Текст книги "Улица Светлячков"

Глава двадцать пятая

Талли отсчитывала годы по новостям, о которых рассказывала на телевидении. В 2002 году она съездила отдохнуть в Европу, на Сен-Бартелеми и в Таиланд. Побывала на церемонии вручения «Оскара», выиграла «Эмми», появилась на обложке журнала «Пипл», сделала ремонт в квартире – и ничего из этого толком не запомнила. В памяти оставались только новости. Она делала репортажи об операции «Анаконда» против сил «Талибана» в Афганистане, об обострении военных конфликтов в регионе, о суде над Милошевичем, которого обвиняли в преступлениях против человечества, о вводе войск в Ирак.

К весне 2003 года она совершенно вымоталась, устала от бесконечного насилия. Но возращение домой ничуть не помогло прийти в себя. Куда бы она ни отправилась, вокруг тут же собиралась толпа, а она нигде не ощущала собственное одиночество так остро, как в толпе людей, которые лебезили перед ней и виляли хвостами, понятия не имея, что она за человек на самом деле.

Никто из телезрителей и вообразить не мог, что она потихоньку разваливается на части. Грант уже четыре месяца не звонил, а последняя их встреча закончилась плохо.

– Мы просто разного хотим, милая, – сказал он, даже не попытавшись для приличия состроить скорбную мину.

– И чего же, по-твоему, хочу я? – огрызнулась она, с ужасом чувствуя, что в глазах внезапно защипало.

– Того же, чего ты всегда хотела. Большего.

В сущности, в его словах не было ничего удивительного. Бог свидетель, она их слышала множество раз. И даже признавала, что в этом есть доля правды. Она действительно в последнее время хотела большего. Хотела настоящей жизни вместо этой идеальной фальшивки, этого розового, блестящего облака сахарной ваты, которым сама себя окружила.

Но она понятия не имела, как можно в ее возрасте начать жизнь заново. Она слишком любила свою работу, чтобы отказаться от нее; к тому же, побыв богатой и знаменитой, не так-то просто вновь вообразить себя обычным человеком.

Шагая по запруженным людьми улицам Манхэттена под удивительно теплым весенним солнцем, Талли примечала местных жителей, которые торопливо лавировали в толпе ярко одетых туристов. Сегодня, впервые после долгой и снежной зимы, выдался солнечный день, а Нью-Йорк мало что меняло так сильно, как первые лучи солнца. Люди выползали из своих крошечных квартир, надевали обувь поудобнее и шли гулять. Справа зеленел, точно оазис в пустыне, Центральный парк. Замешкавшись на минуту, она вдруг увидела в нем свое прошлое – двор Вашингтонского университета: кругом носится молодежь, летают фрисби и мячики для сокса. Вот уже двадцать лет прошло с тех пор, как она навсегда оставила кампус. В эти двадцать лет уместилась целая жизнь, но ровно на одно мгновение ей показалось, что до прошлого рукой подать, что оно всегда держалось рядом, точно тень.

Она с улыбкой тряхнула головой, чтобы избавиться от наваждения. Надо будет вечером позвонить Кейти, рассказать, что ее лучшая подруга впадает в маразм.

Талли как раз собралась пойти дальше, когда вдруг увидела его.

Он стоял на пешеходной дорожке чуть поодаль, у подножия холма, а рядом катались на роликах две девочки-подростка.

– Чед.

Впервые за долгие годы она произнесла это имя вслух, и на вкус оно было сладким, как миндальный ликер. От одного его вида Талли снова почувствовала себя молодой – будто сошел панцирь разделявших их лет.

Она сделала несколько шагов и остановилась в начале дорожки. Над головой огромным зонтом раскинулись ветви высокого дерева, и, замерев в тени, она тут же вздрогнула от холода.

Что сказать ему теперь, когда позади целая жизнь? А что скажет он? С того памятного дня, когда Чед сделал ей предложение, они ни разу не виделись. Он хорошо знал ее тогда – слишком хорошо, чтобы дожидаться отказа. Но они любили друг друга. Талли с тех пор успела повзрослеть, накопила достаточно мудрости, чтобы понимать – так оно и было. А еще она понимала, что любовь не исчезает без следа. Она может поблекнуть, высохнуть, точно кости, оставленные на солнце, но неспособна просто испариться.

С необычайной остротой она вдруг осознала, что хочет любить. Как любят друг друга Джонни и Кейт. Хочет перестать чувствовать это жуткое одиночество.

Она лишь единожды споткнулась, шагая к нему. Из тени – на солнце.

Вот и он, стоит напротив, – тот самый мужчина, которого она так и не смогла стереть из своих снов и своей памяти. Она позвала его – слишком тихо, едва слышно.

Он поднял глаза и увидел ее, улыбка медленно сползла с его лица.

– Талли?

Она видела, как двигаются его губы, понимала, что он произносит ее имя, но ровно в это мгновение где-то залаяла собака, мимо с грохотом пронеслась стая скейтбордистов.

И вот он пошел ей навстречу – совсем как в фильмах, совсем как в ее снах. Притянул к себе и крепко обнял.

Но слишком быстро отстранился, отступил на шаг.

– Я знал, что когда-нибудь мы снова встретимся.

– Ты всегда лучше меня умел верить.

– Почти все это умеют лучше тебя, – улыбнулся он. – Как твои дела?

– Работаю на CBS. В новос…

– Поверь мне, об этом я в курсе, – мягко оборвал ее Чед. – И горжусь тобой, Талли. Всегда знал, что ты добьешься успеха. – Он долго разглядывал ее, не говоря ни слова. – Как Кейти?

– Вышла за Джонни. Я сейчас редко с ними вижусь.

– Ясно. – Чед кивнул, будто получил ответ на какой-то незаданный вопрос.

Она чувствовала себя беззащитной под его взглядом.

– Что ясно?

– Что тебе одиноко. Целого мира все-таки оказалось мало.

Талли нахмурилась. Они стояли так близко друг к другу, что одно неверное движение могло перерасти в поцелуй, но она и думать не смела о том, чтобы преодолеть короткую дистанцию, разделявшую их. Чед выглядел моложе, чем она его помнила, и красивее.

– Как тебе это удается? – спросила она шепотом.

– Что?

– Пап, смотри!

Талли почудилось, что этот голос раздался откуда-то издалека. Она медленно повернулась и увидела, что прямо к ним едут на роликах две молодые женщины, явно уже не подростки, это издали они казались юными. Одна из них была невероятно похожа на Чеда – те же резкие черты, те же черные волосы, те же улыбчивые морщинки в уголках глаз.

Но внимание Талли привлекла вторая женщина. На вид лет тридцати – тридцати пяти, смешливая, с заразительной улыбкой. Яркая одежда – новенькие джинсы, теплый розовый свитер с косами, голубая шапка и перчатки – выдавала в ней неместную.

– Моя дочь, студентка Нью-Йоркского университета, – сказал Чед. – И Кларисса. Женщина, с которой я живу.

– Ты все еще в Нэшвилле? – Выталкивать эти слова наружу было труднее, чем толкать в гору бревно. Меньше всего ей хотелось поддерживать с ним заурядную бессмысленную беседу. – Продолжаешь зажигать молодые сердца любовью к новостям?

Он взял ее за плечи, развернул к себе.

– Тебе я был не нужен, Талли, – сказал он хриплым от едва сдерживаемого чувства голосом. – Я бы любил тебя вечно, но…

– Не надо. Пожалуйста.

Он на мгновение коснулся ее щеки – ласково, почти отчаянно.

– Надо было ехать с тобой в Теннесси, – сказала она.

Чед покачал головой:

– Ты метила слишком высоко. За это – и за многое другое – я тебя и любил.

– Любил, – повторила она, зная, что нелепо расстраиваться.

– Некоторым вещам просто не суждено сбыться.

Она кивнула:

– Да, особенно если боишься им это позволить.

Он прижал ее к себе, и в его коротком объятии было больше страсти, чем в сотне ночей, проведенных с Грантом. Она замерла в ожидании поцелуя. Но Чед отстранился, взял ее за руку и повел по тропинке обратно к дороге.

В тени деревьев она вновь вздрогнула от холода и прижалась к нему.

– Дай мне хороший совет, Уайли. А то жизнь у меня, похоже, пошла под откос.

Остановившись на узком тротуаре, Чед повернулся к ней:

– Ты добилась такого успеха, о каком и мечтать не смела, а тебе все мало.

Талли поморщилась, поймав его взгляд.

– Надо было, наверное, иногда делать паузы, наслаждаться моментом. А я все неслась сломя голову.

– Ты не одна, Талли. У каждого человека в жизни есть другие люди. Есть семья.

– Ты, похоже, забыл про Дымку.

– А может, это ты про нее забыла?

– В смысле?

Он обернулся, взглянул на свою дочь и свою девушку – они держались за руки, одна учила другую ехать на роликах задом.

– Я столько лет потерял, прежде чем опомнился, понял, что у меня есть дочь, и решил ее отыскать.

– Ты всегда был оптимистом.

– В этом-то все и дело – ты тоже всегда была оптимисткой. – Наклонившись, он коротко поцеловал ее в щеку. – Продолжай зажигать мир, Талли, – сказал он и, развернувшись, зашагал прочь.

Эти же слова она много лет назад прочла в записке, которую нашла в его пустом доме. Но тогда, вглядываясь в буквы, темневшие на бумаге, не угадала скрытой за ними безысходности. Лишь теперь она понимала – эти слова служили одновременно поощрением и наказанием. Какой смысл зажигать мир, если не с кем насладиться его сиянием?

С чем Талли всегда справлялась хорошо, так это с игнорированием неприятных переживаний. Всю жизнь она успешно гнала от себя любые горести и плохие воспоминания, запирала их в каком-нибудь пыльном уголке подсознания, так далеко, что сама теряла из виду. Да, порой ей снились кошмары, и она просыпалась среди ночи в холодном поту, чувствуя, как проступают на маслянистой поверхности сознания эти подавленные эмоции, но едва начинался день, она заталкивала их обратно в темные, пыльные углы и делала вид, что навсегда стерла их из памяти.

И вдруг, впервые в жизни, она обнаружила, что не может забыть, не может замести свои воспоминания под ковер.

Чед. Эта внезапная встреча с ним в городе, успевшем за долгие годы стать родным, потрясла ее до основания. Сколького она не сказала ему, сколького не спросила.

С того дня прошло уже три месяца, а она все ловила себя на том, что перебирает в голове подробности их короткого разговора, препарирует его, точно патологоанатом, пытаясь отыскать хоть какие-то ключи к разгадке. Чед превратился для нее в символ всего, от чего ей пришлось отказаться. В дорожный указатель, мимо которого она проскочила на полном ходу.

Но сильнее всего ее мучили воспоминания о том, что он сказал про Дымку. «Ты не одна, Талли. У каждого человека есть семья». Его слова, кажется, звучали чуть по-другому, но суть от этого не менялась.

Эта мысль, точно раковая клетка, засела у нее в голове, неконтролируемо расползаясь во все стороны. Она все чаще думала о Дымке, по-настоящему думала о ней. Дымка уходила, да, но ведь и возвращалась – раз за разом, и на этом Талли теперь старалась сосредоточиться. Она знала, что это опасно – помнить только о хорошем, хотя было так много плохого, и все же не могла не задаваться вопросом: что, если она совершила ошибку? Так усердно ненавидела мать, так старательно стирала из памяти связанные с ней разочарования, что ни разу не задумалась, почему Дымка вновь и вновь возвращалась за ней.

Эта мысль, эта невысказанная надежда не помещалась в пыльных углах подсознания, все время норовила выскочить на свет из темноты.

В конце концов, бросив попытки сбежать от этой навязчивой идеи, Талли принялась целенаправленно ее обдумывать. И в итоге решила предпринять странное и опасное путешествие. Она взяла две недели отпуска, сказала всем, что едет отдыхать, собрала чемодан и села в самолет.

Меньше чем через восемь часов она оказалась на Бейнбридже, и сверкающий черный лимузин помчал ее к дому Райанов.

Она постояла несколько мгновений на подъездной дорожке, прислушиваясь к удаляющемуся шороху колес. Из-за дома доносился плеск волн, которые лениво облизывали усыпанный мелкой галькой пляж на заднем дворе. Похоже, сейчас прилив. Этим прекрасным летним вечером старый дом Райанов казался идиллической картинкой из альбома о счастливой жизни. На крыше карамельно блестела покрытая свежим слоем краски дранка, а белые оконные наличники ослепительно сияли на солнце. Двор буйно цвел, куда ни посмотри – везде вспышки ярких красок. Разбросанные повсюду игрушки и велосипеды напомнили Талли о прошлом, о тех давно ушедших днях, когда они были девчонками с улицы Светлячков. И велосипеды казались им коврами-самолетами, которые способны унести в другой мир.

Да ладно тебе, Кейти. Отпусти руль.

Талли улыбнулась. Она много лет не вспоминала о лете 1974-го. О начале всего. Знакомство с Кейт перевернуло ее жизнь, и все потому, что они решились открыться друг другу, решились произнести: «Я хочу с тобой дружить».

Она подошла к двери по дорожке, исчерканной полосами сорной травы. Едва ступив на крыльцо, она уже слышала шум, доносящийся изнутри. Это ее ничуть не удивило. Если верить Кейт, вся первая половина 2003-го была кромешным хаосом. Вместо того чтобы потихоньку превращаться из ребенка в подростка, Мара очертя голову нырнула в омут переходного возраста. А близнецы из шумных и вездесущих малышей успели вырасти в еще более шумных и крушащих все на своем пути пятилеток. Казалось, каждый раз, когда Талли звонила, Кейт надо было кого-то куда-то везти.

Талли нажала на кнопку звонка. Обычно она просто открывала дверь и входила, но обычно-то ее ждали. А эту поездку она запланировала в такой спешке, что даже не успела предупредить о своем визите. Если честно, она и сама не верила, что доберется сюда, думала, струсит по дороге. Но гляди ж ты.

По дому прогрохотали шаги. Дверь распахнулась, на пороге появилась Мара.

– Тетя Талли! – завопила она и бросилась к ней.

Талли поймала свою крестницу и крепко прижала ее к себе. Наконец разомкнув объятия, она в легком замешательстве взглянула на девочку, стоявшую перед ней. Прошло каких-то семь или восемь месяцев с их последней встречи – всего ничего, – а между тем Мару было не узнать. Она вымахала выше Талли, почти превратилась в женщину – с молочно-белой кожей, выразительными карими глазами, густыми черными волосами, которые волнами спадали по спине, и умопомрачительными скулами.

– Мара Роуз, – сказала Талли, – да ты совсем взрослая стала. И какая красавица! Ты в модели не думала пойти?

Мара улыбнулась, и красота ее засияла еще ярче.

– Серьезно? Мама все думает, я маленькая.

Талли рассмеялась.

– Ты, моя милая, какая угодно, но только не маленькая.

Прежде чем она успела что-то добавить, на лестнице показался Джонни – в каждой руке по извивающемуся близнецу. Увидев Талли, он замер на полпути. Затем улыбнулся:

– Мара, не надо было ее впускать. Она с чемоданом.

Талли, рассмеявшись, закрыла за собой дверь.

– Кейти! – проорал Джонни, оборачиваясь. – Иди сюда. Не поверишь, кого к нам занесло.

Опустив мальчиков на пол в гостиной, он подошел к Талли и обнял ее. А она все не могла перестать думать, как это приятно – прижиматься к другому человеку. Давненько ей не приходилось этого делать.

– Талли!

Голос Кейт перекрыл все прочие звуки в доме; она торопливо сбежала вниз по лестнице и набросилась на Талли с объятиями. Отстранившись, сказала с улыбкой:

– А теперь выкладывай, какого черта ты тут делаешь. Разве не знаешь, что мне нужно время на подготовку к твоему приезду? Теперь будешь мне читать лекции: корни пора осветлять, по волосам ножницы плачут.

– Да-да, и накраситься бы не помешало. Но я тебе могу устроить преображение. Это я умею. Что поделаешь, талант.

Они засмеялись, утопая в общих воспоминаниях.

Кейт повела Талли к дивану, и больше часа они проболтали, пересказывая друг другу последние новости, а чемодан Талли все это время стоял у двери, точно телохранитель. Около трех переместились на задний двор, где Мара и близнецы тут же принялись сражаться с Кейт за внимание Талли. Когда начало темнеть, Джонни развел огонь в барбекю, и вскоре все расселись за столом прямо на улице, на берегу безмятежного залива, под звездным куполом, и Талли впервые за много месяцев попробовала домашнюю еду. Потом они с близнецами играли в настольные игры. Когда Кейт и Джонни ушли наверх укладывать мальчиков спать, Талли и Мара остались сидеть во дворе, завернувшись в знаменитые вязаные пледы Маларки.

– А каково это, быть известной?

Талли уже много лет не думала об этом, привыкла принимать свою славу как должное.

– Круто, если честно. В ресторанах всегда дают лучший столик, можно без проблем попасть в самые модные заведения, и тебе вечно присылают кучу подарков. Все тебя ждут. К тому же я журналистка, а не какая-нибудь кинозвезда, так что папарацци меня особенно не мучают.

– А вечеринки?

Талли улыбнулась:

– Я давно уже потеряла вкус к вечеринкам, но приглашают постоянно. И не забывай про одежду. Дизайнеры то и дело присылают мне платья. Просто так, лишь бы я надела.

– Ого, – сказала Мара. – Офигенно.

Позади них скрипнула, затем с грохотом захлопнулась дверь. Раздался треск, будто что-то, вроде бы стол, протащили по полу веранды. А потом заиграла музыка. Джимми Баффет, «Маргаритавиль»[115]115
  Джимми Баффет (р. 1946) – американский кантри-певец и автор песен. Margaritaville (1977) – один из его главных хитов.


[Закрыть].

– Ну ты понимаешь, что это значит, – сказала Кейт, подходя к ним с двумя «маргаритами» в руках.

Мара тут же начала ныть:

– Мне еще рано ложиться, я не маленькая. И в школу не вставать. Завтра нет занятий.

– Пора спать, малыш, – ответила Кейт, протягивая Талли бокал.

Когда Мара возмущенно повернулась к Талли – мол, видишь, она думает, я маленькая, – та невольно рассмеялась.

– Мы с твоей мамой тоже когда-то торопились вырасти. По ночам сбегали из дома и воровали у моей мамы…

– Талли! – резко оборвала ее Кейт. – Маре неинтересно слушать эти старые байки.

– Моя мама по ночам сбегала из дома? А бабушка что?

– А бабушка посадила ее под домашний арест! И заставила носить одежду с распродажи в супермаркете, – ответила Талли.

Мара содрогнулась от одной мысли о таком ужасе.

– Да-да, из чистого полиэстера, – подтвердила Кейт. – Я все лето боялась подходить к открытому огню.

– По-моему, вы мне врете, – заявила Мара, скрестив на груди руки.

– Мы? Врем? Да никогда в жизни, – ответила Талли, делая глоток из бокала.

Мара встала, страдальчески вздохнула и понуро поплелась в дом. Едва дверь за ней захлопнулась, Талли и Кейт рассмеялись.

– Скажи мне, что мы такими не были.

– Мама говорит, что я была. А ты с ней рядом всегда изображала мисс Совершенство. Ну, пока нас из-за тебя не арестовали.

– Первая вмятина в моей сияющей броне.

Опять рассмеявшись, Кейт плюхнулась в соседнее кресло и завернулась в одно из миллиона связанных мамой покрывал.

Талли сама не замечала, насколько напряжена, насколько одеревенели мышцы шеи и плеч, пока не начала потихоньку расслабляться. Кейт всегда была для нее островком безопасности, теплым, уютным одеялом. Только рядом с лучшей подругой она могла наконец поверить себе. Откинувшись на спинку кресла, она уставилась в ночное небо. Прежде она никогда не понимала людей, которые утверждали, что под бескрайним небом чувствуют себя крошечными, несущественными, а теперь вдруг поняла. Просто все в мире относительно. Всю свою жизнь она так спешила добежать до финишной ленты, что совсем выдохлась. Если бы она чуть меньше смотрела на горизонт и чуть больше – на пейзажи вокруг, то, быть может, не сидела бы сейчас здесь – одинокая сорокадвухлетняя женщина в погоне за последним жалким осколком своей семьи.

– Ты, что ли, ждешь, когда я спрошу? – наконец нарушила тишину Кейт.

Не было никакого смысла скрывать правду, хотя именно к этому Талли побуждал инстинкт. Заиграла «Абба» – «Зная меня, зная тебя»[116]116
  Knowing Me, Knowing You (1976).


[Закрыть].

– Я видела Чеда, – тихо сказала она.

– В смысле, несколько месяцев назад? В Центральном парке, да?

– Ага.

– И эта встреча заставила тебя сесть в самолет и полететь ко мне сейчас. Логично.

Прежде чем Талли успела ответить, дверь позади них снова распахнулась и на веранде показался Джонни с бутылкой пива в руках. Придвинув еще одно кресло, он устроился с ними рядом. Они сидели посреди поросшего травой заднего двора неровным полукругом, лицом к темной глади Саунда. Лизавшие песок волны глянцево сверкали в лунном свете.

– Ну что, она уже рассказала?

– Так, вы тут кто, телепаты? – возмутилась Талли. – Я только начала.

– Ну, вообще, – вставила Кейт, – она мне успела напомнить, что пару месяцев назад видела Чеда.

– Ясно. – Джонни кивнул с понимающим видом, как будто это была вполне веская причина лететь куда-то через всю страну.

– Да что тебе ясно-то? – взвилась Талли, внезапно ощутив укол раздражения. Вот и Чед себя вел совершенно так же.

– Он твой Моби Дик, – ответил Джонни.

Талли бросила на него сердитый взгляд.

– Какой, к черту, Моби Дик?

– Ну ладно тебе, Талли, – сказала Кейт, положив ладонь на руку Джонни. – Что стряслось?

Они сидели так близко – муж и жена, которые все еще могли рассмешить друг друга, все еще обменивались нежными прикосновениями после стольких лет брака, – что у Талли в груди защемило от тоски.

– Я устала быть одна, – призналась она наконец.

Она так долго держала эти слова на кончике языка, что, произнесенные вслух, они показались ей истертыми, отшлифованными до блеска, точно пляжная галька.

– А как же Грант? – спросил Джонни.

– Ты вроде говорила, что у Чеда кто-то есть, – напомнила Кейт, придвигаясь ближе.

– Да дело не в Чеде. Ну то есть и в нем тоже, но не в этом смысле. Просто он мне тогда сказал, что у меня есть семья.

Кейт подалась назад.

– Это он про Дымку, что ли?

– Она моя мать.

– Биологически – да. Из ящерицы и то бы получилась мать получше, а ведь они откладывают яйца и дают деру.

– Я знаю, что ты пытаешься меня защитить, Кейт, но тебе легко вот так запросто сбрасывать ее со счетов. У тебя-то есть семья.

– Она только и умеет, что причинять тебе боль.

– Но ведь она несколько раз возвращалась. Это что-нибудь да значит.

– И столько же раз уходила, – тихо сказала Кейт. – Разбивая тебе сердце.

– Я теперь сильнее.

– Вы о чем хоть? – вклинился Джонни. – Какие-то зашифрованные послания.

– Я собираюсь ее разыскать. Последний ее адрес у меня есть, я деньги ей отправляю каждый месяц. Подумала, может, если получится положить ее в клинику, у нас появится шанс.

– Она была уже в куче клиник, – заметила Кейт.

– Я знаю, но ее ведь никто никогда не поддерживал. Может, ей только это и нужно.

– Очень много «может».

Талли перевела взгляд с Кейт на Джонни и обратно.

– Я понимаю, что это безумная затея и, скорее всего, ничего не выйдет, а я в итоге умоюсь слезами или уйду в запой, а может, и то и другое, но я так устала быть одна на всем белом свете, и у меня нет ни мужа, ни детей, на которых я могла бы рассчитывать. У меня никого нет, кроме матери. От идеала она далека, но уж какая досталась. Кейти, я хочу, чтобы ты помогла мне ее отыскать. Это займет всего несколько дней.

Кейт эта просьба явно застала врасплох.

– Что?

– Я хочу ее найти. Но одна я не справлюсь.

– Но… я не могу просто взять и уехать на несколько дней. Завтра в начальной школе карнавал, и я должна на нем быть. Я заведую играми – буду их проводить и раздавать призы.

Талли шумно выдохнула, не пытаясь скрыть разочарование.

– А… Ну тогда, может, в выходные?

– Прости, Тал. Правда, прости. Мы с мамой в выходные проводим в церкви сбор продуктов для нуждающихся. Если я не приду, там все кувырком полетит. А на понедельник и вторник я записалась волонтером в городской департамент парков, но в конце следующей недели у меня, пожалуй, получится с тобой съездить на пару дней.

– Если я буду так долго ждать, то сама не поеду, – сказала Талли, пытаясь найти в себе смелость, чтобы отправиться на поиски матери в одиночку. – Наверное, я и одна справлюсь. Я просто переживала…

– Поезжай со съемочной группой, – предложил Джонни.

Талли уставилась на него:

– В смысле?

– В прямом, сделай из этого документалку. Ты телезвезда с душещипательной историей, бедная богатая девочка. Не хочу показаться бесчувственным скотом, но твоих зрителей будет от экранов не оторвать. Мой начальник по горящим углям прошелся бы за возможность показать такой фильм.

Талли покрутила эту неожиданную идею в голове. Риск, конечно, огромный, с матери станется ее унизить. Но с другой стороны, а вдруг получится? Воссоединение матери с дочерью – на телевидении такое на вес золота. Удивительно даже, что она сама об этом не подумала. Если поделиться настолько личной историей, ее рейтинги взлетят до небес. Но стоит ли оно того?

Нужен продюсер, и не абы кто, а человек, которому она по-настоящему небезразлична. Она посмотрела на Джонни.

– Поехали со мной, – сказала она, придвигаясь к нему. – Без продюсера мне не обойтись.

Кейт подскочила в кресле:

– Что?!

– Пожалуйста, Джонни, – взмолилась Талли. – Если я поеду, то только с тобой. Никому другому я эту роль не доверю. Твое имя зазвучит по федеральным каналам. Боссу твоему я позвоню, мы с Фредом давно дружим. И в конце концов, ты сам сказал, что он душу продаст за такой эксклюзив.

Джонни повернулся к жене:

– Кейти?

– Дело твое, – произнесла она после паузы, но вид у нее был далеко не счастливый.

Джонни откинулся на спинку кресла.

– Я поговорю с Фредом. Если он согласится, выезжаем завтра. Снимать позову Боба Дэвиса. – Он усмехнулся. – Приятно будет ненадолго выбраться из офиса.

Талли рассмеялась.

– Отлично.

Дверь распахнулась, во двор выбежала Мара.

– Пап, а можно мне с вами? Завтра мы не учимся, и ты говорил, что хочешь как-нибудь взять меня на работу.

Талли потянула Мару за руку и усадила к себе на колени.

– Шикарная идея! Убьем двух зайцев: ты узнаешь, какой твой папа замечательный продюсер, а мама не будет за тебя волноваться, пока работает на школьном празднике.

Кейт издала громкий стон.

Талли повернулась к подруге:

– Можно, Кейти? Мы всего на пару дней. Заодно Мара поймет, как ей повезло с мамой. Я ее привезу обратно к понедельнику, школу прогуливать не придется. Обещаю.

Джонни поднялся и щелчком открыл мобильник. Набрав номер, он зашагал к дому. Его голос, сперва громкий, стих, когда дверь за ним захлопнулась.

– Фред? Это Джонни. Прости, что беспокою, но…

– Кейт? – Талли просительно взглянула на подругу. – Скажи мне, что не возражаешь.

Улыбка медленно и неохотно заползла на лицо Кейт.

– Конечно, не возражаю. Бери хоть всю семью, если хочешь.