Текст книги "Увещание к подвигам добродетели. Сборник бесед святого отца нашего Иоанна Златоустого духовно-нравственного содержания"

Беседа 73
О роскошной жизни[75]75
  44 Бес. на Ев. Мф.


[Закрыть]

Христос назвал роскошь тернием. Ибо она уязвляет более, нежели терние, и изнуряет душу сильнее, нежели забота, и причиняет самые мучительные болезни как телу, так и душе. Не столько мучит забота, сколько пресыщение. Ибо если бессонница, боль в висках, тягость в голове и болезни в желудке мучат пресыщенного, то представь, скольких терний жесточае это! Как терние, с какой бы стороны не брали его, окровавляет руки: так и роскошь вносит язву и в ноги, и в руки, и в голову, и в глаза, и вообще во все члены; она безжизненна, и бесплодна как терние, и гораздо больше его вредна, и вредна для существеннейших частей. Ибо она преждевременно приближает к старости, притупляет чувства, омрачает мысль, ослепляет проницательный ум; наполняет тело влагами, скопляет гной, причиняет множество болезней, и возлагает большую тяжесть и несносное бремя. Следствием того бывают частые падения, а иногда и погибель. Для чего же, скажи мне, утучняешь тело? Неужели мы принесем тебя в жертву?

Или предложим на трапезу? Хорошо откармливать птиц, или лучше сказать, и их не хорошо; когда отучнеют, употребление их в пищу уже не бывает для нас здоровым. Так-то велико зло – пресыщение, что оно вредно и бессловесным. Откармливая, делаем их бесполезными и для них самих, и для нас; потому что от этой тучности и пища неудобно варится, и соки гниют. Но те животные, которых немного кормят, и которые, так сказать, постятся, не употребляют излишней пищи и находятся в трудных работах, бывают весьма полезны и для себя и для других, годны для пищи и для всего прочего. Почему те, которые питаются ими, бывают более здоровы; те же, которые употребляют в пищу жирных животных, уподобляются им, соделываясь ленивыми, больными и сами на себя налагают тягчайшие узы. Ничто столько не противно и не вредно телу, как пресыщение; ничто столько не разрушает, не обременяет и не повреждает его, как неумеренное употребление пищи. Они так безумны, что не хотят даже столько поберечь себя самих, сколько другие берегут мехи.

Ибо продавцы вин не наполняют мехи более надлежащего, дабы не прорвать их; а они и такой заботы не хотят иметь о бедном своем чреве, но до чрезмерности обременяют его пищею, наполняют вином до ушей, ноздрей и самого горла, и таким образом сугубо стесняют дух и ту силу, которая устраивает животную жизнь. Для того ли дана тебе гортань, чтобы ты до самых уст наполнял ее вином и другими вредными веществами? Не для того, человек, но чтобы, во‐первых, славословить Бога, воссылать к нему священные молитвы, читать Божественные законы; во‐вторых, подавать советы полезные ближним. А ты, как будто для обжорства только получивши гортань, не даешь ей ни малейшего времени для священного занятия, а во всю жизнь употребляешь ее на постыдную работу. Таковые люди поступают подобно тому, кто, взявши арфу, имеющую золотые струны, и хорошо настроенную, вместо того, чтобы ударять в нее и извлекать гармонические звуки, завалит ее навозом, всякой дрянью. Навозом я называю не пищу, но пресыщение, и великую неумеренность;

ибо то, что сверх меры, не питает уже, но вредит.

Одно чрево дано только для принятия пищи, а уста, гортань и язык даны и для других более необходимых занятий; или лучше, и чрево дано не просто для принятия пищи, но для принятия пищи умеренной.

Оно само показывает нам это, ибо всегда вопиет против нас, когда мы повредим ему таким излишеством; и не только вопиет, но и, в отмщение за несправедливость, налагает на нас величайшее наказание. И, во‐первых, оно наказывает ноги, которые носят его и водят на роскошные пиршества; потом связывает служащие ему руки за то, что они доставляли ему столь многие и столь хорошие яства. А у многих оно повредило и самые уста, глаза и голову. Как раб, если возложат на него что-либо свыше сил его, в сильном негодовании оскорбляет своего господина: так и чрево, которому сделали насилие, часто погубляет и портит, вместе с прочими членами, и самый мозг.

Потому хорошо устроил Бог, соединивши с неумеренностью такие вредные следствия, дабы, если добровольно ты не хочешь поступать благоразумно, по крайней мере, против воли страх, и столь большой вред, научил тебя умеренности. Итак, зная это, будем убегать роскоши, будем заботиться об умеренности, дабы и здоровьем телесным наслаждаться и, избавив душу от всякой болезни, быть участниками в будущих благах благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава и держава во веки веков. Аминь.

Беседа 74
Почему с добродетелью сопряжен труд[76]76
  36 Бес. на Ев. Иоан. Бог.


[Закрыть]

Не будем ослабевать духом, когда просим что-либо у Бога и долго не получаем. Ради людей мы усердствуем столь долгое время, и в войсках служа, и тяжкие работы исправляя, и исполняя раболепные услуги, хотя наконец часто теряем и самую надежду (награды): а ради Господа нашего, от которого, без сомнения, можем получить награды, гораздо больше самих трудов, (ибо упование не посрамит, говорит Писание, Рим. 5, 5), – показать надлежащее усердие – мы не терпим. Какого же наказания заслуживает это? Ибо хотя бы мы и ничего не получили от Него, одно продолжительное собеседование с Ним не следует ли считать стоящим бесчисленных благ? Но постоянная молитва, говоришь ты, трудное дело. А какое из добрых дел, скажи мне, не трудно? Да в том-то, скажешь ты, и затруднение большое, что с пороком сопряжено удовольствие, а с добродетелью труд. Я думаю, многие на это ищут объяснения. Какая же тому причина? В начале Бог даровал нам жизнь, свободную от забот и чуждую трудов: но мы не воспользовались, как должно было, этим даром, а развратились по нерадению и лишились рая. Тогда-то Бог соделал уже жизнь нашу претрудной, и в оправдание свое пред родом человеческим, как бы так говорит: «Я даровал вам сначала наслаждения: но вы от своеволия соделались худшими; посему Я определил наложить на вас труды и пот». Когда же и труды не обуздали нас, Он дал закон, содержащий в себе многие заповеди, наложив на нас, как на коней неукротимых, узды и путы, дабы удержать порывы, как делают укротители коней. Вот почему жизнь наша сопряжена с трудами, так как без трудов мы обыкновенно развращаемся. Природа наша не может бездействовать, а иначе легко преклоняется ко злу. Положим, например, что человеку целомудренному или отличающемуся какой-либо другой добродетелью, не нужны были бы никакие подвиги; а он бы и спал и однако ж во всем успевал: к чему бы привело такое ослабление? Не к гордости ли и высокомерию? Да для чего же, говоришь ты, со злом сопряжено великое удовольствие, а с добродетелью великий труд и тягость? Но какая же была бы тебе и благодать, или за что ж бы ты получил награду, если бы это было дело нетрудное? Я и теперь могу указать многих таких, которые по природе отвращаются от смешения с женщинами и убегают, как чего-нибудь скверного, самой беседы с ними: но скажи, пожалуй, называть ли их за то целомудренными и будем ли мы их увенчивать и прославлять? Никак.

Ибо целомудрие есть воздержание и препобеждение похотей борьбой. Так и на войне, чем сильнее битва, тем блистательнее тогда бывает и торжество, а не тогда, когда никто и рук не поднимает. Есть много и смирных по природе людей: можем ли называть их кроткими? Никак. Таким образом и Христос, говоря о трех родах скопцов, два из них оставляет без венцов, а один вводит в царствие (Мф. 19, 12). Да для чего, скажут, нужно зло? И я то же говорю: но кто же виновник зла? Кто другой, как не наше произвольное нерадение? Но надлежало бы быть, говоришь, одним добрым. А какое свойство добра? Трезвиться и бодрствовать ли, или спать и предаваться беспечности?

А почему, скажешь, не признано за лучшее, – чтобы добро делалось без труда? Такие слова свойственны животным и чревоугодникам, которые почитают богом свое чрево. Что это слова лености, вот – суди: если бы где-нибудь были властитель и военачальник, и властитель бы спал или пиршествовал, а военачальник с великими трудами одерживал бы победы: кому из них ты вменил бы славу? Кому принадлежал бы плод радостных событий? Видишь, что душа более расположена бывает к тому, в чем более труждается.

Посему и Бог соединил с добродетелью труды, желая прилепить к ней душу. Потому-то мы удивляемся добродетели, хотя сами ее и не исполняем; а порок порицаем, хотя он кажется и весьма приятен. А если спросишь: почему мы не удивляемся людям добрым по природе, а более тем, которые таковы по свободному произволению? Это потому, что справедливость требует предпочитать трудящегося не трудящемуся.

А почему, скажешь, мы ныне труждаемся? Потому, что жизни без трудов ты не хотел вести благоразумно. Если исследовать внимательно, то ведь бездействие и без того обыкновенно развращает нас и причиняет много трудов. Например, оставим в заключении какого-нибудь человека и станем только кормить его и наполнять его чрево, не позволяя ему ни ходить, ни заниматься каким-либо делом; пусть он наслаждается трапезой и ложем и постоянно пресыщается: может ли что быть несчастнее такой жизни? Но иное дело, скажешь, заниматься чем-нибудь, а иное – трудиться; ведь можно же было тогда (в первобытном состоянии) делать без трудов? Не так ли? Конечно так; этого и Бог хотел, да ты сам не стерпел. Бог повелел тебе возделывать рай, назначив в этом тебе занятие, но, не присоединив к этому никакого труда; а если бы и в начале у человека был труд, то после Бог не возложил бы на него труда в виде наказания. Ибо можно делать и не труждаться, как то свойственно Ангелам. А что они занимаются делом, послушай, как говорит о том Писание: сильнии крепостию, творящии слово Его (Пс. 102, 20). Теперь недостаток силы делает нам много труда: а тогда этого не было, ибо вшедый в покой Его, говорит Писание, – почи от дел своих якоже и от своих Бог (Евр. 4, 4), разумея здесь не бездействие, а нетрудность дела. Ибо Бог еще и ныне действует, как говорит Христос: Отец мой доселе делает и Аз делаю (Ин. 5, 17).

Итак, убеждаю вас, отложив всякое нерадение, поревновать о добродетели. Ибо удовольствия порока кратковременны, а скорбь постоянна; от добродетели же напротив радость нескончаемая, а труд – только временный. Добродетель, еще прежде получения венцов, утешает своего труженика, питая его надеждами; а порок, еще прежде (вечного) наказания казнит своего последователя, терзая и устрашая его совесть и заставляя на все смотреть с подозрением. А это не хуже ли самых великих трудов, всякого изнурения? А если бы даже этого не было, а было бы одно удовольствие: может ли что быть ничтожнее такого удовольствия?

Оно, как скоро является, так и исчезает, увядая и убегая прежде, нежели успеем возобладать им, разуметь ли здесь удовольствия плоти, или роскоши, или богатства: ибо все это каждый день непрерывно стареет. А когда последует еще и наказание и мучение, что может быть несчастнее людей, предающихся пороку?

Итак, зная это, будем терпеть все ради добродетели; таким образом мы сподобимся и истинной радости, благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с которым Отцу, вместе со Святым Духом, слава во веки веков. Аминь.

Беседа 75
О кротости и гневе, и чтобы из любви к Богу быть добродетельным[77]77
  6 Бес. на Деян.


[Закрыть]

Люди, не столько привлекаются благодеяниями, сколько вразумляются страхом, но дивные и великие мужи и други Божии ни в чем этом не нуждаются. Таков, например, был Павел: он не думал ни о царстве, ни о геенне. Вот это значит любить Христа; это значит не быть наемником, не смотреть на благочестивую жизнь, как на промысел и на торговлю, а быть истинно добродетельным и делать все из одной любви к Богу. Каких же достойны мы слез, когда на нас лежит такой великий долг, а мы не стараемся, и как купцы, приобресть Царство Небесное! Так много нам обещано, а мы и при всем том не слушаем! С чем сравнить такое ожесточение? Люди, одержимые безумной страстью к деньгам, кого бы ни встретили, врагов ли, или рабов, или самых злых своих противников, самых негодных людей, – коль скоро только надеются получить чрез них деньги, – решаются на все, и льстят, и услуживают, и становятся рабами, и считают их самыми почтенными людьми, лишь бы что-нибудь получить от них: надежда получить деньги производит то, что они ни на что не смотрят.

А царство не имеет того значения у нас, какое имеют деньги; или лучше, – не имеет и одной доли того значения! Между тем, и обещано оно не каким-нибудь обыкновенным лицом, а Тем, Кто несравненно выше самого царства. Если же и обещано царство, и дает его сам Бог; то, очевидно, уже много значит и получит его от такого лица. А у нас, между тем, бывает тоже, как если бы царя, который, после бесчисленного множества других благодеяний, хочет сделать нас своими наследниками наравне с собственным сыном, мы стали презирать; а начальнику разбойников, который был причиной весьма многих бед и для нас, и для наших родителей, который сам исполнен зла и посрамил и нашу славу, и наше спасение, – стали кланяться, если он покажет нам хотя один обол (медяк). Бог обещает нам царство, и пренебрегаем Его; диавол готовит нам геенну, и мы чтим его! То – Бог, а это – диавол! Но посмотрим на самую разность их заповедей. Если бы даже ничего этого не было, – если бы, то есть, то не был Бог, а это – диавол, если бы первый не уготовлял нам царства, а последний – геенны, – самого свойства их заповедей не довольно ли было бы для того, чтобы побудить нас быть в союзе с первым? Что же заповедует тот и другой? Один – то, что покрывает нас стыдом, а другой – то, что делает нас славными; один – то, что подвергает бесчисленным бедствиям и бесславию, другой – то, что доставляет великую отраду. В самом деле, посмотри: один говорит: научитеся от мене, яко кроток есмь и смирен сердцем, и обрящете покой душам вашим (Мф. 11, 29); а другой говорит: будь жесток и суров, гневлив и раздражителен, будь скорее зверем, чем человеком. Посмотрим же, что полезнее, что благотворнее. Но не это только имей в виду, а помышляй о том, что один из них диавол. Тогда в особенности обнаружится то, что полезнее, да и торжество будет больше. Ведь не тот заботлив, кто дает повеления легкие, а кто заповедует полезное. И отцы дают приказания тягостные, равно как и господа своим слугам; но потому-то именно одни из них – отцы, а другие – господа; а поработители и губители заповедуют все противное. Впрочем, что заповеди Божии доставляют и удовольствие, это видно из следующего. Каково, по твоему мнению, состояние человека раздражительного, и человека незлобивого и кроткого? Не правда ли, что душа последнего похожа на уединенное место, где царствует великая тишина, а душа первого – на шумную площадь, где страшный крик, где погонщики верблюдов, лошаков, ослов, кричат изо всей силы на проходящих, чтобы их не задавить? Или еще, не походит ли душа последнего на средину городов, где сильный шум то с той стороны от серебренников, то с другой – от медников, где одни обижают, а другие терпят обиду? А душа первого похожа на вершину горы, где веет легкий ветер и куда падает чистый луч солнца, откуда льются прозрачные струи потоков и где встречаешь множество прелестных цветов, как на весенних лугах и в садах, красующихся растениями, цветами, и струящимися потоками. Если здесь и бывает какой звук, то это – звук приятный, доставляющий большое удовольствие тому, кто его слышит.

Здесь или певчие птицы сидят вверху на ветвях дерев, и кузнечики, соловьи и ласточки стройно воспевают какой-то один концерт; или тихий ветер, слегка касаясь ветвей дерев, часто производит звуки, похожие на звук флейты или на крик лебедя: или луг, покрытый розами и лилиями, которые склоняются друг к другу и отливают синевой, представляет как бы синее море в минуту легкого волнения. Одним словом, здесь можно найти много подобий; посмотришь на розы, – подумаешь: видишь радугу; посмотришь на фиалки – подумаешь: видишь волнующееся море; посмотришь на лилии, – подумаешь: видишь небо. И не зрением только наслаждаешься здесь при виде такого зрелища, но и самым телом. здесь человек по преимуществу находит для себя отраду и отдых, так что скорее считает себя на себе, чем на земле.

Есть здесь и другой звук, – когда вода непринужденно катится с вершины по расселинам и, слегка ударяясь о встречающиеся камешки, тихо журчит и такую разливает радость по нашим членам, что скоро и сон, от которого невольно опускаются члены, нисходит на глаза наши. Вы с удовольствием слушали мой рассказ и, может быть, даже пленились пустынной местностью? А ведь душа великодушного человека несравненно приятнее, чем эта пустынная местность. И я не с тем коснулся этого подобия, чтобы описать вам луг, или чтобы похвалить сие красноречием, но чтобы вы, увидев из описания, как велико наслаждение людей великодушных, – увидев, что и обращение с человеком великодушным доставляет несравненно больше и удовольствия, и пользы, чем жизнь в подобных местах, старались подражать таким людям. В самом деле, если от такой души не выходит и дыхание бурное, но одни кроткие и приветливые слова, истинно подобные тихому веянию легкого ветра, одни убеждения, в которых нет ничего грубого, а напротив слышится нечто похожее на пение птиц; то не правда ли, что это лучше? Веяние слова ведь уже не на тело падает, а оживляет душу.

Не так скоро врач, какое бы он ни прилагал старание, освободит больного от горячки, как человек великодушный дуновением слов своих охлаждает человека раздражительного, пламенеющего гневом. Но что я говорю о враче? И раскаленное железо, опущенное в воду, так скоро не потеряет своей теплоты, как человек вспыльчивый, если встретится с душой терпеливой. Но как певчие птицы на рынке не имеют почти никакой цены; так точно и наши убеждения считаются пустыми словами у людей раздражительных.

Итак, кротость приятнее, чем гнев и ярость. Но не это только, но и то, что одно заповедано диаволом, а другое – Богом. Видите, – я не напрасно сказал, что, если бы то не был диавол и Бог, самые заповеди были бы уже достаточны для того, чтобы отвлечь нас от диавола. Человек кроткий и сам себе приятен, и другим полезен; а гневливый – и сам себе неприятен, и другим вреден. Действительно, ничего нет хуже человека гневливого, ничего нет тягостнее, ничего несноснее, ничего постыднее; равно как и наоборот, – нет ничего приятнее человека, который не умеет гневаться.

Лучше жить со зверем, чем с таким человеком: зверя только раз укротишь, и уж он навсегда остается таким, каким его приучили быть; а этого, сколько ни укрощай, он опять ожесточается, потому что только на один раз смирится. Как отличен ясный и светлый день от времени ненастного и крайне печального; так и душа человека гневающегося – от души человека кроткого. Но мы теперь еще не будем рассматривать тот вред, который происходит от людей раздражительных для других, а посмотрим на вред, какой они причиняют самим себе. Конечно, и то уже не маловажный вред, если мы сделаем какое-либо зло другому; но на это мы пока не будем обращать внимания. Какой палач может истерзать до такой степени бока? какие раскаленные рожны могут так исколоть тело? Какое сумасшествие может настолько лишить нас здравого смысла, сколько лишают гнев и бешенство? Я знаю многих, которые сделались больными от гнева; и жесточайшие горячки, по большей части, бывают от гнева. А если эти страсти так вредны для тела, то подумай, как вредны для души. Не рассчитывай на то, что ты этого не видишь; но подумай, если и то, что (т. е. тело) принимает зло, терпит такой вред, – какой же вред получит то, что (т. е. душа) его раздражает? Многие от гнева потеряли глаза; многие впали в самую тяжкую болезнь. Между тем, человек великодушный легко переносит все. Но несмотря на то, что диавол дает нам такие тягостные повеления и в награду за то предлагает геенну, несмотря на то, что он – диавол и враг нашего спасения, все же мы больше слушаем его, чем Христа, хотя Христос – наш Спаситель и благодетель, и предлагает нам такие заповеди, которые и приятнее, и полезнее, и благотворнее, которые приносят величайшую пользу и нам, и тем, кто с нами живет. Нет ничего хуже гнева, возлюбленный; нет ничего хуже неуместной раздражительности. Гнев не терпит дальнего отлагательства; это – бурная страсть. Часто случается, что в гневе иной скажет такое слово, для вознаграждения которого нужна целая жизнь; или сделает такое дело, которое ниспровергает всю его жизнь. Ведь то-то и ужасно, что в короткое время, чрез один поступок, чрез одно даже слово (гнев) часто лишает нас вечных благ и делает напрасными бесчисленные труды. Посему умоляю вас, употребите все меры к тому, чтобы обуздать этого зверя. Это я сказал о кротости и гневе. Но если кто станет рассуждать и о других добродетелях и пороках, например, о любостяжании и презрении богатства, о распутстве и целомудрии, о зависти и добродушии, и сравнит их одно с другим; тот узнает, что и здесь есть различие. Видели, как ясно из одних заповедей открывается, что один – Бог, а другой – диавол? Будем же повиноваться Богу и не станем ввергать себя в бездну, но, пока есть еще время, постараемся омыть все, что оскверняет душу, чтобы сподобиться вечных благ, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, вместе со Святым духом, слава, держава, честь ныне и присно, и во веки веков. Аминь.