Текст книги "Улица Светлячков"

Глава двадцать шестая

– Она всегда причиняет тебе боль, – сказала Кейт несколько часов спустя, когда огни Сиэтла, мерцавшие между черной гладью Саунда и таким же черным, беззвездным небом, уже начинали меркнуть.

Талли вздохнула, глядя на пенную полосу прибоя, едва различимую в темноте. Прикончив третью за вечер «маргариту», она поставила бокал на траву.

– Знаю.

И надолго умолкла. По правде говоря, голова у нее шла кругом и она уже начинала сомневаться в своем решении.

– Почему Джонни? – наконец спросила Кейт – робко, будто не хотела произносить этот вопрос вслух.

– Он меня защитит. Если я скажу «стоп», он остановится. Если попрошу уничтожить отснятый материал, он уничтожит.

– Я что-то не уверена.

– А я уверена. Для меня он это сделает. И знаешь почему?

– Почему?

– Из-за тебя.

Талли неуклюже поднялась на ноги, не желая больше мучиться сомнениями.

Кейт тут же оказалась рядом, не дала ей потерять равновесие.

– Что бы я без тебя делала, Кейти? – спросила Талли, опираясь на ее руку.

– Этого тебе никогда не узнать. Пойдем, помогу добраться до кровати. Тебе надо выспаться.

Кейт ловко завела ее в дом и проводила до гостевой спальни. Талли рухнула в постель и уставилась на свою лучшую подругу мутным взглядом. Комната плыла у нее перед глазами, лишь теперь она потихоньку осознавала, во что ввязалась, насколько безумна вся эта затея с фильмом. Ей причинят боль… снова. Вот бы поменяться жизнями с Кейт, тогда не пришлось бы рисковать.

– Тебе так повезло, – пробормотала она, проваливаясь в сон. – Джонни…

«…и дети любят тебя» – вот что она собиралась добавить, но слова перемешались в голове, и договорить она не сумела, лишь расплакалась и почти сразу заснула.

Наутро Талли проснулась с чудовищной головной болью. На макияж и укладку ушло куда больше времени, чем обычно, – и Джонни, оравший из коридора, чтобы она поторапливалась, ничуть не помогал делу, – но в конце концов она была готова.

Джонни притянул к себе Кейт, поцеловал.

– Это не займет больше пары дней, – сказал он так тихо, что Талли тут же поняла – эти слова предназначались не для ее ушей. – Скоро вернемся, увидишь, ты даже соскучиться не успеешь.

– Эти два дня будут тянуться вечность, – ответила Кейт. – И я уже скучаю.

– Ну все, мам, хватит, – раздраженно вклинилась Мара. – Нам пора. Да, тетя Талли?

– Давай-ка поцелуй маму на прощанье, – сказал Джонни.

Мара покорно подошла к Кейт и клюнула ее в щеку. Кейт прижала к себе дочь и держала ее в объятиях, пока та не начала возмущенно отбрыкиваться.

Талли почувствовала укол ревности – до чего счастливая семья, как же они близки.

Джонни повел Мару к машине и начал складывать чемоданы в багажник.

Талли повернулась к Кейт:

– Ты ведь будешь дома? Если я захочу позвонить?

– Я всегда дома, Талли. Не просто так меня называют домохозяйкой.

– Очень смешно.

Талли проверила собранные в дорогу вещи. Сверху лежали записи, сделанные во время последнего телефонного разговора с адвокатом, – перечень сохранившихся адресов Дымки.

– Ну ладно, поехала я.

Подхватив сумку, она пошла к машине.

Когда они доползли до конца подъездной дорожки, Талли обернулась и посмотрела в окно.

Кейт все еще стояла у двери, и близнецы, прижавшись к ее ногам, махали им вслед.

Через два часа добрались до трейлерного парка в Фолл-Сити – первого пункта в списке Талли и последнего из известных адресов Дымки. Оказалось, что та неделю назад съехала, и никто толком не знал куда. Человек, с которым они говорили, предположил, что она могла поселиться в кемпинге в Иссакуа.

Следующие шесть часов Талли, Джонни, Мара и оператор, который просил называть его Толстым Бобом – и, надо сказать, имел к тому все основания, – мотались из одного места в другое по все новым и новым наводкам. Останавливаясь в очередном кемпинге или коммуне, они снимали разговоры Талли с местными жителями. Кое-кто был знаком с Дымкой, но сказать, куда она запропастилась, никто не мог. Из Иссакуа они отправились в Кле-Элум, а оттуда – в Элленсберг. Мара ловила каждое слово Талли.

Они как раз заканчивали свой поздний ужин в Норт-Бенде, когда позвонил Фред: Дымка обналичила последний чек в банке на острове Вашон.

– За час бы добрались, – пробормотал Джонни.

– Думаешь, найдем ее? – спросила Талли, насыпая сахар в кофе. Впервые за день они остались наедине: Толстый Боб вернулся в фургон, Мара вышла в туалет.

Джонни посмотрел ей в глаза:

– Я думаю, что нельзя заставить кого-то тебя любить.

– Даже собственных родителей?

– Особенно собственных родителей.

Талли почувствовала, что между ними затеплился огонек былой близости. У них было кое-что общее – одинокое детство.

– Каково это, Джонни? Когда тебя любят?

– Не это ты хочешь знать. Ты хочешь знать, каково любить самой. – Он насмешливо улыбнулся, и лицо его моментально помолодело. – Ну, я имею в виду, кого-нибудь, кроме себя.

Талли откинулась назад.

– Так, пора мне заводить новых друзей.

– Я сдаваться не планирую, если что. Ты это хорошо понимаешь? Ты предложила мне работу, я за нее взялся. Камера будет ходить за тобой по пятам, она все увидит. Если передумала, скажи об этом сейчас.

– Ты меня защитишь.

– Я же тебе об этом и говорю – не жди от меня защиты. Я буду делать свою работу. Как ты тогда в Германии.

Талли прекрасно его понимала. Там, где начинается работа, дружба заканчивается – таковы правила журналистики.

– Просто старайся снимать меня с левой стороны. Это мой удачный ракурс.

Джонни с улыбкой заплатил по счету.

– Иди позови Мару. Если поторопимся, успеем на последний паром.

На паром они опоздали, пришлось снять на ночь три комнаты в обшарпанном отеле возле пристани.

Наутро у Талли снова раскалывалась голова, и сколько она ни глотала аспирин, лучше не становилось. Но ничего не поделаешь, пришлось одеваться, краситься и пихать в себя завтрак в какой-то рекомендованной Толстым Бобом забегаловке. В девять утра паром уже нес их к цели – ягодной ферме-коммуне на острове Вашон.

За каждым шагом Талли неотступно следила камера. Расспрашивая сотрудников банка, в котором Дымка обналичила свой последний чек, показывая им старый, помятый снимок матери – единственную фотографию, которая у нее была, – она ни на секунду не переставала улыбаться.

Лишь ближе к десяти утра, когда машина затормозила возле указателя на «Солнечную ферму», Талли начала терять самообладание.

Коммуна выглядела почти так же, как и все другие коммуны, попадавшиеся прежде, – километры засеянных полей, чумазые люди во вретище и пепле по моде 2003 года, батареи синих туалетных кабинок. Отличие было одно: жили здесь в круглых палатках, которые назывались юртами. По берегам реки их теснилось не меньше тридцати штук.

Джонни остановился на парковке и вылез из машины. Толстый Боб последовал за ним – дверь фургона съехала набок, а затем с грохотом захлопнулась.

– Тетя Талли, все в порядке? – взволнованно спросила Мара.

– Мара, помолчи, – сказал Джонни. – Давай-ка вылезай из машины.

Талли понимала, что все ждут только ее, – и все же не могла двинуться с места. Ее всегда все ждут, это одна из привилегий знаменитостей.

– Ты справишься, – пообещала она перепуганной женщине, смотревшей на нее из зеркала заднего вида. Она годами отращивала хитиновый панцирь вокруг своего сердца, а теперь добровольно вскрывала его, обнажая беззащитную мякоть. Но разве у нее есть выбор? Если их с матерью отношения и можно наладить, кто-то в любом случае должен сделать первый шаг.

Осторожно открыв дверь, она шагнула наружу.

Толстый Боб тут же направил на нее камеру.

Талли сделала глубокий вдох и улыбнулась.

– Мы находимся в коммуне «Солнечная ферма». По нашей информации, моя мать живет здесь уже почти неделю, но моему адвокату она этот адрес пока не сообщала, так что неизвестно, планирует ли она задержаться здесь надолго.

Она зашла под деревянный навес и медленно двинулась вдоль расставленных в ряд столов, на которых изможденного вида женщины выкладывали товары на продажу: ягоды, джем, сиропы, повидло, разные поделки.

Никто как будто не замечал, что к ним приближается камера. И знаменитая ведущая.

– Меня зовут Таллула Харт, я ищу вот эту женщину. – Она протянула одной из торговок фотографию.

Толстый Боб держался слева от Талли, совсем близко. Люди и понятия не имеют, с какого крошечного расстояния порой приходится снимать, чтобы ловить тончайшие оттенки эмоций.

– Дымка, – сказала женщина без улыбки.

У Талли екнуло сердце.

– Да.

– Она уехала с «Солнечной фермы». Мол, работы тут слишком много. Я слыхала, вроде как подалась в Малберри. А что она натворила?

– Ничего. Это моя мать.

– А говорила, нет у нее детей.

Лицо Талли дернулось от боли, она почувствовала это сама и знала, что от камеры ее реакция тоже не ускользнула.

– Неудивительно. А как добраться до Малберри?

Когда женщина начала объяснять дорогу, Талли обдало волной тревоги. Желая побыть одна, она развернулась и отошла к забору. Тут же подскочил Джонни, склонился к ней.

– Ты в порядке? – спросил он тихо, так, чтобы в записи его вопроса не было слышно.

– Мне страшно, – прошептала она, поднимая взгляд.

– Все будет хорошо. Она больше не может причинить тебе зло. Ты Таллула Харт, не забывай.

Именно эти слова были ей необходимы. Она улыбнулась, ощутив, как к ней возвращаются силы, отодвинулась от Джонни и посмотрела в камеру. Утирать слезы она не стала.

– Похоже, я до сих пор надеюсь, что она меня полюбит, – призналась она почти шепотом. – Поехали.

Они забрались обратно в фургон и выехали на шоссе. На перекрестке с Милл-роуд повернули налево и тряслись по разбитой грунтовке, пока вдали не показался старый грязно-белый трейлер. Он стоял на строительных блоках посреди поросшего травой поля, в окружении останков разбитых, ржавеющих машин. Перед трейлером лежал на боку старый холодильник, рядом торчало сломанное, просиженное до дыр кресло. Когда подъехал фургон, три грязных питбуля, прикованных к забору цепями, зашлись лаем и принялись, скалясь, бросаться на незваных гостей.

– Да это же декорации «Избавления»[117]117
  «Избавление» (1972) – американский триллер. Действие происходит в глухой местности, где четверо туристов сталкиваются с жестокостью со стороны местных жителей.


[Закрыть], – сказала Талли и, слабо улыбнувшись, потянулась к двери.

Все вылезли из фургона и строем двинулись к трейлеру: в авангарде шагала, старательно изображая уверенность, Талли, вокруг нее топтался Толстый Боб, позади Джонни вел за руку Мару, напоминая ей, чтобы держала рот на замке.

Талли подошла к двери и постучала.

Ответа не последовало.

Она прислушалась, пытаясь различить хоть какие-то звуки внутри, но собаки лаяли слишком громко.

Постучав еще раз, она уже готова была с облегчением развернуться – мол, не судьба, но тут дверь распахнулась и на пороге показался огромный косматый мужик в семейных трусах. На левой половине его вздутого, волосатого пуза красовалась татуировка – девушка в гавайской юбке.

– Ну? – поинтересовался он, почесывая подмышку.

– Я ищу Дымку.

Он мотнул головой, указывая себе за спину, вышел из трейлера и, обогнув Талли, направился к собакам.

От вони, стоявшей внутри, у Талли заслезились глаза. Она бы и хотела повернуться к камере, сказать что-нибудь остроумное, но так нервничала, что не могла даже сглотнуть. Кругом валялись горы мусора, пустые контейнеры из-под готовой еды. Над коробками с недоеденными корками от пиццы тучами жужжали мухи. Но прежде всего внимание Талли привлекли батареи пустых бутылок и бонг. На кухонном столе лежал огромный ком марихуаны.

Она не указала на него оператору, никак его не прокомментировала.

Толстый Боб не отходил от нее ни на шаг, снимал каждую минуту ее пребывания в этом чудовищном месте.

Сделав шаг к закрытой двери сразу за кухней, Талли постучала и открыла ее, явив миру самую омерзительную ванную на планете. С грохотом захлопнув эту дверь, она направилась к следующей. Постучала дважды, повернула ручку. Спальня, и без того крохотная, казалась еще меньше, потому что была завалена кучами грязной и мятой одежды. На прикроватной тумбочке стояли три пустые полуторалитровые бутылки из-под дешевого джина.

Мать Талли, укрывшись истрепанным синим одеялом, лежала в позе эмбриона на неубранной кровати.

Талли наклонилась к ней и сразу увидела, сколько на ее лице появилось морщин, какой нездоровый цвет приобрела кожа.

– Дымка?

Она позвала ее раза три или четыре, но ответа так и не дождалась. Протянув руку, принялась трясти мать за плечо, сперва тихонько, затем все сильнее и сильнее.

– Дымка!

Толстый Боб изготовился к съемке, направил камеру на женщину, лежащую на постели.

Она медленно открыла глаза – мутные и пустые. Прошло много времени, прежде чем она смогла сфокусировать взгляд.

– Таллула?

– Привет, Дымка.

– Талли, – сказала она, будто вспомнив вдруг, что дочь не любит, когда ее называют полным именем. – Что ты здесь делаешь? И что это за хрен с камерой?

– Я тебя искала.

Дымка медленно села в кровати, запустила руку в засаленный карман, достала сигарету. Пока она пыталась прикурить, Талли заметила, как сильно дрожат ее руки. Поднести зажигалку к кончику сигареты вышло только с третьей попытки.

– Я думала, ты в Нью-Йорке, ищешь славу и богатство. – Она бросила затравленный взгляд на камеру.

– Уже нашла. И то и другое, – сказала Талли, не в силах скрыть гордость. Как же она злилась на себя за то, что после стольких лет, после стольких разочарований все еще жаждала одобрения матери. – Давно ты здесь живешь?

– А тебе какое дело? Пока ты наслаждаешься жизнью, я тут гнию заживо.

Талли разглядывала мать – ее грязные спутанные волосы, уже наполовину седые; мешковатые, сто лет не стиранные штаны, разлохматившиеся понизу; затасканную фланелевую рубашку, застегнутую сикось-накось. И ее лицо. Немытое, покрытое морщинами, землистое от курения и алкоголя, от беспросветной жизни. Ей едва исполнилось шестьдесят, но выглядела она на все семьдесят пять. Прежняя ее хрупкая красота давно погибла, изъеденная десятилетиями злоупотреблений.

– Поверить не могу, что тебе нравится такая жизнь. Даже для тебя…

– Даже для меня, говоришь? Чего ради ты явилась, Талли?

– Ты моя мать.

– Никакая я не мать, и мы обе это знаем. – Дымка прокашлялась, глядя в сторону. – Мне надо отсюда убраться. Может, я у тебя поживу пару дней? Помоюсь хоть. Поем.

Талли, услышав эти слова, почувствовала, как встрепенулась душа, и тут же возненавидела себя за это. Она годами ждала, что мать вернется, захочет жить с ней, но прекрасно понимала, как опасно верить этому чувству.

– Ладно.

– Серьезно?

Удивления, написанного на лице Дымки, было достаточно, чтобы понять, как мало мать и дочь доверяли друг другу.

– Серьезно.

Ровно на одно мгновение Талли забыла про камеру. Она посмела вообразить невозможное: что они, две едва знакомые женщины, действительно станут матерью и дочерью.

– Пойдем, Дымка, провожу тебя в машину.

Талли знала – рассчитывать на то, чтобы наладить отношения с матерью, не стоит, и все же не могла перестать упиваться этой надеждой, от которой так приятно кружилась голова. А что, если у нее и вправду появится семья?

Камера запечатлевала все: ее надежды, желания, страхи. По пути домой, пока Дымка спала, развалившись в углу фургона, Талли изливала душу перед стеклянным глазом. Она отвечала на вопросы Джонни как никогда откровенно, впервые в жизни рассказывая о боли, которую причиняла ей пропащая мать.

Теперь, впрочем, она нашла новое слово, чтобы описать ее.

Зависимая.

Сколько Талли себя помнила, Дымка всегда употребляла наркотики, или пила, или совмещала то и другое.

Чем больше она об этом думала, тем крепче убеждала себя в том, что именно здесь кроется причина всех их горестей.

Если найти хорошую клинику и помочь матери пройти программу реабилитации, может быть, у них получится начать сначала. Она уверилась в этом настолько, что даже позвонила своему боссу на CBS и попросила продлить отпуск – должна ведь дочь сопровождать свою многострадальную мать на пути к выздоровлению.

– Ты уверена, что это хорошая идея? – спросил Джонни, когда она повесила трубку.

Они сидели в гостиной шикарного многокомнатного номера в отеле «Фэйрмонт Олимпик» в Сиэтле. Толстый Боб снимал их разговор, расположившись в мягком кресле у окна. В комнате негде было ступить из-за съемочного оборудования, вокруг дивана теснились огромные прожекторы, создавая что-то вроде импровизированной студии. Мара читала книгу, свернувшись клубком в соседнем кресле.

– Я ей нужна, – только и сказала Талли.

Джонни ничего не ответил, лишь пожал плечами, вглядываясь в ее лицо.

– Ну ладно, я, пожалуй, спать. – Она поднялась, растягивая затекшие мышцы, и добавила, глядя на Толстого Боба: – На сегодня все. Иди выспись хорошенько. Завтра начинаем в восемь.

Толстый Боб кивнул, сложил оборудование и отправился к себе в номер.

– Можно я буду ночевать у тети Талли? – спросила Мара, уронив книгу на пол.

– Я не возражаю, – ответил Джонни. – Если Талли не против.

– Бог с тобой. Пижамная вечеринка с моей любимой крестницей – это ли не лучший финал тяжелого дня?

Когда Джонни ушел к себе, Талли взяла на себя роль заботливой мамочки: напомнила Маре почистить зубы, умыться и переодеться в пижаму.

– Я уже не ношу пижаму, не маленькая, – парировала Мара, но, забравшись в кровать, прижалась к Талли, совсем как делала раньше, каких-то два-три года назад, когда была еще малышкой.

– Это все так круто, тетя Талли, – сонно пробормотала она. – Я тоже стану телезвездой, когда вырасту.

– Не сомневаюсь.

– Если только мама разрешит. А это вряд ли.

– Ты на что это намекаешь?

– Мама мне ничего не разрешает.

– Ты ведь знаешь, что твоя мама – моя лучшая подруга?

– Ага, – нехотя признала Мара.

– И как ты думаешь – почему?

Мара посмотрела ей в глаза.

– Почему?

– Потому что твоя мама круче всех.

Мара скорчила гримасу:

– Да ну. Она сроду ничего крутого не делала.

Талли покачала головой:

– Мара, мама тебя любит несмотря ни на что и гордится тобой. Поверь мне, принцесса, круче этого нет ничего на свете.

Следующим утром Талли проснулась рано и тут же решила заглянуть в комнату напротив. Несколько секунд она постояла, собираясь с духом, затем постучала. Не услышав ответа, осторожно толкнула дверь.

Ее мать еще спала.

Улыбнувшись, она вышла из номера, тихонько притворив за собой дверь. Остановившись напротив комнаты Джонни, она постучала.

Он открыл почти сразу – с волос на махровый отельный халат капала вода.

– Я думал, мы в восемь начинаем.

– Так и есть. Я просто собираюсь выйти купить Дымке какую-нибудь нормальную одежду для клиники и заодно взять нам завтрак. Мара еще спит.

Джонни нахмурился:

– Что-то ты разогналась, Талли. Магазины еще не открылись даже.

– Я всегда гоню, ты же знаешь. К тому же для Таллулы Харт все открыто круглосуточно. Одно из преимуществ моей жизни. У тебя есть ключ от моего номера?

– Ага. Встретимся там. Смотри осторожно.

Не обращая внимания на нотки беспокойства в его голосе, Талли отправилась на Пайк-плейс-маркет и накупила круассанов, пончиков и булочек с корицей. Дымке не помешает набрать пару килограммов. Следующей ее остановкой был магазин «Ла Дольче», там она выбрала для матери джинсы, футболки, обувь, нижнее белье и самую теплую куртку, какую только сумела найти. К девяти она уже вернулась в отель.

– Я дома! – выкрикнула она, ногой захлопывая дверь. – И не с пустыми руками.

Бросив пакеты с одеждой на диван, она принялась выгружать булки и пончики на столик в гостиной.

Толстый Боб сидел в углу, снимая ее на камеру.

Она улыбнулась своей самой широкой улыбкой.

– Моей матери нужно набрать вес. Это должно помочь. И я заказала в «Старбаксе» все разновидности кофе, какие у них были. Понятия не имею, что она любит.

Джонни сидел на диване. Вид у него был какой-то пришибленный.

– Все унылые, как на похоронах, ей-богу. – Талли подошла к двери в спальню матери и постучала: – Дымка?

Ответа не было.

Она постучала снова:

– Дымка? Ты в душе? Я захожу.

Открыв дверь, она первым делом обратила внимание на запах сигарет и распахнутое окно. Постель была пуста.

– Дымка?

Талли зашла в ванную. Во влажном воздухе еще висело мутное облако пара, на полу валялись как попало мохнатые полотенца, в раковине – перемазанные грязью маленькие полотенчики для лица и рук.

Талли, пятясь, медленно вышла из ванной, повернулась к Джонни и камере:

– Она ушла?

– С полчаса назад. Я пытался ее остановить.

Мать снова предала ее, и Талли сама не верила тому, какой чудовищной болью это отозвалось в ее сердце, – будто ей снова десять, будто ее снова бросили на улице. Никчемную, никому не нужную маленькую девочку.

Подошел Джонни, обнял ее, прижал к себе. Она хотела спросить почему, что с ней не так, за что рано или поздно все ее бросают, но слова застряли в горле. Она слишком долго прижималась к нему, принимая его утешения. Он гладил ее по голове, шептал ей на ухо «тихо, тихо», точно ребенку.

В конце концов она все же вспомнила, где находится, отстранилась, вымученно улыбнулась на камеру:

– Ну что ж. Конец фильма. Снято, Боб.

Обогнув Джонни, она зашла в свою комнату. Из душа доносилось пение Мары. В глазах защипало, но она сдержала слезы. Больше мать ее никогда не ранит, она этого не допустит. Глупо было надеяться, что может быть иначе.

Только тут она заметила, что столик возле ее кровати опустел.

«Эта тварь сперла мои украшения».

Она закрыла глаза, села на краешек постели. Достала из кармана мобильный, набрала номер Кейт и прижала телефон к уху, слушая гудки. Когда ее подруга ответила, она даже не потрудилась поздороваться.

– Со мной что-то не так, Кейти, – проговорила она дрожащим голосом.

– Она сбежала?

– Аки тать в нощи.

– Таллула Роуз Харт, послушай, что я скажу. Сейчас ты повесишь трубку, сядешь на паром и приедешь. Я о тебе позабочусь. Ясно? И семью мою захвати.

– Орать необязательно. Еду я, еду. Все едут. Но имей в виду, мне понадобится алкоголь, и покрепче. Не надейся, что я его буду мешать с этим мерзким соком, который пьют твои дети.

Кейт рассмеялась.

– Утро на дворе, Талли. Я тебе завтрак приготовлю.

– Спасибо, Кейти, – тихо ответила она. – Я у тебя в долгу.

Подняв взгляд, она увидела Толстого Боба. Он снимал разговор, стоя в дверях рядом с Джонни.

Но последней каплей стал не этот красный огонек, не мысли о публичном унижении и даже не всевидящее око камеры.

Лишь поймав печальный, понимающий взгляд Джонни, она наконец расплакалась.