Текст книги "Увещание к подвигам добродетели. Сборник бесед святого отца нашего Иоанна Златоустого духовно-нравственного содержания"

Беседа 88
О том, что питающемуся от трудов своих удобнее спастись, чем богатому[89]89
  5 Бес. на 1 пос. к Коринф.


[Закрыть]

Не стыдись никто из занимающихся ремеслами; но, да постыдятся те, которые напрасно едят хлеб и живут в праздности, которые имеют множество служителей и требуют беспрестанных услуг. Принимать пищу всегда после труда – род любомудрия: души таких людей бывают чище, мысли – основательнее.

Человек праздный и говорит много пустого и делает много пустого и целый день не занимается ничем, предаваясь неге; а тот, кто занят работой, не скоро допустит что-нибудь излишнее ни в делах, ни в словах, ни в помышлениях; ибо душа его совершенно предана трудолюбивой жизни. Не будем же презирать тех, которые питаются от трудов рук своих, но будем еще более ублажать их за это. Какой, скажи мне, достоин ты благодати, если, получив наследство от отца, живешь, ничего не делая и расточаешь его по-пустому?

Разве ты не знаешь, что мы не все отдадим одинаковый отчет, но получившие здесь больше благ, отдадут отчет труднейший, а удрученные трудами, бедностью или чем-нибудь другим подобным, – легчайший?

Это видно из притчи о Лазаре и богаче. Ты, не употребивший свободного времени ни на что дельное, справедливо будешь осужден; а бедный, при трудах своих употребивший остающееся время на дела достодолжные, получит великие венцы. Укажешь ли на свое военное звание и приведешь его в оправдание своей беспечности? Но и это извинение неосновательно. Корнилий был сотником, но воинская перевязь нисколько не препятствовала его благочестию.

Ты занимаешься с шутами и танцовщиками, проводишь все время на зрелищах, и не ссылаешься ни на необходимые дела по военной службе, ни на страх пред начальниками; а когда мы приглашаем в церковь, тогда находишь бесчисленные препятствия. Что ты скажешь в тот день, когда увидишь пламя, огненные реки и неразрешимые узы, и услышишь скрежет зубов? Кто поможет тебе в тот день, когда увидишь ремесленника, праведно проведшего жизнь свою, наслаждающимся великой славой, а себя, который ныне украшаешься шелковыми и благовонными одеждами, невыразимо страждущим? Какая польза будет тебе от богатства и изобилия, и какой вред ремесленнику от его бедности? Посему, дабы нам не потерпеть этого, устрашимся сказанного и приложим всякое старание к совершению дел необходимых. Ибо таким образом, умилостивив Бога за прежние грехи свои и присоединив добрые дела, в будущем, мы можем получить Царствие Небесное, благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, вместе со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Беседа 89
О сребролюбии[90]90
  65 Бес. на Ев. Иоан. Бог.


[Закрыть]

Страшно, истинно страшно – сребролюбие. Оно закрывает и глаза и уши, делает свирепее зверей, не позволяет думать ни о совести, ни о дружбе, ни об общении, ни о спасении собственной души, но, зараз отвративши от всего, делает пленников своими рабами, как некий жестокий тиран. И что всего хуже в этом горьком рабстве, – оно заставляет даже услаждаться собой, так что, чем больше предаются ему, тем больше увеличивается удовольствие. От того-то преимущественно эта болезнь и бывает неизлечима; от того-то и неукротим этот зверь. Сребролюбие Гиезия, из ученика и пророка, сделало прокаженным; оно погубило Ананию; оно сделало Иуду предателем, она растлило иудейских начальников, которые принимали дары и сделались сообщниками татей. Оно породило бесчисленные войны, наполнило кровью пути, плачем и слезами – города. Оно и вечери сделало нечистыми, и трапезы – оскверненными, и самые яствы исполнило беззаконий. Потому-то Павел назвал его идолослужением (Еф. 5, 5), но и этим не устрашил. А почему он называет его идолослужением? Многие, имея богатство, не смеют им пользоваться, но считают его святыней и передают в целости внукам и их потомкам, не смея коснуться его, как бы чего-нибудь посвященного Богу. А если когда и принуждены бывают коснуться его: то бывают в таком состоянии, как будто сделали что-нибудь непозволительное.

С другой стороны, как язычник оберегает идола, так ты ограждаешь золото дверями и запорами, вместо храма устрояешь для него ковчег и влагаешь его в серебрянные сосуды. Но ты не покланяешься золоту, как тот – своему идолу? Тем не менее, ты показываешь в отношении к нему великое уважение. Далее, язычник скорее отдаст свои глаза и душу, чем идола; так точно – и любящие золото. Но я, скажешь, не покланяюсь золоту? И тот говорит, что он покланяется не идолу, но живущему в нем демону. Так и ты, если не покланяешься золоту, то покланяешься демону, который вторгается в твою душу от взгляда на золото и от страсти к нему. Страсть сребролюбия хуже демона, и ей многие покорствуют больше, чем иные идолам. Идолов во многом не слушают, а сребролюбию во всем повинуются и исполняют все, чтобы оно ни приказало сделать. Что же оно говорит? Будь, говорит, для всех врагом и неприятелем; забудь природу; презирай Бога; пожертвуй собой мне, – и во всем ему повинуются. Истуканам приносят в жертву волов и овец; а сребролюбие говорит: принеси мне в жертву твою душу, и – это исполняют. Видишь, какие оно имеет алтари, какие принимает жертвы?

Лихоимцы, говорит Апостол, царствия Божия не наследят (1 Кор. 6, 10), – но они и этого не боятся.

Впрочем эта страсть сама по себе слабее других; потому что не врожденна нам и не происходит от нашей природы; иначе она была бы в нас с самого начала: но в начале не было золота, и никто не любил золота. Если хотите, я скажу, откуда возникло это слово.

Каждый, соревнуя жившим прежде его, увеличивал эту болезнь, и предшественник возбуждал (страсть к приобретению в своем преемнике) даже против его воли. Люди, как скоро видят светлые дома, множество полей, толпы слуг, серебряные сосуды, большое собрание одежд, – всячески стараются иметь еще больше, так что первые бывают причиной для вторых, а эти для последующих. Между тем, если бы первые хотели жить скромно, то не были бы учителями (сребролюбия) для других. Впрочем и для этих последних нет оправдания; потому что есть и такие, которые презирают богатство. Да кто же, скажешь, презирает? В том-то и беда, что зло увеличилось до такой степени, что добродетель нестяжания стала, по-видимому, невозможной, – и что даже не верится, чтобы кто-нибудь ей следовал. Я мог бы, конечно, назвать многих (нестяжательных) и в городах, и в селах; но что пользы? Ведь и от этого вы не сделаетесь лучшими. А сверх того, у нас и речь теперь не о том, чтобы вы растратили имущество. Я желал бы этого; но так как это бремя выше сил ваших, то я не принуждаю. Я только убеждаю, чтобы вы не желали чужого, чтобы уделяли и от своего. Ведь есть много таких, которые довольствуются своим, заботятся о своем и живут праведными трудами. Почему мы не ревнуем и не подражаем им? Вспомним о тех, которые жили прежде нас. Не стоят ли доселе их имения, на которых только имена их сохраняются? Вот баня такого-то, вот предместие и гостиница такого-то. Увидев это, не вздохнем ли мы тотчас, представивши, сколько он трудов перенес, сколько хищения совершил, и – нигде нет его самого; а его стяжанием наслаждаются другие, о которых он и не думал, – может быть, даже враги его, – между тем как сам он терпит величайшее наказание. Это ожидает и нас: и мы непременно умрем; и нас непременно постигнет тот же конец. Сколько, скажи мне, перенесли они гнева, сколько издержек, сколько вражды? И какой плод?

Нескончаемое наказание, лишение всякого утешения и осуждение от всех не только при жизни, но и после смерти. Что в том, что мы видим изображения многих, поставленные в домах? Не больше ли от того плачем? Подлинно, хорошо сказал Пророк: обаче всуе мятется всяк человек живый (Пс. 38, 6–7). Попечение о таких вещах поистине есть смятение и напрасное беспокойство. Но не так бывает в обителях вечных и в тех селениях: здесь иной трудился, и иной наслаждается; а там каждый будет господином своих трудов, и получит многообразную награду. Будем же стремиться к тому стяжанию. Там устоим себе дома, да упокоимся во Христе Иисусе Господе нашем, с Которым Отцу, вместе со Святым Духом, слава во веки.

Аминь.

Беседа 90
Увещание не клясться[91]91
  9 Бес. на Деян.


[Закрыть]

Не будем клясться и не будем гневаться. Когда мы не будем гневаться, – не будем иметь и врагов. Отними у человека клятву, – и ты отсечешь крылья гневу, погасишь всю ярость. Клятва – это как бы ветер для гнева. Распусти паруса: парус ни к чему не служит, когда нет ветра. Итак, если мы не будем кричать и клясться, – мы отнимем всю силу у гнева. Если же вы не верите этому, то сделайте опыт, и тогда узнаете, что это действительно так. Положи гневливому закон никогда не клясться, и тебе не будет нужды говорить ему о кротости. В этом случае все будет успешно: вы не станете нарушать клятв, да и совсем не будете клясться. Не знаете ли, в какие несообразности впадаете вы от этого? Вы сами на себя налагаете узы и сами же всеми средствами стараетесь о том, чтобы освободить от них свою душу, как будто бы это было какое-либо неизбежное зло. Но так как вы не можете сделать этого, то уже по необходимости проводите жизнь в скорби и распрях и предаетесь гневу.

А между тем, все это бывает без нужды и напрасно.

Итак, грози, предписывай, делай все – без клятвы. Тогда можно, если хочешь, отменить и сказанное и сделанное. Вот сегодня мне необходимо говорить с вами более кротко. Так как вы послушались слов моих, то и сделались гораздо лучше. Итак, скажем, если угодно, от чего появилась клятва и для чего она допущена. Рассказав о первоначальном ее происхождении, о том, когда она возникла, и как, и от того, мы этим рассказом возблагодарим вас за послушание. Тому, кто поступает, как должно, необходимо и любомудствовать; а кто еще не таков, тот недостоин и слушать наше слово. Авраам и бывшие с ним заключали много договоров, закалали жертвы, делали приношения, а клятвы еще не было. Откуда же явилась клятва? Когда умножились беззакония, когда все пришло в крайний беспорядок, когда люди склонились к идолослужению, вот тогда то, когда они уже оказались недостойными веры, – стали призывать Бога в свидетели, представляя как бы верного поручителя в том, что говорили. Ведь клятва в этом и состоит, – в поручительстве, потому что не доверяют нравам. Следовательно, она, прежде всего, служит обвинением тому, кто клянется, если ему не верят без поручителя и притом без поручителя великого; потому что от великого недоверия происходит то, что требуют в свидетели не человека, но Бога. Во-вторых, столько же виновен бывает и тот, кто принимает клятву, если он, споря об условиях, влечет Бога в поручительство и говорит, что не поверит, если не будет иметь Его поручительства. Какая чрезвычайная бесчувственность! Какое поругание! Ты – червь, земля, пепел и дым, влечешь к поручительству Владыку своего и принуждаешь Его быть поручителем. Скажи мне: если бы в то время, как ваши слуги спорят между собой и не доверяют друг другу, один из рабов сказал, что он не поверит до тех пор, пока не будет иметь поручителем общего господина; то не получил ли бы он тысячи ударов и не узнал ли бы, что господином надобно пользоваться для других дел, а не для этого? Что я говорю о рабе и господине? Если бы он избрал и другого почтенного человека, то не счел ли бы тот такой выбор поношением для себя? Но я скажешь, не хочу: хорошо. В таком случае не принуждай и Бога, когда и между людьми бывает так, что, если кто скажет: я представляю такого-то в поручители, ты не берешь на себя этого поручительства. Что же, скажешь, ужели мне потерять то, что я дал? Не говорю этого; но утверждаю, что ты оскорбляешь Бога.

Посему-то принуждающий к клятве еще неизбежнее, чем тот, кто клянется, подвергнется наказанию, равно как и тот, кто клянется, когда никто не требует. И, что особенно худо, – каждый клянется из-за одного обола, из-за малой выгоды, из-за несправедливости. Это я говорю о тех случаях, когда не будет клятвопреступления; если же последует клятвопреступление, то все будет в крайнем беспорядке и виной всего будет и тот, кто принял, и тот, кто дал клятву. Но иногда бывает, скажешь, нечто неизвестное? А ты предусматривай это и не делай ничего легкомысленно; если же сделаешь что-либо легкомысленно, то сам с себя взыскивай за вред. Лучше так потерпеть вред, чем как-нибудь иначе. Скажи мне, когда ты требуешь от человека клятвы, – чего ты ожидаешь? Того ли, что он нарушит клятву? Но это крайнее безумие, ибо наказание обратится на твою голову. Лучше тебе потерять деньги, чем ему погибнуть. Для чего делаешь это во вред себе и в оскорбление Бога? Это свойственно душе зверской и человеку нечестивому. Но я, скажешь, надеюсь, что он не нарушит клятвы? В таком случае поверь ему и без клятвы. Но многие, скажешь, без клятвы решаются на обман, а с клятвой – нет. Обманываешься, человек! Кто привык красть и обижать ближнего, тот легко решится попрать клятву. Если же кто благоговеет пред клятвой, то тем более убоится сделать обиду. Но он сделает это поневоле? В таком случае он достоин прощения. Но что я говорю об этих клятвах, оставляя клятвы, бывающие на рынке? Там ты не можешь сказать ничего подобного, потому что из-за десяти оболов бывают клятвы и клятвопреступления. Так как не падает с неба молния, так как не все ниспровергается, то ты стоишь и держишь при себе Бога. Для чего же? Чтобы получить несколько огородной зелени, чтобы взять башмаки. Из-за нескольких серебряных монет ты призываешь Его во свидетельство. Но если мы не подвергаемся наказанию, то не будем думать, что мы не грешим. Это зависит от человеколюбия Божия, а не от нашей добродетели. Клянись своим сыном, клянись самим собою; скажи: пусть палач приступит к бокам моим. Но ты этого боишься. Так ужели Бог бесчестнее боков твоих? Ужели Он ничтожнее головы твоей? Скажи: пусть я ослепну! Но Христос так щадит нас, что запрещает нам клясться даже собственной головой: а мы до того не щадим славы Господа, что всюду влечем Его. Разве не знаешь, что такое – Бог и какими устами надобно призывать Его? Рассуждая о каком-нибудь добродетельном человеке, мы говорим: умой уста твои и тогда вспоминай о нем; а между тем, имя досточтимое, которое выше всякого имени, – имя, чудное по всей земли, от которого трепещут демоны, – мы всюду произносим безрассудно!

О привычка! От нее-то произошло то, что это имя пренебрегается. Ведь если бы ты заставил кого-нибудь поклясться святым домом, – ты, без сомнения, считал бы это за страшную клятву. А отчего это кажется так страшным, как не от того, что ту клятву мы употребляем без разбора, а эту – нет? Иначе не следовало ли содрогаться, при произнесении имени Божия? У иудеев это имя столь священно, что его писали на дощечках и никому не позволялось носить эти буквы, кроме одного первосвященника: а мы теперь везде произносим это имя, как обыкновенное. Если и просто называть Бога не всем дозволено, то, скажи мне, какая дерзость, какое безумие – призывать Его во свидетельство! Если бы и все надлежало бросить, – не следовало ли бы охотно согласиться на то? Вот я говорю и настоятельно требую: оставьте клятвы, бывающие на площади, а всех, которые не слушаются, ведите ко мне. Вот, в вашем присутствии, я заповедую тем, которые отделены на служение домам молитвенным, внушаю им и объявляю, что никому не дозволяется клясться безрассудно, или даже – как бы то ни было. Итак, ведите ко мне клянущегося, кто бы он ни был; потому что и это должно доходить до нас, как будто бы вы были малые дети.

Но не дай Бог, чтобы это было! Стыдно, если вы еще имеете нужду чему-нибудь учиться. Осмелишься ли ты, не будучи посвящен в тайны, прикоснуться к священной трапезе? Но что еще хуже, – ты посвященный в тайны, дерзаешь прикасаться к священной трапезе, которой и не всем священникам позволено касаться, – и таким образом клянешься! Ты не касаешься, по выходе из дома, и головы дитяти, а касаешься трапезы, – и не трепещешь, и не боишься?

Веди ко мне таких людей! Я произведу суд и отпущу обоих с радостью. Делайте, что хотите: я полагаю закон – отнюдь не клясться. Какая надежда спасения, когда мы так унижаем (имя Божие)? Ужели для того записи, для того обязательства, чтобы ты принес им в жертву свою душу? Приобретаешь ли ты столько же, сколько теряешь? Нарушил ли клятву тот, кого ты обязал ею? Ты погубил и его и себя. Не нарушил? И в этом случае ты погубил его, принудив его преступить заповедь. Удалим от души эту болезнь.

Прежде всего будем гнать ее с рынка, из лавок и из всех других торговых заведений. Нам будет от этого больше прибыли. Не думайте, что от нарушения божественных законов житейские дела идут лучше.

Но мне, скажешь, не верят? Действительно, мне случалось слышать от некоторых и это: если я не произнесу тысячи клятв, – мне не верят. Ты сам причиной этому, потому что легкомысленно клянешься. А если бы этого не было и если бы всем было известно, что ты не клянешься; то, поверь словам моим, ты сделал бы только знак, и тебе поверили бы больше, нежели тем, которые произносят тысячи клятв. Вот, скажи мне, кому вы больше верите: мне ли, хотя я не клянусь, или тем, которые клянутся? Но ты, скажете вы, начальник и епископ. Что же, если я докажу, что не поэтому только верите мне? Отвечайте мне со всей истиной, прошу вас: если бы я часто и всегда клялся, помогло ли бы мне начальство? Отнюдь нет. Видишь ли, что не поэтому верите мне? Да и какую, скажи мне, приобретаешь ты наконец выгоду? Павел терпел голод: решись и ты лучше терпеть голод, нежели преступить какую-либо заповедь Божию. Отчего ты так не верен? Ужели тогда, как ты решишься все сделать и претерпеть для того, чтобы не клясться, Бог не вознаградит тебя? Ведь Он каждый день питает клятвопреступников и часто клянущихся: ужели же предаст голоду тебя за то, что ты послушал Его?

Пусть все знают, что из собирающихся в эту церковь никто не клянется. Пусть мы будем известны и этим, а не верою только! Да будет это нашим отличием от язычников и от всех людей! Да примем печать с неба, чтобы нам везде являться как бы царским стадом! Пусть тотчас же узнают нас, как варваров, по речам и языку, и да отличаемся этим от варваров, подобно знающим по-гречески. Скажи мне: почему узнают так называемых попугаев? Не потому ли что они говорят по-человечески? Так пусть же и нас узнают по тому, что мы говорим, как Апостолы, говорим как Ангелы. Если кто скажет: клянись, то пусть услышит, что Христос заповедал не клясться, и я не клянусь. Этого довольно, чтобы ввести всякую добродетель. Это дверь к благочестию, путь, ведущий к благоговейному любомудрию, это некоторого рода училище. Будем соблюдать это, чтобы сподобиться и настоящих и будущих благ, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, вместе со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

Беседа 91
Доказательство воскресения и суда, и о совести[92]92
  4 Бес. о Лазаре Хр. Чт. 1848 г.


[Закрыть]

Не будем думать, будто дела наши ограничиваются пределами настоящей жизни; но станем верить, что будет непременно суд и воздаяние за все, что мы здесь делаем. Это так ясно и очевидно для всех, что и иудеи, и язычники, и еретики, и все вообще люди согласны в этом. Ибо, хотя не все мыслят, как должно, о воскресении, но что касается до суда, наказания и тамошних судилищ, все согласны в том, что есть там воздаяние за здешние дела. Если бы этого не было, то для чего бы Бог распростер столь великое небо, подостлал землю, расширил море, разлил воздух, явил такую промыслительность, если бы Он не до конца хотел иметь о нас попечение? Не видишь ли, сколь многие из живых добродетельно претерпели многочисленные бедствия, и отошли, не получив ничего доброго; а другие, напротив, жили весьма нечестиво, похищали чужое имущество, грабили и притесняли вдов и сирот, наслаждались богатством, роскошью и бесчисленными благами, и отошли, не потерпев ни малейшего зла? Итак, когда же и первые получат награду за добродетель, и последние понесут наказание за нечестие, если дела наши оканчиваются со здешнею жизнью?

Если Бог существует, как и действительно существует, то всякий скажет, что Он праведен; если же праведен, то надобно согласиться, что тем и другим воздаст по достоинству. Если же Бог имеет воздать тем и другим по достоинству, а здесь никто из них не получил, тот – наказания за грехи, а этот – награды за добродетель: то ясно, что будет еще время, когда и тот и другой получит должное воздаяние.

Для чего же Бог и поставил в душе нашей этого непрерывно бодрствующего и неусыпного судию, – разумею совесть? Ибо нет, нет между людьми ни одного судии, столь неусыпного, как наша совесть. Внешнии судии, и деньгами покупаются, и лестью смягчаются, и от страха потворствуют и много есть других вещей, которые извращают правоту их суда; но судилище совести ничему такому не подчиняется: станешь ли давать деньги, будешь ли льстить, или угрожать, или другое что делать, – она произносит справедливый приговор на греховные помыслы; и сделавший грех сам осуждает себя, хотя бы никто другой не обвинял его. И это делает совесть не однажды, не дважды, но многократно и во всю жизнь; и хотя бы прошло много времени, она никогда не забывает сделанного, но сильно обличает нас и при совершении греха, и до совершения, и по совершении. При самом совершении греха мы, упоенные удовольствием, бываем не так чувствительны: но, когда преступление сделано и окончено, тогда-то особенно, за исчезнувшим удовольствием, наступает чувство раскаяния, – вопреки того, как бывает с рождающими женами. Они до рождения младенца терпят невыносимое страдание и жестокие муки, разрывающие их болями; но после рождения чувствуют облегчение, как будто вместе с плодом вышла и болезнь. Но здесь не так: пока мы зачинаем и рождаем беззаконные намерения, дотоле радуемся и веселимся; когда же родим злое исчадие – грех, тогда, увидя гнусность рожденного, скорбим и мучимся сильнее, нежели рождающие. Поэтому убеждаю вас не принимать в самом начале беззаконной похоти, а если и примем, то подавлять в себе эти семена: если же пренебрежем и это сделать, то перешедший в дело грех умертвим исповедию, слезами, самоосуждением.

Ибо ничто столько не губительно для греха, как его обличение и осуждение, соединенное с покаянием и слезами. Ты осудил свой грех? Чрез это ты сложил с себя бремя. Кто говорит это? Сам Судия – Бог. Глаголи ты беззакония твоя прежде, да оправдишися (Исх. 43, 36). Для чего, скажи мне, ты стыдишься и краснеешь сказать грехи? Разве ты сказываешь человеку, который станет упрекать тебя? Разве исповедуешься пред сорабом, который разгласит твои дела? Господу, промыслителю, человеколюбцу, врачу, показываешь ты рану. Разве Он, который знает наши дела еще до совершения их, не будет знать, если ты не скажешь. Разве грех от обличения его делается тяжелее? Напротив, легче. И Бог требует от тебя признания не для того, чтобы наказать, но чтобы простить;

не для того, чтобы Ему узнать грех твой: разве Он и без этого не знает? Но для того, чтобы ты узнал, какой долг Он прощает тебе. Хочет Он показать тебе великость своей благости для того, чтобы ты непрестанно благодарил Его, чтобы был медлительнее на грех, ревностнее к добродетели. Если же ты не скажешь о великости долга, то не узнаешь и превосходства благодати. Я не заставляю тебя, говорит Он, выйти на средину зрелища и окружить себя множеством свидетелей; Мне одному, наедине, скажи грех, чтобы Я уврачевал рану и избавил тебя от болезни. Вот для чего вложил Он в нас совесть, которая действует с любовью более, нежели отеческой. Ибо, когда отец однажды, дважды, трижды, десять раз наказав сына, увидит его не исправимым, то в отчаянии отрекается от него, изгоняет его из дома и исключает из родства. Но не так совесть: напротив, если она скажет один, два, три и тысячу раз, и ты не послушаешь; то снова будет говорить и не отстает до последнего издыхания; и в доме, и на распутиях, и за столом, и на торжищах, а часто и в самых сновидениях представляет нам образы и виды сделанных нами грехов.

И посмотри на премудрость Божию. Бог не сделал обличение совести ни непрерывным (ибо мы, непрестанно быв обличаемы, не снесли бы этой тяжести), ни столь слабым, чтобы она, после первого или второго увещания, пришла в отчаяние. Если бы она стала угрызать нас каждый день и час, мы были бы подавлены унынием; а если бы, напомнивши раз-другой, перестала обличать, мы не много получили бы пользы.

Поэтому Он сделал это обличение, хотя и всегдашним, но не непрерывным: всегдашним, дабы мы не впали в беспечность, но, слыша всегда ее напоминания, пребыли до самой кончины бдительными; не непрерывным и не непрекращающимся, дабы мы не упадали духом, но ободрялись, получая некоторое облегчение и отраду. Как совершенная беспечность о грехах пагубна и порождает в нас крайнее бесчувствие; так непрерывная и чрезмерная скорбь вредна. Чрезмерная скорбь, нередко отнимая естественную рассудительность, может потопить душу и сделать неспособной ни к чему доброму. Поэтому Бог и устроил, чтобы обличение совести восставало на нас по временам, так как оно весьма жестоко, и уязвляет грешника сильнее всякого острия. Ибо совесть сильно восстает и громко вопиет на нас, не только тогда, когда мы сами грешим, но и когда другие грешат, подобно нам. Блудник, прелюбодей, тать, чувствует как бы на себе удары, не только когда обвиняют его самого, но и когда слышит, что других обвиняют в подобных же преступлениях; ибо укоризны делаемые другим, служат ему напоминанием его собственных грехов. Другой обвиняется, а он, и не будучи обвиняем, терпит поражение, потому что виновен в таких же, как и тот, преступлениях.

Тоже бывает и относительно добродетели: когда другие прославляются и увенчаются, тогда и совершившие подобные дела радуются и торжествуют, как будто бы и сами они были прославляемы наравне с теми.

Итак, что может быть несчастнее грешника, когда он мучится и тогда, как другие бывают обвиняемы? Что блаженнее добродетельного, когда он радуется и торжествует и тогда, как другие прославляются, в славе других видя напоминание о собственных добродетелях?

Это дела премудрости Божией; это знаки величайшего промысла Его о нас. Обличение совести есть как бы некоторый священный якорь, не дающий нам совершенно погружаться в бездну греха. Часто совесть, не только в то время, когда мы грешим, но и по прошествии многих лет, напоминает нам о прежних грехах… Ибо мы, быв искушаемы несчастьями и горестными обстоятельствами, вспоминаем о прежних грехах наших.

Зная все это, мы, если сделаем что худое, не будем ожидать несчастий и злоключений, опасностей и уз, но каждый день и час будем воздвигать у себя это судилище и произносить на себя приговоры; постараемся всячески оправдаться пред Богом, и как сами не будем сомневаться в воскресении и суде, так и другим не позволим высказывать такие сомнения, но всячески будем заграждать им уста тем, что сказано. Если бы не предлежало нам дать отчет в грехах там, то и здесь Бог не поставил бы в нас этого судилища (совести), но и это самое есть доказательство Его человеколюбия. Так как Он тогда потребует от нас отчета в грехах, то поставил этого неподкупного судию (совесть), чтобы сей, здесь судя нас за грехи и исправляя, избавил от будущего там суда. Об этом говорит и Павел: аще бо быхом себе рассуждали, не быхом осуждени были (Кор. 11, 31) от Господа. Итак, чтобы нам тогда не быть наказанными и не подпасть суду, пусть каждый войдет в свою совесть, и, исследовав жизнь и тщательно рассмотрев все грехи, пусть осудит душу, соделавшую их, пусть обуздает помыслы, укротит, стеснит ум свой, и накажет себя за грехи самоосуждением, строгим покаянием, слезами, исповедью, постом и милостыней, воздержанием и любовью, дабы, всячески отложив здесь свои грехи, мы могли отойти туда с полным дерзновением, чего да достигнем все мы, благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу и Святому Духу слава во веки веков. Аминь.