это было предчувствие. Но не только плохого, но и хорошего. Он пытался думать о римлянах, Абгаре, Армянском царе Артавазе и Ороде, но сердце подсказывало, что это всё не то. И любимые рабыни впервые не вызывали у него страсти. Однако, зная, что это чувство никогда не приходит зря, Сурена пытался найти его причину и пребывал в расстройстве, потому что никак не мог это сделать.

В этот вечер ему понравилась юная Лейла, задумчиво игравшая на четырёхструнной кифаре. Сурене вдруг захотелось, чтобы она так же, как по струнам, прошлась своими узкими, стройными пальцами по его спине. Он вообще не думал о ней, как о женщине, просто в какой-то момент ему вдруг понравилась её мелодия, и сердце откликнулось на эту музыку.

– Кхабж, бери вино и воду! Возьми её! Не забудь шкуры и подушки. Идём отсюда! Скучно…

Привыкший к таким неожиданным поступкам хозяина евнух стал быстро отдавать распоряжения и, когда Сурена появился снаружи шатра с Лейлой и двумя служанками, его молодые помощники уже стояли рядом, держа в руках всё необходимое.

– Туда! – ткнул визирь рукой в сторону холма, и Кхабж, знавший, о чём идёт речь, засеменил в направлении пологого спуска. Вскоре на соседнем холме были разложены шкуры и несколько ковров. Слуги, стоя, держали кувшины с вином и водой, а старый евнух обнимал несколько подушек, ожидая указаний Сурены. – Бросай сюда, – небрежно сказал тот, и подушки легли ему под ноги. – Иди к шатру и жди приказаний, – устало добавил он. Хромой Кхабж махнул слугам и служанкам. Те сразу же засеменили обратно и присели в круг, наблюдая за старшим евнухом. Тот сел неподалёку. От них до места, где сидел визирь, было не больше тридцати шагов.

– Тебя учили петь? – спросил Сурена Лейлу. Она молча кивнула головой. – Спой мне! – приказал он. Лейла опешила, но послушно взяла в руки кифару. Затем на мгновение задумалась и спросила:

– А на каком языке хочет мой господин песню? Может, старые гимны Аккадии1717
  Акка́д – древняя область в средней части Месопотамии, на территории современного Ирака, а также государство, существовавшее в XXIV – XXII вв. до нашей эры. Являлся крупнейшей державой своего времени. Несмотря на то, что язык этот давно вышел из употребления, старые песни и гимны на нём продолжали исполняться в Вавилоне и многих районах Междуречья.


[Закрыть]? Я знаю «Энуму элиш»1818
  «Энума элиш» – вавилоно-аккадский эпос о сотворении мира.


[Закрыть]. Или, хочешь, парфянские песни об охоте? – предложила она. Сурена думал. Лейла продолжила перечислять: – Греческие песни, особенно для праздника Дионисия, или египетские. Меня много учили петь…

– Спой свои родные песни. Ты ещё никогда не пела на своём языке, – сказал Сурена.

– Господин никогда не просил меня петь на родном языке, – смущённо ответила рабыня.

– Спой. Спой, что помнишь, – попросил он. Затем откинулся на спину и положил под голову несколько подушек. В свете полной луны его взгляд отдыхал на её открытом, наивном лице. Узкие девичьи губы сжались в тонкую полоску, маленький носик с небольшой горбинкой замер, и на щеках образовались две маленьких ямочки. Сегодня она ему очень нравилась.

Лейла помолчала, затем откинула за спину длинные волосы и, тронув струны, запела высоким, чистым голосом. Она пела о детях и их родителях, потому что эти песни пела ей в детстве мать. Нежные мелодии разносились по всей стоянке парфянских воинов, и видневшийся невдалеке город, казалось, тоже слушал красивое пение молодой рабыни. Сурена наслаждался её высоким, пронзительным голосом. Со стороны казалось, что он погружён в свои воспоминания, вызванные мелодиями Лейлы. На самом деле, визирь в этот момент вообще ни о чём не думал. Некоторые слова были ему хорошо знакомы. Он даже улавливал общий смысл песен, но не следил за ними. Яркие звёзды, то и дело срывавшиеся с неба и исчезавшие высоко над городом, постепенно успокаивали его и, в конце концов, Сурена просто предался неспешному течению времени, которое медленно несло его в будущее, такое далёкое и такое неясное.

Лейла вдруг перестала петь и склонилась над ним.

– Ты что? – спросил он, не поворачивая головы.

– Почему мой господин не обращает на меня внимания? Почему он не хочет меня?

– Всему своё время, глупая, – усмехнулся он и посмотрел ей в лицо. Глаза Лейлы были совсем близко, и в них тоже отражались звёзды. Сурена запустил руку в её густые чёрные волосы и потрепал из стороны в сторону. – Ты не видишь ничего, кроме своего господина.

– Да! – по-детски обиженно нахмурилась девушка. – Просто всё остальное я могу видеть каждый день и каждую ночь. А тебя, мой господин, очень редко. Ты всё время выбираешь других, – в её голосе прозвучала детская обида, но у Сурены эти слова вызвали только улыбку. Он дышал полной грудью и смотрел на звёзды. Их было так много, как песка в пустыне… И все они были такие яркие!

– Ну, и что же ты видишь сейчас? – с иронией в голосе спросил он.

– Я вижу, что мой господин очень далеко отсюда. Что его не волнует Лейла… и другие рабыни ему тоже не нужны. Моему господину надо что-то большое и далёкое. Ему нужен кто-то там, далеко-далеко, за этой пустыней. Кто-то страшный и опасный. И я боюсь потерять моего господина, – Лейла упала на грудь Сурене, и тот с удивлением посмотрел на неё. Потом закинул руки за голову, позволив хрупкой девушке прижаться к нему, и сказал:

– Да, ты права. Пустыня зовёт меня. И мне придётся сражаться. Но враг очень сильный и очень опасный. И даже твои глаза не смогут испепелить его, – улыбнулся он.

– Тогда пусть все пески в пустыне восстанут и залепят ему глаза, пусть он не сможет дышать, пусть песок забьёт ему глаза и рот, пусть уши его наполнятся пылью и он оглохнет, пусть он не услышит даже стук копыт своего коня! Тогда ты его победишь и спасёшь нас! – с искренним негодованием воскликнула Лейла.

– В этом случае его победит пустыня, а не я, – с грустью ответил Сурена. – Я уже думал об этом. Ветер сорока дней начнётся через полгода. Сейчас в пустыне тишина. И солнце. Сильное солнце, – он разговаривал скорее с самим собой, чем с ней, ещё раз возвращаясь мыслями к не отпускавшей его внутренней тревоге.

– Тогда замани врага подальше, отрави колодцы и брось на съедение воронам и орлам! – не унималась рабыня.

– А ты сама пойдёшь в пустыню в жару без воды и проводника? Даже если тебе предложат все богатства индийского падишаха Васудевы или превратят ради тебя каждую песчинку в золото?

– Нет, не пойду… – тихо ответила Лейла.

– Они тоже, – опять вздохнул Сурена. – Эти умные воины. Очень умные… Поэтому спой мне что-нибудь ещё, а я полежу и посмотрю на звёзды. Они такие красивые, – он опять закинул голову назад и уставился в небо.

– Красивее, чем Лейла, господин? – осторожно спросила девушка.

– Не знаю, – улыбнулся визирь. – Я вижу их там, высоко. До них далеко. А ты – рядом, – Лейле было приятно слышать эти слова, и она довольно покачала головой. – Просто эти звёзды так быстро падают и сгорают, как воины в бою. Они совсем не оставляют следа. Вместо них только чёрное небо и другие звёзды, – добавил он. – У меня нет столько воинов, чтобы победить врага.

– Эти звёзды похожи на страшные стрелы ночных богов, – задумчиво произнесла она. – Такие же длинные и тонкие. Как молнии, только прямые.

– Да. Ты права, они очень похожи на стрелы ночных богов и молнии… – задумчиво повторил за ней Сурена.

– Я буду молить всех богов пустыни, дня и ночи, неба и ветра, чтобы они послали на твоего врага свой гнев! – яростно зашептала Лейла, наклонившись к нему, как будто хотела, чтобы он лучше слышал её слова. – Я буду просить их превратить свои молнии в тысячи стрел, и каждую из них ещё в тысячу стрел, чтобы они закрыли врагу солнце и превратили день в ночь! А когда наступит ночь, я буду молить их превратить падающие звёзды в такие же стрелы и снова посылать их на голову твоего врага.

– Где твои боги возьмут столько верблюдов, чтобы привезти их на небо? – рассмеялся Сурена, но вдруг его смех оборвался, как будто он подавился косточкой финика, и старый Кхабж, восприняв это, как команду, привстал на коленях и прислушался. Но Сурена молчал, застыв в неудобной позе, и только смотрел на Лейлу широко открытыми глазами. В его взгляде смешались удивление, восхищение, восторг, радость и ещё множество чувств, которые испытывает человек, внезапно нашедший разгадку давно мучавшей его тайны. – Конечно, стрелы, – прошептал он и громко расхохотался. – Ах-ха-ха-ха! Конечно, стрелы! – Девушка в испуге отстранилась от него, не понимая, почему её господин вдруг стал смеяться над её словами. Она ещё никогда не видела его таким. Глаза Сурены стали яркими и огромными, лицо сияло от внутреннего возбуждения и он совсем не смотрел на неё! Такие лица она видела только у гадалок и прорицательниц. Но не у воинов! Теперь в гареме ей придётся очень долго объяснять, что произошло с господином и почему он так радостно и громко смеялся.

Но великий визирь Сурена был далёк от забот глупой рабыни. Он внезапно понял, что победа находится совсем рядом, почти у него в руках…

– Как тебя зовут? – продолжая радостно улыбаться, спросил он.

– Ты снова забыл меня? Я же тебе говорила… меня зовут Лейла, – немного обиженно и всё ещё боясь его смеха, ответила она.

– Это хорошо, Лейла. Я возьму тебя с собой в поход. И первую ночь после победы я проведу именно с тобой! Иди сюда! – приказал он и, схватив её за руки, притянул к себе. Не ожидавшая такого проявления чувств, ещё испуганная и напряжённая, молодая наложница стала сопротивляться, чем только увеличила силу его страсти. Сурена со смехом стал срывать с неё верхние накидки, выкрикивая какие-то странные фразы о верблюдах, богах и молниях. Старый Кхабж нерешительно переминался с ноги на ногу в тридцати шагах, не решаясь подойти и уточнить просьбу своего господина. Он тоже видел его таким впервые, но печальный опыт подсказывал евнуху, что лучше было переждать это буйство, чтобы ему не сломали вторую ногу, как это произошло много лет назад, когда он из-за глупого рвения обратился к визирю с вопросом в очень неподходящий момент.

Когда счастливая Лейла, собрав остатки своих одежд, устало побрела в сторону женского шатра, на небе чёрный всадник тьмы уже направлялся к горизонту, забирая с собой войско серебряных звёзд. Он уступал место новому воину, который вот-вот должен был появиться из-за далёких пустынных барханов на золотом коне в огненных доспехах, с лучезарным мечом, которым он должен бы окончательно разогнать войско звёзд и провозгласить на земле начало нового дня. Так думала Лейла, вспоминая песни матери и рассказы подруг, в которых этот сказочный всадник побеждал всех врагов с единственной целью – найти свою любимую на краю света. Её одну. Одну единственную. Сегодня она была счастлива: сказочный всадник помог ей стать единственной для своего господина и сделать его счастливым.

Невыспавшийся Кхабж с трудом раскрыл заплывшие глаза и с удивлением посмотрел на девушку. Его примитивный разум сразу сделал правильный вывод о том, что произошло, и теперь он прикидывал, стоит ли изменить своё отношение к ней сейчас или лучше подождать – вдруг это всё-таки случайность? Осторожность взяла верх. Старый евнух, ворча и хмурясь, но, уже не понукая и не подталкивая, как раньше, проводил Лейлу до гаремного шатра и там пинками разбудил старую служанку, которая отвечала за одежду. Женщина, кряхтя, встала и, недовольно бубня себе под нос проклятья на родном языке, пошла искать очередной любимице визиря новую одежду.

Сурена в это время лежал на ковре и с задумчивой улыбкой смотрел на песок. Он любил его тёплое прикосновение, но ночью песок был холодный. Однако визирь не замечал этого. Он набирал его в кулак и поднимал вверх. Потом медленно разжимал пальцы и смотрел, как тонкая струйка начинает сыпаться вниз. Напряжение прошло, на душе было легко и радостно. Теперь он знал, что делать. Появившееся из-за горизонта солнце коснулось его первыми лучами и сразу же присоединилось к этой игре. Тысячи песчинок заискрились в утреннем свете, превращаясь в воображении Сурены в причудливые картины будущего. Того будущего, в котором он был победителем.

Глава 22

Количество беженцев постоянно увеличивалось. Они шли не только с юга, но и из других городов. Армия Марка Красса продолжала двигаться к городу Карры, где римский гарнизон из последних сил держал оборону. Лаций уже потерял надежду убедить консула в опасности этого похода. Сын Красса, Публий, тоже пытался повлиять на отца, но тот не хотел никого слушать. Теперь только квестор Гай Кассий время от времени не сдерживался и спорил с консулом, не в силах смириться с глупостью его решений.

Дорога сливалась с горизонтом, и воздух дрожал над поверхностью глиняных и песчаных холмов, как прозрачное оливковое масло, пролитое на землю из гигантского кувшина богов. Лаций плавно качался на спине лошади и вспоминал события прошедшего месяца. Напряжённые отношения с Крассом возникли у него после визита армянского царя Артаваза. Это произошло месяц назад, в самом начале погони за призрачными парфянскими сокровищами и казной их царя… Он хорошо помнил то утро, когда царь Армении прискакал к ним в лагерь. Это было совсем недавно, а, казалось, что прошла целая вечность. Время плавилось в этой жаркой провинции, как железо в кузнице старого Хазора. И воспоминания – тоже.

За день до прибытия армянского царя Красс принял решение не останавливаться и продолжать двигаться на юг. Все легаты и префекты собрались у жертвенного камня. Вокруг стояли жрецы, готовясь принести жертву богам. Когда один из них, разрезав живот овцы, передал Крассу скользкую печень, тот не удержал её в руках и уронил на землю. Лацию врезались в память окаменевшие лица стоявших вокруг товарищей. Они были похожи на греческие статуи, которые он видел в Афинах и Македонии – такие же неподвижные и угрюмые. Консул поднял дрожащими руками печень с земли, отряхнул её и криво усмехнулся:

– Выскользнула из рук. Бывает! Ничего не поделаешь. Но меч мои руки не выпустят!

Ответом ему была тишина. Все, как один, смотрели на покрытую серой пылью печень, которую он бросил на каменный алтарь, и молчали. Это было очень плохое предзнаменование, и Красс это тоже знал. Лаций посмотрел на небо. Там не было видно ни одной звезды. Непроглядную тьму освещали только факелы легионеров. Все воины верили в знамения и считали их самым главным знаком победы или поражения. Верил в них и Лаций. Особенно в своих личных покровителей – Марса и Аврору – и их предзнаменования, которые они всегда посылали ему перед боем. Марс спасал его несколько раз, посылая знаки во время ночных гаданий, а после того, как семь лет назад он встал ранним утром в лесу, чтобы принести жертву Авроре, и заметил неслышно крадущихся по склонам варваров в шкурах, эта богиня тоже стала его постоянной покровительницей. Поэтому, когда Красс уронил печень, Лаций очень сильно расстроился. Теперь он знал, что Марс и Аврора скоро дадут ему знак. Но он не знал, что иногда боги очень сильно опаздывают…

– Римляне всегда поддержат тебя, Марк Красс! – громко произнёс легат Гай Октавий, чтобы вывести окружающих из оцепенения. Напряжение не исчезло, но легаты и ликторы зашевелились, всё ещё не решаясь заговорить друг с другом. Ведь тема была одна – дурное предзнаменование.

– Благодарю всех вас, – как-то устало ответил консул, и Лаций заметил, как тяжело дались ему эти слова. Гнетущее настроение после этого оставалось у всех легионеров до самого утра.

Когда легаты на рассвете снова собрались в палатке Красса на совет, ликторы доложили о прибытии армянского царя Артаваза. Однако тот, не дожидаясь приглашения, сам ворвался в консульский шатёр. Он, как ветер, сразу же бросился к Крассу. Это был маленький, суетливый человечек, с чёрной смоляной бородкой, одетый в непривычные для римлян длинные одежды. На голове у него торчал смешной треугольный колпак с золотой кисточкой на конце. Во время ходьбы кисточка дёргалась из стороны в сторону, вызывая у окружающих улыбку. Именно на Артаваза возлагали большие надежды квестор Гай Кассий Лонгин и Лаций, хотя все они прекрасно знали, что на армянского царя можно полагаться только, когда он находится в трудной ситуации. Артаваз лишь сделал вид, что смирился с покорением Армении Лукуллом, ведь тогда, во время осады Тигранокерта, он потерял всех своих близких и друзей. Этот царь разительно отличался от других восточных людей своей внешностью и поведением. На нём не было почти никаких украшений. Только на халате виднелись несколько золотых монет и на пальцах блестели золотые перстни. И ещё у него был очень жёсткий, пронзительный взгляд. Лацию давно не доводилось видеть такие цепкие и колючие глаза.

– Хвала богам, что я успел тебя застать здесь! – искренне воскликнул он. Все легаты заулыбались. Давно они не видели такого проявления чувств. Через мгновение стало ясно, почему царь Армении был так воодушевлён.

– Приветствую тебя, царь Артаваз, – ответил Красс, немного смущённый тем, что тот так эмоционально тряс его ладони.

– Как верный союзник Рима, умоляю тебя немедленно отправиться со мной на север, в Армению! Царь Ород уже подходит с войском к нашим границам. У него около пятнадцати тысяч воинов. Он разделился со своим визирем Суреной. Тот остался сражаться с тобой. У меня есть десять тысяч конных латников. Ещё – три тысячи пехотинцев. Если мы объединимся, то сможем разбить их на подходе к Армении! Потом мы вместе отправимся на юг и победим Сурену. Наш народ обеспечит полное снабжение твоих войск во время похода, консул! На тебя никто не нападёт со спины! И ты спокойно сможешь штурмовать столицу Ктесифон. Только не делай этого сейчас! – с горячностью выкрикивал свои просьбы и обещания Артаваз, видимо, чувствуя, что не находит сочувствия и понимания у консула.

– Вынужден тебя огорчить, – важно произнёс Марк Красс. – Я уже ответил послам парфян, чтобы они готовились к войне, а вчера принял решение выступить в поход на юг. Мы уже принесли жертву богам.

– О, нет! – воскликнул Артаваз. – Не может быть! – он не хотел верить в услышанное. Красс сочувственно поднял брови вверх и развёл руки в стороны. Но армянский царь не терял надежду: – Марк Красс, ты же великий полководец и мудрый человек. Тебе уже много лет, и ты не рвёшься в бой ради любой, даже пустячной стычки с противником, чтобы как можно быстрее покрыть себя славой! Твоя слава и так велика! Я могу допустить, что тебе безразличен армянский народ, но ведь это бескровная победа! Ты должен понимать, что другого выхода нет! Два воина всегда сильнее одного, – закончил он и в отчаянии обвёл взглядом легатов и лекторов, чувствуя, что его слова никак не могут пробиться сквозь завесу предубеждения консула. Судя по тому, как Красс отвёл глаза в сторону, Лаций догадался, что Артавазу не стоило говорить о возрасте и славе. Именно слава была сейчас нужна Крассу больше золота и мудрых решений. Слава – сейчас, а потом – золото. Но армянский царь этого не понимал.

– Прости, наш верный союзник, – твёрдо произнёс Красс, – сотни людей проходят мимо нас с мольбой о помощи и защите. Они тоже страдают, их дома разрушены, а всё имущество украдено парфянами, которые увозят его в свою столицу. Поэтому моё войско сначала разобьёт этого Сурену, а потом сразу же устремится к тебе на помощь. Постарайся продержаться против парфянского царя Орода как можно дольше. Или приди на помощь к нам, и мы вместе разобьём его, а потом пойдём спасть Армению, – Красс уже овладел собой и посмотрел Артавазу прямо в глаза. Тот опустил взгляд, не веря своим ушам, покачал головой из стороны в сторону и резко вскинул руки вверх.

– Если я останусь здесь, то потом нам некого будет спасать в Армении. Ород просто вырежет всех моих людей, – могильным голосом произнёс он.

– Но как я могу бросить на произвол судьбы своих воинов в гарнизонах? Их тоже вырежут. Парфяне не будут ждать моего возвращения из Армении, ведь так? – усмехнулся Красс. – Только вчера прибыли гонцы из города Карры. Гарнизон осаждён. Два других гарнизона в соседних городах уже погибли. Кстати, под Каррами стоит часть войска Сурены.

– Это всё хитрость! Потому что вторая половина во главе с царём Ородом через две недели будет у границ Армении. Ты понимаешь?! – со злостью бросил ему в лицо Артаваз. – Зачем они разделились? Чтобы не дать нам объединиться! Разве ты этого не видишь? Как ты думаешь, почему я мчался сюда с шестью тысячами своих лучших всадников? У меня просто нет… не то, что недели, у меня нет даже одного дня на раздумье! Особенно, когда римляне бросают меня в беде, – последние слова прозвучали особенно обидно, и Лаций уже хотел вступиться, однако его опередил квестор Гай Кассий:

– Царь Артаваз, ты должен знать, что мы не можем бросить своих воинов в пустыне и осаждённых гарнизонах. Мы – римляне… – начал он, но осёкся, увидев страшную гримасу отвращения на лице армянского царя.

– Я уважаю твои слова и традиции римлян заботиться о своих воинах, но скажи мне, сколько римлян осталось в этих гарнизонах? Сто? Двести? Тысяча? – Артаваз подождал, но никто не ответил. Он продолжил: – А я привёл к вам шесть тысяч сразу! Слышите, сразу! А позади, у меня за спиной, осталась незащищённой моя страна, где тоже есть женщины, старики и дети. Десятки тысяч! Так вот скажите мне, что для вас важнее – тысяча ваших воинов или целая страна, готовая принести себя в жертву ради вашей победы над Парфией?

Для всех легатов, как и для Лация, ответ был очевиден: конечно, тысяча римских воинов! Дружественных стран может быть сколько угодно, а таких воинов, как римляне, больше нет нигде. Однако что-то подсказывало Лацию, что в этот момент лучше было промолчать. Гай Кассий опустил голову и глубоко вздохнул. Он тоже не решился что-нибудь ответить.

– Вот так всегда, римляне. Так всегда… – как-то устало и даже обречённо заключил Артаваз. – Вы не видите кровожадного тигра, спрятавшегося под крылом голубя, и считаете ниже своего достоинства обойти его узкой тропой антилопы, чтобы поймать за хвост! Вы всегда лезете в пасть и теряете голову!

– Да всё мы видим и понимаем, – с какой-то досадой в голосе произнёс Гай Кассий. – Но сила римского войска в первую очередь заключается в дисциплине. А консул Красс является нашим военачальником, – Лаций никогда ещё не видел, чтобы римлянин оправдывался, да ещё перед бывшим врагом. Это его удивило.

– Нет, не понимаете! – взвился Артаваз. В его глазах промелькнули боль и отчаяние. – Парфянский визирь Сурена воевал с Митридатом. Он очень умный человек, поверьте мне! Он отослал Орода в Армению, чтобы заманить вас в ловушку. Это всё сделано специально! Если бы Ород остался здесь, они бы столкнулись с Крассом лбами. И Ород проиграл бы. Но теперь вы будете иметь дело с очень ядовитой змеёй! С Суреной! И он отравит вас всех, если вы не послушаетесь голоса разума! – Артаваз приложил руку к груди и наклонил голову, как бы давая понять, что хочет уйти.

– Ты не останешься с нами? – неуверенно спросил напоследок Кассий.

– Нет, – резко ответил армянский царь и, не прощаясь с Крассом, направился к выходу. – Даже не знаю, чего вам пожелать, римляне… – как-то печально произнёс он, остановившись возле караульного. – Вы сами себя губите. Пустыня вам этого не простит, – он задержался взглядом на Лации и как-то странно сузил глаза, как будто пытался запомнить его лицо.

Через некоторое время Лаций тоже вышел из палатки консула. Следом за ним появился квестор Кассий. Шесть тысяч всадников, которых привёл с собой царь Армении, не спешиваясь, стояли у подножия холма. Когда к ним подскакал Артаваз с несколькими сопровождающими, они медленно развернулись и поскакали обратно на север.

По мере того, как пыль от копыт армянских коней оседала на ведущей к Тигранокерту рассохшейся и истрескавшейся дороге, в душе Лация крепла уверенность, что вскоре им придётся столкнуться с необычным и хитрым врагом, который напоминал ему сейчас маленького жёлтого скорпиона в яме на рынке, в то время как армия Красса, к сожалению, была больше похожа на его огромного чёрного противника.

Так сработала первая часть плана парфянского визиря Сурены Михрана: жадность Марка Красса, найдя оправдание в жалобах жителей и просьбах воинов в осаждённых гарнизонах, повлияла на его решение больше, чем слова армянского царя. Теперь Сурене оставалось только следовать за римлянами и готовиться к самому главному событию, которого уже нельзя было избежать.