Текст книги "Где дали безбрежные… Роман"

Глава 21
Я жду вас вечером

К Северным воротам Марбезана один за другим катили три белых микроавтобуса. Учёные ехали домой. Устав от научных баталий, они разговаривали немного и в основном на бытовые и семейные темы. Доктор Корбринн недовольно уткнулся в окно и вполуха слушал сидящего с ним рядом Карлайля, рассказывающего, как надо делать запруду, ставить сеть, приманку, чтобы рыба заплывала и сеть блокировала ловушку. Карлайль родился в рыбацком посёлке и до поступления в Академию помогал рыбакам в их промысле. Однажды он помогал матери потрошить рыбу и обнаружил у неё в брюхе крошечный изумруд. «Рыбы – удивительные создания. Иногда они проглатывают мелкие предметы, которые человек никогда бы не обнаружил на дне моря, – простосердечно умилялся коллега, не замечая хмурого лица соседа. Видимо, и мысли не допускал, что сей феномен может кого-то волновать не более, чем мёртвого припарка. – Сколько научных открытий сделано при их помощи!». Детские впечатления всегда самые счастливые. Корбринн не любил таких разговоров, потому что собеседник обычно, очнувшись от воспоминаний, из вежливости или искреннего интереса (неважно) начинал задавать вопросы, вызывая на ответную откровенность. Что мог рассказать им Арни Корбринн? Что воспитывался в сиротском приюте в посёлке Чибрун в северном штате Королевства? Легенда предусматривала несколько детских историй и студенческих – во время обучения в Ардапаганской академии. Любые откровения о прошлом были уязвимы. Иным собеседникам достаточно неосторожного слова, странной для местного жителя неосведомлённости об известных фактах или людях, чтобы заподозрить ложь. И Корбринн старался избегать подобных разговоров под разными предлогами. Сейчас он изображал сонливость. А ещё его раздражало присутствие Мастера Дарни. И по дороге в Кантар, и теперь он ехал с Арни в одном автобусе, причём умудрялся пробраться на самые задние места. Директор был с ним любезен, но на воре и шапка горит, а потому невесть с чего оказавшемуся почётным делегатом учёному казалось, что тот достаёт его чёрную душу, препарирует её и разглядывает в микроскоп.

Доктор Корбринн сонным взглядом с притворным равнодушием обвёл салон автобуса. Карлайль рядом с ним тоже клевал носом, Лирбена Вионти, сидевшая впереди на противоположной стороне салона, повернувшись вполоборота к мужу, так что хорошо было видно её лицо, с тихой улыбкой что-то ему говорила. Красивая женщина. Если бы его, Виктора Кондратьева, любила такая женщина, смог бы он отказаться от поиска камня, остаться с ней и не скитаться в мирах?.. Нет. Женщина ему наскучит, камень – никогда. Задавать себе вопросы и отвечать на них стало у него привычкой. А с кем же ещё было ему беседовать? С Арденном что ли? Такой же «засланный казачок», как он сам, больной своим мнимым величием. Самовлюблённый павлин с петушиными перьями. Резидент, который время от времени проявлялся в академгородке, тоже не годился в собеседники: сухой тон распорядителя, инструктаж. А в последний раз и вовсе испугал его. Прибыл с собакой, Сильвер принёс письмо, пистолет, а встреча с резидентом не состоялась. Как сквозь землю провалился. А пса куда девать? Хотел убить, а он вырвался. Большая оплошность. Где он теперь? Виктор обшарил окрестности – не нашёл. Хорошо, если сдох где-нибудь. А если нет? Увидит – опознает. Что тогда? Кстати, что там наш Мастер? Доктор Корбринн зевнул, скосил, как мог, глаза: Мастер Дарни дремал над газетой, мерно покачивающейся в такт движению. Великий воспитатель, просто Макаренко с Ушинским! Включил в состав Почётной делегации его и Арденна. Ха-ха! Приобщение к научной элите! Романтика исследований! Никто из учёных, как понял Виктор, не занимается камнем, не ищет его, а значит, не догадывается о его могуществе. Это плюс: конкуренты создают сложности. Между прочим, тема конкурентов (не к ночи будь помянуты) набирает грандиозный размах. Этот юный гений, любимчик Мастера… в последнее время всё чаще пресекает ему дорогу. Случайность? Нянчится с этой рыжекудрой жертвой эксперимента, эта экскурсия в пещеру… Виктор тогда был напуган, думал, что раскрыт, выстрелил. Подружиться с Яном не получится… только следить за ним. Хотя будь у Арденна побольше мозгов, мог бы и подружиться, ровесники как-никак. Или почти. Два-три года погоды не делают. Та-ак… где-то хромает логика. Почему это Мастер не послал вместо него или Арденна Яна? Заподозрил? Процеживает личный состав? Наивным простачком он никогда не был. Воспитательный флаг – только ширма его тайных намерений. Как это он сразу не сообразил? Спокойно, пока нигде не прокололись.

Как и ожидали Мастер с Лирбеной и Грегором, Арденн своими выразительными взглядами выдал патрона с головой. И хотя доктор Корбринн никак себя не проявил, теперь, по крайней мере, главные фигуры в игре были обозначены.

Автобусы въехали в Северные ворота и, огибая площадь и пешеходные аллеи, направились к академгородку, то бишь к учебным корпусам Академии, занимавшим отдельную территорию. Город посреди города. Собственно, и сам Марбезан в целом именовался академгородом по главной достопримечательности, составляющей его сердцевину. Дорожная дремота сменилась оживлением, в салоне слышался смех, строились планы на предстоящие два выходных. Мастер тепло прощался с сотрудниками, пожимая всем руки, и назначал время отчётов всем индивидуально. Лирбене и Грегору – на завтра, поскольку они не собирались никуда уезжать, остальным – после выходных. А сам направился в Академию.

Супруги Вионти не первый год ездили на Королевскую конференцию, мальчики, оставаясь одни, легко справлялись с нехитрым хозяйством, поэтому волноваться было не о чем. Но увидев на пороге Эрни, бледного и странно повзрослевшего, Лирбена почувствовала, как заныло сердце. Здесь за два дня столько произошло всего, что рассказы Эрни длились до глубокой ночи. Он старался не упустить подробностей, постоянно возвращался, вспоминая детали, неожиданные догадки, и в конце концов заплакал, что вообще на него было непохоже. Только про каморку волхва он не мог сказать ничего вразумительного. Древних реликвий, о которых говорил Эрни, дома не оказалось, видимо, Ян предусмотрительно спрятал их или забрал с собой. Родители успокаивали мальчика (и себя) как могли. Во-первых, перемещение для Яна и Стаськи не внезапное открытие, хоть и незапланированное, во-вторых, в распоряжении Яна амулет, с которым он прекрасно умеет обращаться, в-третьих, он взрослый умный парень, учёный, который всегда сумеет сориентироваться в ситуации, в-четвёртых, …Боги, защитите их и помогите им!

Наконец, когда Эрни выплеснул тревожную секретную информацию и уснул, успокоенный возвращением родителей и снотворными каплями, они, озадаченные и ошалевшие от новостей, сели сводить разрозненные факты, складывая головоломную мозаику из развернувшихся событий.

Потом Грегор, сидя за столом, рассеянно перебирал содержимое папки – материалы и заметки с конференции, пытался сортировать их и безбожно путался. История постепенно приобретала зримые очертания, поступки и события выстраивались в логическую цепочку. И хотя он понимал, что многих звеньев в ней недоставало, общий смысл случившегося с горем пополам можно было представить. В черновом варианте, конечно. Ну, хотя бы что-то. Самым страшным ударом было, конечно, исчезновение Яна со Стаськой. Но вешать нос рано и строго воспрещается! Наоборот, действовать умно, расчётливо, не размазывая сопли. Он краем глаза посмотрел на Лирбену, безмолвно и недвижимо прилипшую к дивану. Листы в руках дрогнули и упали на стол, окончательно спутав всю классификацию. «Бедная моя ласточка. Так и до нервной горячки недалеко. Отвлечь. Взбодрить. Вселить боевой дух. Моя умница, она и сама всё это понимает, просто сейчас летит в пропасть и не может остановиться. За мою руку ухватится и спасётся».

– Бессмертие и власть, могущество – вечные приманки дьявола, – Грегор повернулся к жене, без сил откинувшейся на спинку дивана. – А ты хотела бы стать бессмертной?

– Бессмертие только кажется наградой. На самом деле это крест, тяжёлая ответственность, которую можно принять на себя ради великой цели, ради спасения человечества или чего-то в этом роде, – она говорила вяло, через силу, первое, что пришло на ум, не понимая, с какой стати муж завёл этот дурацкий разговор.

– А власть? – лукаво прищурился психотерапевт-самозванец. Не отставать, тормошить, не оставлять один на один с бедой!

– Власть не даёт счастья. А я хочу быть счастливой.

Вот! Уже выпрямилась. Хорошо. Но взгляд ещё потухший, рассеянный.

– Но разве не приятно, когда выполняют твои желания, когда твои планы воплощают в жизнь по твоему велению? – он с удовольствием наблюдал, как у жены понемногу розовеет лицо, как тает накопившаяся усталость, как она приходит в себя после потрясения новостями.

– Только отчасти. Счастье – когда ты сам добиваешься, достигаешь задуманного, только это тебе дорого, – ну вот, и взгляд стал острее, и уютная диванная спинка потеряла актуальность в качестве подпорки. Дело пошло на лад. – Приказы тирана выполняют не из любви к нему, а от страха. А тех, кого боятся, ненавидят. Иметь власть и окружить себя ненавистью – может это быть счастьем? Знать, что ласка, которую тебе дарят, участие и забота, которые проявляют, неискренние, не от души, а по обязанности, из страха, – могут они радовать? Могут наполнять сердце ответным теплом, благодарностью, счастьем? Человеческое сердце больше всего на свете желает тепла и любви, а власть вытравляет и то, и другое. Тиран всегда одинок. Бессмертие и власть – это океан печали и одиночества, – она встала, поправляя волосы, выбившиеся из-под гребня, и подошла к мужу, кладя ему руки на плечи.

– Значит, отказываешься? – Грегор потрепал Санни, ставшую лапами ему на колени, и разочарованно протянул: – У-у, а я думал…

Лирбена озорно рассмеялась:

– А ты хочешь мне их подарить? Ах ты, дьявол-искуситель! – она с неожиданной прытью ухватила мужа за чёрный чуб и устроила ему трёпку.

– Ой! Полегче, полегче! Вот они какие, женщины-тираны! – завопил поверженный эскулап, подзадоривая «мучительницу».

– Я тебе покажу – тираны! – натиск удвоился. Но силы, увы, были не равны.

Грегор отбивался с хохотом, стараясь ненароком не причинить боль, пока не сгрёб в охапку свою раскрасневшуюся, бессмертную и всевластную любовь, крепко прижал и стал целовать горячее лицо, с удовольствием подставляющееся ласке. Единственная женщина, которую он любил и которой доверял, неизвестно за что щедро дарила ему свою нежность и делала его счастливейшим человеком на свете.

– Грегор, что будем делать? – опомнилась наконец Лирбена.

– Сейчас спать. Завтра трудный день. Мастер назначил нам отчёт. С ним всё и обсудим.

***

Посёлок Харлисс называли рыбачьим только потому, что он близко соседствовал с побережьем и деревнями рыбаков: Суметой, Аркоутом и Морвелом. Предания рассказывают, что их далёкие предки жили высоко в горах, вели свой род от серебристой лисы и занимались охотой. Кто знает, может быть, так и было. Жители Харлисса и сами не знали, насколько можно верить старинным легендам. Посёлок был большой, его южная часть выходила к побережью, северная – тянулась к лесу, так что сосны и красавицы-лиственницы вдоль улиц и рядом с крылечками домов не были специально посажены, а имели естественное происхождение. Жизнь людей, не нарушая природного расположения, гармонично вписалась в лесную семью, давно забыв, кто у кого в гостях: лес в посёлке или посёлок в лесу.

Свежий морской воздух, мешаясь с горьковатым хвойным, дарил ощущение праздничной лёгкости, отрешённости от суеты тем, кто приходил сюда в гости. Местные жители так сроднились с ним, что вдали от дома у них стеснялось дыхание и, только вернувшись обратно, они могли с наслаждением вздохнуть полной грудью.

В Харлиссе жили родители Лирбены. Она уехала учиться в Академию да так и не вернулась, правда, в гости наведывалась часто. Сегодня она вместе с мужем и Эрни шла знакомой улицей к домику, утонувшему в зелени сада, на краю посёлка. После совещания с Мастером они пришли к выводу, что следы поисков Мёртвого озера надо скрыть подальше от чужого глаза. Мало ли кто туда забредёт случайно, а хуже того – с определённой целью. За этим они и снарядили свою нехитрую экспедицию. Путь наметили кружной, через Харлисс, а потом лесом и горными тропами – к пещере. А ещё Лирбена хотела (не осознавая отчётливо: почему), чтобы Эрни запомнил этот никому не ведомый путь от пещеры в посёлок.

Мать Лирбены Сольяна раньше работала в харлисской школе, а теперь занималась домом, отец Тинкор служил в лесном хозяйстве, где работы чередовались в соответствии с сезонами: охота, заготовка леса и стройматериалов, строительные и ремонтные заказы. Его и сейчас не было дома. Сольяна сначала обрадовалась дочери, прихватившей с собой семью, но скоро поняла невесёлую причину визита, о которой Лирбена поведала в общих чертах. Мать не решилась допытываться подробностей: дочь расскажет сама, когда станет возможно. Спешно накормив гостей и растолковав изрядно подзабытую Лирбеной дорогу, Сольяна крепко обняла Эрни:

– Я жду вас вечером.

Широкая укатанная дорога огибала лес, сворачивая к побережью, но семья Вионти свернула на едва заметную тропинку в ореховые заросли и скрылась в лесу. Шли молча, и как-то не радовали ни ласковое тепло, ни щедрая красота леса, зовущая в таинственные лабиринты, полные даров и сюрпризов. Только Санни носилась по кустам, жадно вбирая запахи и читая невидимые звериные послания. Дорога, не таясь, рассказывала ей свои секреты, и маленькая рыжая собачка, похожая на лису, по-хозяйски совала нос во все щели и норы. Неосознанная щемящая тревога заставляла Лирбену подсказывать Эрни путеводные ориентиры, позволяющие не сбиться с тропы:

– Видишь, три берёзки стоят, как подружки? Сразу за ними – поворот и вдоль тропы заросли живицы, они такие густые, что можно за ними лечь в траву и с тропы тебя никто не заметит. А вон тот высокий камень с гладким боком дедушка отметил красной стрелой. От него расходятся тропинки в разные стороны, мы идём в направлении стрелы.

Эрни старался запоминать, он знал: не сейчас, так когда-нибудь это обязательно пригодится.

Из леса вышли к каменным уступам, с которых начиналась скалистая гряда, возвышающаяся над озером Жемчужным. Обогнув его, взобрались на холм, по которому Эрни с Яном и Стаськой в прошлый раз шли искать Мёртвое озеро. На холме тропинки не было, слежавшийся хвойный ковёр пружинил под ногами. Грегор бдительно оглядывался по сторонам. День дышал покоем, привычный природный распорядок, озвученный птичьим пересвистом, нарушали лишь шорох движения путников да неуёмная активность Санни, которая с инспекторским рвением обследовала территорию, не доверяя показному благополучию. Вот показались развалы глыб, бывшие в глубокой древности высокой скалой. Многочисленные следы, оставленные ребятами, выдавали усердные поиски неизвестно чего, на одном из камней была постелена салфетка, которую Лирбена сразу узнала, остатки обеда растащили зверюшки. Рядом, в тени, лежал Стаськин рюкзачок. Похоже, сюда ещё никто не успел заглянуть. Работы предстояло много. Не раздумывая долго, они стали возвращать в исходное положение нарушенную природную картину, засыпая разрытые щели между камнями, восстанавливая завалы веток и сухого лесного мусора, пряча следы раскопок.

Стальной локоть перехватил Лирбену за шею, когда она наклонилась к Стаськиному рюкзачку, Санни была по другую сторону скальных обломков в мужской компании и не увидела подкравшегося незнакомца. Грегор рванулся на сдавленный крик, собачонка ощетинилась и отчаянно залаяла. На песке с кривой ухмылкой стоял доктор Корбринн, держа локтем за шею побледневшую Лирбену и приставя к её виску пистолет.

Глава 22
На озеро Лабынкыр

Ян целовал Стаську в сонные глаза, которые никак не разлеплялись, не поддавались на уговоры, и шептал:

– Просыпайся, солнечная капелька, просыпайся…

А она, не отворачивая лица, бормотала чуть слышно:

– Ещё, ещё…

Голос Баюра заставил её выскочить из-под одеяла, как ужаленную в пятую точку:

– Проснулись? Каша готова. Завтракаем и – в путь.

Волхв хлопотал возле костра, гремел мисками, отпихивая любопытный нос Ковбоя. Пёс успел вынюхать все окрестные кусты, спугнуть таящуюся в них мелкую живность, изваляться в траве и теперь довольно помахивал хвостом, облепленным сухими колючками.

Вчера у ребят аппетита не было, зато сегодня каша, приготовленная на костре, показалась королевским лакомством. Нежные, разваренные кусочки оленины таяли на языке, а травяной чай, разлитый по кружкам и остывающий на импровизированном столе, душисто парил в ожидании дегустации.

Волхв с удовольствием поглядывал то на нежданных (а может, ниспосланных судьбой?) залётных гостей, уплетающих наперегонки кашу, то на растянувшегося у его ног и положившего морду на передние лапы Ковбоя, ревниво взглядывающего на него снизу вверх, ожидающего, чтобы его почесали за ушами. Пёс удивительно был похож на Остроуха, его первого друга, самого верного и надёжного. Столько времён миновало. Потом были другие, хорошие – грех жаловаться. Но именно первый, Остроух, крепко завладел его памятью, и теперь казалось, что он вернулся. А что? Преданности и любви ни время, ни расстояния, ни другие преграды – не указ. Если люди сподобились пересекать границы миров, прошлых и нынешних, почему псу не последовать их примеру? Баюр протянул руку к кудлатой морде, запустил пальцы в густую шерсть, и пёсьи глаза сощурились от ласки, по которой он, может быть, веками тосковал в разлуке.

– Я собирался в Ключи, к Медведям…

– В Ключи? – Стаська поперхнулась. – В Ключи… – ей вспоминался зимний вечер, молодые учёные в квартире Никитиных, рассказы об экспедиции и, конечно, – большой деревянный медведь с вороном на голове. – Эти Медведи – потомки вашего племени?

– А ты что-то слышала о них?

Стаська рассказала.

– К ним редко заходят незнакомые. Они живут обособленно, как многие тунгусские родовые объединения. От местных племён отличаются внешними чертами, некоторыми обычаями, сохранёнными с древних времён, а в остальном ведут похожую жизнь. Дружат с местными тунгусскими племенами, но в браки не вступают. Иногда устраивают совместные праздники. Скоро – День летнего солнцестояния, якуты называют его своим Новым годом. В это время я всегда возвращаюсь к Медведям. Они это знают и ждут меня.

– Новый год летом! Здорово! – Стаська поймала себя на мысли, что больше удивилась бы отсутствию неожиданностей и насторожилась бы, предчувствуя подвох, если бы всё пошло гладко, обыденно, без всплеска, без «вдруг», если б привычное не выворачивалось наизнанку.

– А где эти Ключи? – Ян помогал Баюру укладывать вещи, из своих у них со Стаськой остался один опустевший рюкзак.

– Уже близко. Стихия Медведей – лес и горы. На севере сейчас редколесье, тундровая растительность.

– Почему сейчас? – хмыкнула Стаська, собираясь на слове поймать местного старожила. – Так всегда было.

– Не всегда, – улыбнулся волхв. – Ещё в донашенские времена, больше десяти тысяч лет назад, на северном побережье Сибири простирались жаркие сухие степи.

– Вы и тогда жили?! – даже зная судьбу этого человека-легенды, от раскинувшихся границ его долгожительства она испытала шоковое состояние и поспешно присела на корточки, не доверяя дрожащим коленям.

Ковбой басовито гавкнул, то ли осуждая наивность девушки, то ли подтверждая догадку, а Баюр от души расхохотался, выпустив из руки шнур, которым опоясывал одеяло:

– Да уж куда мне? Это учёные археологи обнаружили в леднике пыльцу растений, хранящую информацию многие тысячи лет.

– Просто пыльцу? – в зелёных глазах ещё не растаяла растерянность.

– Да. Наступающие ледники законсервировали её. Она свернулась в споры. А споры могут храниться бесконечно долго. Пыльца принадлежала полыни и разным другим травам, растущим сейчас в средней полосе России.

– А-а, где-то я читала, – наконец опомнилась Стаська. – Ну, как же: нашли кладбище мамонтов, среди них – мамонтёнок. Замороженные. Даже мясо оказалось съедобным – собаки съели мамонтёнка. И ничего, живы-здоровы. Как-то вылетело из головы. Лишняя информация, ни к чему не привязанная.

– Вот. В степях на севере Сибири паслись стада мамонтов. А мамонт в день съедает триста – четыреста килограммов травы. Представляешь? Значит, степи были богаты травой.

– Готово, – Ян затянул последний ремешок и посмотрел на подругу. – Идём с Баюром?

– Я тут вспомнила этнографическую экспедицию и Никитиных, – замялась Стаська. – Они должны быть где-то в этих местах. Говорили, в районе Индигирки и ещё какого-то озера… Лыр… мыр… быр…

– Озеро Лабынкыр? – волхв выпрямился, задумался. – Если хотите, можем съездить туда на лодке. Здесь недалеко рыбак знакомый живёт.

– А Медведи? – девушка почувствовала себя виноватой. И дёрнуло ж её за язык! Оторвать занятого человека от дела. Да какого человека!

– Праздник через неделю. Успеем, – «занятой человек» легко вскинул рюкзак на плечо и кивнул на тропинку: – Нам туда.

Первый в указанном направлении рванулся Ковбой, остальные – за ним, словно связанные верёвочкой.

Знакомый рыбак, Михаил Романович, возился со снастью на берегу. Завидев волхва, обрадовался:

– Баюр! Какими судьбами?

– Да вот, с гостями к тебе. Как сынок? Здоров?

– Здоров, – рыбак двумя руками тряс протянутую ладонь. – Могучий ты шаман, Баюр. Врачи удивляются, они ведь крест поставили на Олежке.

– А ты?

– Молчу, как ты велел. Не тревожься.

– Ну, добро. Мне, Михаил, лодка нужна, одолжишь?

– Есть у меня, большая, – с готовностью закивал рыбак, – недавно подновил. Собрался куда? – тайком покосился на спутников своего лекаря: можно ли при них расспрашивать. Кто их знает, что им открыто, а о чём нельзя болтать.

– На озеро. На обратном пути верну.

– Сами управитесь иль подсобить?

– Управимся.

Вещи уложили на дно, Михаил Романович принёс вёсла («На всякий случай, чтоб душе спокойней»), помог столкнуть лодку на воду:

– Бак полон, в бардачке всё, что нужно: соль, спички, инструмент кой-какой, спиннинг, крючки, муки чуток, крупы…

– Спасибо, Михаил, да мы ненадолго. Ещё просьба к тебе: оставь нашего пса пока у себя. На обратном пути заберём.

Ковбой смотрел грустно, опустив уши и слабо шевеля хвостом. Он, конечно же, подчинится, но будет тосковать. Стаська обняла его морду, гладила белую стрелу на лбу: «Ну что ты? Мы скоро! Завтра и вернёмся, не успеешь соскучиться».

Когда пассажиры наконец заняли свои места, Баюр завёл мотор, и лодка полетела по воде легко, как птица. Волны, не успевшие уступить дорогу, рассы́пались сверкающими брызгами по бортам, а мотор ревел довольно и мстительно, как верный пёс, не прощающий никому строптивости, требующий повиновения своему хозяину.

– По Индигирке, потом сворачиваем в приток Туор-Юрях, – проговаривая маршрут, Баюр смотрел вперёд, подставив лицо солнцу, ветер развевал светлые волосы, а над бровями играл искорками витидис. – Здесь много речек, ручьёв, притоков, озёр. В Туор-Юрях впадает речка Лабынкыр, по ней – прямо до озера. Это легендарное озеро. Местные жители рассказывают, что в его глубинах живёт огромное чудовище, похожее на динозавра, оно может выходить на берег, утаскивает животных, а иногда людей.

– Какой ужас! Как же там люди живут? – Стаська, не веря своим ушам, оторвалась от созерцания высокого песчаного берега, увенчанного каменными глыбами, нависшими над обрывом.

– А там никто не живёт. Ближайший посёлок – Томтор – в ста пяти километрах к северу. Но все туда стремятся: туристы, научные экспедиции. Кто красотой любуется, кто озеро исследует.

– Что, пытались изловить чудовище?

– Излови-и-ить? – присвистнул волхв. – Хотя бы увидеть и сфотографировать.

– И что? Удалось? – Ян тоже заинтересовался, припомнив картину в пещере. Такую гидру, пожалуй, изловишь! Скорее – она тебя.

– Нет. Обнаружили только косвенные признаки присутствия. Например, обглоданные скелеты крупных животных, гигантские тени на дне. Научно существование чудовища не доказано, но люди уверены: оно есть. Его прозвали якутским дьяволом или просто чёртом.

– Значит, люди видели его? – Стаська собрала в пучок разлетающиеся волосы, скрутила жгутом и заправила за ворот. – Такие слухи на пустом месте не рождаются. Нет дыма без огня. Ну, приврут малость для яркости впечатлений, а в целом…

– Видели, – подтвердил волхв, – и даже словесный портрет нарисовали. Рассказывают, как семья эвенков проезжала мимо озера и чудовище утащило ребёнка, мальчика. Что могли сделать люди? Дед разложил на камнях овечью шкуру, насыпал на мех тлеющих углей, сухой травы, свернул, сложил в непромокаемый мешок, завязал покрепче и забросил на середину озера. Туда, где скрылось чудовище. И оно проглотило мешок. Люди ждали, когда в мешке прогорят угли и прожгут чудовищу нутро. Оно всплыло с рёвом, выбросилось на берег и сдохло. На том месте долго валялись кости, обглоданные зверями. А челюсть была столь огромной, что когда её раскрытую поставили на берегу, под ней спокойно проходила лошадь. Правда, лошади местных пород небольшие.

– А мальчик? – с надеждой спросила девушка. Может, как в сказке? Вышел цел и невредим?

– Мальчика достали и похоронили у ручья, – разочаровал её Баюр. – Теперь его называют Ручей ребёнка.

– А вы видели эту челюсть? – коварно допытывалась Стаська. Враки, небось. Сочинили, чтоб поменьше шастали. Таким образом сельчане отваживали надоевших любителей скандальных слухов, слетающихся на сенсации, как пчёлы на мёд.

– Нет.

– А само чудовище? – спросил Ян. И хотя он больше ничего не добавил, но так посмотрел на волхва, что тот сразу понял: всплыла параллель с гидрой из Рандаха.

– Видел, – у ребят дружно, как по команде, отвисли челюсти. – Учёные обнаружили на дне озера широкую аномальную трещину, уходящую на неизвестную глубину. Я думаю, что там оно не одно. И живут эти твари веками. А через трещину, возможно, попадают в другие водоёмы.

Ян горстью зачерпнул за бортом холодную воду, умылся:

– В озере Жемчужном тоже обнаружили аномальную трещину.

– Жемчужном? – ухмыльнулся Баюр. – Раньше оно называлось Рандах.

– Не может быть какой-либо связи между этими аномалиями?

– Всё возможно.

Мужчины задумчиво примолкли, а Стаську поразила неожиданная догадка:

– Не та ли это гидра, что на картине в пещере?

Баюр был серьёзен, он будто ждал этого вопроса:

– Не могу похвастаться, что узнал её в лицо. Но когда она поднялась над Лабынкыром… хм… было очень похоже.

– И что?

– Повертела головой, даже не ревела, и снова ушла под воду.

Баюр лихо управлял лодкой. Когда река разделилась на рукава, правый борт так накренился при повороте, что выровнялся с бегущей водой, и если бы поворот затянулся, волна непременно хлынула бы в лодку. Высокие песчаные откосы быстро уходили назад, и глазам открылся необозримый простор зеленеющих лугов, которые в дальней дали подпирали каменистые сопки с тающими на их макушках редкими полупрозрачными облаками.

– Вон там, за сопками, в долине – посёлок Томтор, ближайший населённый пункт от озера Лабынкыр, – Баюр выровнял лодку, направляя её ближе к фарватеру, – а вообще в улусе осталось семь посёлков. Люди уходят или умирают, можно встретить заброшенные сёла, пустые дома. Я иногда останавливаюсь в этих домах, когда не успеваю дойти до жилья. Не только я. Охотники, путешественники. Видел одного художника, приезжает из Якутска в бывшее село Арга-Мой, живёт один, рисует. Ищет уединения, этого добра здесь хватает.

– А что он пишет? – заинтересовалась Стаська.

– Пейзажист. Пишет тайгу, иногда выбирается на озёра. Здесь от красот глаза разбегаются. Ни красок, ни холстов не хватит. Хотел мой портрет написать. Говорил, что у меня лицо будто не от мира сего, – усмехнулся волхв, – и вселенская печаль в глазах.

– А вы?

– А я торопился в дорогу.

Ян понимающе посмотрел на волхва: человек, который веками колесит по тайге (а может, и по всему миру), не должен оставлять таких опасных улик как портреты и фотографии.

Туор-Юрях змеился между каменистыми берегами, отлогим галечником, раскинувшимся в несколько метров шириной. Вскоре показалась рощица, которая быстро приближалась и приветно махала нежно-зелёной листвой с серебристой подкладкой. Коричневые, красноватые, с густым седым налётом стволы облюбовали галечный грунт, основав родовую колонию незнакомых лиственных красавиц. Высокие кроны тянулись к солнцу, шепча хоровые заклинания, и радостно хлопали узкими длинными ладошками.

– Какие красивые! Я раньше таких не видела, ни на что не похожие.

– Чозения, – представил Баюр старых знакомых, едва скользнув взглядом по берегу, – ива-кореянка. В тайге её не встретишь, только в поймах рек на каменистой и галечной почве. Ещё в горах, растёт прямо из скальных трещин, там, где близко подземные воды.

– Такая нежная, она не вымерзает?

– Это реликтовая ива, она пережила оледенение (в отличие от мамонтов), морозов не боится. Размножается семенами. Как сойдёт снег, всходит на второй день, поэтому она распространилась широко – до Камчатки и Сахалина.

– Живая свидетельница древней истории, как и камни, на которых растёт? – Ян не столько спрашивал, сколько определял статус деревца в земной эволюции.

– Что-то в этом роде. Вообще Сибирь – кладовая тайн, которые ждут своей разгадки и которых хватит не на одно поколение.

– А почему кореянка? – задумавшись, обронила девушка. Про Корею вроде ничего сказано не было.

– Чосен – Корея, или чо-зен – с японского. Она и там растёт. Растения и животные не знают границ, государств, политики, для них один закон – Мать-Природа, земной пульс.

– А мы? – Стаська смотрела, как удаляется шелестящая роща молодых и бессмертных деревьев, которые без крови и выстрела победили и время, и расстояния, и хитрых политиков одним только стремлением жить, дышать, видеть солнце. А на берегу уже показались гладкие мокрые валуны, похожие на развалившихся уснувших тюленей. Вот и скалистые сопки с хмурыми морщинами всё ближе и ближе подступают к самой воде. – Мы ведь тоже дети земли, Природы?

– Да, только разучились слышать материнский голос. Громовые раскаты прогресса слышней. Природу ещё разгадывать нужно, а прогресс уже накрыл стол и зовёт пировать… А вот и река Лабынкыр.

Ровно, без капризных извилин, широко и гладко открывала река свою бесхитростную душу, принимая незваных гостей и бесследно стирая след быстрой моторки, крутыми волнами выплёскивая его на галечные берега.

– Виктор Кондратьев пропал три года назад, доктор Корбринн в Арканти появился примерно в то же время, – размышляла Стаська. – Ну, хоть одной печалью меньше – некому за нами охотиться. – Для начала надо добыть фотографию Виктора, чтобы выяснить: один это человек или разные люди, может быть, каждый сам по себе… А как раздобыть фотографию?