Текст книги "Улица Светлячков"

Глава двадцатая

Первые двенадцать месяцев материнства Кейт чувствовала себя так, будто ее несет в открытый океан ледяным подводным течением и она вот-вот пойдет ко дну.

Она ведь с самого детства мечтала стать матерью, а став ей, тут же поняла, что совершенно к этому не готова. Не готова настолько, что признаться стыдно. Она и не признавалась – никому не рассказывала, что не справляется. А если кто-то спрашивал, улыбалась от уха до уха и говорила, что материнство – самое большое счастье на свете. Так оно, в общем, и было. Иногда.

А иногда не было.

По правде говоря, с ее сладкой, белокожей, темноволосой, кареглазой дочуркой было столько хлопот, что руки опускались. Мара начала болеть, едва они переступили порог дома. Разнообразные инфекции тянулись бесконечной цепью, как вагоны товарного поезда, едва удавалось вылечить одну, тут же одолевала другая. Ее мучили колики, от которых она порой плакала по нескольку часов не замолкая. Ночь за ночью Кейт проводила без сна в гостиной, качая на руках краснолицего орущего младенца и тихонько роняя слезы.

Маре через три дня исполнится годик, а она еще ни разу не проспала всю ночь напролет. Рекорд – четыре часа. Из чего следует, что за последний год и Кейт ни разу не проспала ночь напролет. Джонни вечно рвался встать к Маре, раньше доходило даже до того, что он вылезал из-под одеяла, но Кейт каждый раз его останавливала. Нет, она не строила из себя мученицу, хотя частенько именно так себя и чувствовала.

Все куда проще – у Джонни есть работа. А Кейт пожертвовала карьерой, чтобы посвятить себя материнству. Стало быть, ее работа – вставать к ребенку среди ночи. Поначалу она делала это даже охотно, потом старалась хотя бы притвориться, что хлопоты ей в радость. Но в последнее время Мара начинала орать уже в одиннадцать, и Кейт оставалось только молить Господа, чтобы послал ей сил.

Да и других проблем хватало. Выглядела она теперь просто жутко – спасибо бессонным ночам. Она пыталась краситься, честно мазалась увлажняющим кремом – мертвому припарка. Кожа у нее всегда была бледная, но теперь цветом лица она и вовсе напоминала Пьеро, только круги под глазами добавляли красок – приятная такая синюшно-коричневая палитра. Вес, набранный во время беременности, она почти сбросила – может, каких-то пять килограммов осталось, но когда в тебе метр шестьдесят роста, лишние пять кило добавляют два размера. Весь год она расхаживала исключительно в спортивных штанах.

Надо уже начать заниматься спортом. На прошлой неделе она откопала старую кассету с тренировками от Джейн Фонды, гимнастический купальник и гетры, осталось только вставить кассету в видеомагнитофон и нажать кнопку.

«Сегодня», – решила она, осторожно укладывая дочь в кроватку и укутывая ее дорогущим розово-белым одеяльцем из кашемира, которое им подарила Талли. Одеяльце было невероятно мягкое, и Мара без него не засыпала. Сколько ее ни отвлекай игрушками, сколько ни пытайся укрыть чем-нибудь еще – знай требует свой кашемир. – Пожалуйста, поспи хотя бы до семи, а? Мамочке очень нужно несколько часов сна.

Позевывая, Кейт вернулась в спальню и, забравшись под одеяло, обняла мужа.

Он поцеловал ее в губы – настойчиво, явно намекая на продолжение, и пробормотал:

– Ты такая красивая.

Кейт открыла глаза, уставилась на него мутным взглядом.

– Так, рассказывай, кто она? У тебя явно совесть нечиста – делать мне комплименты с утра пораньше.

– Бог с тобой. Твое настроение теперь так скачет, что у меня чувство, будто я женат на трех женщинах сразу. Четвертую уже не потяну.

– Но сексом заняться было бы приятно.

– Не могу не согласиться. Забавно, что ты об этом упомянула.

– Забавно – в смысле «смешно»? Или забавно в смысле «не помню, когда мы вообще в последний раз занимались любовью»?

– Забавно в смысле «кое-кому на этой неделе кое-что обломится».

– Да? И как ты собираешься это провернуть?

– Я уже договорился с твоей мамой. После дня рождения они заберут Мару к себе, а мы с тобой поедем в центр и там проведем вместе романтический вечер.

– Ага, только ни в одно свое платье я уже не влезу.

– Значит, будешь голая, я уж точно не расстроюсь. Забьем на ресторан, закажем ужин в номер. Но вообще все, кроме тебя, в курсе, что ты давно похудела. Ты попробуй влезть – результаты тебя удивят, обещаю.

– Вот за что я тебя так люблю.

– Да уж, я великолепен, спору нет.

Кейт улыбнулась, крепче обняла его и нежно поцеловала.

Они едва успели снова закрыть глаза, как зазвонил телефон. Кейт медленно села в кровати и взглянула на часы – 5:47.

После второго звонка она подняла трубку:

– Привет, Талли.

– Привет, Кейти. Ты как поняла, что это я?

– Как-то, знаешь, догадалась.

Кейт потерла переносицу, чувствуя, как затылок потихоньку наливается болью. Джонни недовольно пробормотал, что, мол, некоторые люди не умеют пользоваться часами.

– Он сегодня выходит, ты же помнишь? Готовьтесь узнать все про призыв военнослужащих запаса. Мой первый настоящий серьезный репортаж.

– А, да, точно.

– Что-то я не слышу воодушевления.

– Сейчас полшестого утра.

– Я думала, ты захочешь посмотреть. Прости, что побеспокоила. Пока.

– Талли, подожди…

Поздно. Короткие гудки.

Кейт тихонько выругалась и повесила трубку. Ничего она не может сделать нормально. Их с Талли пути настолько разошлись, что им в последнее время и поговорить-то не о чем. Талли неинтересно слушать про мамские будни, а Кейт порядком подустала от историй в духе «ах, какая же у меня насыщенная жизнь и головокружительная карьера». Открытки и звонки из далеких экзотических стран почему-то начали раздражать.

– У нее сегодня репортаж выходит в «Новостях на рассвете», – сказала Кейт. – Звонила нам напомнить.

Джонни выкарабкался из-под одеяла и включил телевизор. Они уселись рядом, слушая, как Дебора Норвилл вещает про обострение ситуации в Ираке и меры, предпринятые президентом.

А потом на экране вдруг появилось лицо Талли. Она стояла перед каким-то обветшалым зданием бетонно-серого цвета и задавала вопросы желторотому юнцу с рыжим ежиком на голове и веснушчатым носом. Вид у мальчишки был такой, будто ему едва успели снять брекеты, а в военную форму переодели прямо из школьной.

Но все внимание приковывала к себе Талли. На убогом фоне она выглядела просто великолепно, держалась с безукоризненным профессионализмом. Обычно слегка растрепанные рыжевато-каштановые кудри строго, но элегантно уложены, макияж сдержанный.

– Ого, – прошептала Кейт.

Когда произошла эта перемена? Это ведь уже не прежняя Талли, дитя кокаинового блеска восьмидесятых, в которой всего было чересчур. Это специальный корреспондент Таллула Харт – настоящая красавица, как Полина Поризкова, настоящий профессионал, как Диана Сойер[104]104
  Полина Поризкова (р. 1965) – американская супермодель и актриса чешского происхождения. Диана Сойер (р. 1945) – американская журналистка, ведущая новостных передач на каналах ABC и CBS.


[Закрыть].

– И правда ого, – согласился Джонни. – Выглядит просто шикарно.

Они досмотрели репортаж, затем Джонни, поцеловав ее в щеку, отправился в душ. Она услышала, как зашумела вода.

– Выглядит просто шикарно, – пробормотала Кейт, потянулась к телефону и набрала номер Талли.

Ответила секретарша, предложила оставить сообщение.

Понятно, Талли обиделась.

– Передайте ей, что звонила Кейти и что репортаж получился великолепный.

Талли, скорее всего, прямо сейчас стоит у секретарши за спиной в своих дорогущих дизайнерских шмотках, копается в своей дорогущей дизайнерской сумке и смотрит, как на телефоне моргает огонек.

Кейт встала с кровати и поползла в ванную. Поспать все равно уже не получится. Скоро Мара проснется. Джонни плескался в душе, фальшиво горланя «Роллингов».

Понимая, что ничего хорошего не увидит, Кейт все же взглянула в зеркало. Оно запотело, но даже это не помогло смягчить удар.

Волосы давно пора привести в порядок, постричь, а то висят неряшливыми сосульками. Темно-русые корни отросли длиной с целую жизнь. В мешки под глазами поместится по раскрытому зонтику, а грудь так разбухла – на двух женщин хватит.

Не зря она старалась держаться подальше от любых глянцевых поверхностей. Кейт со вздохом потянулась за пастой, начала чистить зубы. Закончить она не успела – проснулась Мара.

Она выключила воду, открыла дверь ванной.

Так и есть, проснулась и уже плачет.

Начался новый день.

Когда день рождения дочери наконец настал, Кейт уже жалела, что ей взбрело в голову закатить этот нелепый праздник. Рано утром, после очередной бессонной ночи, она выбралась из постели и начала приготовления – завернула оставшиеся подарки, в очередной раз убедилась, что торт с куклой Барби выглядит безупречно. Она явно была не в себе, когда приглашала такую кучу гостей – придут все мамочки с младенцами с курса «Мама и я», две подружки из университета, у которых тоже маленькие дети, и, конечно, мама с папой. Даже Джонни по такому случаю отпросился с работы. Когда они все явились разом – ровно в назначенное время, с кучей подарков, – у Кейт тут же заболела голова. Мара тоже не подкачала и ровно в этот момент начала вопить.

Но куда деваться, пришлось праздновать. Мамочки сидели в гостиной, дети ползали по полу, и все вместе они производили столько шума, что генерал Шерман мог бы устроить битву за Атланту прямо у них под окнами – никто бы не заметил.

– А я тут на днях Талли видела по телику в утренних новостях, – сказала Мэри Кей. – Как раз встала, чтобы Дэнни покормить.

– Ой, и я, – вставила Шарлотта, протягивая руку за чашкой кофе. – Выглядит она просто супер, скажи?

– Ну это потому что она спит по ночам, – заметила Вики. – И никто не срыгивает ей на одежду.

Кейт хотела поучаствовать в разговоре, но не смогла. Голова у нее просто раскалывалась, и мучило какое-то смутное дурное предчувствие, настолько неотвязное, что когда Джонни около часа дня засобирался на работу, она едва не бросилась умолять его остаться.

– Что-то тебя сегодня было совсем не слышно, – заметила мама, когда ушли последние гости.

– Да Мара опять всю ночь не давала спать.

– А знаешь, почему она у тебя не спит по ночам? Потому что…

– Знаю, знаю, потому что не надо к ней каждый раз подходить, пусть проплачется. – Кейт швырнула в ведро использованную бумажную тарелку. – Но я так не могу.

– А я смогла. Дала тебе поплакать три ночи подряд, и больше ты меня на рассвете не будила.

– Ну это я, я же умница. А моя дочка явно не такая сообразительная.

– Нет, это я умница. Только, похоже, моя дочка не такая сообразительная.

Мама обняла Кейт за плечи и повела к дивану.

Они уселись рядом, Кейт положила голову маме на грудь, позволила погладить себя по волосам. Нежные и такие знакомые прикосновения ее рук будто переносили в детство.

– Помнишь, я хотела стать астронавтом, а ты сказала, что мне очень повезло, потому что девочки из моего поколения могут стать кем хотят. Могут выйти замуж, родить троих детей и все равно успеть слетать на Луну. Что за бред, а? – Она вздохнула. – Так трудно быть хорошей матерью.

– Что угодно трудно делать хорошо.

– Пожалуй, – согласилась Кейт.

Она любила свою дочь, правда любила, так сильно, что сердце порой болело, но ее словно бы придавило огромной ответственностью за ребенка, она не успевала за собственной жизнью.

– Я понимаю, как ты устала. Дальше будет лучше. Я обещаю.

Едва мама договорила, в комнату вошел папа. Во время вечеринки он отсиживался один в маленькой гостиной, смотрел спортивный канал.

– Нам уже пора, Марджи, а то до ночи в пробках простоим. Собирайте Мару.

Кейт почувствовала, как подступает паника. Готова ли она расстаться с дочерью на целые сутки?

– Я что-то не знаю, мам…

Мама нежно коснулась ее руки.

– Мы с твоим папой вырастили двоих детей. Уж как-нибудь сможем одну ночь присмотреть за своей внучкой. А ты надевай туфли на каблуках и езжай с мужем в город. Повеселитесь там как следует. Мара с нами в безопасности.

Кейт знала, что мама права, знала, что именно это ей и следует сделать. Почему же у нее от страха все сжималось внутри?

– Еще набоишься, когда она подрастет, – сказал папа. – Родители только и делают, что боятся за детей. Так что привыкай.

Кейт, храбрясь, попыталась улыбнуться.

– Вот, значит, что вы чувствовали, пока мы были маленькие?

– Да и сейчас ничего не изменилось, – сказал папа.

Мама взяла ее за руку:

– Пойдем соберем вещи Мары. Скоро уже Джонни за тобой приедет.

Кейт упаковала детские вещички, несколько раз проверила, что не забыла любимое дочкино розовое одеяльце, соску, плюшевого Винни-Пуха. Затем сложила в сумку молочную смесь и бутылочки, крохотные баночки с фруктовым и овощным пюре, записала на листке график снов и кормлений, точности которого позавидовал бы и авиадиспетчер.

Напоследок обнимая Мару, целуя ее бархатную щечку, она изо всех сил старалась не расплакаться. Это было так нелепо, так стыдно, так неизбежно – да, материнство высасывало из нее все силы, перечеркивало ее уверенность в себе, но и наполняло ее любовью, такой огромной, что без дочки она чувствовала себя неполноценной, будто отрезали половину тела.

Еще долго после того, как машина родителей скрылась из виду, она стояла на пороге своего нового дома на острове Бейнбридж, построенного прямо на побережье, и смотрела ей вслед, рукой заслоняя глаза от солнца.

Потом зашла внутрь, несколько минут бесцельно побродила по дому, не совсем понимая, что ей теперь с собой делать. Еще раз попробовала позвонить Талли, пришлось снова оставить сообщение.

Наконец она открыла шкаф и уставилась на вешалки со своей добеременной одеждой, пытаясь найти хоть что-нибудь сексуальное, подходящее для взрослой женщины и достаточно свободное, чтобы налезло. Едва она закончила собирать вещи, внизу открылась и захлопнулась входная дверь, послышались шаги Джонни.

Она спустилась его встретить.

– Итак, куда же мы направляемся, мистер Райан?

– Увидишь.

Он забрал у нее сумку с вещами, взял ее за руку и закрыл за ними дверь. В машине играло радио. Громко, совсем как в юности. Звучал голос Брюса Спрингстина: «Привет, малышка, папочка дома?..»[105]105
  Hey, little girl, is your daddy home? – строчка из песни Спрингстина I’m on Fire (1984).


[Закрыть]

Кейт рассмеялась, вдруг снова почувствовав себя молодой. Они отправились на причал, въехали на паром. Вместо того чтобы всю дорогу сидеть в машине, как делали обычно, они оделись потеплее и вышли на палубу, точно туристы. Было пять часов, и небо этим холодным январским вечером сливалось с поверхностью залива в безбрежный импрессионистский холст в лиловых и розовых тонах. На другом берегу миллионом огней сиял Сиэтл.

– Ты мне так и не расскажешь, куда мы едем?

– Нет, но зато я тебе расскажу, чем мы займемся.

– Ну, это я и так знаю, – со смехом отозвалась Кейт.

Когда паром пересек залив, они вернулись в машину. Оказавшись на берегу, Джонни уверенно давил на газ, лавируя по запруженным транспортом улицам, и через некоторое время остановился возле гостиницы на Пайк-плейс-маркет. Швейцар в ливрее открыл дверь машины и забрал сумку Кейт.

Джонни подошел и взял ее за руку.

– Я нас уже зарегистрировал. Номер 416, – добавил он, поворачиваясь к коридорному.

Они пересекли тихий внутренний дворик и вошли в небольшой, по-европейски уютный вестибюль отеля. Поднялись на четвертый этаж и оказались в номере – угловом люксе с невероятным видом на залив. Остров Бейнбридж краснел по ту сторону Саунда, облитый закатным светом, синяя поверхность воды отливала металлическим блеском, верхушки далеких гор подернулись розовой дымкой. На столике у окна в ведерке со льдом их ждала бутылка шампанского, рядом стояла тарелка, полная клубники.

Кейт улыбнулась:

– Кому-то очень приспичило заняться сексом.

– Кому-то очень приспичило напомнить жене, как он ее любит, – сказал Джонни и, притянув ее к себе, крепко поцеловал.

В дверь постучали, и они отпрыгнули друг от друга, точно подростки, и сами же рассмеялись своей подростковой страсти.

Кейт не терпелось спровадить коридорного. Едва за ним захлопнулась дверь, она принялась расстегивать блузку.

– Я понятия не имела, что надеть.

Джонни смотрел на нее без улыбки. На лице у него отражался тот же безумный голод, который чувствовала Кейт. Она расстегнула брюки, сбросила прямо на пол. Впервые за много месяцев ее нисколько не волновали лишние килограммы. Она смотрелась в глаза Джонни, как в зеркало.

Расстегнув лифчик, она на мгновение придержала его кончиками пальцев, затем отпустила.

– Нечестно начинать без меня, – сказал Джонни, стянул с себя футболку и, отбросив ее в сторону, принялся за ширинку.

Они рухнули на постель и занялись любовью с таким неистовством, с такой самоотдачей, будто последний раз был много месяцев, а не несколько недель назад. Кейт позволила ощущениям полностью поглотить ее. Когда он наконец вошел в нее со всей страстью, которой столько ночей не давал выхода, она закричала от счастья и всем телом, всей своей сутью слилась с этим мужчиной, которого любила больше жизни. К тому моменту, как она кончила, крупно вздрагивая, прижимаясь к нему взмокшим от пота телом, сил у нее совсем не осталось.

Джонни притянул ее к себе. Голые, запыхавшиеся, они лежали, сплетясь телами, запутавшись ногами в дорогих отельных простынях.

– Ты ведь знаешь, как сильно я люблю тебя? – тихонько спросил Джонни. Он произносил эти слова сотни раз, так часто, что Кейт давно запомнила, как они должны звучать.

Она повернулась на бок, чувствуя, как в душе поднимается тревога:

– Что стряслось?

– В смысле?

Джонни вылез из постели, направился к столу, налил им по бокалу шампанского.

– Клубники хочешь?

– Посмотри мне в глаза, Джон.

Он повернулся – медленно, даже слишком, – но взгляда так и не поднял.

– Ты меня пугаешь.

Он подошел к окну и уставился на улицу. Его лицо, наполовину скрытое завесой влажных темных волос, вдруг заострилось, сделалось чужим. Она не могла понять, улыбается он или серьезен. Когда он наконец посмотрел ей в глаза, взгляд у него был такой печальный, что у Кейт дыхание перехватило. Он подошел к кровати, сел на колени, глядя на нее снизу вверх.

– Ты слышала, что творится на Ближнем Востоке?

От неожиданности Кейт на мгновение замерла, молча разглядывая его.

– Что?

– Там война будет. Сама знаешь. Весь мир знает.

Война.

Эти пять букв слились в огромную грозовую черноту. Кейт поняла, к чему он ведет.

– Я поеду.

Он сказал это тихим, ровным голосом, звучавшим отчего-то страшнее крика.

– Ты же говорил, что потерял былую прыть.

– Да, но ты мне ее вернула, вот ведь ирония судьбы. Я устал чувствовать себя неудачником, Кейти. Я просто обязан доказать себе, что чего-то стою.

– А я типа должна благословить тебя на дальние странствия?

– Я надеюсь, что благословишь.

– Ты же все равно поедешь, чего ради устраивать спектакль?

Он потянулся к ней, обхватил руками ее лицо. Кейт попыталась вырваться, но не смогла.

– Я им нужен. У меня есть опыт.

– А еще ты нужен мне. И Маре. Но на нас плевать, правильно я понимаю?

– Мне не плевать.

Кейт почувствовала, как горячие слезы застилают глаза.

– Если ты скажешь нет, я останусь.

– Значит, я говорю нет. Не уезжай. Я тебя не отпущу. Я тебя люблю, Джонни. А там тебя могут убить.

Он отпустил ее, сел на корточки, глядя ей в глаза.

– Это твое окончательное решение?

Слезы струйками побежали по щекам. Кейт смахнула их резкими, злыми движениями. Ей хотелось сказать: «Еще какое, блин, окончательное! Окончательнее не бывает».

Но разве она может запретить ему уехать? Он ведь этого по-настоящему хочет, и к тому же в глубине ее души до сих пор живет, время от времени всплывая на поверхность, частичка того застарелого страха, то полузабытое воспоминание – когда-то он любил Талли, – и этот страх никогда не позволит ей ни в чем ему отказать. Она прижала ладони к глазам.

– Пообещай мне, что не погибнешь.

Он забрался в кровать, прижал ее к себе, но она, прижимаясь к нему в ответ, уже не чувствовала себя в безопасности в его объятиях. Казалось, он уже не здесь, уже понемногу растворяется в воздухе, ускользает от нее.

– Обещаю, что не погибну.

От готовности, с которой он дал это пустое, невыполнимое обещание, стало только хуже.

Она вспомнила вдруг сегодняшнее утро, дурное предчувствие, которое весь день не давало ей покоя.

– Я серьезно, Джонни. Если ты там погибнешь, я тебя возненавижу навеки. Богом клянусь.

– Сама знаешь, что это неправда. Ты меня любишь и всегда будешь любить.

От того, как он сказал это – спокойно, с твердой уверенностью, – она едва не расплакалась снова. Лишь глубокой ночью, после того как они поужинали в номере, снова занялись любовью и много часов пролежали рядом, тесно прижимаясь друг к другу, она вдруг осознала всю тяжесть, всю чудовищность своих слов. Это была не просто угроза, это была перчатка, брошенная самому Богу.

Талли слезла с Гранта и, тяжело дыша, плюхнулась рядом с ним на кровать.

– Офигеть, – сказала она, закрывая глаза. – Это было круто.

– Не смею спорить.

– Я так рада, что ты оказался в городе. Мне это было нужно.

– Не только тебе, моя милая.

Она обожала слушать его акцент, чувствовать жар его обнаженного тела. За такие моменты надо держаться как можно крепче, не отпускать их как можно дольше, тем более что стоит Гранту уйти, и его место займет едва отступившая тревога. С ней Талли пыталась справиться с тех самых пор, как в последний раз говорила с Кейт. Ничто так не угнетало и не нервировало ее, как ссора с лучшей подругой.

Грант поднялся и сел на постели.

Она провела пальцами по его спине, подумала, не попросить ли его перенести свою встречу, остаться на ночь, но и сама понимала, что не те у них отношения. Они были просто друзьями, которые встречались на несколько часов, веселились, занимались сексом, а потом разбегались в разные стороны.

Зазвонил телефон. Грант потянулся к трубке.

– Не отвечай. Не хочу ни с кем разговаривать.

– Я на работе оставил этот номер.

Он поднял трубку:

– Алло. Это Грант. А вы кто? А, понятно. – Он на мгновение умолк, хмурясь, затем рассмеялся. – Это можно. – Прижав трубку к груди, сообщил: – Это твоя лучшая подруга навеки. Просит передать, цитирую, чтобы ты выволокла свою ленивую задницу из кровати и взяла чертову трубку. Говорит, что если в этот паршивый день еще и ты возьмешься ее бесить, то она тебя изобьет до полусмерти. – Он снова усмехнулся. – И по-моему, она это серьезно.

– Давай сюда, я с ней поговорю.

Грант передал ей трубку и отправился в ванную. Когда за ним закрылась дверь, Талли прижала телефон к уху.

– Кто говорит?

– Очень смешно.

– У меня раньше была лучшая подруга навеки, но она повела себя как полная свинья, так что я…

– Слушай, Талли, я понимаю, ты ждешь, что я тебя буду час уговаривать и ползать перед тобой на коленях, но у меня сегодня нет на это сил, ладно? Извини. Ты позвонила в неудачный момент, поэтому я так ответила. Ясно?

– Что-то случилось?

– Джонни случился. Завтра он улетает в Багдад.

Талли могла бы и сама догадаться. Весь канал стоял на ушах из-за войны в Персидском заливе. Все гадали, когда Буш начнет бомбардировки.

– Туда очень много журналистов едет, Кейти. Все будет в порядке.

– Мне страшно, Талли. А вдруг он…

– Даже не думай, – резко оборвала ее Талли. – И вслух об этом не говори. Я за ним буду присматривать. К нам все последние новости попадают моментально. Я тебе все буду передавать.

– И скажешь мне правду, что бы ни случилось?

Талли вздохнула. Знакомая фраза теперь не казалась ей такой воздушной и исполненной надежды, как прежде, она приобрела темный, зловещий оттенок, дурной морок, от которого пришлось отмахнуться.

– Что бы ни случилось. Ты, главное, не волнуйся, Кейти. Эта война скоро закончится. Мара еще ходить не начнет, а Джонни уже вернется домой.

– Буду Бога молить, чтобы ты оказалась права.

– Я всегда права, сама знаешь.

Талли повесила трубку, прислушалась к плеску воды в душе. Грант, как всегда, негромко напевал что-то, и обычно, услышав его пение, она невольно улыбалась, но сегодня все было иначе. Впервые за долгое время ей было по-настоящему страшно.

Джонни в Багдаде.

Весточка от Джонни пришла через два дня после отъезда. С того самого момента, как он вышел за порог, Кейт жила точно в тумане, бродила кругами по дому, стараясь не отходить слишком далеко от телефона, совмещенного с факсом, который они поставили на кухне. Ее ежедневная рутина осталась прежней: все так же надо было менять Маре подгузники, читать ей перед сном, с тревогой наблюдать, как она переползает от одного шаткого предмета мебели к другому, но в голове теперь неотвязно крутилась мысль: «Джонни, пожалуйста, дай мне знать, что с тобой все в порядке». Он сказал, что звонить можно будет только в случае острой необходимости (на что она, кажется, ответила: а моя необходимость чем не острая?), но вот посылать факсы вполне реально.

Так что приходилось ждать.

Телефон зазвонил в четыре утра, и она, торопливо скинув с себя одеяло, кубарем скатилась с дивана, бросилась на кухню и нетерпеливо уставилась на медленно выползающий из машины листок.

Она расплакалась, не успев даже начать читать. Едва увидев его размашистый почерк, вдруг ощутила со всей отчетливостью, как страшно, мучительно по нему скучает.

Милая Кейти,

Тут, конечно, полный хаос. Все с ума посходили. Мы и сами толком не понимаем, что происходит, пока остается только ждать. Журналистов поселили в центре столицы, в отеле «Аль-Рашид», так что сможем освещать конфликт с обеих сторон. Репортажи об этой войне изменят мир. Завтра впервые выезжаем из города. Не волнуйся, буду очень осторожен.

Надо бежать. Поцелуй за меня М.

Люблю тебя,

Д

Потом факсы стали приходить примерно раз в неделю. Слишком, слишком редко.

К,

Вчера ночью начались бомбардировки. Или правильнее сказать сегодня утром? Мы всё видели из отеля – это было чудовищно, невыносимо и ошеломляюще. В Багдаде стояла такая прекрасная, звездная ночь, а падающие бомбы превратили город в настоящий ад. Рядом с отелем взорвалось офисное здание, жарило как из печки.

Я очень осторожен.

Люблю,

Д

К,

Бомбят уже семнадцать часов и не думают прекращать. Когда надумают, от города ничего не останется. Мне пора.

К,

Прости, что долго не писал. Мы вечно куда-то ездим, так что времени совсем нет. Но все хорошо. Я дико устал. Больше чем просто устал. Силы кончаются. Вчера в плен попала военнослужащая США, такое случилось впервые, и, надо признать, нас всех это здорово подкосило. Надеюсь, когда-нибудь смогу тебе рассказать, каково это – видеть своими глазами, что тут творится, но сейчас я об этом и думать не могу, иначе спать перестану. Говорят, иракские военные собираются взорвать нефтяные скважины в Кувейте, так что мы туда едем. Целую Мару, а тебя еще больше.

Кейт держала в руках последний факс от Джонни. Он пришел 21 февраля 1991 года, почти неделю назад.

Она сидела в гостиной, смотрела по телевизору новости о войне. Эти последние шесть недель были самыми длинными, самыми трудными в ее жизни. Она каждую секунду ждала, что Джонни позвонит, скажет: «Я возвращаюсь домой», что в новостях объявят – война закончилась. Но пока говорили лишь, что вот-вот начнется финальное наступление союзников. Наземная операция. Это ее пугало больше всего, потому что она знала Джонни. Знала, что он непременно окажется прямо на поле боя, среди танков, и будет вести оттуда прямой репортаж, на который у других не хватило смелости.

Постоянное ожидание ее изматывало. Она похудела на семь килограммов и не спала нормально с той самой ночи в отеле.

Кейт сложила листок с последним факсом пополам и отправила в стопку других таких же листков. Ежедневно она обещала себе, что хотя бы сегодня не будет перебирать их, перечитывать каждое слово, – и ежедневно нарушала это обещание.

За день она успела начать и бросить, не закончив, несколько домашних дел. Ее внимание приковывали новости по телевизору, она просидела на диване в гостиной больше двух часов.

Мара стояла рядом, у журнального столика, ухватившись за край столешницы своими пухлыми розовыми ручонками, раскачиваясь, точно собиралась станцевать брейк-данс, и разговаривая неизвестно с кем на своем младенческом языке. Устав стоять, она плюхнулась на упакованную в подгузник попку и тут же поползла прочь от дивана.

– Чтобы мамочка тебя видела, – машинально бросила Кейт. На экране мелькали кадры с горящими нефтяными вышками, в воздухе над ними висело густое черное облако дыма.

Мара, успевшая уползти на другой конец комнаты, обнаружила что-то интересное. Это было ясно по внезапно наступившей тишине. Кейт вскочила с дивана и подошла к креслу у камина.

Креслу Джонни.

«Не думай об этом», – убеждала она себя. Скоро он вернется, снова будет сидеть в этом кресле по вечерам, читать свои газеты.

Она наклонилась, взяла Мару на руки, а та, уставив на нее внимательный взгляд огромных карих глаз, тут же завела беседу на младенческом. Кейт невольно улыбнулась упорству, с которым Мара пыталась ей что-то втолковать, и, глядя на ее довольное личико, почувствовала себя немного лучше.

– Кроха моя, что это ты тут нашла?

Она отнесла дочь обратно к дивану, по пути выключив телевизор. Хватит. Вместо этого она включила радио, ретроволну, слушая которую вечно качала головой: неужели семидесятые – это уже ретро? Из динамика раздались первые аккорды «Головореза»[106]106
  Desperado (1973).


[Закрыть], старой песни Eagles.

Знакомая мелодия перенесла Кейт в давно ушедшие, простые времена. Прижимая к себе дочь, она кружилась по комнате и подпевала в голос. Мара, хихикая, подпрыгивала у нее на руках, и Кейт вдруг сама рассмеялась, впервые за много дней. Она поцеловала малышку в пухлую щечку, коснулась носом ее нежной, бархатной шеи, пощекотала – и Мара завизжала от восторга.

Им было так весело вдвоем, что Кейт не сразу услышала телефонный звонок. А когда все же услышала, рывком бросилась к радио, убавила звук, поспешно схватила трубку.

– Миссис Джон Райан?

В трубке что-то трещало и хрипело, звонили явно издалека. Только в случае острой необходимости.

Кейт похолодела и так крепко прижала к себе дочь, что та начала вырываться.

– Говорит Ленни Голлихер. Я друг вашего мужа. Мы тут вместе в Багдаде. Мне ужасно жаль, миссис Райан, но во время вчерашней бомбардировки…

Метрдотель повел Эдну к ее столику – она всегда занимала один и тот же, – и Талли поспешила следом, стараясь не пялиться слишком уж откровенно на политиков и знаменитостей, сидевших вокруг. Очевидно, если обедать на Манхэттене, то только в ресторане «21». Эдна останавливалась чуть ли не у каждого столика, здоровалась со знакомыми и всем представляла Талли: «Следите за этой девушкой, она далеко пойдет».

К концу этого бесконечного пути у Талли уже голова начала кружиться. Ей не терпелось позвонить Кейти и рассказать, что она познакомилась с самим Джоном Кеннеди-младшим.

Она прекрасно понимала важность происходящего. Эдна представила ее множеству влиятельных людей.

– Почему я? – спросила она, когда ушел официант.

Эдна закурила и откинулась на спинку стула. Вопроса она, казалось, не услышала, лишь кивнула кому-то на другом конце зала. Талли собралась было спросить еще раз, но тут Эдна вдруг едва слышно ответила: