Текст книги "Улица Светлячков"

Глава двадцать девятая

Талли следовало бы поехать прямиком домой и постараться забыть обо всем, что случилось, но к тому моменту, как паром причалил к пристани, она совершенно расклеилась. На Аляскан-уэй, вместо того чтобы повернуть налево, она повернула направо и ударила по газам.

На бешеной скорости долетев до Снохомиша, она повела машину по местам, где прошла ее юность, изменившимся почти до неузнаваемости. Город превратился в туристическую достопримечательность – кругом модные кафешки и дорогие магазины с антиквариатом.

Впрочем, все это не имело значения. Ей было плевать, что поменялось, что осталось прежним. Она и в лучшие моменты не чувствовала особенной связи со своим прошлым, а сейчас момент был далеко не лучший. Но все же, когда она поворачивала на улицу Светлячков, ощущение было такое, будто машина перенесла ее назад во времени.

Она свернула на мощеную подъездную дорожку, ведущую к маленькому белому домику с блестящими черными наличниками. За прошедшие годы миссис Маларки успела превратить неряшливый задний двор в цветущий английский сад. Сейчас, поздней осенью, он стоял весь в золоте. На клумбах и в висячих кашпо горели красные огоньки герани, облитые желтоватым светом фонаря над входом.

Талли припарковалась, подошла к двери и позвонила.

Открыл мистер М., и всего за одно мгновение, пока Талли стояла на крыльце, глядя на него снизу вверх, вся жизнь пронеслась у нее перед глазами. Он выглядел, разумеется, старше, волос на голове становилось все меньше, а сантиметров в талии – все больше, но, несмотря на это, в своих старых джинсах и белой футболке он так походил на себя прежнего, что и Талли вновь почувствовала себя юной.

– Здравствуйте, мистер М.

– Что-то ты поздно. Случилось что?

– Мне просто надо с миссис М. поговорить, я ненадолго.

– Оставайся сколько захочешь, мы тебе всегда рады.

Он посторонился, пропуская ее в дом, затем подошел к лестнице и прокричал наверх: – Марджи, спускайся! Конец нашему покою! – И улыбнулся Талли с таким видом, что она не смогла не улыбнуться в ответ.

Миссис М. тут же показалась на лестнице, на ходу застегивая красный велюровый халат, который носила столько, сколько Талли ее помнила. За прошедшие годы Талли прислала ей в подарок миллион дорогих комплектов из халата и ночной рубашки, но миссис М. так и не изменила своему любимому красному велюру.

– Талли, – сказала она, снимая свои огромные очки в бежевой оправе. – Все в порядке?

Смысла лгать не было.

– Не то чтобы.

Миссис М. тут же подошла к барной стойке, появившейся в этой гостиной в конце восьмидесятых, и налила вино в два бокала. Протянув один Талли, она направилась к новому, леопардовой расцветки, дивану, жестом приглашая ее присоединиться. Стена над диваном теперь была завешена семейными фотографиями. Иисус и Элвис все еще удерживали центральную позицию, но вокруг них теснились десятки школьных фотографий Мары и близнецов, свадебные снимки Джонни и Кейт, фотографии Шона со школьного выпускного и, тут и там, несколько снимков Талли.

– Рассказывай, что стряслось?

Талли плюхнулась в обновленную версию любимого мягкого кресла мистера Маларки.

– Кейт на меня злится.

– Почему?

– На прошлой неделе мне позвонила Мара, рассказала про модельную конференцию в Нью-Йорке…

– О господи.

– Я предложила помочь ей уговорить родителей, но Кейт, едва узнав об этом, потолок головой пробила. Она даже выслушать Мару не потрудилась.

– Маре тринадцать лет.

– Она уже достаточно взрослая, чтобы…

– Нет, – сухо отрезала миссис М., но тут же ласково улыбнулась. – Я понимаю, что ты хочешь как лучше, Талли, но Кейт просто пытается защитить Мару, и она права.

– Мара ее ненавидит.

– Это только кажется, у тринадцатилетних девочек с мамами часто такое случается. У тебя, наверное, было иначе, потому что Дымка себя вела совсем по-другому, но в подростковом возрасте у девочек почти всегда портятся отношения с матерями. И этого не исправить, потакая каждому детскому капризу.

– Я не предлагаю потакать каждому капризу, я просто вижу, что у нее талант. Она может стать супермоделью.

– Допустим, станет, и что дальше?

– Будет богатой и знаменитой. К семнадцати годам заработает миллионы.

Миссис М. наклонилась к Талли:

– Ты ведь страшно богатая, да?

– Да.

– И как, помогает богатство заполнить пустоту внутри? Стоит ли успех всего того, чем Маре придется за него заплатить? Детства, наивности, семьи? Я видела пару телефильмов про юных моделей. Вокруг них сплошной секс, наркотики и тому подобное.

– Я за ней присмотрю. Главное ведь, что она нашла занятие, которое ей по-настоящему нравится. Ее в этом нужно поддерживать, а не отвергать. Я начинаю бояться, что отношения Мары и Кейт уже не починить. Вы бы слышали, что Мара про нее говорит.

– Ты волнуешься за Мару, – сказала миссис М., разглядывая Талли поверх кромки бокала. – А я вот думаю, что ты следишь не за тем игроком. Это Кейт нужна твоя помощь.

– Кейт?

– Проблемы с Марой съедают ее заживо. Им двоим нужно научиться разговаривать без слез и крика. А тебе, Талли, следует быть в первую очередь подругой Кейти.

– Хотите сказать, это я во всем виновата?

– Разумеется, нет. Я хочу сказать, что Кейти сейчас как никогда нужна лучшая подруга. Вы всегда были друг для друга броней и оружием. Я знаю, что Мара тебя боготворит, – и знаю, как тебе нужно, чтобы тебя боготворили. – Она понимающе улыбнулась. – Но если уж ты принимаешь чью-то сторону, это должна быть сторона Кейти.

– Я просто хотела…

– Она не твоя дочь.

Вот оно что. Талли сама до сих пор не осознавала, почему приняла эту историю так близко к сердцу. Она, конечно, любила Мару, но разве дело только в этом? А вот миссис М. все поняла. Мара – амбициозная и слегка эгоистичная красавица – была идеальной дочерью для Талли. А главное, она считала Талли своим идеалом.

– И что мне сказать Маре?

– Что у нее вся жизнь впереди. И если у нее действительно талант, она сможет реализовать его, когда подрастет достаточно, чтобы справиться со всеми трудностями.

Талли со вздохом откинулась на спинку кресла.

– Как думаете, долго Кейт будет на меня сердиться?

Миссис М. рассмеялась.

– У вас в отношениях взлеты и обвалы случаются чаще, чем на фондовом рынке. Все образуется. Просто брось попытки стать лучшей подружкой Мары и позаботься о Кейти.

Вид с веранды их дома никогда не уставал радовать Кейт. Этим прохладным октябрьским вечером небо над Сиэтлом казалось черной бездной, усыпанной звездами. Небоскребы, вырезанные из черноты бледным светом луны, выглядели невероятно четкими, настолько, что легко было вообразить, будто глаза различают каждый стеклянный прямоугольник, каждую стальную или бетонную перемычку.

Звуки тоже заострялись на побережье. Кленовые листья наливались краснотой и падали, шурша, точно чьи-то торопливые шаги, на размокшую, вязкую землю; белки перепрыгивали с ветки на ветку, запасая еду на зиму, приближение которой умели безошибочно угадывать; волны неустанно набегали на берег и отступали, согласовывая свой ритм с оборотами далекой луны. Здесь, на веранде, менялись лишь времена года, и каждый сезон на свой лад перекрашивал этот великолепный пейзаж.

А вот за спиной Кейт, за старой деревянной дверью, все менялось так часто, что дыхание перехватывало. Дочь-подросток стремительно росла, каждый день расцветая новой ипостасью себя будущей. Буря эмоций гнула ее во все стороны, точно хлипкое деревце, и порой она казалась такой потерянной, будто сама не знала ни кто она такая, ни кем хотела бы стать, будто ее выбросило на берег всего мгновение назад.

Близнецы тоже росли. Они уже пошли в нулевой класс, начали сами заводить друзей, сами выбирать одежду и время от времени игнорировать ее вопросы. И глазом моргнуть не успеешь, как их тоже накроет переходный возраст – станут развешивать по стенам постеры из журналов и ревниво охранять свое личное пространство.

Так быстро…

Кейт еще несколько минут посидела на веранде, пока небо не сделалось угольно-черным и звезды не зажглись прямо над далеким городом, потом зашла внутрь и заперла за собой дверь.

В доме стояла тишина. На первом этаже не было ни души. Проходя через гостиную, она подняла с пола несколько игрушечных динозавров, разбросанных у телевизора.

Поднявшись наверх, осторожно повернула ручку и приотворила дверь в спальню близнецов, ожидая, что оба уже спят. Но на кровати Уильяма обнаружилась импровизированная палатка из красно-синей простыни с персонажами «Звездных войн», залитая изнутри светом фонарика.

– По-моему, кое-кому давно пора спать.

Из палатки раздались смешки.

Первым наружу выбрался Лукас. Растрепанные черные волосы и беззубая улыбка делали его похожим на Питера Пэна, которого Венди застукала за хулиганством.

– Привет, мам.

– Лукас, – прошипел Уильям из палатки, – притворись, что спишь.

Кейт приблизилась к кровати и осторожно приподняла простыню.

Уильям уставился на нее снизу вверх: в одной руке фонарик, в другой – пластмассовый тиранозавр.

– Ой, – сказал он и засмеялся.

Кейт раскинула руки:

– Давайте-ка обнимите маму.

Они, как всегда охотно, прижались к ней. Кейт стиснула их в объятиях, вдыхая знакомый сладкий аромат детского шампуня.

– Вам еще почитать?

– Мам, почитай про Макса, – попросил Лукас.

Кейт, с книгой в руках, устроилась на кровати в своей обычной позе – прислонилась спиной к изголовью, вытянула ноги, – а близнецы улеглись рядом, по обе стороны от нее. Открыв первую страницу сказки «Там, где живут чудовища»[120]120
  «Там, где живут чудовища» (1963) – книга для детей американского писателя и художника Мориса Сендака.


[Закрыть], Кейт начала читать. Не дослушав и до середины, мальчики заснули.

Она подоткнула одеяло Уильяма, поцеловала его в щеку, затем отнесла Лукаса на соседнюю кровать.

– Спокойной ночи, мамочка, – пробормотал он в полусне.

– Спокойной ночи.

Выключив фонарик, Кейт вышла из комнаты и прикрыла за собой дверь.

Из-под закрытой двери в спальню Мары пробивалась полоска света.

Кейт ненадолго замешкалась – может, зайти? Но какой смысл, только поругаются снова. Что бы она ни делала, что бы ни говорила – все теперь было не то, а с тех пор, как разразился скандал с модельной конференцией, их отношения и вовсе разладились. Так что она просто постучала в дверь: «Отбой, Мара» – и подождала, пока погаснет свет.

В их спальне Джонни читал в постели, а когда она вошла, поднял глаза:

– Ты выглядишь совершенно измотанной.

– Мара, – только и сказала она. Объяснения не требовались.

– По-моему, дело не только в этом.

– В каком смысле?

Джонни снял очки, положил их на прикроватную тумбочку и принялся собирать бумаги, разбросанные по одеялу. Не глядя на Кейт, он сказал:

– Талли говорит, вы все еще в ссоре.

По его тону и по тому, как старательно Джонни избегал ее взгляда, Кейт поняла, что ему давно не терпелось начать этот разговор. «Мужчины!» – подумала она. Вечно приходится следить за ними, что твой антрополог, иначе не угадаешь, что там у них на уме.

– Ну так она сама мне не звонит.

– Но ведь это ты на нее злишься.

Этого Кейт отрицать не стала.

– Не то чтобы я сильно злюсь или ненавижу ее, просто меня это бесит. Вся эта хрень с модельной поездкой Мары… могла бы хоть признать, что облажалась.

– Чтобы Талли – и извинилась?

Кейт не смогла сдержать улыбки.

– Да знаю я, знаю. Но почему вечно мне приходится ей все прощать? Почему я всегда должна звонить первой?

– Просто так сложилось.

Это была правда, так сложилось, и очень давно. Дружба в этом смысле весьма похожа на брак. Порядки и привычки, заложенные в самом начале, с годами затвердевают, точно цемент.

Кейт сходила в ванную, почистила зубы и забралась в постель.

Джонни выключил лампу и повернулся на бок, лицом к ней. Лунный свет, лившийся в окно, освещал его профиль. Он выпростал из-под одеяла руку, дожидаясь, пока она положит голову ему на плечо. Кейт окатило волной любви к нему, удивительно острой, учитывая, сколько лет они вместе. Он так хорошо знал ее, эта близость согревала и успокаивала, точно теплый уютный кашемировый свитер.

Неудивительно, что Талли вся состоит из острых углов и зазубрин, – она так и не впустила в свою жизнь любовь, которая могла бы окутать ее, сделать мягче. Недостаток любви – мужней, детской, материнской – сделал ее эгоисткой. Так что Кейт снова придется отпустить свой гнев, не надеясь на извинения. Эта ссора и так уже затянулась. Поразительно все же, насколько быстро летит время. А иногда кажется, что поругались только вчера. Но уже неважно, что они сказали друг другу, чего не сказали, – главное, что они дружат много лет.

– Спасибо, – прошептала она. Завтра надо будет позвонить Талли, пригласить на ужин. Это положит конец вражде – как всегда. Они легко и непринужденно вернутся в привычную колею своей дружбы.

– За что?

Она нежно поцеловала Джонни, тронула его щеку. Этот вид – лицо любимого мужчины – она не променяла бы ни на один, даже самый прекрасный, пейзаж.

– За все.

Серым дождливым ноябрьским утром Кейт свернула на школьную парковку и встроилась в длинную змейку универсалов и минивэнов. Поочередно давя на педали газа и тормоза, она покосилась на пассажирское кресло.

Мара сидела сгорбившись, с угрюмым выражением, которое не сходило с ее лица с того самого дня, как ей запретили ехать в Нью-Йорк. Настроение ее с тех пор ничуть не улучшилось.

Барьер, и прежде отделявший Кейт от дочери, превратился в настоящую кирпичную стену.

Кейт не впервые приходилось сглаживать острые углы в семейных отношениях. Она всегда брала на себя роль арбитра и миротворца, но на этот раз никакие слова не помогали. Мара игнорировала ее уже несколько недель, и Кейт потихоньку выдыхалась. Ее мучила бессонница. К тому же ее злило, что дочь отказывается с ней разговаривать – ясно ведь, что это всего лишь манипуляция, что Мара надеется взять ее измором.

– Ждешь праздника? – через силу выдавила Кейт. По крайней мере, сегодня ей было что сказать. Все восьмиклассники с нетерпением ждали зимней школьной дискотеки – и правильно делали. Их родители, включая Кейт, потратили кучу сил, чтобы организовать волшебный вечер для своих детей.

– Мне пофиг. – Мара глядела в окно, явно выискивая в толпе своих подруг. – Надеюсь, тебя там не будет?

Кейт запретила себе обижаться. Это ведь совершенно нормально для подростка. В последнее время она все чаще повторяла про себя эту фразу.

– Я возглавляю комитет по оформлению. И ты это знаешь. Было бы странно потратить два месяца на подготовку, а потом даже не явиться посмотреть на результаты своего труда.

– То есть ты там будешь? – вяло переспросила Мара.

– И папа тоже. Но это никак не помешает тебе повеселиться.

– Пофиг.

Кейт остановилась напротив школы.

– Школьный автобус Маларки прибыл на конечную остановку, – сказала она. На заднем сиденье близнецы захихикали над знакомой шуткой.

– Боже, ну и бред, – закатила глаза Мара.

Кейт повернулась к дочери:

– Пока, милая. Хорошего дня. И удачи с контрольной по обществознанию.

– Пока, – бросила Мара, перед тем как хлопнуть дверью.

Вздохнув, Кейт посмотрела в зеркало заднего вида. Близнецы затеяли очередную драку игрушечными динозаврами. «Девочки!» – прошептала она, снова задумавшись о том, почему девочки-подростки вечно грубят матерям. Она достаточно много общалась с другими матерями, чтобы понимать – это нормально. Настолько нормально, что, наверное, можно считать это эволюционным механизмом. У природы наверняка были свои загадочные причины создавать девочек, которые в тринадцать лет уверены, будто уже взрослые.

Несколько минут спустя она высадила мальчиков у школы (поцеловав обоих на прощание – на глазах у сверстников!) и отправилась по своим делам. Первая остановка – «Бэйнбридж Бэйкерс», надо взять латте, оттуда в библиотеку, сдать книги, а следом в «Сэйфвэй» за продуктами. В половине одиннадцатого она уже раскладывала покупки на кухне.

Едва она закрыла дверцу холодильника, как в гостиной зазвучала знакомая заставка «Разговоров о своем», и Кейт подошла к телевизору. Она редко смотрела передачу от начала до конца – еще бы, с таким-то плотным графиком, – но всегда включала телевизор, чтобы примерно понимать, о чем шла речь в каждом выпуске. Джонни и Талли любили иной раз задать ей какой-нибудь каверзный вопрос.

Кейт уселась на диван, подогнув под себя ногу.

Заставка кончилась, и в уютной студии, оформленной в стиле «мы тут просто с подружкой чай пьем», появилась Талли. Выглядела она великолепно – впрочем, как всегда. В прошлом году она решила снова отрастить волосы до плеч и вернулась к своему натуральному рыжевато-каштановому цвету. Эта незамысловатая стрижка и родной цвет лишь подчеркивали ее высокие скулы и шоколадно-карие глаза. На идеальные губы, подновленные несколькими умелыми инъекциями коллагена, она наносила лишь прозрачный блеск.

– Добро пожаловать и спасибо, что присоседились сегодня к «Разговорам о своем», – говорила Талли, перекрикивая оглушительные аплодисменты. Кейт знала, что люди порой стояли в очереди по шесть часов, чтобы попасть в студию, – а почему бы и нет? «Разговоры», как их называли все – и фанаты, и журналисты, – всегда получались веселыми, интересными, а порой и вдохновляющими. Никогда нельзя было предугадать, что скажет или сделает Талли в следующую секунду. Ради этого ее и смотрели, а благодаря Джонни передача работала четко, как хорошо смазанный механизм. Талли сдержала свое слово и сделала их богатыми, а Джонни, в свою очередь, всегда выставлял ее в лучшем свете.

Тем временем Талли на экране уселась в свое кремовое кресло. Светлая обивка подчеркивала ее природную яркость, на этом фоне она сияла еще ослепительнее. Чуть наклонившись вперед, она говорила с камерой и зрителями в студии, точно со старыми друзьями.

Кейт не могла оторваться. Слушая, как Талли раскрывает всей Америке тонкости своего макияжа и укладки, она оплачивала счет, смахивала пыль с жалюзи, складывала чистое белье в шкаф. Когда программа закончилась, она выключила телевизор, принялась составлять список рождественских подарков и так увлеклась, что не сразу услышала звонок телефона. Пошарив взглядом по комнате, она обнаружила беспроводную трубку на полу, извлекла ее из-под завалов «лего» и прижала к уху:

– Алло?

– Это Кейт?

– Да.

– Слава богу. Это Эллен, из «Вудворда». Я звоню, потому что Мара не пришла на четвертый урок. Если вы забыли сказать, что забираете ее, это…

– Ничего я не забыла, – отрезала Кейт и тут же запоздало спохватилась: – Простите, Эллен. Мара должна быть в школе. Дайте угадаю, Эмили Аллен и Шэрил Бёртон тоже нет?

– О боже, – сказала Эллен. – Вы знаете, где они?

– Догадываюсь. Как найду их, позвоню вам. Спасибо, Эллен.

– Простите, что пришлось вас побеспокоить, Кейт.

Она повесила трубку и взглянула на часы – 12:42.

Чтобы сообразить, куда они отправились, много ума не надо. Сегодня четверг, день кинопремьер в «Павильоне». А у очередной подростковой дивы – Кейт так и не сумела запомнить ее имя – по невероятному совпадению только-только вышел новый фильм.

Схватив сумку, она выскочила из дома и уже к часу дня оказалась у кинотеатра. Она отчаянно старалась не дать волю своему гневу, пока общалась с менеджером и бродила по темным кинозалам в поисках девочек, но, выпроваживая их из зала в фойе, уже чувствовала, что силы на исходе.

Впрочем, ее гнев не шел ни в какое сравнение с яростью Мары.

– Поверить не могу, что ты это сделала! – возмущалась она по пути на парковку.

Запретив себе обращать внимание на ее тон, Кейт сухо отозвалась:

– Я тебе говорила, что в кино с подружками ты пойдешь днем в субботу.

– Если в комнате уберусь.

Эту реплику она оставила без ответа.

– Давайте, девочки, все в машину. Вас в школе ждут.

Подруги Мары забрались на заднее сиденье, бормоча извинения.

– И не подумаю извиняться, – заявила Мара и, хлопнув дверью, свирепо дернула на себя ремень. – Очень нам нужна эта тупая алгебра.

Кейт завела мотор и выехала с парковки на дорогу.

– Вы должны быть в школе. И точка.

– Ой, правда, что ли? А ты меня никогда не забирала с уроков, чтобы в кино сводить? – прищурилась Мара. – Мне, по ходу, приснилось, что мы вместо школы смотрели «Гарри Поттера».

– Да, правду говорят, инициатива наказуема, – ответила Кейт, с трудом сдерживаясь, чтобы не повысить голос.

Мара скрестила на груди руки:

– Талли бы поняла.

Кейт свернула на круг и остановилась перед входом в школу.

– Ну что, девочки, вылезайте, в кабинете директора вас уже ждут.

Эмили издала стон:

– Мама меня убьет.

Как только они остались наедине, Кейт повернулась к дочери.

– Папа бы понял, – заявила Мара. – Он вот знает, как много для меня значат кино и модельная карьера.

– Думаешь? – Кейт достала телефон, открыла быстрый набор и протянула трубку Маре: – Ну так расскажи ему.

– С-сама расскажи.

– Не я же прогуляла урок, чтобы пойти в кино. – Она встряхнула телефоном у дочери перед лицом.

Мара взяла его, прижала к уху.

– Пап? – Голос ее тут же смягчился, глаза наполнились слезами.

Кейт кольнула ревность. Батрачишь на нее, батрачишь дни напролет, а доверительные отношения у нее все равно только с Джонни.

– Пап, слушай, помнишь, я тебе рассказывала про тот фильм, ну, где девочка узнала, что ее тетя на самом деле ее мама? В общем, я сегодня пошла его смотреть, и это было… Что? Ну… – Голос стих почти до шепота. – Ну, это был четвертый урок, но… Да я знаю. – Она еще несколько мгновений помолчала, затем вздохнула: – Ладно. Пока, пап.

Мара отключилась и протянула телефон матери. Ровно на одно мгновение она снова превратилась в маленькую девочку.

– Запретил идти на фильм в выходные.

Кейт больше всего на свете хотелось воспользоваться моментом, протянуть к дочери руки, обнять ее, задержать рядом с собой эту маленькую девочку хотя бы ненадолго, сказать: «Я тебя люблю», но она не посмела. Долг матери в такой ситуации – да в большинстве ситуаций – не прогнуться, проявить стальную выдержку.

– В следующий раз будешь думать о последствиях, перед тем как выкинуть номер.

– Когда-нибудь я стану знаменитой актрисой и расскажу на телевидении, что от тебя не было никакого толку. Только мешала. А благодарить буду тетю Талли, которая в меня верит.

Она выскочила из машины и пошла прочь. Кейт догнала ее, зашагала рядом.

– Я в тебя верю.

Мара фыркнула:

– Ага. Ты мне никогда ничего не разрешаешь. Я вырасту и перееду к Талли.

– Когда рак на горе свистнет, – пробормотала Кейт еле слышно. К счастью, продолжить этот разговор у них не получилось. Войдя в здание школы, они встретили директора, поджидавшего их в вестибюле.

Лето перед девятым классом Мары стало безоговорочно худшим в жизни Кейт. Да, быть матерью тринадцатилетней девочки, которая учится в средней школе, было непросто, но теперь казалось, что это еще полбеды. А настоящая беда – это быть матерью четырнадцатилетней девочки, которая готовится пойти в старшую школу.

Еще и Джонни весь последний год работал по шестьдесят часов в неделю, а это тоже жизнь не упрощало.

– Не пойдешь ты в школу в джинсах, из которых задница вываливается.

Кейт отчаянно старалась говорить спокойно. В ее плотном августовском расписании на покупку одежды для Мары было отведено четыре часа. Они провели в торговом центре уже два и до сих пор не приобрели ничего, кроме взаимного раздражения.

– Все старшеклассницы такие носят.

– Все, кроме тебя.

Кейт прижала кончики пальцев к пульсирующим вискам. Где-то на периферии ее зрения близнецы носились по магазину, точно бесята, ну и пусть. Если повезет, придет охрана и арестует ее за ненадлежащий присмотр за детьми. Вот бы сейчас посидеть в одиночной камере.

Мара швырнула джинсы на стойку с одеждой и выбежала из магазина.

– Ты ходить совсем разучилась? – пробормотала Кейт, догоняя дочь.

Из торгового центра Кейт вышла точно Рассел Кроу с арены в «Гладиаторе» – в крови и синяках, но живая. Все остались недовольны. Мальчики ныли, что им не купили фигурки персонажей из «Властелина колец», Мара дулась из-за джинсов, которые не смогла выпросить, и полупрозрачной блузки, которая ей тоже не досталась, а Кейт злилась, что эти приготовления к школе высасывают из нее все силы. Единственная хорошая новость: она смогла обозначить границы и отстоять их. Не во всем ей удалось одержать верх, но и Мара не положила ее на лопатки.

Всю дорогу домой из Сильвердейла казалось, что машину поделили надвое: на заднем сиденье царили веселье, шум и игры, на переднем – тишина и ледяная отчужденность. Кейт пыталась завести с дочерью разговор, но все ее подачи пролетали мимо цели; сворачивая на подъездную дорожку и паркуясь в гараже, она чувствовала себя совершенно разбитой. Короткий момент триумфа по поводу отвоеванных границ – я тебе мать, а не подружка – успел поблекнуть в памяти.

Мальчики отстегнули ремни и, пихая друг друга, начали тесниться к двери. Правила у них были такие: кто первый добежит до гостиной, тот и выбирает, что смотреть по телику.

– Потише там, – сказала Кейт, бросив взгляд в зеркало заднего вида.

Близнецы сцепились, точно львята, которые торопятся выбраться из норы.

Кейт повернулась к Маре:

– Красивые ведь вещи тебе купили сегодня.

Та дернула плечами:

– Ну да.

– Ты знаешь, Мара, иногда в жизни… – Кейт умолкла на полуслове и едва не рассмеялась. Неужели она собирается повторить одну из речей своей мамы про тяготы жизни?

– Что?

– Приходится идти на компромиссы. Можно радоваться тому, что у тебя есть, а можно горевать обо всем, что тебе не досталось. Это твой выбор, и от него зависит, каким человеком ты станешь, когда вырастешь.

– Я просто хочу быть как все, – неожиданно робко сказала Мара. Она ведь еще совсем девочка, вдруг подумала Кейт, и тут же вспомнила, как это страшно – переходить в старшую школу.

Она протянула руку, осторожно заправила дочери за ухо прядь волос.

– Поверь мне, я помню, каково это. Мне в твоем возрасте приходилось носить в школу одежду из секонд-хенда. Надо мной все смеялись.

– Ну то есть ты понимаешь.

– Я понимаю, но невозможно получить все, чего хочешь. Вот такая простая аксиома.

– Речь о джинсах, мам. А не о мире во всем мире.

Кейт посмотрела дочери в глаза. В кои-то веки та не хмурилась, не отворачивалась.

– Мне жаль, что мы так часто ссоримся.

– Ага.

– Наверное, ничего страшного не случится, если ты запишешься на эти новые модельные курсы. Которые в Сиэтле.

Мара бросилась на эту подачку, точно голодная собака.

– Ты наконец-то разрешаешь мне выезжать с острова? Курсы начинаются во вторник. Я уже смотрела. И Талли говорит, что сможет встречать меня с парома. – Она робко улыбнулась. – Мы это обсуждали.

– Обсуждали, значит?

– Папа сказал, что можно пойти, если в школе не съеду.

– И папа знает? А мне почему никто ничего не рассказывает? Я вам кто, Ганнибал Лектер?

– Тебя в последнее время легко разозлить.

– И кто в этом виноват?

– Можно, можно?

У Кейт не осталось выбора.

– Ладно, но если оценки в школе…

Мара набросилась на нее с объятиями. Кейт крепко прижала ее к себе, наслаждаясь моментом. Она уже и забыла, когда Мара в последний раз по собственной воле ее обнимала.

Дочь давно уже убежала в дом, а Кейт все сидела в машине, глядя ей вслед, сомневаясь в принятом решении. В этом и состояло разрушительное коварство момента и главная трудность материнства: терзаясь чувством вины, рано или поздно начинаешь уступать, снижать планку – сдаться ведь так просто.

И дело ведь не в том, что она не хотела отпускать Мару на занятия. Она просто боялась, что дочь слишком юна, чтобы ступать на эту трудную дорогу. Отказы, коррупция, выхолощенная красота, наркотики и анорексия – вот что ждет ее за кулисами модельного мира. В подростковом возрасте самооценка и образ тела слишком хрупки. Бог свидетель, девочку легко сбить с пути, даже не подвергая ее внешность ежедневной оценке и отбраковке.

Короче говоря, Кейт не боялась, что ее красавица-дочь не сможет ничего добиться в мире подиумов и платьев, приклеенных к груди скотчем. Страшно другое: что она добьется всего, но потеряет детство.

В конце концов Кейт вылезла из машины, бормоча:

– Надо было держать оборону.

Вот уж поистине, гимн всех матерей. Дав слово, она пыталась придумать, как забрать его обратно (хорошо понимая, что это невозможно), когда вдруг зазвонил телефон. Кейт и бровью не повела. За последние несколько недель она выучила одну непреложную истину: девочки-подростки висят на телефоне круглосуточно.

– Мам, тебя! Бабушка, – прокричала Мара со второго этажа. – Только недолго, мне Гейб должен позвонить.

Подняв трубку, Кейт уловила шелест выдыхаемого дыма. Бросив неразобранные покупки, она с улыбкой плюхнулась в кресло и свернулась калачиком под покрывалом, до сих пор хранившим мамин запах.

– Привет, мам.

– Тяжелый день?

– Это ты угадала по тому, как я дышу?

– У тебя же есть дочь-подросток?

– Вот уж я никогда такой не была.

Мама зашлась хриплым, кашляющим смехом.

– Ты, видно, забыла, сколько раз требовала не соваться в твою жизнь и хлопала дверью у меня перед носом.

Воспоминания об этом с годами потускнели, но не стерлись окончательно.

– Прости, мам.

После паузы мама сказала:

– Тридцать лет.

– Что тридцать лет?

– Придется подождать, прежде чем и твоя дочь перед тобой извинится. Но есть и хорошая новость.

Кейт издала стон.

– Какая? Что я, возможно, не доживу?

– Что ты поймешь, как ей жаль, гораздо раньше, чем она сама тебе об этом скажет. – Мама усмехнулась. – А когда придет время сидеть с внуками, она тебя обожать будет.

Постучав в дверь Мары, Кейт услышала приглушенное:

– Заходи.

Она вошла и, стараясь не обращать внимания на раскиданные кругом книги, одежду и мусор, пробралась к кровати c балдахином, на которой сидела, подтянув к себе коленки, Мара с телефоном в руке.

– Можно с тобой поговорить?

Мара закатила глаза.

– Слушай, Гейб, тут мама хочет со мной поговорить. Я тебе перезвоню. – Повернувшись к Кейт, она спросила: – Что?

Кейт присела на край кровати, внезапно вспоминая, сколько раз похожая сцена разыгрывалась, когда она сама была подростком. Ни одно примирение с мамой не обходилось без речи про тяготы жизни.

Воспоминания заставили ее улыбнуться.

– Что? – повторила Мара.

– Я знаю, мы в последнее время много ругаемся, и мне очень жаль. Боґльшая часть ссор происходит потому, что я тебя очень люблю и хочу как лучше.

– А меньшая часть почему происходит?

– Потому что ты меня чем-нибудь взбесила.

Мара едва заметно улыбнулась и подвинулась, освобождая место для матери, – совсем как делала когда-то сама Кейт.

Поудобнее расположившись на кровати, Кейт осторожно протянула руку и накрыла ладонь Мары своей. Столько всего можно было сказать, столько разговоров попытаться завести, но она лишь сидела молча и держала дочь за руку. Этот момент настоящей близости, первый за годы, позволял надеяться, что не все потеряно.