Текст книги "Увещание к подвигам добродетели. Сборник бесед святого отца нашего Иоанна Златоустого духовно-нравственного содержания"

Беседа 96
О смирении[97]97
  2 Бес. на Пос. к Филимону.


[Закрыть]

Никогда не превозносись своим смирением. Может быть, вам кажутся смешными слова мои, что смирение превозносится; но не удивляйтесь: оно превозносится, когда бывает неискренним. Как и каким образом? Когда оно бывает для того, чтобы показаться пред людьми, а не пред Богом, когда оно имеет в виду свое прославление и тщеславие; ибо тогда оно – дело диавола. Как многие тщеславятся тем, что они нетщеславны; так превозносятся и смирением по высокомерию. Например, пришел к тебе брат, или слуга; ты принял его, омыл ему ноги и тотчас же гордишься этим; я, говоришь ты, сделал то, чего не сделал никто другой, я совершил подвиг смирения. Каким же образом можно остаться смиренномудрым? Если будем помнить заповедь Христа, который говорит: егда сотворите вся, глаголите, яко раби неключими есмы (Лк. 17, 10); также слова учителя вселенной, который говорит: аз себе не у помышляю достигша (Флп. 3, 13). Кто убежден, что он не сделал ничего великого, что бы он ни сделал, кто не считает себя достигшим конца; тот только может быть смиренным. Многие от смирения впали в гордость; да не будет этого с нами? Совершил ли ты какое-нибудь дело смирения? Не превозносись этим, иначе погубишь все. Таков был фарисей. Он стал превозноситься тем, что отдавал бедным десятину, и погубил все. Но не таков был мытарь. Послушай, что еще говорит Павел: ничесоже в себе свем, но ни о сем оправдаюся (1 Кор. 4, 4). Видишь ли, как он не превозносился, но всячески уничижал и смирял себя, и притом тогда, как достиг самой высоты добродетелей? И три отрока, быв в огне, среди пламени, что говорили? Согрешихом, беззаконновахом со отцы нашими (Дан. 3, 29). Это и значит иметь сердце сокрушенное? Поэтому они и могли сказать: душею сокрушенною и духом смиренным да прияты будем (39). Так они были смиренны после ввержения в пещь, даже более, нежели до ввержения! Когда они увидели совершившееся над ними чудо, то, считая себя недостойными спасения, пришли в глубокое смирение; ибо мы тогда особенно сокрушаемся духом, когда убеждаемся, что мы получили великие благодеяния не по заслугам. Между тем, какие же они получили благодеяния не по заслугам? Они допустили ввергнуть себя в пещь, были отведены в плен еще в своей молодости, тогда как согрешили другие, и не роптали, не досадовали и не говорили: какая нам польза оттого, что мы служим Богу? Что приобрели мы, поклоняясь Ему? Человек нечестивый сделался нашим владыкою; с идолослужителями мы терпим мучение от идолослужителя; отведены в плен, лишены отечества, свободы и всего родного, стали пленниками и рабами и служим царю варвару! Ничего такого они не говорили, но что? Согрешихом беззаконновахом, говорили они и возносили молитву не за себя, а за других: предал еси нас, говорили они6 царю неправедну и лукавнейшу (с. 32). Также Даниил, быв в другой раз брошен в ров, говорил: помянул мя еси, Боже (Дан. 14, 38). Почему же Бог не помянул тебя, Даниил, когда ты прославил Его пред царем и говорил: и мне не премудростию сущею во мне паче всех живущих тайна сия открыся (2, 30)? Почему Он не помянул тебя тогда, когда ты ввержен был в львиный ров за неповиновение нечестивейшему повелению? По той же самой причине. Не за Него ли ты был ввержен и теперь? Так говорит он; это потому, что великий я должник пред Ним. Если же так говорил он при столь великих добродетелях своих, то что скажем мы?

Будем же смиренномудрствовать, как должно, будем уничижать себя, как должно, дабы смирение не послужило нам поводом к гордости. Ты смирен и даже смиреннее всех людей. Не превозносись же этим и не порицай других, дабы не погубить тебе хвалы своей. Ты для того и смиренномудрствуешь, чтобы избежать высокомерия; а если чрез это ты впадешь в высокомерие; то лучше тебе и не быть смиренным. Ибо послушай, что говорит Павел: благое ми бысть мне смерть; да будет по премногу грешен грех заповедию (Рим. 7, 13). Когда придет тебе на мысль удивляться своему смирению, то представь себе Господа своего, как Он уничижил Себя, – и ты не станешь больше удивляться себе самому, не станешь хвалить себя самого, но посмеешься над собой, как не сделавшим ничего.

Признавай себя всегдашним должником и, чтобы ты ни сделал, приводи себе на память сказанную притчу: который от вас раба имея, иже пришедшу ему речет: возлязи; но неречет ли ему: уготовай и служи ми (Лк. 17, 7–8)? Благодарим ли мы рабов своих, за то, что они служат нам? Никогда. Бог же воздаст благодарностью нам, которые служим не Ему, но делаем полезное для нас. Впрочем, не будем поступать и так, чтобы Он воздал нам благодарностью, чтобы Он узнал об этом, но как исполняющие долг свой. Подлинно, всякое (доброе) дело есть долг наш; и все, что мы ни делаем, есть исполнение долга. Ибо если мы купив рабов за деньги, хотим, чтобы они жили совершенно для нас, чтобы мы обладали всем, что имеют они; то не гораздо ли более это следует Тому, кто привел нас из небытия в бытие и потом искупил нас бесценной Своей кровью? Он дал за нас цену, которой никто не дал бы за собственного сына, – пролил кровь Свою.

Посему, если бы мы имели каждый по тысяче душ и пожертвовали бы всеми ими, то воздали ли бы Ему равное воздаяние? Нет. Почему? потому, что Он сделал это для нас, не будучи обязан, но совершенно по милости своей; а мы обязаны к тому. Он, будучи Богом, сделался рабом; будучи непричастным смерти, сделался причастным ей по плоти; а мы, если и не положим за Него душ своих, то по закону природы непременно должны будем положить их, – спустя немного времени по неволе расстанемся с жизнью.

Так и с деньгами; если мы не отдадим их для Него, то по необходимости отдадим их при смерти. Так и со смирением; если мы не будем смиренными для Него, то смирят нас скорби, несчастья, притеснения.

Видишь ли, сколь велика благодарность Его? Он не сказал: что важного сделали мученики? Если бы они не умерли за Меня, то и без этого непременно умерли бы; но воздает им великой благодарностью; так как они добровольно отдали то, что впоследствии должны были бы отдать невольно, по закону природы. Он не сказал: что важного делают раздающие свое имение? Они непременно отдадут и поневоле; но воздает и им великой благодарностью и не стыдится исповедовать пред всеми, что Владыка питаем был рабами.

Подлинно, и это – слава Владыки, чтобы иметь признательных рабов, и это – слава Владыки, чтобы принадлежащее им усвоить самому Себе; и это – слава Владыки, чтобы не стыдиться исповедовать это пред всеми. Устыдимся же такой любви Христовой, и сами воспламенимся любовью к Нему. Когда мы слышим, что кто-нибудь любит нас, то хотя бы он был незнатен и беден, мы воспламеняемся особенной любовью к нему и оказываем ему великое почтение, тогда и мы любим его; а Господь наш любит нас так много, – и мы остаемся нечувствительными? Нет, увещеваю вас, не будем столь беспечными к спасению наших душ, но возлюбим Его по мере сил своих, отдадим все из любви к Нему – и душу, и имущество, и славу, и все прочее с радостью, с готовностью, с усердием, не считая этого каким-нибудь одолжением для Него, но делом полезным для нас самих. Ибо таков закон любви: любящие считают счастьем для себя, когда страдают за любящих. Будем и мы так же преданы Господу нашему, дабы нам сподобиться и будущих благ, во Христе Иисусе, Господе нашем, с Которым Отцу, вместе со Святым Духом, слава, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Беседа 97
О ночной молитве[98]98
  14 Бес. на Пос. к Евр.


[Закрыть]

Если мы будем непрестанно памятовать о Боге, то уже не можем памятовать о зле; аще говорит Псалмопевец, поминах тя на постели моей, на утрених поучахся в тя (Пс. 62, 7). Хотя и всегда нужно памятовать о Боге, но особенно тогда, когда ум находится в покое, когда чрез это воспоминание он может судить себя, когда он может удерживать воспоминание. Днем, если мы и будем вспоминать, привходящие другие заботы и беспокойства изглаждают это воспоминание; а ночью можно памятовать постоянно; тогда душа находится в мире и спокойствии, тогда она в пристани и безопасности. Яже глаголете, говорит Псалмопевец, в сердцах ваших, на ложах ваших умилитеся (Пс. 4, 5). Следует и днем памятовать об этом; но вы находитесь в беспрестанных заботах и развлекаетесь житейскими делами; посему вспоминайте о Боге, по крайней мере, на ложе, размышляйте о Нем в утреннее время. Если мы будем заниматься этим поутру, то без всякой опасности будем выходить на дела свои; если благоговением и молитвой наперед умилостивим Бога, то и после не встретим никакого врага; а если встретишь, то посмеешься ему, имея в защиту свою милостивого Бога. Торжище – это война, ежедневные дела – это сражение, волнение и буря. Посему нам нужно оружие; а молитва есть великое оружие; нужны попутные ветры, нужно быть сведущим во всем, дабы провести время дня без кораблекрушений и ран; много подводных камней встречается ежедневно, и часто наш корабль разбивается и утопает; посему нам нужно молиться, особенно утром и ночью. Если тот, кто намеревается ратоборствовать пред людьми, много заботится о себе; то гораздо более следует постоянно пещись и заботиться нам, которых вся жизнь есть борьба. Итак, пусть будет у нас каждая ночь всенощным бдением; будем стараться, чтобы нам, вышедши днем, не подвергнуться осмеянию; и о, если бы только осмеянию! Но пред нами сидит одесную Отца сам Подвигоположник, внимательно слушающий, не скажем ли мы чего-нибудь непристойного, или ненужного; ибо Он есть судия не только дел, но и слов наших. Будем же, возлюбленные, бодрствовать во всю ночь: если мы захотим, то и у нас будут ценители; при каждом из нас находится Ангел. Между тем мы спим непробудно во всю ночь, и о, если бы только это! но многие делают даже и тогда много непотребного; одни ходят в дома разврата, а другие превращают свои дома в жилища разврата, приводя к себе блудниц; так мало они заботятся о добром ратоборстве! Иные упиваются и сквернословят;

другие производят шум, иные проводят всю ночь в делах порочных, делая более зла, нежели спящие;

иные высчитывают свои доходы, другие мучатся другими заботами, делая скорее все, нежели то, что нужно для ратоборства. Посему, увещеваю вас, оставим все и будем пещись только о том одном, как бы нам получить награду и быть увенчанными; будем делать все, чем можем получить обетованные блага, которых да сподобимся все мы благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, вместе со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Беседа 98
О знании добра и зла и о том, что возбуждает нас к добродетели[99]99
  12 Бес. на низв. стат.


[Закрыть]

В нас лежит естественный закон знания добра и зла. Что Бог, при самом сотворении человека, создал его знающим то и другое, это показывают люди. Так все мы, когда грешим, стыдимся и подчиненных; и часто господин, идучи к развратной женщине, и увидя кого-нибудь из более скромных слуг, застыдившись, сходит с этой негодной дороги. Опять, когда другие бранят нас худыми словами, мы называем это обидой и сделавших ее влечем в суд, хотя и сами терпим от этого неприятности. Так знаем мы, что такое порок и что – добродетель. Это самое и Христос, показывая и объясняя, что Он заповедует не что-либо новое или превышающее нашу природу, но то, что искони уже вложил в нашу совесть, по изречении многих тех блаженств, сказал так: елика аще хощете, да творят вам человецы, и вы творите им такожде (Мф. 7, 12).

Не нужно, говорит, множества слов, ни пространных законов, ни разнообразного наставления: воля твоя да будет законом. Хочешь ли получать благодеяния? Облагодетельствуй другого; хочешь, чтобы тебя миловали? Помилуй ближнего; хочешь, чтобы тебя хвалили?

Похвали другого; хочешь, чтобы тебя любили? Полюби сам; хочешь пользоваться первенством? Уступи его прежде другому. Сам будь судьей, сам будь законодателем твоей жизни. И опять: еже ненавидиши, да никому же твориши (Тов. 4, 15). Это изречение ведет к удалению греха, а предыдущее к совершению добродетели. Еже ненавидиши, да никому же твориши: не любишь терпеть обиды? Не обижай другого; не любишь, чтобы тебе завидовали? И сам не завидуй другому; не любишь, чтобы тебя обманывали? И сам не обманывай другого. Да и во всех вообще случаях, станем только держаться этих двух изречений, и – не будем иметь нужды еще в другом наставлении. Ибо знание добродетели вложил Бог в нашу природу, но приведение в дело и исполнение представил нашей свободе. Слова эти, может быть, не ясны; так постараюсь сделать их более ясными.

Чтобы знать, что целомудрие – добро, для этого мы не нуждаемся в чужих словах, ни в наставлении: потому что сами по природе имеем это знание; и не требуется ни трудов, ни забот, чтобы разыскать и найти, хорошо ли и полезно ли целомудрие; напротив, все мы общим голосом признаем это, и никто не сомневается на счет этой добродетели. Так и блуд почитаем злом; и здесь также не нужны нам ни труды, ни ученье, чтобы узнать виновность этого греха. Точно, все мы от природы научены этим суждениям; и хвалим добродетель, хотя и не делаем ее, равно как ненавидим грех, хотя и делаем его. И это со стороны Бога величайшее благодеяние, что Он нашу совесть и волю расположить любить добродетель, а против греха враждовать, еще до совершения их на деле. Итак, как сказал я, знание о той и о другом положено в совести всех людей, и мы не нуждаемся ни в каком учителе, чтобы узнать об них: но самое исполнение предоставлено уже свободе, старательности и трудам нашим. Почему так? Потому что, если бы Бог все сделал даром природы, мы остались бы без венцов и без наград; и как бессловесные за те совершенства, которыми обладают они по природе, не могут получать награды, ни одобрения: так и мы не получили бы ничего этого. Ибо совершенства естественные служат к похвале и чести не обладающих, а давшего их. Так вот почему Бог не предоставил всего природе. С другой стороны не допустил Он и свободе взять на себя все бремя и знания и исполнения, чтобы она не ужаснулась труда добродетели: напротив, совесть предписывает ей, что делать, а к исполнению этого она сама привносит от себя труды. Так, что целомудрие есть добро, мы знаем без всякого труда: это знание от природы; но соблюсти целомудрие мы не могли бы, если бы не употребляли усилий, не обуздывали похоти, и не выносили великого труда; это уже не дано нам от природы, как знание, но требует с нашей стороны усердия и старания. Впрочем не этим только Бог облегчил для нас тяжесть, но еще и другим образом, – допустив, чтобы и из самых совершенств некоторые были у нас естественны. Так всем нам естественно негодовать вместе с обижаемыми (мы сейчас же становимся врагами обидевших, хотя сами и ничего не потерпели), радоваться с получающими защиту и помощь, скорбеть о несчастиях других, и услаждаться взаимной любовью. Обстоятельства, правда, производят между нами неприязнь: но вообще, мы имеем любовь друг к другу. И указывая на это, один мудрый сказал: всяко животно любит подобное себе, и всяк человек искренняго своего (Сир. 13, 19).

Много и других учителей, кроме совести, приставил к нам Бог, как то: родителей к детям, господ к рабам, мужей к женам, наставников к ученикам, законодателей и судей к подначальным, и друзей к друзьям.

Часто даже и от врагов мы получаем пользы не менее, чем от друзей: когда они укоряют нас в поступках, то побуждают нас, и против воли, к исправлению от оных. А столько учителей приставил к нам Бог для того, чтобы нам было легко найти и сделать полезное, так как множество побуждающих нас к этому не дает нам уклониться от полезного. Если мы пренебрежем родителей, то, убоясь начальников, верно, будем скромнее: если и их презрим и будем грешить, то никак не можем избегнуть упрека совести; если и ее не уважим и не послушаем, то, опасаясь общего мнения, будем лучшими; если и этого не устыдимся, то врожденный страх пред законами может образумить нас и против воли. Так и молодых людей берут на свое попечение и направляют учители и отцы, а возрастных – законодатели и начальники; рабы, как более склонные к беспечности, понуждаются к лучшей деятельности, кроме сказанных лиц, еще и господами, а жены мужьями; вообще, у нашего рода много со всех сторон оград, чтобы не увлекаться легко и не впадать в грех. Но сверх всего этого, учат нас и болезни и несчастные обстоятельства: так, и бедность удерживает, и потеря вразумляет, и опасность смиряет; и много другого тому подобного. Не страшит тебя ни отец, ни учитель, ни начальник, ни законодатель, ни судия? Не пристыжает тебя друг? Не уязвляет тебя враг? Не вразумляет господин? Не научает муж? Не исправляет тебя совесть? Так приходит телесная болезнь, и нередко исправляет все; нередко и потеря делает дерзкого скромным. А еще важнее то, что великую приносят нам пользу, не только наши собственные, но и чужие несчастья; и тогда, как сами ничего не терпим, а видим, что другие наказываются, мы вразумляемся не меньше этих. Это бывает и с добрыми делами: как от того, когда злые наказываются, другие делаются лучшими, так и тем, когда добрые делают что-либо хорошее, многие увлекаются к соревнованию им.

Беседа 99
О целомудрии[100]100
  17 Бес. на Ев. Мф.


[Закрыть]

Господь наш, начав учение с главных наших страстей (я разумею гнев и пожелание; ибо сии страсти сильнее в нас действуют и более других свойственны нам) с великой важностью, приличной Законодателю, привел оные в правильный и совершенный порядок. Ибо не сказал, что только любодей наказывается, но что сказал касательно убивающего, тоже говорит, назначая наказание и за любострастный взор, дабы показать, в чем состоит превосходство Его пред книжниками. Посему-то говорит: слышасте, яко речено бысть древним: не прелюбы сотворши. Аз же глаголю вам: яко всяк, иже воззрит на жену, ко еже вожделети ея, уже любодействова с нею в сердце своем (Мф. 5, 27–28); т. е. кто привык засматриваться на телесную красоту, уловлять прелестные взоры, сим зрелищем питать свою душу, и не сводить глас с миловидных лиц, тот уже любодействует. Иисус Христос пришел избавить от злых дел не только тело, но еще более душу. Ибо так как благодать Духа Святого мы принимаем в сердце, то Спаситель оное сперва и очищает. Скажешь: как возможно освободиться от пожелания? Если только пожелаем, то очень возможно даже умертвить оное и сделать недействительным. Притом Иисус запрещает здесь не всякое пожелание, но пожелание рождающееся в нас от воззрения на жен. Ибо, любящий смотреть на красивые лица, преимущественно сим возжигает в себе пламя страсти, и душу делает пленницей, а после сего скоро приступает и к совершению пожелания. Посему-то Христос не сказал: кто вожделеет – кое же любодействовати, но – иже воззрит, ко еже вожделети. Когда говорил о гневе, то сделал некоторое ограничение словом: всуе и напрасно. А говоря о пожелании, не употребил подобного ограничения, но одним словом всецело воспретил пожелание; хотя гнев и пожелание равно нам врожденны, и не без цели находятся в нас, именно – гнев для того, чтобы нам наказывать злых и исправлять беспорядочно ведущих себя; а пожелание для того, чтобы нам рождать детей, и таким образом преемственно сохранять род наш.

Итак, почему же Спаситель и здесь не употребил ограничения? Если углубим внимание, то и здесь найдем самое большое ограничение. Ибо не просто сказал: кто пожелает, поелику можно желать и сидя в горах; но – иже воззрит, ко еже вожделети; то есть сам воспламенит в себе пожелание, кто без всякого принуждения вовлечет сего зверя в спокойное свое сердце, это уже происходит не от природы, но от нерадения. Сие возбраняет и Ветхий закон сими словами: не назирай чуждыя доброты (Сир. 9, 8). Потом, чтобы кто не сказал: какая беда, если я посмотрю, но не буду увлечен страсть? – то Он угрожает наказанием и за сие самое воззрение, дабы ты, слишком надеявшись на себя самого, не впал таким образом после в грех. Но великий ли грех, скажешь ты, если я посмотрю и пожелаю, но ничего худого не сделаю? Чрез сие-то ты и равняешься с любодеями. Так определил Законодатель, и ты не должен более любопытствовать. Когда однажды, дважды или трижды посмотришь так, как говоришь, то, быть может, еще в состоянии будешь преодолеть страсть; но если непрестанно будешь делать сие и возжешь пламень, то непременно будешь побежден. Ибо ты не выше природы человеческой. Увидев дитя держащее меч, хотя безвредно для себя, наказываем его за сие и запрещаем впредь прикасаться к оному: так и Бог запрещает страстное воззрение еще прежде действительного преступления, дабы нам когда-либо не впасть в самое преступление. Ибо, кто однажды возжег в себе страстное пламя, тот и в отсутствии виденной им женщины беспрестанно строит в воображении образы постыдных дел, и сими образами нередко увлекается к самому действию. Посему Христос запрещает и любодейное движение сердца. Потому и блаженный Иов положил для себя главным законом никогда не позволять себе такого воззрения (Иов. 31, 1). Ибо когда посмотришь на женщину, то уже труднее воздержаться от пожелания. Притом удовольствие, получаемое нами от воззрения, не столь велико, сколь велик вред, претерпеваемый нами от умножающегося пожелания; ибо, таким образом мы придаем диаволу больше силы, и больше свободы доставляем ему, так что уже не в состоянии будем отразить его, если впустим его внутрь себя и расширим для него свое сердце. Посему Спаситель говорит: не прелюбодействуй глазами, тогда не будешь прелюбодействовать и сердцем. Можно смотреть на женщин и иначе, именно так, как смотрят целомудренные.

Посему-то Спаситель не вовсе запретил смотреть на жен, но только запретил смотреть на них с вожделением. А если бы не имел намерения сего, то бы просто сказал: кто воззрит на жену; но Он сказал не так, а – иже воззрит, ко еже вожделети, то есть, кто взглянет для того, чтобы усладить взор свой. Ибо не для сего Бог создал тебе глаза, чтобы ты употреблял их орудием к прелюбодеянию, но для того, чтобы, взирая на Его творения, благоговел пред Творцом. Как очень можно гневаться всуе, так можно и смотреть всуе, именно когда делаешь сие с вожделением.

Если хочешь смотреть и сим услаждаться, то смотри на свою жену и непрестанно люби ее; сего не воспрещает никакой закон. Если же желаешь назирать чужую красоту; то скорбишь и жену свою, отвращая от ней глаза свои, и ту, на которую смотришь, так как касаешься ее вопреки закону. Ибо хотя ты ее не коснулся рукой, но коснулся своими глазами. Посему сие и названо прелюбодеянием, и прежде будущего мучения еще в сей жизни подвергает человека немалому наказанию. Ибо вся внутренность наполняется беспокойством и смущением, появляется великая буря, и ужасная болезнь; и участь человека, претерпевающего все сие, ничем не лучше участи пленных и заключенных в оковы. Притом нередко та, которая пускает смертоносную стрелу, удаляется от пораженного, а рана надолго остается; или справедливее, не она поражает тебя стрелой, но ты сам наносишь себе смертельную рану, смотря любострастными очами. Это говорю для того, чтобы оправдать целомудренных женщин. Если же какая для того себя украшает, чтобы привлечь на себя взоры всех; то она своей красотой хотя бы не уязвила никого, впрочем получит достойное наказание. Ибо она приготовила отраву, растворила яд, но только никому не успела поднести чаши наполненной оным; или лучше, она уже и подносила сию смертоносную чашу, но только не нашелся желающий выпить ее. А для чего же, спросишь ты, Иисус Христос в словах своих не касается и женщин? Конечно потому, что везде Он полагает общие законы, хотя по-видимому направляет оные к одним мужчинам; и говоря в назидание главе, вместе дает наставление и всему телу. Ибо Он знает, что муж и жена суть единое существо; посему и нигде не различает пола.

Если хочешь послушать обличение, касающееся одних только женщин; то послушай Исаию, весьма сильно укоряющего и посмеивающегося над их украшением и взором, над их походкой и одеждами, расстилающимися по земле, над их играющими ногами и изгибающимися выями (Ис. 3, 16). Послушай также и блаженного Павла, который так много предписывает им многие законы, и так сильно обличает за одежды, за золотые украшения, за плетение волос, за изнеженность и тому подобное. И Сам Иисус Христос впоследствии гадательно сказал об этом самом. Ибо когда заповедал вырвать и отсечь то, что соблазняет нас; то сим показывает Свой гнев против жен. Для сего и присоединил: аще око твое десное соблажняет тя, изми е и верзи от себе (Мф. 5, 29). Сие Он заповедал для того, дабы ты не сказал: почему же не посмотреть на женщину, если она моя родственница, или если заставляет смотреть на нее какая другая необходимость? Спаситель говорит оные слова не о членах; Он нигде не осуждает плоть, но везде обвиняет развращенную волю. Не глаз твой смотрит, но чрез него смотрит ум и сердце. Поелику, когда душа наша бывает обращена на другие какие-либо предметы, тогда глаз часто не видит предметов, находящихся пред ним. Посему не должно приписывать всего действию глаза. Если бы Христос говорил о членах, то не об одном бы глазе сказал, и притом не о правом только, но об обоих. Потому что, если кто соблазняется правым глазом, тот без сомнения соблазняется и левым. Итак, почему же Спаситель упомянул только о правом глазе и о правой руке? Потому, дабы ты знал, что речь идет не о членах, но о людях, имеющих с нами тесную связь. Итак, если ты кого-либо столько любишь, что на него полагаешься как на правый свой глаз и столько признаешь его полезным для себя, что считаешь его вместо правой руки своей, и если он развращает твою душу; то ты и такого человека отсеки от себя.

Заметь здесь и силу выражения. Спаситель не сказал: отстань, но показывая, сколь много нужно удаляться говорит: изми, и верзи от себе. Далее, поелику Он довольно строгую предписал заповедь; то показывает пользу оной с двух сторон, со стороны добра, и со стороны зла, держась впрочем того же иносказания: уне ти есть, продолжает Он, да погибнет един от уд твоих, а не все тело твое ввержено будет в геенну огненную. Ибо, когда имеющий дружбу с тобой и себя самого не спасает, и тебя с собой губит: то какое было бы человеколюбие – обоим вам погрязать в бездне погибели, тогда как по разлучении друг от друга, по крайней мере, один из вас может спастися? Почему же, скажешь, Павел желал отлучен быти от Христа по братии своей? Апостол желал сего не без пользы, но для того, чтобы другие спаслись; а там бывает вред для обоих. Почему Спаситель не сказал только: изми, но и верзи от себе так, чтобы уже никогда не восстановлять связи с другом, если он пребудет таковым же, каков был прежде. Ибо, таким образом, ты и его освободишь от большого осуждения, и самого себя избавишь от погибели. И чтобы ты яснее видел пользу сего закона, то, если тебе угодно, сказанное приложим для примера к телу. Если бы тебе необходимо предложено было избрать одно из двух, – или, сохраняя глаз, быть вверженным в ров и там погибнуть, или лишившись глаза, сохранить прочие члены тела: не на последнее ли бы условие ты согласился?

Это для всякого очевидно. Ибо это не означало бы, что ты не жалеешь глаза, но что жалеешь все про-чии члены. Так же точно рассуждай и о людях обоего пола. Ибо, если совершенно будет неизлечим тот друг твой, который вредит тебе: то он, будучи от тебя отсечен, и тебя, таким образом, освободит от всякого вреда, и сам избавится от большого осуждения. Ибо он вместе со своими грехами уже не будет подлежать ответственности и за твою погибель. Видишь ли, какой кротостью и попечительностью исполнен закон Христов, и мнимая строгость Его сколь великое показывает человеколюбие? Да слышат сие те, которые спешат на зрелища, и ежедневно делаю себя любодеями! Ибо если закон повелевает нам отсекать вредного нам друга; то, какое могут иметь извинение те, которые на зрелищах ежедневно привлекают к себе еще незнакомых им, и для самих себя изготовляют бесчисленные случаи к погибели? Ибо Спаситель не только не позволяет смотреть любострастными очами, но показав вред от сего происходящий, усиливает и самый закон, повелевая нам соблазняющий член вырывать, или отсекать, и куда-нибудь далеко бросать от себя. И сие законополагает Тот, Который тысячу раз говорил о любви, дабы в том и другом случае ты узнал, сколь велико попечение Его о тебе, и каким образом Он повсюду ищет твоей пользы.