Текст книги "Улица Светлячков"

Глава тридцать шестая

Всю следующую неделю Кейт нежилась в лучах летнего солнца, просиживала дни напролет на пляже, завернутая в дорогие ее сердцу покрывала, торопливо строчила в тетради или болтала с детьми, с мужем, с Талли. Вечера неизменно бывали заняты разговорами. Лукас и Уильям умели рассказывать самые длинные и многословные истории на свете, над концовкой которых все всегда смеялись. Позже взрослые рассаживались у камина. Все чаще в своих разговорах они пускались в воспоминания о прошлом, о тех временах, когда были слишком молоды, чтобы понимать, насколько молоды, когда весь мир казался открытой книгой, а мечты усеивали ее страницы, точно ромашки – летний луг. Смешнее всего были попытки Талли заниматься домашними делами. Еда у нее без конца подгорала, а потом она часами ныла, что на их дурацком острове нет нормальной доставки из ресторанов; она вечно портила одежду при стирке и совершенно не могла запомнить, как управляться с пылесосом. Особенное удовольствие Кейт доставляли ее восклицания в таком роде:

– Блин, эти домашние дела какие-то очень уж сложные. Почему ты мне раньше не говорила? Немудрено, что ты пятнадцать лет подряд выглядела усталой.

При других обстоятельствах этот период мог бы стать лучшим в жизни Кейт. В кои-то веки она оказалась в центре внимания.

Но, как ни старались они притвориться, будто все нормально, их жизнь оставалась заляпанным окном, которое уже нельзя отмыть. Каждое событие, каждое мгновение несло на себе отпечаток болезни. И, как всегда, именно Кейт приходилось вести за собой родных, улыбаться за всех, за всех верить в лучшее. Они держались, пока держалась она – пока оставалась сильной и жизнерадостной. Так они могли болтать, смеяться, делать вид, что жизнь идет своим чередом.

Это страшно утомляло – без конца подбадривать всех вокруг, но разве у нее был выбор? Иногда, если силы заканчивались, она принимала побольше обезболивающих, сворачивалась калачиком на диване в объятиях Джонни и просто засыпала. А проснувшись, снова была готова зажигать всех своей улыбкой.

Особенно тяжело ей давались воскресные утра. Вот и сегодня собралась вся семья – мама, папа, Шон с девушкой, Талли, Джонни, Мара и близнецы. Все они по очереди что-нибудь рассказывали, так что разговор тек почти без пауз.

Кейт слушала, кивала, улыбалась, притворялась, что ест, хотя не чувствовала ничего, кроме тошноты и боли.

Первой заметила Талли. Передавая по кругу приготовленный миссис М. киш, она взглянула на Кейт и сказала:

– Выглядишь дерьмово.

Все согласились.

Кейт попыталась было отшутиться, но во рту пересохло, слова не шли.

Джонни подхватил ее на руки и отнес в спальню.

Оказавшись в своей постели, приняв очередную дозу лекарств, она подняла взгляд на мужа.

– Как она? – спросила Талли, заходя в комнату.

Они с Джонни стояли рядом, плечом к плечу, и Кейт, глядя на них, чувствовала такую огромную любовь к ним, что сердце готово было разорваться. Не обошлось и без нотки ревности, но ревность эта казалась уже родной, привычной, как сердцебиение.

– Я надеялась, что буду хорошо себя чувствовать и смогу поехать с вами по магазинам, – сказала Кейт. – Хотела помочь Маре выбрать платье на выпускной. Придется тебе, Талли. – Она попыталась улыбнуться. – Не слишком открытое, ладно? И по поводу туфель проследи. Мара считает, что ей пора носить огромные каблучищи, но я что-то не уверена… – Кейт нахмурилась: – Вы хоть меня слушаете?

Джонни с улыбкой повернулся к Талли:

– Ты что-то сказала?

Талли наигранно прижала руку к груди, всем своим видом выражая оскорбленную невинность, – ни дать ни взять Скарлетт О’Хара.

– Я? Ты же знаешь, как редко я говорю. Люди вечно жалуются, что я жуткая молчунья.

Кейт подняла кровать до сидячего положения.

– Ну чего вы комедию ломаете? Я вам важные вещи объясняю.

В дверь позвонили.

– Кто бы это мог быть? – изобразила удивление Талли. – Пойду-ка узнаю.

Мара сунула голову в спальню:

– Приехали. Как она, готова?

– Кто приехал? Для чего готова?

И тут же в ее спальню начали строем заходить люди. Первым показался мужчина в комбинезоне, толкавший перед собой вешалку на колесах, на которой теснились десятки вечерних платьев. Оставшееся в комнате место заняли Мара, Талли и мама.

– Так, пап, – объявила Мара, – мужчинам нельзя.

Поцеловав Кейт в щеку, Джонни покорно вышел.

– Единственное преимущество славы и богатства… – начала Талли. – Впрочем, что это я, преимуществ полно, но одно из главных – это возможность позвонить в «Нордстром», сказать: «Пожалуйста, привезите мне на дом все, какие есть, вечерние платья в размерах с четвертого по шестой» – и услышать в ответ: «Да, конечно».

Мара подошла к кровати Кейт:

– Не могу же я выбирать свое первое выпускное платье без тебя, мам.

Кейт не знала, плакать ей или смеяться, поэтому плакала и смеялась одновременно.

– Ты не переживай, – добавила Талли. – Я им несколько раз сказала, чтобы голые платья не привозили.

Тут все четверо рассмеялись.

Кейт слабела с каждой неделей. Несмотря на все усилия, на нарочито-позитивный настрой, тело постоянно предавало ее в мелочах. То никак не вспомнить слово, то не получается закончить фразу, то пальцы дрожат, и ничем их не успокоить, то не знаешь куда деться от тошноты, то колотит озноб. Пронизывающий до костей холод стал теперь ее вечным спутником.

А боли становились все сильнее. К концу июля, когда жаркие, пахнущие спелыми персиками ночи снова начали отвоевывать время у дней, она уже почти удвоила изначальную дозу морфина, и никто не возражал. Как сказал врач: «Привыкание для вас уже не проблема».

Правда, она хорошо притворялась, и никто, казалось, не замечал ее слабости. Конечно, обращали внимание, что она больше не может спуститься на пляж без инвалидного кресла, что частенько засыпает еще до начала вечернего фильма, но слишком много в эти летние дни было другой суеты. Талли по мере сил справлялась с домашними обязанностями, и освободившиеся часы Кейт посвящала своим воспоминаниями. В последнее время она начала волноваться, что не успеет дописать, и это пугало ее.

А вот смерти она, странным образом, уже не боялась. По крайней мере, не так, как прежде. Мысли о грядущем конце по-прежнему провоцировали панические атаки, но случались они все реже. И все чаще в голове мелькало: хочу отдохнуть.

Сказать этого вслух она, конечно, не могла. Даже Талли, которая готова была слушать ее часами. Каждый раз, когда Кейт затрагивала тему будущего, Талли вздрагивала и пыталась отшутиться.

Смерть – дело одинокое.

– Мам? – тихонько позвала ее однажды Мара, приоткрыв дверь.

Кейт с усилием натянула на лицо улыбку.

– Привет, милая. Я думала, ты с друзьями на пляже.

– Я собиралась.

– А почему не пошла?

Мара сделала шаг в комнату. Внешность собственной дочери на мгновение огорошила Кейт – так резко она снова выросла. Почти метр восемьдесят, и тело начинает оформляться – девочка на глазах превращается в женщину.

– Хотела кое-что сделать.

– Так, и что же?

Мара оглянулась на коридор, затем снова повернулась к Кейт:

– Ты сможешь выйти в гостиную?

Насилу справившись с неудержимым желанием отказаться, Кейт ответила: «Да, конечно», надела халат, перчатки, вязаную шапочку. И, преодолевая тошноту и слабость, с трудом выкарабкалась из постели.

Мара взяла ее под руку, помогла удержать равновесие, на мгновение будто взяв на себя роль матери, и отвела в гостиную, где, несмотря на летнюю жару, пылал камин. Лукас и Уильям, еще в пижамах, сидели рядышком на диване.

– Привет, мам, – одновременно сказали они, беззубо улыбаясь.

Мара усадила Кейт рядом с мальчиками, укутала ее ноги полами халата, а сама села с другой стороны.

Кейт улыбнулась:

– Совсем как в детстве, когда ты разыгрывала перед нами пьесы.

Мара кивнула, придвинулась ближе. Но смотрела на Кейт без улыбки.

– Очень давно, – начала она ломким голосом, – ты подарила мне одну особенную книгу.

– Я тебе кучу книг дарила.

– Ты сказала, что однажды, когда мне будет грустно и тяжело, она меня выручит.

Кейт внезапно захотелось отодвинуться, отстраниться, но по обе стороны от нее сидели дети.

– Да, – только и ответила она.

– В последние недели я несколько раз за нее бралась и каждый раз откладывала.

– Ничего страшного…

– И теперь понимаю почему. Просто она нам всем нужна.

Протянув руку, она взяла с журнального столика «Хоббита» в мягкой обложке, много лет назад подаренного матерью. Казалось, что с того дня, когда Кейт поделилась с дочерью любимой книгой – точно передала ее по наследству, – прошла целая жизнь. Целая жизнь и всего один миг.

– Круто! – обрадовался Уильям. – Мара нам будет читать.

Лукас пихнул брата локтем:

– Да тихо ты.

Кейт обняла сыновей, не отрывая взгляда от красивого, серьезного лица дочери.

– Хорошо.

Мара откинулась на спинку, теснее прижалась к Кейт и открыла книгу. Голос ее немного дрожал в самом начале, но окреп, когда история по-настоящему закрутилась.

– Жил был в норе под землей хоббит…[135]135
  Перевод Н. Рахмановой.


[Закрыть]

Август пролетел незаметно, перетек в ленивый сентябрь. Кейт пыталась наслаждаться каждым мгновением, но сколько ни настраивай себя на позитивный лад, от правды не убежишь: она таяла день ото дня.

Стиснув руку Джонни, она сосредоточилась на ходьбе. Переставляй ноги, одна, потом другая, дыши. Она устала от того, что ее постоянно возили в кресле или носили на руках, точно ребенка, но ходить становилось все труднее. Мучили головные боли – порой такие жгучие, что дыхание перехватывало и стирались из памяти даже лица родных и привычная обстановка.

– Кислород дать? – прошептал Джонни ей на ухо, чтобы не услышали дети.

– Я дышу, как Лэнс Армстронг[136]136
  Лэнс Армстронг (р. 1971) – американский велогонщик, семь раз финишировал первым в общем зачете Тур де Франс (1999–2005).


[Закрыть] во время Тур де Франс. – Она попыталась улыбнуться. – Нет, спасибо.

Джонни усадил ее в любимое кресло на веранде и укутал шерстяным покрывалом.

– Ты точно будешь в порядке, пока нас нет?

– Точно. Не пропускать же Маре репетицию, а мальчикам – бейсбол. Да и Талли скоро вернется.

Джонни рассмеялся:

– Я бы не был так уверен. За то время, которое она тратит, чтобы купить продукты на один раз, я бы мог целый фильм сделать.

Кейт улыбнулась:

– Для нее это все внове.

Когда Джонни уехал, дом позади нее окутала непривычная тишина. Глядя поверх мерцающей глади Саунда на противоположный берег, увенчанный короной из небоскребов, она вспомнила, как сама когда-то жила в городе, рядом с Пайк-плейс-маркет, – была молодой, делала карьеру, носила пиджаки с подплечниками, ковбойские ремни и сапоги гармошкой. Тогда она встретила Джонни – и без памяти влюбилась. Она хранила столько воспоминаний о нем: как он впервые поцеловал ее, назвал Кейти, сказал, что не хочет причинить ей боль.

Сунув руку в сумку, лежавшую рядом, она достала тетрадь и некоторое время разглядывала ее, скользя кончиками пальцев по тиснению на кожаной обложке. История подходила к концу. Она записала все – по крайней мере, то, что смогла вспомнить, – и надеялась, что детям эти записи помогут так же, как в свое время помогли ей.

Открыв страницу, на которой остановилась, она взяла ручку.

Пытаясь записать собственную историю, я поняла кое-что удивительное. Сначала изо всех сил вспоминаешь даты, места, лица. Думаешь, что главное – изложить факты, что, оглядываясь назад, вспомнишь взлеты и падения, хронологию событий от юности до зрелости. Но это далеко не все.

Любовь. Семья. Смех. Вот что остается, когда все дела сделаны, все слова сказаны. Всю жизнь я считала, что нужно делать больше, хотеть большего. Пожалуй, мою глупость можно извинить: я была так молода. А теперь я хочу, чтобы мои дети знали, как я горжусь ими и как горжусь собой. Мы – вы, я и папа – и есть все, что нам нужно. У меня было все, о чем я могла мечтать.

Любовь.

Вот что останется с нами навеки.

Она закрыла тетрадь. Больше сказать ей было нечего.

Талли вернулась из супермаркета, чувствуя себя победительницей. Она поставила пакеты на столешницу, один за другим разобрала их, затем открыла банку пива и вышла на веранду.

– У вас тут не магазин, а непролазные джунгли, Кейт. Я, похоже, заехала через выезд или выехала через въезд, черт разберет. Все так озверели, будто я враг народа, в жизни мне столько не сигналили.

– У нас, домохозяек, не очень-то много свободного времени, чтобы торчать в супермаркете.

– Вообще не представляю, как ты управлялась. Я к десяти утра уже хочу полежать.

Кейт рассмеялась.

– Сядь. Рядом.

– Я еще умею «кругом» и «умри», можно мне вкусняшку?

Кейт протянула ей тетрадь:

– Тебе первой показываю.

Талли ахнула. Кейт все лето писала в этой тетради – сперва легко и быстро, затем медленнее. В последние недели она все стала делать медленно.

Талли села, то есть скорее плюхнулась в кресло; ком в горле мешал говорить. Эти строчки точно доведут ее до слез, но и подарят счастье. Взяв Кейт за руку, она открыла первую страницу.

Взгляд тут же уцепился за фразу:

Увидев Талли, я первым делом подумала: ого, вот это сиськи.

Прыснув, она продолжила читать. Страницу за страницей.

В смысле, тайком сбежать из дома?

Ну, э-э, да. Хватай велик. И тут же: Я тебе брови побрею, просто форму придать… ой… не очень получилось…

Волосы что-то выпадать начали… может, инструкцию перечитать?

Смеясь, она повернулась к Кейт. Эти слова, эти воспоминания на одно прекрасное мгновение отодвинули реальность.

– Как ты вообще со мной дружила?

Кейт улыбнулась в ответ:

– А как я могла с тобой не дружить?

Забираясь в кровать Джонни и Кейт, Талли чувствовала себя самозванкой. Она понимала, что не просто так спит в их комнате, но сегодня это казалось неправильным – еще больше, чем обычно. Записи Кейт напомнили ей обо всем, что они пережили, обо всем, что вот-вот потеряют.

Лишь к трем утра она провалилась с беспокойный сон. Ей снилась улица Светлячков, две девочки, несущиеся на велосипедах по склону холма в темноте. Ветер пах свежесрезанной травой, в небе сияли звезды.

Смотри, Кейти, я без рук.

Но Кейт рядом не было. Ее велосипед с лязгом рухнул посреди дороги, белые веревочные кисточки еще дрожали на рукоятках руля.

Талли резко села, хватая ртом воздух.

Дрожа, она соскользнула с кровати, надела халат. Прошла по коридору – мимо десятков сувениров из прошлого, мимо фотографий, запечатлевших десятилетия, проведенные бок о бок, мимо двух закрытых дверей, за которыми спали, вероятно мучаясь похожими кошмарами, дети.

Заварила себе чаю, вышла на веранду, и, втянув носом темный, холодный воздух, снова смогла дышать.

– Плохой сон приснился?

Она вздрогнула, услышав голос Джонни. Сидя в кресле, он смотрел на нее снизу вверх. И в его глазах плескалась та же тоска, что пропитала каждую пору, каждую клеточку ее собственного тела.

– Привет, – сказала она, усаживаясь рядом.

С залива тянуло прохладным морским ветром, он зловеще свистел, порой заглушая даже привычный плеск волн.

– Не понимаю, как через это пройти, – признался он еле слышно.

– Кейт мне сказала то же самое, слово в слово, – ответила Талли и, тут же поняв, насколько Джонни и Кейт похожи, почувствовала, как душу затапливает знакомой болью. – Вот она какая, настоящая любовь.

Джонни повернулся к ней, и бледная луна осветила его плотно сжатые челюсти, скорбные морщинки вокруг глаз. Он держался изо всех сил, старался быть сильным – ради них всех.

– При мне необязательно, – тихо сказала она.

– Что необязательно?

– Притворяться сильным.

Эти слова будто освободили его. В глазах сверкнули слезы; ничего не ответив, он всем телом завалился вперед, плечи беззвучно затряслись.

Талли, протянув руку, сжала его ладонь.

– Двадцать лет одно и то же: стоит мне отвернуться – эти двое уже вместе.

Талли и Джонни резко обернулись.

В дверях позади них стояла Кейт, завернутая с ног до головы в безразмерный махровый халат. Лысая и до невозможности худая, она казалась ребенком, ради забавы натянувшим мамину одежду. Далеко не впервые из ее уст звучало подобное замечание – все трое это помнили, – но впервые она произносила его с улыбкой. В выражении ее лица удивительно сочетались грусть и умиротворение.

– Кейти, – хрипло выговорил Джонни, подняв на нее блестящие глаза, – не надо…

– Люблю вас обоих, – сказала она, не двигаясь с места. – Вы друг о друге позаботьтесь… и о детях тоже… когда меня не станет…

– Не надо, – попросила и Талли, роняя слезы.

Джонни поднялся. Бережно взяв жену на руки, прижался губами к ее губам и долго не прерывал поцелуя.

– Неси ее в вашу спальню, Джонни, – сказала Талли, попытавшись улыбнуться. – Я в гостевой посплю.

Джонни нес ее вверх по лестнице с такой осторожностью, что у нее ни на секунду не получалось забыть о своей болезни. Он опустил ее на кровать – с той стороны, где она всегда спала.

– Разожги огонь.

– Тебе холодно?

До костей пробирает. Она кивнула, неловко попыталась сесть, а Джонни тем временем подошел к газовому камину и щелкнул выключателем. Над декоративным бревном со свистом выросла корона из сине-оранжевых языков пламени, комната наполнилась золотистым светом.

Когда он вернулся и улегся с ней рядом, она медленно подняла руку, провела кончиком пальца по его губам.

– Ты меня впервые совратил на полу у камина, помнишь?

Джонни улыбнулся; точно слепая, она обводила нежными подушечками пальцев изгиб его губ.

– Если я все правильно помню, это как раз ты меня совратила.

– И не прочь бы еще разок совратить.

Уловив в его глазах страх, она едва не рассмеялась, пусть даже ничего смешного в этом не было.

– Можно?

Он сжал ее в объятиях. В голове мелькнула мысль – и она знала, что Джонни думает о том же: она совсем отощала, от нее почти ничего не осталось.

Ничего не осталось.

Закрыв глаза, она крепче обняла его за шею.

Их общая кровать казалась огромной – бескрайним морем белого хлопка – по сравнению с той, на первом этаже, в которой приходилось спать теперь.

Кейт медленно сняла халат, стянула ночную рубашку, стараясь не обращать внимания на то, какими бледными и костлявыми сделались ее ноги. Еще страшнее было смотреть на боевые отметины на месте груди. Она выглядела поломанной – если бы не шрамы, ее легко было бы принять за маленького мальчика.

Джонни стащил с себя одежду, отбросил ее в сторону, укрыл их ноги одеялом.

Кейт смотрела на него, чувствуя, как бешено колотится сердце.

– Ты такая красивая, – сказал он и, наклонившись, поцеловал ее шрамы.

Любовь, смешанная с облегчением, освободила ее. Тяжело, неровно дыша, она припала к его губам. За двадцать лет брака они занимались любовью тысячи раз, и всегда это было прекрасно, но этот раз был особенным – особенно бережным. Она знала, что Джонни страшно боится что-нибудь ей сломать. Она сама не помнила, как все случилось, как она оказалась сверху, знала лишь, что хочет вобрать его в себя целиком, что вся ее суть, нынешняя и прошлая, навеки связана с этим мужчиной. Когда он наконец вошел в нее, медленно и осторожно, наполнил ее изнутри, она двинулась ему навстречу и на одно идеальное мгновение снова почувствовала себя целой. Наклонившись, она поцеловала его, ощутила на губах вкус слез.

Джонни выкрикнул ее имя так громко, что она прижала ладонь к его рту – оба слишком запыхались, чтобы посмеяться над этой оплошностью, – и прошептала: «Дети!»

Но оргазм, захлестнувший ее мгновение спустя, смыл все мысли, оставив лишь наслаждение.

Улыбаясь, чувствуя себя снова молодой, она прижалась к мужу. Он обнял ее и притянул к себе. Оба долго лежали, опираясь на гору подушек, молчали и смотрели в огонь.

Наконец Кейт решилась произнести вслух то, о чем давно уже думала.

– Не хочу, чтобы ты остался один.

– А я и не останусь. У нас трое детей.

– Ты знаешь, о чем я. Я пойму, если вы с Талли…

– Перестань.

Его глаза – знакомые ей лучше, чем свои собственные, – темнели такой пронзительной болью, что она едва не разрыдалась.

– Я всегда любил тебя. Только тебя, Кейти. С Талли я переспал один раз, тысячу лет назад. Я не любил ее ни тогда, ни после. Ни секунды в жизни. Ты моя душа, мое сердце. Мой мир. Как ты до сих пор не поняла?

По его глазам, по дрожи в его голосе она угадала, что Джонни говорит правду, и ей стало невыносимо стыдно за свою ревность. Давно надо было поверить.

– Я поняла, я понимаю. Просто очень волнуюсь за тебя и детей. Не хочу думать…

Вести этот разговор было точно плавать в кислоте – он прожигал насквозь, до костей.

– Я знаю, милая, – сказал он после паузы. – Я знаю.

Глава тридцать седьмая

День летнего спектакля выдался ясным и прохладным – подарок сиэтлской осени. Кейт очень хотела помочь Маре подготовиться, но толку от нее было мало, слишком она ослабла. Даже улыбаться стало трудно. Головная боль не отпускала уже ни на мгновение, звенела в черепной коробке, точно будильник, который нельзя выключить.

Поэтому пришлось передать подготовительные дела Талли, которая справилась с ними на отлично.

Кейт почти весь день проспала. К вечеру она чувствовала себя отдохнувшей – насколько это было возможно – и готовой к испытанию, которое ей предстояло.

– Точно справишься? – спросила Талли без четверти семь.

– Справлюсь. Может, накрасишь меня? А то я всех детей распугаю.

– Думала, ты никогда не попросишь. Я и парик тебе привезла. Если хочешь.

– Еще как хочу. Сама бы об этом подумала, но у меня уже мозгов не осталось.

Она прижала ко рту кислородную маску и несколько раз вдохнула.

Талли вышла из комнаты и вскоре вернулась с косметичкой.

Кейт подняла верхнюю секцию кровати и закрыла глаза.

– Как в старые добрые времена.

Талли колдовала над ней, рисовала карандашом брови, клеила ресницы, ни на минуту не умолкая. Кейт убаюкивали звуки ее голоса.

– Это моя суперспособность, знаешь ли. Бритва есть?

Кейт хотела рассмеяться. А может, и в самом деле рассмеялась.

– Так, – наконец заявила Талли, – время мерить парик.

Кейт заморгала, только теперь осознавая, что заснула, и смущенно улыбнулась:

– Прости.

– Да все в порядке. Обожаю, когда люди засыпают, пока я вещаю.

Кейт стянула шапку с головы и перчатки с рук. Как всегда, она страшно мерзла.

Талли надела на нее парик, убедилась, что он сидит как нужно, затем помогла Кейт влезть в черное шерстяное платье, колготки и сапоги. Усадив ее и укутав покрывалом, она подкатила кресло к зеркалу:

– Ну как?

Кейт уставилась на свое отражение – бескровное, осунувшееся лицо, огромные глаза под нарисованными бровями, платиновые волосы до плеч, ярко-красные губы.

– Шикарно, – сказала она, надеясь, что прозвучало это искренне.

– Я рада, – сказала Талли. – Тогда собираем отряд – и в путь.

Через полчаса они подъехали к концертному залу. Было еще слишком рано, парковка пустовала.

Идеально.

Джонни пересадил Кейт в кресло, тщательно укутал, повез ко входу.

Они оккупировали первый ряд, сразу заняв места для всех родственников. Кресло Кейт поставили в проходе.

– Съезжу за мальчиками и твоими родителями, – сказал Джонни. – Вернусь через полчаса. Нужно что-нибудь?

– Нет.

Джонни ушел, а они остались сидеть в пустом темном зале. Кейт, дрожа, плотнее закуталась в одеяло. Голова раскалывалась, желудок налился тошнотой.

– Поговори со мной, Талли. О чем угодно.

Талли долго упрашивать не требовалось. Она тут же принялась рассказывать о вчерашней репетиции, потом стала жаловаться, как трудно забирать детей из школы.

Кейт закрыла глаза и тут же перенеслась в прошлое – они снова сидели рядом на берегу Пилчака, гадали, как сложатся их жизни.

Мы станем известными журналистками. И когда-нибудь я скажу Майку Уоллесу, что без тебя бы ни за что не справилась.

Мечты. О многом они мечтали, и на удивление многое сбылось. Только вот, странное дело, она толком не ценила этого, пока была возможность.

Откинувшись на спинку кресла, она тихо спросила:

– А ты ведь знакома с деканом факультета актерского мастерства в Университете Южной Калифорнии?

– Ну да, – повернулась к ней Талли. – А что?

Кейт почувствовала ее взгляд на своем лице. Не поворачивая головы, она поправила парик.

– Может, позвонишь ему? Мара очень хочет туда поступить.

Едва слова сорвались с губ, в голове пронеслось: а меня рядом не будет. Никогда уже не будет. Маре придется поступать в колледж без нее…

– Я думала, ты не хочешь, чтобы она шла на актерский.

– Меня это пугает до ужаса, мурашки бегут, как представлю свою девочку в Голливуде. Но ты телезвезда, папа у нее продюсер. Бедняжка выросла среди мечтателей, у нее и выбора-то, считай, не было.

Протянув руку, она сжала ладонь Талли. Больше всего на свете она хотела посмотреть ей в глаза, но не могла, не решалась.

– Ты ведь будешь присмотривать за ней, правда? И за мальчиками.

– Всегда.

Кейт почувствовала, как на губах расцветает улыбка, – всего одним словом Талли хоть немного, но облегчила ее тоску. Что-что, а выполнять обещания ее подруга умела.

– И, может, еще разок попробуешь с Дымкой?

– Забавно, что ты об этом заговорила. Я так и собираюсь. Когда-нибудь.

– Вот и славно, – тихо, но уверенно произнесла Кейт. – Чед был прав, а я ошибалась. Когда настанет… твой час, ты поймешь, что главное – это любовь и семья. А все остальное неважно.

– Ты моя семья, Кейти.

– Я знаю, но тебе понадобится другая, когда я…

– Пожалуйста, не надо.

Кейт повернулась к подруге. Храброй, пробивной, невероятной Талли, которая всю жизнь рвалась в бой, точно лев в джунглях, и из каждой битвы выходила победительницей. А теперь сникла, придавленная страхом. Одна мысль о смерти Кейт приводила ее в отчаяние, прибивала к земле.

– Я умру, Талли. Это случится, сколько ни отмалчивайся.

– Я знаю.

– И я хочу, чтобы ты запомнила: я любила свою жизнь. Столько лет ждала, что она вот-вот начнется по-настоящему, что впереди меня ждет нечто большее. Казалось, я только и делаю, что вожу детей туда-сюда, таскаюсь по магазинам и жду. Но знаешь что? Я ни минуты не упустила в жизни своей семьи. Ни единого мгновения. Я всегда была рядом. И это знание я унесу с собой. А они всегда будут друг у друга.

– Да.

– А вот о тебе я волнуюсь.

– С тебя станется.

– Ты боишься любви, а ведь в тебе ее столько.

– Я знаю, что годами жаловалась на одиночество и вечно выбирала то неподходящих, то недоступных мужиков, но на самом деле моя работа и есть моя любовь, и мне ее хватало – почти всегда. С ней я была счастлива. Я тоже хочу, чтобы ты это запомнила.

Кейт изможденно улыбнулась.

– Я тобой горжусь, так и знай. Я тебе достаточно часто это говорила?

– А я горжусь тобой. – Талли взглянула на подругу, и в одном этом взгляде уместились тридцать с лишним лет жизни – девочки, когда-то делившие на двоих мечты, давно стали взрослыми. – А мы ничего справились, скажи?

Кейт не успела ответить – двери распахнулись, и в зал потянулись люди.

Джонни, мама, папа и мальчики заняли свои места, и тут же в зале стало темно.

Осветилась сцена, тяжелый занавес из красного бархата, нижний край которого стелился по деревянному полу, медленно раздвинулся, и перед ними возникли небрежно выкрашенные декорации, изображавшие маленький городок.

На сцену вышла Мара в одеянии, которое в условном мире школьного спектакля годилось на роль платья из девятнадцатого века.

Но едва она заговорила, началось волшебство.

Другого слова не подобрать.

Кейт почувствовала, как рука Талли нашарила и сжала ее ладонь. Со сцены Мара ушла под бурные аплодисменты – хлопали стоя, и сердце Кейт налилось гордостью. Наклонившись к Талли, она прошептала:

– Теперь я понимаю, почему дала ей второе имя, как у тебя.

Талли повернулась к ней:

– Почему?

Кейт попыталась и не смогла улыбнуться. Почти минута у нее ушла на то, чтобы совладать с собственным голосом.

– Потому что она взяла лучшее от каждой из нас.

Конец пришел серым и дождливым октябрьским вечером. Все, кого она любила, собрались у ее постели, она прощалась с ними по одному, находя для каждого особенные слова. А после, когда дождь с новой силой застучал по оконным стеклам и опустилась темнота, она закрыла глаза в последний раз.

Последний список дел, который написала Кейт, касался ее похорон, и Талли следовала ему со всей тщательностью. Католическая церковь на острове была полна фотографий, цветов, друзей. Кейт выбрала любимые цветы Талли, а не свои, – впрочем, чему тут удивляться.

Несколько дней Талли сосредоточенно работала. Обо всем договаривалась, улаживала последние мелочи, пока Райаны и Маларки сидели на пляже, держась за руки и время от времени перекидываясь короткими фразами.

Себя Талли тоже готовила к похоронам, стараясь не забывать, что она профессионал, – ей не составит труда весь день улыбаться.

Но когда этот день настал, когда они остановились у дверей церкви, ее настигла паника.

– Я не могу, – сказала она.

Джонни взял ее за руку. Она ждала утешительных слов, но слов у него не нашлось.

Пока они молча сидели в машине – Талли и Джонни спереди, дети сзади – и смотрели на церковь, подъехали Маларки.

Время пришло. Они сбились в стайку – с ног до головы в черном, точно вороны, – надеясь, что вместе смогут найти силы. Держась за руки, они прошли сквозь толпу, поднялись по массивным каменным ступеням и шагнули в церковь.

– Мы в первом ряду, слева, – сказала миссис М.

Мара тихонько плакала, и Талли, взглянув на нее, сама не смогла сдержать слез.

Ей хотелось обнять и утешить крестницу, сказать, что все будет в порядке, но обе они знали, что это вовсе не так.

– Она тебя очень любила, – сказала Талли и вдруг как наяву увидела их будущее. Когда-нибудь они с Марой станут подругами. Однажды Талли передаст ей тетрадь с воспоминаниями Кейт, и, обмениваясь историями о ней, они по-настоящему сблизятся и смогут, хотя бы на несколько мгновений, вернуть Кейт к жизни.

– Идемте, – сказал Джонни.

Талли не могла сдвинуться с места.

– Вы идите. Я пока тут постою.

– Уверена?

– Уверена.

Джонни на мгновение стиснул ее плечо, затем повел по проходу Мару и мальчиков. Мистер и миссис М., Шон, Джорджия и остальные родственники двинулись следом. Свернув в первый ряд, они заняли свои места.

Из оживших труб органа полилась медленная, тяжеловесная версия знакомой песни – «Мы с тобой против всего мира».

Талли поняла, что не хочет здесь оставаться. Не хочет слушать эту патетическую музыку, которая только для того и нужна, чтобы выдавить слезы, и не хочет слушать священника с его историями о Кейт, которую он знал, – жалкой тени той Кейт, которую знала она. А меньше всего хочет видеть, как фотографии Кейт сменяют одна другую на огромном экране над гробом.

Не успев даже понять, что делает, она развернулась и вышла на улицу.

В легкие забрался свежий, сладковатый воздух. Она жадно глотала его, пытаясь успокоиться. Позади нее, в глубине церкви, орган заиграл «Один прекрасный день»[137]137
  One Sweet Day (1995) – песня Мэрайи Кэри и группы Boyz II Men.


[Закрыть].

Закрыв глаза, она прислонилась спиной к двери.

– Миз Харт?

Она вздрогнула, снова открыла глаза и увидела, что на нижней ступеньке стоит распорядитель похорон. Они уже встречались однажды – когда она приносила одежду для погребения и фотографии для слайд-шоу.