Текст книги "Проблемы русского вида"

Отметим, что даже в тех случаях, когда тезис формулируется эксплицитно, ОФ НСВ не только иллюстрируют, подтверждают его, но часто углубляют, развивают, обогащают его за счет содержащихся в примерах общих компонентов. Так, У Чёрного моря прошло моё детство, в Москве я учился и жил. Работал на Буге, рыбачил на Волге, в Ростове солдатом служил. (М. Лисянский. Моя Родина) – все это перечисляется для того, чтобы не просто подтвердить, но и развить выраженный отчасти в предшествующих строчках тезис: Великую землю, любимую землю, где мы родились и живем. мы Родиной нашей зовем (упрощая: 'Моя родина – весь бескрайний СССР').

Заметим, что в качестве примеров-доказательств в таких контекстах могут выступать не только ОФ НСВ, но и СВ в конкретно-фактическом употреблении, см. прошло выше, а также: Женщины любят только мерзавцев, это всем известно. Однако быть мерзавцем не каждому дано. У меня был знакомый валютчик Акула. Избивал жену черенком лопаты. Подарил ее шампунь своей возлюбленной. Убил кота. Один раз в жизни приготовил ей бутерброд с сыром. (С. Довлатов. Компромисс), где КФ СВ используются, наряду с ОФ НСВ, для вывода имплицитного тезиса 'Акула – мерзавец'. Разница в том, что КФ СВ может употребляться и в других функциях, в частности просто для перечисления событий, которые имели место: Прошло еще три дня. Галина продала несколько книг в букинистический магазин. Я обошел все таллиннские редакции. Договорился о внештатной работе. Взял интервью у какого-то слесаря. Написал репортаж с промышленной выставки. Попросил у Шаблинского двадцать рублей в счет будущих гонораров. Голодная смерть отодвинулась. Более того, я даже преуспел (С. Довлатов. Компромисс), в то же время ОФ НСВ, вследствие своей обобщенной природы, должен вступить в те или иные логические связи – иначе его употребление окажется немотивированным, а дискурс аномальным, ср. аномальность следующего ряда: Я продавал книги в букинистический магазин. Я договаривался о внештатной работе. Я писал репортаж с выставки. Я просил в долг 20 рублей и т. п. – логически все эти факты ничем не объединены!

Поскольку все события в случае обобщенно-примерного употребления имеют нечто общее, они образуют ряд повторяющихся событий на более высоком уровне (повторяется в разных воплощениях 'грандиозное событие', 'ужасное событие', 'великое деяние', 'подлый поступок' и т. п.). Это позволяет использовать в таких контекстах ОФ НСВ, обозначающие события, как таковые, сами по себе единичные и не обобщенные. Например: В 41-ом Жуков отражал наступление немцев под Москвой, организовывал оборону Ленинграда… А в 45-ом подписывал договор о капитуляции и принимал парад Победы (РТР. Вести). Заметим, что предложение грамматически небезупречное, «шероховатое» – вследствие того, что данные события, в которых участвовал Жуков, единичные и нереверсивные, результат их не аннулирован и т. д., трудно представить их повторение не только с одним лицом, но и дистрибутивно, с разными лицами. В то же время на некотором более высоком уровне повторение есть, но это повторение, которое уже непосредственно в отдельном предложении никак не выражается, которое из отдельного предложения никак не выведешь; чтобы дать представление о том, какое повторение, повторение чего тут имеется в виду, необходим «наглядно-примерный» ряд следующих друг за другом во времени событий плюс противопоставление такому же «наглядно-примерному» ряду событий, имеющих общность с первым рядом, и в то же время противопоставленных ему. А именно: все это великие, грандиозные события, связанные с войной, первый ряд – начало войны, страна на грани поражения; второй ряд – события, в которых «проявляется» победный итог войны. И первый ряд событий (фактов) противопоставлен второму: этого, исходя из того, что обозначено, было трудно ожидать, тем не менее это произошло. Заметим, что если бы не было повторения приведенные выше предложения выглядели бы аномально. Непонятно было бы, к чему это говорится, зачем. *В 41-ом Жуков отражал наступление немцев под Москвой, а в 45-ом подписывал договор о капитуляции (нормально только с другой интонацией (акцент не на глаголе, а на последнем слове диктума: отражал наступление немцев), как экспликативное предложение – ответ на вопрос, что делал Жуков в 41-ом, а что – в 45-ом году).

Г. Наконец, с поверхности может уходить не только показатель логической связи, но и пропозиция (шире, речевой акт), с которой коммуникативно-логически связано высказывание с ОФ НСВ. Наличие ОФ НСВ (особенно такого, который не может интерпретироваться иначе, чем атрибутивно, т. е. во всех иных отношениях эквивалентен СВ) является своего рода «ключом», заставляющим адресата вывести это необходимое звено в качестве коммуникативной импликатуры, поскольку в противном случае ОФ оказывается немотивированным. Тем самым ОФ мотивирует, активизирует «косвенную коммуникацию» [Хонг 2002: 28].

Замечание. Необходимо различать два принципиально разных типа «косвенных коммуникаций». (1). Собственно косвенные РА (КРА), представляющие собой, так сказать, РА в «переносном значении». В таких случаях «прямое», исходное значение данного РА лишь мотивирует переносное и как таковое в дискурсе отсутствует: Ты почему до сих пор не спишь? ='иди немедленно спать'; собственно вопроса здесь нет, и вполне можно было просто сказать (хотя и с изменением коннотаций): Иди немедленно спать! (2). Компрессированные речевые акты (КомпРА), возникающие в тех случаях, когда какое-то высказывание, полностью сохраняя свое значение в данном дискурсе, «запускает» коммуникативно-логический вывод некоторого имплицитного РА, возникающего в данном пункте дискурса: Пойдем в кино! – У меня завтра экзамен. Конечно, здесь есть имплицитный отказ пойти в кино, но сообщение о том, что Х должен готовиться к экзамену сохраняет все свое значение и релевантность, выражая причину отказа: У меня завтра экзамен _— 'поэтому я должен готовиться к экзамену, поэтому я не могу пойти в кино, поэтому я отказываюсь'. См. подробнее [Шатуновский 2004б].

Итак, высказывание с ОФ может служить опорной точкой для восстановления (в мысли) компрессированного звена, по принципу: раз есть несамостоятельный ОФ, то должно быть нечто с ним логически связанное. При этом главным в блоке, тем, ради чего всё это говорится, является именно имплицируемое звено. Например: Хотите борща? – Спасибо, я уже обедал – косвенный, компрессированный отказ: 'я отказываюсь, потому что я уже обедал' (с подразумевающимся общим суждением: люди обедают один раз в день) – эксплицировано основание для действия отказа; Голова разламывается.

Я даже аспирин принимала = 'голова болит настолько сильно, что я даже аспирин принимала' (выводное объяснение того, насколько сильно болит голова); Нина, сходи в магазин. – Я убирала квартиру (основание) → 'поэтому в магазин пусть сходит кто-то другой'; Петя, убери комнату. – Я убирал комнату вчера́ → 'Сегодня должен убирать кто-то другой' / 'Сегодня я убирать не буду, комната еще чистая'[46]46
  Сказанное не означает, что СВ (в конкретно-фактическом значении) не может использоваться атрибутивно, в процессе логического вывода. Так, выше можно было бы сказать: Хотите борща? – Спасибо, я уже пообедал; Куда билет делся? Я ведь взял билет! и т. д. Однако предложения с СВ «шероховаты», ОФ всегда в этих случаях звучит лучше, он однозначнее и определеннее в этом отношении, он часто требует какого-то вывода, поскольку иначе его употребление оказывается немотивированным.


[Закрыть].

Очень часто такими выводными компрессированными компонентами оказываются оценочные суждения, возникающие и «висящие» в дискурсе в пункте ОФ: Ср.: Чубайс взял деньги у американского правительства – голый факт, – и [С. Доренко, ОРТ, в контексте общего осуждения Чубайса: ] Чубайс брал деньги у американского правительства = 'Брать деньги у американского правительства плохо; Чубайс брал деньги у американского правительства; поэтому Чубайс нехороший человек (я его осуждаю)'; Он играл с самим Каспаровым! – выводная высокая оценка уровня его шахматной игры; и т. п. Характерно, что он играет хорошо не потому, что он сыграл с Каспаровым (уровень его игры как таковой от этого не зависит), но это позволяет Г и А сделать вывод о том, что он играет хорошо.

Д. Во всех примерах выше вывод основывался на ОФ, предполагающих полное повторение. Однако возможно атрибутивное употребление ОФ в высказываниях, обозначающих единичную ситуацию, не способную в данном виде повторяться. Это (многократно обсуждавшиеся) примеры типа Этот дворец строил / проектировал Растрелли! В подобных высказываниях денотативная ситуация единична: действие строил, проектировал не может повторяться с конкретным определенным зданием. Однако, и об этом сигнализирует ОФ вместе с акцентно-коммуникативной структурой, повторение, множество здесь на некотором более высоком уровне есть: это множество р а з-личных зданий, построенных Растрелли (действие повторяется дистрибутивно с одним и тем же субъектом и различными объектами, относящимися к одному классу)[47]47
  Ср. *Петербург строил Петр Первый – Петр Первый основал только один город, нет множества, нет ОФ.


[Закрыть]. Предложение включает это здание в множество зданий, построенных Растрелли. Об этом говорит его коммуникативная структура: Этот дворец / строил Растрелли, где в фокусе, в реме все сочетание строил Растрелли, которое как раз обозначает это множество. Ср непонятное: *Растрелли/ строил этот дворец. Вот тут уже никакого множества нет, поскольку строил этот дворец – единично, и употребление ОФ абсолютно не мотивировано и непонятно. Далее, с множеством зданий, которые построил Растрелли, помимо номинального признака [Крипке 1982; Schwartz 1977; Шатуновский 1996: 33–40], объединяющего их все в одно множество, один класс (а именно то, что каждое из них 'построил Растрелли'), ассоциируются и другие признаки, свойства, объективного и субъективно-оценочного характера[48]48
  Происходит своего рода «обогащение» номинального, языкового значения глагольной группы признаками денотата – объективными и субъективно-оценочными признаками, устойчиво ассоциирующимися с данным множеством действий, событий и т. п., опять-таки, как это бывает и в именах [Арутюнова 1976: 337; Шатуновский 1983: 76–77]


[Закрыть]: обладание стилем, свойственным созданиям Растрелли, высокие эстетические достоинства, художественная и утилитарная ценность и т. д. ОФ употребляется здесь для того, чтобы актуализировать вывод этих компонентов. В отличие от СВ …построил…, сообщающем о голом номинальном факте – кто создатель дворца, НСВ, включая данное Р в множество проектов, осуществленных Растрелли, запускает механизм логико-прагматического вывода: 'здания, построенные Растрелли, характеризуются тем-то и тем-то, это здание входит в множество зданий, построенных Растрелли, следовательно, это здание имеет высокую художественную ценность и т. д.'[49]49
  То, что внутри толкования ОФ НСВ используется СВ (построенные и т. д.), не только не противоречит нашему тезису, но подтверждает его: ОФ используется для «возбуждения» выводных компонентов; в толковании эти компоненты эксплицированы, «отделены» от глагола, который должен выразить чистое номинальное значение, а это как раз функция СВ.


[Закрыть]. Характерно, что так могут употребляться только такие глагольные группы, которые действительно имплицируют наличие каких-то особых признаков во всех осуществлениях этого Р: ^?Это здание / строил И. П. Петров (возникает вопрос: а кто такой И. П. Петров и что особенного в зданиях, которые он построил?). Теперь, почему плохо сказать '«Войну и мир» писал Толстой,^?«Карнавальную ночь» ставил Рязанов; 'Балет «Щелкунчик» сочинял Чайковский и т. п., и даже Зимний дворец строил Растрелли – само по себе, отдельно – не очень хорошо. Для того, чтобы извлечь «заложенный» в предложении выводной смысл, адресат должен быть знаком с деятелем и свойствами его творений. Это с одной стороны. С другой стороны, исходное, первичное употребление предложения, запускающее вывод, также должно иметь ясный смысл. В случае с зданием, которое построил Растрелли, оба условия выполняются. Множество и его дополнительные характеристики в принципе должны быть известны адресату, по крайней мере рассчитывать на это естественно. В то же время указание на то, что данное здание принадлежит этому множеству, само по себе также осмысленно и информативно: адресат видит здание, но, в тех случаях, когда это говорится, предположительно не знает, кто его создатель. Теперь, если человек знает, кто такой Толстой, знаком с его творчеством и его особенностями, то такой человек заведомо знает, что Толстой автор «Войны и мира», и сообщать ему об этом бессмысленно! А если он (даже) этого не знает, то, наоборот, бессмысленно стараться возбудить в нем ассоциации, связанные с авторством Толстого, в этом случае надо сообщить ему, кто автор, при помощи не содержащего избыточных компонентов (принцип Грайса «Не говори лишнего!») СВ: «Войну и мир» написал Толстой. Зимний дворец строил Растрелли (как и ?«Карнавальную ночь» ставил Рязанов) с точки зрения описанных выше коммуникативно-прагматических факторов имеет промежуточный характер. Зимний дворец известен и сам по себе (самый знаменитый дворец Петербурга, многие видели его воочию, почти все – в кино, по телевидению, на фото и на картинах), в то же время кто его спроектировал и построил – не столь известный факт, как авторство Толстого (хотя бы даже вследствие того, что на дворце нигде не написано, что его построил Растрелли, а на обложке романе указан автор!). В то же время большинство людей знают, что Растрелли – выдающийся архитектор, создатель великолепных дворцов и т. д. Так что эти «области» («Зимний дворец» и «Растрелли») пересекаются лишь отчасти, что делает предложение более или менее осмысленным и информативным: тот, кто имеет сведения об этих областях, но не знает, кто построил Зимний дворец, с одной стороны, узнает из этого предложения, кто… а с другой стороны, сделает из этого факта дополнительные выводы, касающиеся ценности, достоинств и т. п. Зимнего дворца.

Предложение делается абсолютно нормальным, если оно употребляется не само по себе, а как основание для объяснения какого-то другого факта (фактов) (но это уже другой тип – тип Б, описанный выше): Зимний дворец строил Растрелли, и в нем отразились все характерные черты творчества архитектора: внимание к тщательная внутренняя отделка… и т. д.

Заметим, что, наверное, нет таких предложений, которые в каких-то ситуациях, в каких-то контекстах не могли бы имплицировать включенность в множество, обладающее дополнительными денотативными признаками, и тем самым допускать атрибутивное употребление. Но тогда, естественно, контекст должен быть более широким и вообще иным. Например, кто-то восхищается «Войной и миром», отмечает глубину, художественное совершенство, другие достоинства романа, на что его собеседник может сказать: Ну, чего же ты хочешь?! Толстой писал! – формулируя факт, отсьшающий к множеству и объясняющий тем самым наблюдаемые особенности данного случая. В то же время это не сообщение (бессмысленное в таких случаях), а констатация, подчеркивание, напоминание того, что собеседник сам знает, не случайна здесь редуцированность высказывания (обозначение объекта опущено, в фокусе только автор), что как раз и является, с одной стороны, следствием, с другой стороны, сигналом констатирующего характера высказывания. И даже Колумб открыл Америку в принципе допускает преобразование в ОФ НСВ: Америку / открывал Колумб, и, как всегда, он все перепутал (принял новый континент за Индию). В этом случае говорящий включает открытие Америки в множество деяний (или открытий), совершенных Колумбом, и усматривает общий денотативный признак, характерный для всех них. «Натяжка» здесь заключается в том, что такое множество реально неизвестно, оно не присутствует в умах говорящих, и чтобы оправдать ОФ, надо вообразить мысленный, возможный [Крипке 1982] мир, в котором такое множество существует.

Ситуация прозрачнее и вывод проще в тех случаях, когда обозначение субъекта имеет неопределенную референцию, отсылает к роду, типу объектов. Обогащение признаками денотата гораздо легче и проще происходит в случае действий, совершаемых представителями классов, поскольку такие классы и их свойства гораздо шире известны, чем индивиды и их действия и их результаты. Эту записку писал ребенок / ненормальный человек – вывод здесь делается от наличных признаков (посылка, не эксплицируемая в дискурсе) к атрибутивному, обобщенному Р, являющемуся неопределенным представителем того множества событий, для которых типично наличие таких признаков. Разумеется, основания для вывода могут быть и эксплицированы: Эту записку писал ребенок. Смотрите, какие буквы корявые!

Е. Не менее характерно атрибутивное употребление для отрицательных общефактических высказываний. Отрицательный факт не в меньшей мере, чем положительный, может быть основанием для логического вывода и т. д. Приведем несколько примеров: Зачем вы пришли? Я вас не приглашал!; Я тебя не перебивал, не перебивай и ты меня; Сколько стоит творог на рынке? – Я давно не покупал творог, и поэтому не знаю, сколько он стоит; [Раскольников: ] Бедная Лизавета! Зачем она тут подвернулась!.. Странно, однако ж, почему я об ней почти и не думаю, точно и не убивал? (Ф. М. Достоевский. Преступление и наказание); [Судья: ] Нечего тут про грузила врать! [Денис Григорьев: ] Отродясь не врал, а тут вру… [Он же, после того, как судья приговорил его к тюремному заключению: ] В тюрьму……

За что? И не крал, кажись, и не дрался… (А. П. Чехов. Злоумышленник) – 'В тюрьму людей отправляют тогда, когда они крадут или дерутся; я не крал и не дрался, поэтому неправильно отправлять меня в тюрьму'.

6.3. Вопросительные высказывания. ОФ вопросы также могут пониматься атрибутивно. Возможность или необходимость атрибутивного прочтения вопросов обусловлена теми же факторами, что и в утвердительных предложениях: экзистенциальные (общие) вопросы могут пониматься как атрибутивно, так и неатрибутивно; если ОФ семантически отличается от СВ, то атрибутивное прочтение возможно в частичных диктальных (специальных) и частичных модальных вопросах наряду с чисто вопросительным значением (Куда тебя Татьяна-то утром посылала? – чисто вопросительное значение); наконец, если ОФ = семантически СВ, то атрибутивное, сигнификативное прочтение специальных и частичных модальных вопросов практически обязательно, со всеми вытекающими последствиями. Отличие от утвердительных высказываний в том, что в ОФ вопросах ситуация сдвигается, как минимум, на один шаг, и выводная цепочка оказывается более длинной. Как было отмечено выше, сам по себе вопрос не выражает факт и поэтому не может быть использован атрибутивно, для вывода чего-либо. Понятное исключение – риторические вопросы, эквивалентные полярно противоположному утверждению или отрицанию. В случае атрибутивного употребления ОФ в риторических вопросах, как и в утвердительных высказываниях, вопрос логически связывается с каким-то суждением в данном дискурс, образует с ним единый дискурсивный блок. Это суждение может оставаться имплицитным (выводится на основе высказывания с ОФ, является КомпРА). Например: Я тебя перебивал? – ОФ, риторический вопрос, ≈ 'Я тебя не перебивал (основание для последующего побуждения, которое может остаться и имплицитным), поэтому и ты не перебивай меня'; Я тебя перебил? – собственно вопрос (примеры из [Падучева 1996: 56], комментарий наш. – И. Ш.).

Возвращаясь к собственно вопросам. Сам по себе вопрос не может быть использован для логического вывода. Однако ОФ вопрос так или иначе имплицирует обобщенный факт, содержащийся (как пресуппозиция в специальных и частных вопросах) или составляющий исходное предположение вопроса (в общих вопросах). Этот обобщенный факт одновременно выполняет две роли в семантической структуре: он является базой для формирования вопроса и одновременно основой, на которой устанавливаются логические связи в дискурсе. Как и в случае ОФ утверждений, в случае вопросов возможны различные типы дискурсивных блоков, в установлении логических связей внутри которых участвуют ОФ вопросы. Однако в силу специфики вопросов здесь невозможны эксплицитные показатели связи в виде союзов и связочных знаменательных слов.

В наиболее простом случае через обобщенный факт в ОФ вопросе устанавливаются логические связи с каким-то внешним, эксплицитным элементом дискурса. Например: Ты сдавал ему экзамен? Как он принимает? = 'Тот, кто сдавал экзамен, знает, как преподаватель принимает экзамен; если ты сдавал экзамен, то ты знаешь, как он принимает; я спрашиваю тебя, сдавал ли ты экзамен, для того, чтобы ты (в случае, если ты сдавал экзамен) ответил мне на вопрос: как он принимает?' Таким образом, факт, предполагаемый вопросом, помогает установить логическую связь, связь обоснования (почему я это спрашиваю) между первым и вторым вопросом. Аналогично (уже более кратко), Вы заказывали такси?/ Такси заказывали? (в устах диспетчера) = [я спрашиваю это для того, чтобы, в том случае, если вы заказывали такси, сообщить вам] Такси выехало. Выходите; Вы заказали такси? – просто вопрос, по крайней мере может быть понят как просто вопрос, например праздно любопытствующего знакомого. Вообще, разница между СВ и НСВ вопросами применительно к связям в дискурсе: СВ вопрос спрашивается почему– то (в предшествующем дискурсе / картине мира есть основания предположить, что это имеет место, и тем самым задать вопрос); ОФ НСВ вопрос спрашивается для чего-то: для того, чтобы установить логические связи с последующим (в норме) элементом дискурса. Поэтому если такого элемента нет, то возникает впечатление незаконченности [Israeli 1998: 69]: Кто укладывал чемодан? – Я; – дальше что-то должно быть, например: Вы не забыли положить подарки? [Mehlig 2001: 106][50]50
  Отметим, что это относится ко всем случаям атрибутивного употребления НСВ, не только вопросам (см. выше), так, не менее странно и незаконченно выглядит Я записывался в библиотеку, если оно логически не связано с каким-то другим рядом расположенным высказыванием.


[Закрыть]. Именно этим назначением ОФ НСВ объясняется частое присутствие в контексте следующих за ОФ вопросом речевых актов – вопросов, сообщений, побуждений, предложений, разъяснений и т. д., – связанных с ним по смыслу [Israeli 1998: 69].

Если в общих вопросах заключенный в вопросе факт является исходным предположением вопроса (неизвестно, имеет это место или нет), то в частных модальных (с субъектом в фокусе) и специальных кто-вопросах (возникающих на базе множества дистрибутивных – с разными субъектами – повторений, см. выше) факт, к части которого задается вопрос, является пресуппозицией: Вы покупали творог на рынке? / Кто покупал творог на рынке? Сколько он стоит? – факт 'Кто-то покупал творог на рынке' участвует в построении следующей имплицитно-эксплицитной логической цепочки: 'Тот, кто покупает творог, знает, сколько он стоит, где он продается и т. д., поэтому тот, кто в данном случае купил творог, знает, я хочу узнать, покупали ли вы / кто покупал творог на рынке, для того, чтобы, в случае положительного ответа, узнать у вас / у него Сколько он стоит?; аналогично: Таня, это ты разбирала книжные полки? Тебе не попадался 8 том Горького?; ср. менее эксплицитное, с большим количеством компрессированных звеньев: Кто открывал окно? На подоконнике лежали мои бумаги = 'Кто-то открывал окно; для того, чтобы открыть окно, необходимо убрать вещи с подоконника, которые мешают это сделать, поэтому тот, кто открывал окно, знает (должен знать), куда делись вещи, которые мешали открывать окно; я хочу узнать' Кто открывал окно? 'потому что' На подоконнике лежали мои бумаги, 'и я хочу узнать от него, куда он дел мои бумаги'. Во многих случаях Г не дожидается ответа на первый вопрос (поскольку его собственно не интересует, участвовал ли А / кто именно участвовал в событии, первый вопрос нужен лишь для того, чтобы перейти ко второму), так что два вопроса образуют (по существу) единый дискурсивный «блок», своего рода сложный вопрос: Ты сдавал ему экзамен? Как он принимает? = 'Если ты сдавал ему экзамен, то скажи мне, как он принимает'; Кто покупал творог на рынке? Сколько он стоит? = 'Я спрашиваю того из вас, кто покупал творог на рынке, сколько он стоит' – (и тот, кто покупал, откликается:) 120 рублей килограмм.

В случаях выше дискурсивно связанными с ОФ были, так сказать, прагматические компоненты (желание узнать или побудить А сделать нечто). Однако таким компонентом может быть менее практичное желание «воздать должное» автору данного действия, т. е. осудить или похвалить его за совершенное им действие (в зависимости от его результатов), выразить эмоциональную оценку (результатов) этого действия. Общая схема таких дискурсивных блоков: 'Я хочу узнать, кто сделал данное Р, для того, чтобы осудить / одобрить его, и я осуждаю / одобряю его действия'. Например: Кто покупал билеты? Какие места неудобные! = [Я спрашиваю] Кто покупал билеты? [потому что я хочу выразить и выражаю далее свое осуждение: ] Какие места неудобные! (Последняя фраза имплицирует, содержит в себе осуждение. Перформативная формула осуждения Я осуждаю тебя за то, что ты купил билеты на неудобные места… в обыденном языке не применяется, поскольку осуждение выражается более экономичными средствами: описанием возникшей в результате действий субъекта негативной ситуации, окрашенным просодией возмущения, недовольства). Заметим, что здесь, как в примерах выше, имеет место единый дискурсивный «блок», Г в норме не дожидается ответа на свой вопрос, а сразу же высказывает осуждающее суждение, и в целом конструкция значит примерно следующее: 'Тот, кто покупал билеты (кто бы он ни был), «достиг» плохого результата: купил билеты на неудобные места, за это я его и его действия осуждаю, пусть он устыдится, почувствует свою вину'. Заметим, что порядок следования вопроса и осуждения должен быть именно такой: осуждение, которое непосредственно выражает, за что осуждается субъект (что плохого было в его действиях), бессмысленно, если сначала не указано что осуждается (какие действия), а это указано в вопросе. Сходный пример, но с иным порядком следования компонентов приводится в [Падучева 1996: 49], а также в [Forsyth 1970: 84]: Какие места неудобные! Кто билеты покупал? Заметим, что эта последовательность, в отличие от предыдущей, не является законченной: здесь требуется ответ на вопрос, а затем какое-то осуждение (предшествующая фраза Какие места неудобные! является констатацией – основанием для вопроса, но не является, по причинам описанным выше, осуждением, а ОФ требует какого-то развития, иначе он «повисает» в воздухе): … – Я. – Как можно было покупать такие билеты?! / Ты, что с ума сошел! / денег пожалел?! и т. п. Еще более наглядно это в: Кто чай заваривал? / Ты чай заваривал? Там везде налито! где обратный порядок, в силу наличия анафорического там, вообще невозможен: *Там везде налито! Кто чай заваривал? – бессвязно. Как представляется, использование подобных «вопросительно-осудительных» блоков, по крайней мере отчасти, мотивировано принципами вежливости и этикета. Прямое осуждение конкретного лица, эксплицитное возложение на него вины, с одной стороны, невежливо, с другой – чревато столь же резким и невежливым ответом. Использование стратегии «умолчания» о конкретном виновнике позволяет этикетно «смягчить» ситуацию, по принципу: пусть тот, кто виноват, сам сделает соответствующий вывод (пусть сам почувствует, поймет свою вину, осознает, в чем его промах), этого часто достаточно и с прагматической точки зрения. Поэтому такие «блоки» могут использоваться и тогда, когда Г знает, кто виновник данной ситуации. Аналогично (но уже с последующим одобрением, похвалой): Вы не знаете, кто писал эту статью? / Кто писал эту статью? Там есть интересные мысли! – последнее уже похвала тому (кто бы он ни был), кто писал статью (похвала вообще не имеет перформатива). В отличие от осуждения, порицания, в случае одобрения, похвалы вежливо, этикетно правильно персонифицировать автора хорошего действия (ему это будет приятно, а человек должен делать, по возможности, максимум хорошего для другого человека, это главный принцип этикета и межчеловеческого общения в целом), поэтому на эти вопросы в норме должны быть даны ответы: Я / Петя.

В ОФ конструкциях вопроса-осуждения могут использоваться также вопросы с где: Где ты покупал / шил этот костюм? Пуговицы пришиты косо, спина морщит, швы расходятся! Где вы учились / получали образование?! Вы не знаете элементарных вещей! Здесь где метонимически = кто: 'В какой организации / Деятели из какой организации (магазина, ателье и т. п.) продали / сшили тебе костюм?' и т. п. с последующим осуждением их действий через указание на их плохой результат.