Текст книги "Увещание к подвигам добродетели. Сборник бесед святого отца нашего Иоанна Златоустого духовно-нравственного содержания"

Беседа 134
Лихоимец есть идолослужитель[138]138
  18 Бес. на Пос. к Ефес.


[Закрыть]

Нам не верят, когда мы говорим, что всяк, назвавший брата уродом, подлежит геенне. Некоторые говорят: «Ужели назвавший брата уродом подлежит геенне? Нет!» – говорят. И когда говорим, что лихоимец есть идолослужитель, и над этим опять смеются, говоря, что это выражение преувеличено: и все заповеди унижают подобным образом. Их-то, имея в виду, и писал тогда к Ефесеям блаженный Павел, говоря: сие да весте, яко всяк блудник, или нечист, или лихоимец, иже есть идолослужитель, не имать достояния в царствии Христа и Бога. Потом присовокупляет: никтоже вас да лстит суетными словесы. Суетные слова – те, которые имеют временную прелесть, но никогда не выказываются в делах: потому что дело их – обман. Сих бо ради грядет гнев Божий на сыны непокоривыя (Ефес. 5, 5), – за прелюбодеяние, говорит, за любостяжание, за нечистоту, или и за это и за обман, так как они не добросовестны. выражение: лихоимец есть идолослужитель – не преувеличено, напротив – выражение истинное. Как и каким образом? Таким, что лихоимец отдаляется от Бога, подобно тому, как идолослужитель. И чтобы ты не подумал, что это сказано просто, – есть Христово изречение, которое говорит: не можете Богу работати и мамоне (Мф. 6, 24). Те, которые работают мамоне, удалили себя от служения Богу; те же, которые отреклись Его владычества и служат бездушному золоту, явно суть идолослужители. Но я не делал, говорит (любостяжатель), идола, не ставил жертвенника, не приносил в жертву овец, не возливал вина, – но ходил в церковь, и руки воздевал к Единородному Сыну Божию, и в таинствах участвую, и имею общение в молитве и во всем другом, что прилично христианину. Итак, каким образом я покланяюсь, говорит, идолам? Это-то самое и удивительное, что ты, испытавши и вкусивши Божия человеколюбия, и увидевши, что благ Господь, оставил Благого и принял на себя владычество жестокого тирана; говоришь, будто не работаешь ему, а на самом деле подверг самого себя жестокому и невыносимому игу сребролюбия. Но лихоимец не есть, говорят, идолослужитель. А что такое идолослужитель? Разве не тот, кто покланяется страстям, вместо того, чтобы владеть страстью? Например: когда мы говорим, что такой-то покланяется идолам, он говорит: нет, не им, но Афродите и Арею. И если мы скажем, кто сама Афродита? Более знающие из них говорят: удовольствие. И кто Арей? Гнев. Так и ты отвечаешь о мамоне. Если скажем: что есть мамона?

Любостяжание, – и ты ему покланяешься. Не поклоняюсь, говоришь. Почему? Потому что себя не сгибаешь? Но ты гораздо более воздаешь поклонения делами и поступками: потому что такое поклонение важное. Притом те (язычники), покланяясь страстям олицетворенным, часто бывают свободны от своих страстей. Так посмотри на почитателя Арея, – и он часто владеет гневом. В тебе же не то, но ты сам себя делаешь невольником страсти. Но ты не закалаешь овец. Но за то – людей и души разумные, иные – голодом? Другие – клеветой. Ничего нет неистовее подобной жертвы. Кто видел, чтоб души закалались когда? проклят жертвенник любостяжания! Если придешь к жертвеннику идолов, заметишь от него запах крови козьей и крови быков: если же подойдешь к жертвеннику любостяжания, заметишь тяжелый запах человеческой крови. Идолослужители кланяются творению Божию. И почтоша, говорит Апостол, и послужиша твари паче Творца (Рим. 1, 25): ты же покланяешься своему собственному творению. Бог не сотворил любостяжания, но изобрела его твоя безмерная ненасытимость.

Беседа 135
О милостыне[139]139
  11 Бес. на Пос. к Евр.


[Закрыть]

Иже затыкает, говорится в Писании, ушеса своя, еже не послушати немощнаго, и той призовет и не будет послушаяй его (Притч. 21, 13); блажен разуме-ваяй на нища и убога: в день лют избавит его Господь (Пс. 40, 2). Это не иной какой-нибудь день, но тот, который будет тяжким для грешников. Что значит: разумеваяй? Понимающий, что такое нищий, вникающий в его бедствие; ибо кто постигнет его бедствие, тот, конечно, тотчас окажет ему милость. Когда ты увидишь нищего, то не отвращайся от него; но тотчас помысли, каков был бы ты сам, если бы был на его месте, чего хотел бы ты получить от всех? Разуме-ваяй, говорит Писание; представь, что и он свободен так же, как ты, имеет одинаковую с тобой благородную природу, и все у него общее с тобой; и между тем его, который нисколько не хуже тебя, ты часто не равняешь даже со своими собаками; эти вполне насыщаются хлебом, а тот нередко засыпает голодным, так что свободный становится ниже твоих рабов. Но рабы, скажешь, оказывают нам услуги. Какие, скажи мне, услуги? Они тебе хорошо служат? Но если я докажу, что и он (нищий) оказывает тебе услугу гораздо больше их, – что ты скажешь? Он предстанет в день суда, и избавит тебя от огня. Могут ли все рабы сделать что-нибудь подобное? Когда умерла Тавифа (Дн. 9), тогда кто воскресил ее? Рабы ли, стоявшие вокруг нее, или бедные? А ты не хочешь поставить свободного наравне даже с рабами. Вот сильная стужа; нищий лежит на помосте, одетый в рубище, умирая с холода, скрежеща зубами, и видом и одеждой возбуждая сострадание; но ты одетый тепло и опьяневший, проходишь мимо, не обращая на него внимания.

Как же ты желаешь, чтобы Бог избавил тебя, когда ты находишься в опасности? Ты часто говоришь: если бы я был в таком положении, что кто-нибудь много согрешил бы против меня, то я простил бы его; Бог ли не простит мне? Не говори этого; сам ты презираешь того, который даже ни в чем не согрешил против тебя и которому ты мог бы помочь. Если же ты презираешь такого человека, то как Бог простит тебе грехи твои против Него? Не заслуживает ли это геенны?

И вот что странно: нередко тело мертвое, безжизненное, уже не чувствующее почестей, ты прикрываешь множеством разнообразных и позлащенных одежд; а тело страждущее, болезненное, мучимое и изнуряемое голодом и стужею, ты презираешь; более угождаешь тщеславию, нежели страху Божию. И о, если бы только это! Но тотчас начинаются еще укоризны на подходящего бедняка. Почему, говоришь ты, он не работает? Зачем ест хлеб, не трудясь? Но ты сам, скажи мне, своими ли трудами приобрел то, что имеешь? Не отцовское ли получил наследство? А если бы ты и трудился, то неужели поэтому ты можешь укорять другого? Разве ты не слышал слов Павла? Вы же, говорит он, не стужайте доброе творяще; и говорит это после того, как сказал: аще кто не хощет делати ниже да яст (2 Сол. 3, 13, 10).

Но он говоришь ты, обманщик? Что говоришь ты, человек? Из-за одного хлеба и одежды ты называешь его обманщиком? Но он тотчас продаст ее, говоришь ты. А ты сам хорошо ли распоряжаешься всем своим имуществом? Как, неужели все нищие сделались такими от праздности? Неужели никто от кораблекрушений, никто от судилищ, никто от воров, никто от несчастий, никто от болезней, никто от каких-нибудь других обстоятельств? Между тем мы, слыша бедного, жалующегося на подобные несчастья, взывающего громким голосом, устремляющего взоры на небо, с открытой головой, с распущенными волосами, одетого в рубище, тотчас называем его обманщиком, плутом, лицемером. Не стыдно ли тебе? Кого ты называешь обманщиком? Если не хочешь ничего дать, то, по крайней мере, не поноси человека. Но, говоришь ты, он имеет средства и притворяется. Это служит к осуждению тебя, а не его; он знает, что имеет дело с людьми жестокосердыми, скорее со зверями, нежели с людьми, – что сколько бы он ни произносил жалобных воплей, никого не тронет; потому и принужден принимать на себя вид, еще более жалкий, дабы приклонить твою душу. Когда мы увидим, что какой-нибудь подходит к нам в опрятной одежде, то говорим: он обманщик, он подходит в таком виде, дабы показать, что он из благородных; а когда увидим кого-нибудь в противной одежде, то укоряем и его. Что же им делать? О, жестокость! О, бесчувственность! Для чего, говоришь ты, они обнажают изувеченные члены? Для тебя. Если бы мы были сострадательны, то им не нужно было бы прибегать к таким средствам; если бы они могли трогать с первого взгляда, то не ухищрялись бы таким образом. Какой несчастный захотел бы так вопить, принимать на себя отвратительный вид, вместе с обнаженной женой рыдать перед всеми, вместе с детьми посыпать себя пеплом? Что может быть хуже такой крайности? Но и за это мы не только не оказываем им сострадания, но еще осуждаем их. Как не после этого мы можем негодовать, что Бог не внемлет нашим молитвам? Как можем роптать, что Он не удовлетворяет нашим прошениям? Не страшно ли это, возлюбленные? Но, говоришь ты, я часто подавал. А ты разве не каждый день принимаешь пищу? Разве ты отталкиваешь детей, хотя они и часто просят тебя? О, бесстыдство! Ты называешь нищего бесстыдным? Сам, похищая чужое, ты не считаешь себя бесстыдным; а просящий хлеба бесстыден? Ужели ты не знаешь, как сильна потребность чрева? Не делаешь ли ты все для него? Не оставляешь ли ты для него духовных предметов? Тебе обещано небо и царствие небесное; а ты покоряясь насилию чрева, не переносишь ли все для последнего и не пренебрегаешь ли первым? Вот истинное бесстыдство! Не видишь ли ты увечных старцев? Но, – о, злословие! – этот говорите вы, дает в долг по столько-то червонцев, а тот по столько-то, и между тем просит милостыни. Вы рассказываете басни и сказки малых детей, которые они часто слышат от своих нянек; я не думаю, не верю, не может быть. Такой-то дает деньги в рост, а сам при своем достатке просит милостыни? Для чего же, скажи мне? что может быть постыднее прошение милостыни? Лучше умереть, нежели просить милостыни.

Но доколе мы будем жестокосердыми? Как, неужели все они дают деньги в рост? Неужели все обманщики? Неужели нет ни одного действительно нищего?

Есть, говоришь ты, и много. Почему же ты не оказываешь помощи им, если ты точно знаешь жизнь их?

Нет, это – предлог и отговорка. Всякому, просящему у тебе дай: и хотящаго от тебе заяти не отврати (Мф. 5, 42. Лк. 6, 30); буди рука твоя простерта на отдание, а не согбенна (Сир. 4, 35). Мы не поставлены быть судиями жизни других; иначе мы никому не подадим милостыни. Когда ты молишься Богу, то не говоришь ли: не помяни грехов моих (Пс. 24, 7)? Так и о нищем, хотя бы он был великий грешник, думай тоже и не поминай грехов его. Ныне время человеколюбия, а не строгость суда, – милости, а не осуждения. Он хочет есть; если желаешь, дай ему: если же не желаешь, откажи, не исследуя, почему он беден и несчастен. Для чего ты и сам не подаешь ему, и желающих подать отклоняешь? Ибо когда-нибудь услышит от тебя, что этот нищий-обманщик, лицемер, ростовщик; то не подаст ни ему, ни другим, подумав, что они все таковы. Известно, как легко мы верим худому, и как нелегко – хорошему. Мы должны быть не просто милосерды, но якоже Отец наш небесный (Мф. 5, 48). Он питает и блудников, и прелюбодеев, и обманщиков, и вообще всякого рода злодеев. В настоящем мире необходимо быть и такого рода многим. Он же всех питает, всех одевает, и никто никогда не умирал с голоду, разве только по собственной воле.

Так и мы должны быть милосерды. Если кто просит у тебя и находится в нужде, помоги ему. Но мы ныне дошли до такого безумия, что поступаем так н только с нищими, ходящими по переулкам, но и с монашествующими; он говорит, обманщик! Не внушал ли я вам и прежде, что если мы будем подавать всем без разбора, то постоянно будем оказывать милосердие; а если станем исследовать, то никогда не окажем милосердия? Что говоришь ты? Неужели он притворяется для того, чтобы получить хлеба? Если бы он просил талантов золота или серебра, или драгоценных одежд, или рабов, или чего-нибудь подобного, то справедливо можно было бы назвать его обманщиком; но если он не просит ничего такого, а только пищи и одежды, вещей самых умеренных, то скажи мне, свойственно ли это обманщику? Оставим эту неуместную, сатанинскую, пагубную разборчивость. Когда кто-нибудь просит пищи, то не исследуй; здесь ты не столько даешь, сколько сам принимаешь. Вспомни, если хочешь, как Авраам оказывал гостеприимство всем проходящим. Если бы он делал исследования о приходящих к нему, то не принял бы Ангелов; может быть, не считая их Ангелами, он вместе с другими отказал бы и им; но так как он принимал всех, то принял и Ангелов. Разве за жизнь принимающих от тебя Бог дает тебе награду? Нет, – за твое расположение, за твое милосердие, за великое человеколюбие, за доброту.

Если будет она, то и ты получишь все блага, которых да сподобимся все мы благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, вместе со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Беседа 136
Добродетель для нас возможна[140]140
  2 Бес. на 1 Пос. к Коринф.


[Закрыть]

Пусть никто не обвиняет Бога за то, что не все обращаются к Нему. Ибо не от Призывающего происходит неверие, а от неповинующихся. Но, скажешь, можно было бы привести и не желающих? Нет; Бог не делает насилия или принуждения. И кто, призывая к почестям, венцам, пиршествам и торжествам, станет влечь кого-нибудь против воли и связанного? Никто; потому что это свойственно принуждающему. В геенну Он посылает против воли, а в царствие призывает добровольно; в огонь ведет связанных и плачущих, а к бесчисленных благам не так; ибо самые блага не были бы вожделенны, если бы они по свойству своему не были таковы, чтобы к ним стремились добровольно и по сознанию великого их достоинства. Почему же, скажешь, не все стремятся к ним? По своей немощи.

А почему Он не избавил их от немощи? Как же, скажи мне, и каким способом следовало бы избавить? Не создал ли Он творений, которые возвещают о Его человеколюбии и силе? Ибо небеса поведают славу Божию (Пс. 18, 2). Не посылал ли Пророков? Не призывал ли и не награждал ли почестями? Не совершал ли чудес? Не дал ли закона писанного и естественного? Не послал ли Сына? Не послал ли Апостолов? Не творил ли знамений? Не угрожал ли геенной? Не обещал ли царствия? Не повелел ли сиять солнцу ежедневно? Не легки ли и удобоисполнимы Его заповеди, так что многие силою любомудрия превышают Его предписания? Что сотворю еще, говорит Он, винограду моему и не сотворих ему (Ис. 5, 4)? Но почему, скажешь, Он не сделал для нас естественными знание и добродетель? Кто говорит это: язычник или христианин? И тот и другой, только не в одном и том же отношении; но один возражает касательно знания, другой – жизни. Скажем наперед к нашему; ибо я говорю не столько к внешним, сколько к собственным нашим членам. Что же говорит христианин? Следовало, говорит, вложить в нас познание добродетели. Он и вложил; ибо если бы не вложил, то откуда мы узнали бы, что должно делать и чего не должно? Откуда законы и судилища? Но не знание только (говорит), а самую деятельность. За что же ты стал бы получать награды, если бы все происходило от Бога? Скажи мне: если ты и язычник согрешаете, то одинаково ли наказывает вас Бог? Нет; ибо ты имеешь преимущество по причине знания. Что, если бы теперь сказали тебе, что несмотря на знание, ты и язычник достойны одного и того же, ты не обиделся ли бы? Конечно так; ты сказал бы, что язычник мог внутри себя найти знание, но не захотел. И если бы он сказал, что Богу следовало вложить в нас знание естественно, то не будешь ли ты смеяться над ним и не скажешь ли ему: почему же ты не искал, почему не старался, как я? Не восстанешь ли против него с великим дерзновением и не скажешь ли, что крайне безумно обвинять Бога, будто Он не вложил знания в нашу природу? Скажешь это потому, что касательно знания у тебя все исправно; если бы было все также исправно и касательно жизни, то ты не стал бы давать таких вопросов; но так как ты не тверд в добродетели, то и предлагаешь такие безумные рассуждения. И как можно сделаться добрым по необходимости? Тогда стали бы состязаться с нами в добродетели и бессловесные животные, из коих некоторые воздержанее нас. Но, скажешь, я желал бы лучше быть добрым по необходимости и не получать никаких наград, нежели быть злым по произволению и терпеть наказания и мучения. Но невозможно быть добрым по необходимости. Если же ты не знаешь, что должно делать, объяви, и тогда мы скажем, что следует сказать; а если знаешь, что невоздержание есть зло, то почему не убегаешь зла? Не могу, говоришь ты. Но другие люди, совершившие такие великие подвиги, осудят тебя и заградят тебе уста с великой силой. Ты, может быть, и жену имея, не соблюдаешь целомудрия; а другой, и не имея жены, хранит совершенную чистоту. Какое же ты имеешь оправдание, не соблюдая меры, тогда как другой восходит выше заповеданного? Но я, говоришь, не таков по своей телесной природе или расположению. Нет; потому что не хочешь, а не потому, что не можешь. Я утверждаю, что все способны к добродетели; ибо кто чего не может сделать, тот не может и в случае необходимости; если же кто в случае необходимости может, а без нее не делает, тот не делает по произволению. Например: летать и подниматься к небу человеческому телу трудно и даже невозможно; посему если бы какой-нибудь царь повелел делать это, угрожал смертью и говорил: тех, которые не летают, повелеваю сечь, жечь или подвергать чему-нибудь подобному, то послушался ли бы кто его? Нет; потому что невозможно для нашей природы. А если бы тоже сделано было касательно целомудрия и приказано было невоздержанных наказывать, жечь, сечь, подвергать бесчисленным мучениям, то не стали ли бы повиноваться приказаниям многие?

Нет, скажешь; потому что и теперь существует закон, повелевающий не прелюбодействовать, но не все повинуются. Не потому, что закон бессилен, но потому, что многие надеются укрыться. Если бы при том, кто покушается на прелюбодеяние, присутствовали законодатель и судия, то страх был бы силен прогнать похоть. Если даже я представлю другую меньшую необходимость, например, возьму его от любимой женщины и связавши запру где-нибудь, то и тогда он будет в состоянии преодолеть себя и не потерпит ничего худого. Итак, не будем говорить, что такой-то добр по природе, а такой-то зол по природе. Ибо если бы кто был добр по природе, то никогда не мог бы сделаться злым; а если бы был зол по природе, то никогда не сделался бы добрым. Между тем мы видим быстрые перемены: люди впадают то в то, то в другое, и переходят от одного к другому. Это можно видеть не только в Писаниях, где, например, мытари становятся Апостолами, ученики предателями, блудницы целомудренными, разбойники добрыми, волхвы поклонниками, нечестивые благочестивыми, как в Новом, так и в Ветхом Завете, но и каждый день можно видеть множество подобных случаев. Если бы добро и зло были естественны, то таких перемен не было бы. Так, мы чувствительны по природе, и при всем старании никогда не сделаемся нечувствительными. Что свойственно природе, то не выйдет из природы. Никто, имеющий нужду во сне, не перестанет спать; никто, подвергающийся тлению, не избавится от тления; никто алчущий не достигнет того, чтобы никогда не алкать. Посему это не становится в вину, и мы сами за это не укоряем себя. Никто в укоризну другому не говорит: о тленный, о чувствующий! но всегда или прелюбодеяние или блуд или что-нибудь подобное мы поставляем на вид обвиняемым и за это приводим их к судьям, которые осуждают и наказывают, и за противное тому награждают. Итак, из того, что мы делаем между собой, и что делают с нами судьи, из того, что мы написали законы и осуждаем сами себя, хотя бы не было против нас никакого обвинителя, из того, что от нерадения становимся хуже, а от страха лучше, из того, что видим других добродетельными и восходящими на высоту любомудрия, очевидно, что в нас находится возможность добродетели. Для чего же многие из нас напрасно обольщают себя холодными извинениями и предлогами, не только не заслуживающими прощения, но и навлекающими на нас тяжкое наказание, тогда как следовало бы пещись о добродетели, имея пред глазами тот страшный день, и, потерпев немного, достигать неувядаемых венцов? Эти извинения не принесут нам никакой пользы: рабы, нам подобные и успевшие в противном, осудят всех согрешающих, жестокого – милостивый, злого – добрый, дерзкого – кроткий, завистливого – дружелюбный, тщеславного – любомудрый, нерадивого – усердный, развратного – целомудренный. Так совершит Бог суд над нами, разделив нас на две стороны, и одних удостоит похвалы, а других наказания. Впрочем да не будет никто из присутствующих здесь в числе наказуемых и мучимых, но в числе венчанных и получающих царствие Божие, которого да сподобимся все мы благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, вместе со Святым Духом, слава, держава, честь ныне и присно и во веки веков. Аминь.