Текст книги "Звезда Серафима Саровского… Звезда любви…"

Навстречу экипажу друзей, сотрясая дорогу топотом копыт лошадей и грохотом колес ландо, ехало двое военных. Завидев экипаж Станислава, один из них отдал приказ извозчику остановить лошадей, и их ландо приостановилось рядом с приостановившейся коляской Станислава.

Михаил с интересом принялся рассматривать двух человек в военной форме, сидящих на стеганом диване ландо. Один из них, седовласый мужчина с пышными усами, небольшой бородкой и в пенсне, оказался генералом генерального штаба, судя по серебряным погонам и серебряному аксельбанту на правой стороне его мундира. Сидел он важно, обе его руки, вытянутые вперед, лежали на крючковатой рукояти трости, стоящей перед ним. Не сводя своего улыбчивого взгляда со Станислава и Михаила, он учтиво склонил перед ними голову. Молодые люди так же учтиво ответили ему на его поклон.

Вторым человеком, сидящим на диванчике рядом с генералом, был офицер в чине подполковника – величественный, широкоплечий, очень обаятельной наружности молодой мужчина. Из-под лакированного козырька фуражки, низко надвинутой на глаза подполковника, на Станислава и Михаила смотрели его лучистые, полные задора серые глаза…

– О-о-о…. пан Войцеховский!.. Какая неожиданная встреча!.. – расплылось лицо подполковника в счастливой улыбке. По всему было видно, что он несказанно рад неожиданной встрече со Станиславом. – Только сегодня думал о пане, и нате вам, сам пан Войцеховский передо мной во всей своей красе. Dzień dobry!.. Bardzo się cieszę z naszego spotkania! – продолжал улыбаться во весь рот подполковник. – Co u Pana słychać?..

Лицо Станислава также просияло радостной улыбкой. По всему было заметно, что и ему встреча с этими господами доставила искреннее удовольствие. «И я рад нашей встрече, господа! – ответил Станислав, при этом легким кивком головы еще раз поприветствовав обоих господ разом. – А вы, господин Левитин, делаете потрясающие успехи в польском языке!» – похвалил подполковника Станислав.

– Так кто учитель! Кто учитель!.. Сам пан Войцеховский! – ликующе воскликнул польщённый подполковник. – С таким учителем я польский за месяц освою!..

Станислав сделал вид, что смущён, и наигранно потупил взор…

– А я смотрю, пан Станислав со своим попутчиком при полном параде… Takie eleganckie, urocze, piękne! – продолжал подполковник практиковаться в польском языке, при этом лицо его просияло еще больше… Генерал же… только добродушно усмехнулся…

– О, да, господин Левитин, мы с моим другом, который сегодня приехал ко мне в гости, действительно при полном параде, как вы смели верно заметить. Кстати, господа, – легонько коснулся плеча Михаила Станислав, – хотел бы представить вам моего друга. Михаил Богдан… Студент Варшавского университета. Друг моего детства… Мы с ним дружны еще с гимназической скамьи…

Господа снова почтительно склонили головы в сторону Михаила… Михаил им ответил тем же…

– И куда же два роскошных друга в роскошных фрачных костюмах путь держат? – все не унимался подполковник…

– Едем на бал в имение господ Медведских. Бал в честь помолвки их дочери Эллены.

– О, да! Я в курсе, что Эллена Медведская уже помолвлена! – снова озарила лицо подполковника очаровательная улыбка. – Как быстро летит время, господа! Ведь я помню Эллену по Питеру совсем еще малышкой. Ну что ж… привет ей и всех благ!.. Потом….. уже менее оптимистически: «Короче, я понял так, что пан Станислав сегодняшним вечером не осчастливит всех нас своим присутствием в офицерском собрании…».

– К сожалению, сегодня нет!.. – развел руками Станислав…

По лицу подполковника проскользнуло явно выраженное разочарование… Станислав заметил это и жизнеутверждающе добавил: «Господин Левитин!.. Завтрашним вечером наверстаем упущенное… Смею вас в этом заверить…»

От взгляда подполковника не смогла ускользнуть фривольная улыбочка, коснувшаяся губ Станислава, несомненно, подтверждающая его намерения на завтрашний вечер…

– Смею на это надеяться, пан Станислав!.. Смею надеяться!.. – игриво ответил ему подполковник, и его лицо снова озарила широкая белозубая улыбка…

Наконец, господа раскланялись и их экипажи направились в разные стороны…

– Завтра, братишка, познакомлю тебя с этим господином, – обратил Станислав свой взор в сторону Михаила, когда их коляска снова плавно тронулась с места. – Интересный человек, этот подполковник. С очень хорошим происхождением!.. Карьеру военного делает семимильными шагами. Вот уже подполковник… А ведь совсем еще молод. Его папенька в чине генерала в Питере.

– Женат?.. – поинтересовался Михаил.

– Какой там!.. – как чёрт от ладана, отмахнулся от слова «женат» Станислав. – Ловелас!.. Одно слово, ловелас!.. Завтра познакомлю тебя с ним и другими офицерами. А еще… с некоторыми Могилевскими девушками… Правда, сейчас все они на офицерах ставки помешались. Флиртуют с ними, проходу им не дают. Но, думаю, такого красавчика, как ты, ни одна из них не упустит из виду. Будем с их помощью опытного мужчину из тебя делать!

– Я и так опытный, Станек!.. Прекращай!.. – ещё больше засмущался Михаил и, прикрыв лицо рукой, тихо рассмеялся…

– Сиди уж, опытный! – не покидала лица Станислава беззастенчивая улыбка…

Между тем, экипаж молодых людей, покинув город Могилев, уже резво катил по проселочной дороге, поросшей мягкой зеленой травкой.

Под размеренный топот копыт Михаил вспоминал свой недавний разговор со Станиславом, где тот высказал свое предположение, касаемое его родства с бароном Ордоновским. «А если это и в самом деле так, то, значит, мы со Станиславом братья», – с теплотой в сердце подумал он и широко улыбнулся…

– А я вот о чём все думаю, Станек, – обратил он свой взор к Станиславу…

Но Станислав не сразу его услышал, он был немного отстранённым… Все его мысли витали уже там, на балу господ Медведских.

– Ты о чём это, Михаська? – наконец, взглянул он рассеянно на Михаила.

– Да всё о том… О предполагаемом нашем с тобой родстве. Ведь если у нас с тобой общий кровный отец в лице барона Ордоновского, значит, мы почти родные братья! Вот так превесело!.. Столько дружим – и не подозревали, что братья!..

– Ах… Вот ты о чём, – сладко потянулся Станислав. – А знаешь, брат, ни в чём нельзя быть уверенным до конца, даже если брать во внимание все ярко выраженные черты характера и внешности Ясно Вельможного пана Ордоновского, присущие и нам с тобой. Одно только бесспорно, брат Михаська: распутницами были наши с тобой матушки!.. Ох, распутницами!..

Услышанное повергло Михаила в шок!..

– Станек!.. Это грех!.. – прямо-таки ахнул он.

– Но ведь не наш грех!.. Заметь, не наш! А наших матушек…

– Нельзя так о родителях, Станек! Нельзя! – с укором смотрел на него Михаил. – Моя матушка, Станек, никогда не была распутницей. Она всю жизнь была очень скромной и работящей женщиной. А уж как всегда своего ненаглядного Селивестра Богдана любила и любит!.. До самозабвения!.. А ещё она очень религиозна, моя матушка, и придерживается мнения, что при соитии мужчины и женщины рядом с их любовным ложем всегда крутятся бесы, чтобы распалять их воображение и тем самым вводить в грех мысленного блуда… Моя матушка настолько чиста, Станек, что даже в мыслях до безумия боится подумать о чем-нибудь непристойном. По её убеждению, Господь всегда слушает мысли людей. Да и отец мой, Селивестр, тоже очень скромный и стеснительный человек. Матушка говорила, что каждый раз, когда он намеревался побыть с ней, снимал с себя нательный крестик. Нет, Станек, я не согласен с тобой!.. Мои родители настолько скромны, что я и по сей день удивляюсь, как у них вообще родились дети. Скорее всего, моя матушка просто-напросто стала жертвой Ясно Вельможного пана Ордоновского. Каким-то образом он принудил её к связи с ним. А что она, бесправная женщина, могла с этим поделать, впрочем, как и её такой же бесправный муж, который тоже на него работал. Отказала бы она своему пану, ну и выгнал бы он её с работы… а заодно и её мужа Селивестра, если бы тот рот свой раскрыл… И как им тогда жить? Чем кормить себя, троих своих детей да стареньких родителей, которые только на печке лежали и ничем уже не могли им помочь? Одним словом, кошмар!..

– Ну, хорошо, – снисходительно ухмыльнулся Станислав, – пусть все будет так, как ты сказал… Тогда что же получается?.. Моя матушка тоже от страха Ясно Вельможному пану Ордоновскому отдалась?

– Конечно, нет, Станек! У барона с твоей матушкой всё иначе было. Уверен, что она сама его пожелала. Еще бы его не пожелать, ведь он необычайно красив и мужественен был. Попробуй тут, удержись…

– Забавно тебя послушать, Михаська! Очень забавно! – развеселился Станислав, вольготно почивающий на диванчике коляски с закинутой ногой на ногу и руками, словно крылья птицы, раскинутыми по его спинке. – Ну? Продолжай, братишка! Продолжай! Чего же ты замолчал? Очень интересно тебя послушать. И что же дальше?.. Я внимательно тебя слушаю…

– Как что дальше?! – пожал плечами Михаил. – Твою матушку понять можно, слаба она оказалась перед колдовскими чарами барона. Еще бы! Барон Ордоновский – это магия любви! Это омут сердечных терзаний, в который женщины кидались без сожаления! Устоять перед его пылкой страстью и безудержным напором сложно хрупкому женскому созданию. Не осуждай свою матушку, Станек! Вспомни своего отца, пана Войцеховского, этого маленького, пузатенького, лысенького мужчину. Неужели он может пробудить в женщине страсть?! Бред! Просто бред! А тут под боком такая глыба! Царь людей! Император! Да его сексуальная энергетика всегда и всех с ног сбивала! Станек, ты с чем-то не согласен?! – неожиданно поймав на себе полный иронии его взгляд, насторожился Михаил.

– Да вот, Михаська, думаю над твоими словами и не могу взять в толк только одного – почему это, по твоим рассуждениям, моя мать отдалась барону от страсти, а твоя только от страху. Ты сбрасываешь со счетов тот факт, что твоя матушка тоже женщина? Такая же женщина, как и все женщины, независимо от их статуса в обществе? Ты усомнился в том, что у неё, как и у моей матушки, тоже есть глаза, которые в состоянии видеть, есть разум, который в состоянии сравнивать? Сравнивать несравнимое, Михаська – роскошного барона Ордоновского с невзрачным Селивестром Богданом. Или ты считаешь свою матушку исключением из правил? Разве она, твоя матушка, чем-то отличается от других женщин? На мой взгляд, нет! Поверь мне на слово, она, как и другие женщины, тоже подвержена страсти. Я даже не усомнюсь: если в ней грамотно пробудить ее женское начало, она и на всех чертей наплюет, которые вредят партнерам у их любовного ложа и вводят их в грех мысленного блуда. Как ты считаешь, под силу было ей устоять перед чарами роскошного и властного любовника? Нет!.. Уверен, что не под силу!.. Поэтому это еще вопрос, брат, было это изнасилование или обоюдоострое их желание…

– Не знаю, что тебе на это ответить, Станек! – пожал растерянно плечами Михаил. – Но точно знаю одно: нельзя так плохо отзываться о родителях. Грех это!..

– Вот тут, брат Михаська, не смогу с тобой не согласиться… Но не переживай уж так сильно… Почитаем на сон грядущий пятьдесят раз «Дева Мария, радуйся» и пятьдесят раз «Отче наш», и грехи наши нам с тобой отпустят. Договорились?..

– Договорились!.. – усмехнулся Михаил.

Какое-то время друзья ехали молча… Каждый был поглощен своими мыслями…

– А сколько до имения Медведских? – спросил Михаил, когда увидел, что экипаж их окончательно покинул предместье города Могилева и уже катит по прямой дороге, пролегающей через красивый вековой лес. Высоченные ели, усыпанные длинными коричневыми шишками, росли тут вперемешку с такими же высокими соснами. Временами на смену пейзажам с хвойным лесом приходили пейзажи, сплошь состоящие из лиственных деревьев: берез, дубов, рябинок, а также кустов можжевельника, малины, ежевики, уже тронутых разноцветными красками осени. Когда же линия леса прерывалась, глаз радовали живописные луга, усыпанные разноцветными цветами, да глади голубых озер, мелькающие где-то в отдалении.

– От города Могилева до имения Медведских километров тридцать, – ответил Станислав. – Может, чуть больше…

– Красиво тут!.. – зачарованно произнес Михаил.

– А у нас в Гродненской губернии разве не так?

– Все так, Станек!.. Все так!..

– А знаешь, братишка, – вдруг загадочно улыбнулся Станислав, – пожалуй, поделюсь я с тобой одной очень небезынтересной для тебя новостью. Хочешь?

– Еще бы!.. – всполошился Михаил. – Я весь во внимании!..

– Дай Бог, конечно, чтобы все получилось, – поплевал Станислав через левое плечо, – но, скорее всего, новый 1916 год приглашу тебя встречать в Санкт-Петербург, в дом моего деда, барона Ландсбергиса. Помнишь этот дом, Михаська? Помнишь, как мы весело проводили там время, когда ты приезжал ко мне в Санкт-Петербург из Варшавы? Помнишь ли ты моих кузин – панну Аделаиду и панну Алисию? Ведь они мне все уши о тебе протрещали: кузен!.. Когда же к нам еще приедет твой друг Михаська?.. А как дела у твоего друга Михаськи? Уж не женился ли твой братишка?..

Глаза Михаила, и без того большие, увеличились в размере, лицо просияло счастьем…

– Станек! Уж не шутишь ли ты?.. Неужели и вправду, новый 1916 год будем встречать вместе в Питере?.. Даже не верится в это…

– Даже не сомневайся, Михаська! Даже не сомневайся! Так и будет…

– О, Jezus Maria!.. – вознес к небесам руки Михаил, – помогите, чтобы у нас с братишкой все получилось…

Станислав залюбовался руками Михаила. Кожа его рук белая, холеная. Пальцы длинные, тонкие. Ногти удлинённой красивой формы. Да и сам красив… Чёрные, вьющиеся до плеч волосы на ветру развиваются. Кожа лица тонкая, нежная. Взгляд больших темно-синих глаз, окаймлённых длинными ресницами, встревоженный. Белоснежные рубашка, жилет и галстук-бабочка воедино слиты с чистотой его образа.

– Красив ты, чертяка!.. – неожиданно вырвалось из уст Станислава. – Редкой ты красоты парень! Кстати… на одного библейского героя сильно смахиваешь… На Люцифера… С самого раннего детства, как только я узнал о Люцифере, который некогда был любимцем самого Бога, всё пытался представить себе, как он выглядит внешне. А сейчас, глядя на тебя, ни на секунду не усомнюсь, что именно так и мог бы он выглядеть, явись людям.

– По твоему раскладу, братишка, я – Сатана?! Дух зла, толкающий человека на путь духовной погибели?

– Да не Сатана ты, Михаська, не Сатана! – рассмеялся Станислав. – Не понаслышке знаю, какой ты ярый католик и насколько сильно любишь своего Езуса Хрыстуса. Тем более, в отличие от Сатаны, который осознал, что красив, отчего возгордилось его сердце, ты, хоть и знаешь, что красив, но даже не осознаёшь, насколько красив… Ладно!.. Не бери в голову!.. Это я так… сам не пойму, зачем сказал. Показалось что-то…

– А раз стало казаться, Станек, пора на исповедь, к ксендзу. Когда последний раз в костеле на исповеди был? – достал Михаил из внутреннего кармана фрака свои старенькие четки и принялся перебирать в пальцах…

– Ой, не спрашивай, брат!.. Всё дел невпроворот… А исповедаться и вправду надо. Много женщин на меня обиду держат. Очень много, – вспыхнули плутовским блеском глаза Станислава. – Сейчас бы какую-нибудь из них сюда, под бочок мне, – сладко потянулся он…

И Михаил всё понял, прекрасно понял, что никакие нравоучения церковнослужителя не изменят жизненного пути его братишки Станека, привыкшего к ветреным отношениям с женщинами. Понял, что на всю жизнь останется он женским сердцеедом, умеющим легко влюблять в себя женщин и с той же легкостью бросать их без сожаления. Всё точно так же, как и предполагаемый его отец, Ясно Вельможный пан Ордоновский…

– Сам за тебя, братишка, молиться буду! – положил Михаил свою руку на плечо Станислава. – Все твои грехи у Господа отмолю, – улыбнулся он ему ласково…

– Хорошо мне с тобой, Михаська! – признался ему Станислав. – Самое дорогое, что было у меня в жизни – это мой дед. А потом появился ты. Тогда, в гимназии, когда я впервые тебя увидел, ты мне сразу понравился. Только я долго не хотел признаваться в этом даже самому себе. Потом мы сдружились, и я уже не представлял своей жизни без тебя. Потом… не стало деда, – с горечью в сердце произнес он. – Теперь, Михаська, дороже тебя у меня никого нет на всем свете. Я всегда хотел жить рядом с тобой, хотел часто встречаться, обсуждать текущие дела, а не ожидать месяцами весточку от тебя по почте. Потому-то и решил для себя, что непременно переберусь в Варшаву, в контору государственного банка. Дядя мой, Франц Янович, сказал, что поспособствует мне в этом. Для тебя это держал в секрете. И все было бы хорошо, если бы не война эта проклятая!.. А тут, как раз в связи с приближением зоны военных действий, начиная с этого 1915 года, началась эвакуация отделений и контор государственного банка в глубь территории Российской империи, которая коснулась и варшавской конторы банка. В июле этого года вышел циркуляр о её эвакуации в Москву. Скорее всего, братишка, я очень скоро переберусь в Москву. Буду служить там в варшавской конторе государственного банка. А потом, когда война наконец-то закончится, перееду вместе с банком обратно в Варшаву – домой, в наше Царство Польское. Туда, где мы опять с тобой и повстречаемся. А может, ты по окончании университета в Ростове-на– Дону переедешь ко мне в Москву. Поживем с тобой временно в Москве, пока мой банк не возвратят обратно на Родину. Как ты на это посмотришь?

Ничего ему не ответил на это Михаил, только задумчиво пожал плечами…

– У тебя у самого-то какие планы по поводу твоей учёбы? Поедешь в Ростов-на– Дону доучиваться? Если да, тогда срочно напомни им о себе, не то вычеркнут тебя из списка студентов. Подумают, что сгинул где-то на просторах империи, погружённой в хаос войны.

– Хотелось бы в Варшаве доучиваться, – устало вздохнул Михаил.

– А если немцы навсегда там обоснуются?..

– Так уж и навсегда!.. – встрепенулся Михаил. – Рано или поздно их оттуда выбьют. Непременно выбьют!.. Вот только вопрос, когда это будет?! Поэтому придется мне в Ростов ехать и доучиваться там…

– Не хочешь?

– Очень не хочу…

Тем временем экипаж молодых людей всё дальше и дальше удалялся от Могилева и всё ближе и ближе приближался к имению господ Медведских…

А мысли Михаила уже были далеки от реальных событий. Он в этот момент печалился – ох, как печалился о том, что барон Ордоновский так и не пожелал до сих пор официально признать его своим сыном. А ведь насколько бы это облегчило ему жизнь, коль уж он вращается в столь высоких кругах общества… И ведь даже сейчас, когда они прибудут на бал в имение господ Медведских, насколько бы это упростило задачу Станиславу представлять его, своего друга Михаила Богдана, хозяевам дома – господам Медведским и их гостям, которые тут же начнут допытываться, кто он? Откуда он? К каким родам принадлежит его семья? И что они получат в ответ от Станислава? О-о-о… Страшно подумать… И Михаил впал в уныние…

И тут ему вдруг катастрофически не стало хватать душевного тепла, которое могли бы ему даровать только милые его сердцу родственные души. И он вспомнил о своих родителях… Он вспомнил об отце Селивестре Богдане и матушке Ганке. Впрочем, он и не забывал о них. С первых же минут отъезда из деревни мучила его тоска по родителям и терзало чувство вины перед ними.

Он вспомнил, до чего же отец и матушка были счастливы неожиданному его приезду! Вспомнил, как оберегали они его покой и предугадывали каждое желание… Как стерегли его сон и поили парным молоком. Вспомнил, как по утрам к завтраку жарила для него матушка его любимые картофельные оладьи, вкусный запах которых будил его, соню, когда уже все в доме давным-давно встали. Вспомнил, как они, его родители, всячески устраняли его от тяжелого крестьянского труда, оберегая его такие нежные, такие белые руки. Вспомнил час расставания… Вспомнил, как защемило тогда его сердце, когда родители плакали и просили не забывать о них. А еще он вспомнил, с каким трудом оторвал от него отец матушку, безутешно плачущую на его груди, когда подъехал извозчик – такую худенькую, такую маленькую, так сильно состарившуюся. Михаил вспомнил, как еле сдержал себя, чтобы и самому не разрыдаться прямо тут, перед ней, когда прикоснулся губами к ее искалеченным тяжелым крестьянским трудом ладошкам. И уж как стыдно ему было смотреть в глаза отца, когда вдруг при рукопожатии почувствовал он, что скрюченная его, мозолистая рука уже утратила свою былую силу. За всю жизнь эти уставшие и натруженные руки родителей так и не получили достойного вознаграждения за свой неблагодарный, каторжный труд…

– «Вот сейчас, именно сейчас, нуждаются они, эти уставшие от работы руки родителей, в моей сыновней помощи, в моей материальной поддержке, – горестно размышлял в душе Михаил. – Но я покинул их, своих стареньких отца и мать. Покинул ради красивой жизни. Ради того, чтобы у меня были вот эти холеные, облаченные в белые перчатки руки. Чтобы я мог шить для себя смокинги и фраки. Ухаживать за панночками из высшего света. Скупать дорогостоящие картины, принадлежащие кистям именитых мастеров, в то время как они, состарившиеся мои родители, каждый заработанный ими грош откладывают на черный день своей безотрадной жизни…».

– О, да!.. Я же барин!.. Мне великосветские балы подавай!.. – вырвалось вдруг самопроизвольно из его уст. Он даже не заметил того, что слова эти вырвались из его уст настолько громко да с такой язвительностью по отношению к самому себе, что встревожили задремавшего на солнышке Станислава и вернули его из прострации в реалии окружающей действительности.

– Ты о чем это, братишка?.. – настороженно взглянул он на него.

– Родители не выходят из головы, Станек! Подло я поступил, что уехал от них. И это в то время, когда они больше всего нуждаются в моей помощи. Напрасно я в Варшаву уехал жить, покинув их навсегда в деревне. В Каленевцах, рядом с ними мое место.

– Не глупи, брат! – подтолкнул его плечом Станислав. – Что за меланхолия! Они, твои родители, не одни в деревне живут. Твои сестры там же, в Каленевцах, вместе с ними. Чего ж ещё-то им желать?!

– Больше всего на свете они любят меня!.. Больше жизни своей любят…

– Эка невидаль, Михаська!.. Все родители своих детей любят. Но приходит время расставаться, и дети вылетают из насиженных гнезд. Проза жизни… Твоим еще повезло – две их дочери остались жить рядом с ними. А что касается тебя, так ты родился барином, Михаська. Не твой это удел, батрачить.

– Да разве я не батрачил с отцом, Станек?! Все шесть лет после гимназии, пока жил у своих родителей в деревне, только и работал, не покладая рук. И навоз в коровниках и свинарниках вычищал, и пахал, и косил, и коров пас, и плотничал с отцом Селивестром на соседских подворьях. Не барин я, Станек! Я в крестьянской семье родился.

– Ну вот и хватит с тебя, братишка! – прервал его исповедь нахмурившийся Станислав. – Ты родился от барина и крестьянки. Ярмо крестьянина ты на себя уже примерял. Все!.. Достаточно!.. Теперь пришло время побыть тебе в шкуре барина. Тем более, от природы ты и есть – барин! Ты барин, Михаська! Запомни это! Несправедливо это с твоими внешними и внутренними данными, с твоим величием, с твоей изысканной красотой, с твоей нежной, ранимой душой в соху впрягаться. Ты, Михаська, деликатного покроя, деликатного происхождения человек. Твой настоящий отец – барон Ордоновский – знатный, богатый дворянин! Аристократ, по жилам которого течет кровь многих знатных польских, литовских и немецких родов. Это человек, которому люди и в глаза-то взглянуть боятся! Боятся, Михаська! Ох, как боятся! А ты – его сын! Сын, которого он наградил такими внутренними и внешними данными, которые ни за какие деньги не купишь, никакими молитвами у Всевышнего не вымолишь. Эти данные можно получить в наследство только от элитных родителей, каковым и является твой отец-барон. С этим рождаются, братишка! Неужели ты думаешь, что Господь, наделив тебя изысканной внешностью, планировал отдать батрачить в поле?! Нет! Ты рождён, брат, украшать общество! Ты рождён ублажать светских дам, дарить им любовь! Есть возможность благодаря твоему Ясно Вельможному отцу вращаться в высшем обществе, вот и действуй. Выбрось из головы глупости!.. Настройся на то, что мы едем с тобой на бал! Едем веселиться! И ни куда-нибудь едем, а в дом очень знатных людей едем.

Михаил слушал Станислава, а сам смотрел куда-то отрешенно вдаль…

– Михаська, – снова обратился к нему Станислав, – ты слышишь меня? Не закрывайся от меня, братишка. Скажи, что еще не так?

– Упрекаю я себя в душе, Станек, что позволяю себе покупать дорогие костюмы. Опять же, не отказываю себе в удовольствии ходить по вернисажам и скупать дорогие картины. Вот недавно купил себе три прекрасных холста, два из которых – на религиозные темы: «Въезд Иисуса Христа в Иерусалим» и «Тайная Вечеря Иисуса Христа». А третий холст – с трогательным сюжетом из древнегреческой мифологии, «Эрос и Психея». О, Станек!.. Это потрясающие полотна! Какие работы мастеров! Так бы и жил вечно в том мире, в тех красках, среди тех красивых людей, изумительно изображенных художниками.

– Знаю, о чем ты говоришь, братишка… Знаю… Видел я подобные картины. Сюжет первой картины – это когда Езус Хрыстус въезжает на ослике в Иерусалим и горожане кидают ему под ноги пальмовые ветви. А вторая – это сцена последнего ужина Христа со своими учениками.

– Да, да, ты прав, Станек! Но ты не видел, братишка, до чего же красив Иисус на моих полотнах. Высоченный, златокудрый, с красивыми глазами цвета голубой лазури. Какое ослепительное сияние от него исходит!.. Какая духовная чистота! Хочется забыть обо всем и любоваться, любоваться его красотой. Глаз оторвать невозможно!.. А на третьем моем полотне изображен Эрос, Бог любви, неземной красоты златокудрый крылатый парень, уносящий в небо свою возлюбленную, Психею. Нежную, трепетную девушку, символизирующую душу человека.

– Помню, помню, Михаська, эту трогательную историю, – погладил свои усики Станислав. – Это когда Афродита, богиня любви, приказала своему сыну Эросу погубить земную девушку Психею. Уж очень она была красива, и красота ее затмевала красоту самой Афродиты. А он, вместо того, чтобы выполнить указание матери и погубить эту смертную девчонку, возьми… да и влюбись в неё. Спасибо, Юпитер даровал ей жизнь вечную, чем помог воссоединиться Эросу с Психеей. Вот Эрос и унёс ее в свои чертоги. Унёс, чтобы любить! О, Михаська….. на такой девушке, как Психея, я и сам бы женился. Прямо сейчас же и женился! Да вот беда, опередил меня Эрос. Приговорил к вечной холостяцкой жизни…

– Ай, Станек!!! Ты все шутишь!.. – ткнул его недовольно локтем в бок Михаил. – А мне не до шуток! Знал бы ты, как душа моя трепетала от счастья, когда я приобрел эти полотна! А сколько стоят?! О-о-о… Даже не спрашивай. Опять же… спасибо папеньке Ясно Вельможному, который деньжат подкинул. Но когда приехал к родителям и окунулся в ту нищету, в которой они прозябают… О, Jezus Maria!.. Чуть руки на себя от стыда не наложил! Эти бы деньги, да им отдать!.. До смерти бы жили припеваючи… Беспечность, какая беспечность с моей стороны!!! – сокрушенно покачал он головой…

– Всё!.. Прекращай, Михаська!.. – погладил его по плечу Станислав. – Купил, потому что душа твоя к прекрасному тянется. Устала она, твоя душа, от серости земного бытия, вот и ищет для себя восторга и упоения через искусство. Всё! Хватит, брат, хмуриться! Жизнь прекрасна! Мы с тобой молоды… красивы… Едем на бал осчастливить своим присутствием барышень. А ты захандрил… Не время, братишка! Прекращай! Ведь ты прекрасно знаешь, что если в человеке есть меланхолии, душа его открыта дьяволу. Да и вспомни, чему учила нас Герда Карловна, наша преподавательница по этикету: «Унылое или злое лицо на балу – то же, что и пляски на поминках». Так что настраивайся на лирический лад…. на веселое времяпрепровождение! Барышни нас с тобой на балу дожидаются. Панночки, одна лучше другой. Понял, о чем я?.. – подпихнул он его плечом.

– Понял, Станек!

– Точно, понял?!

– Чего ж не понять-то!..

– Тогда улыбнись…

Михаил улыбнулся, но получилось у него это вяло и тоскливо…

– Нашло что-то, Станек… Не обращай внимания. Сейчас всё пройдет!..

– Ну и слава Богу!.. – облегченно вздохнул Станислав и откинулся на мягкую спинку дивана.

Тем временем экипаж молодых людей, оставляя позади себя клубы придорожной пыли, продолжал свой путь по дороге дремучего леса в сторону имения господ Медведских. На какое-то время, позабыв друг о друге, друзья умолкли… Станислав, снова прикрыв глаза, подставил лицо теплым лучам солнца, коснувшегося уже своим малиновым шаром макушек вековых сосен.

Михаил же какое-то время безучастно наблюдал за красивыми лесными пейзажами, мелькающими перед его взором, затем взглянул на друга, почивающего под теплыми лучами заходящего солнца. Ему хотелось понять, задремал он или предается наслаждению, получаемому от солнечного тепла. Но так и не разобравшись до конца, вновь отвлёкся на свои мысли…

Мысли же его снова вернулись домой, в родную его деревню Каленевцы, которую покинул он несколько дней назад. Туда, где остались любимые его матушка Ганка и отец Селивестр. Пусть хоть и не родной отец, но под крылом которого он вырос, научился у него плотницкому и столярному ремеслу. И не только научился этому ремеслу, а полюбил это ремесло, в которое можно смело вложить весь свой бездонный творческий потенциал.

А еще он вспомнил своего неофициального, но кровного отца, барона Ордоновского, имение которого находится в непосредственной близости от родной его деревни Каленевцы. Вспомнил первый день своего знакомства с ним… День, который мог бы стать последним в его жизни…