Текст книги "Звезда Серафима Саровского… Звезда любви…"

– Всё!.. Сорвалась девка с крючка!.. – сделав горестное лицо, констатировал Станислав. – Ладно! Черт с ней! – махнул он рукой и стал доставать из кармашка своего белого жилета карманные часы. – Ого!!! – озадаченно воскликнул он, – времени-то уже сколько! Пойдем, Михаська, скорее, провожу тебя в твою комнату…

Михаил и Станислав покинули помещение обеденного зала и направились по коридору дома в сторону комнаты, которая уже давно дожидалась приезда своего гостя.

– Не помнишь, братишка, о чём мы с тобой разговаривали, пока эта сумасбродная не нарушила нашу идиллию? – спросил Михаила Станислав, когда они шли по коридору.

– О бароне Ордоновском мы с тобой говорили, Станек, – обреченно вздохнул Михаил. Ему уже изрядно поднадоела тема, касаемая его Ясно Вельможного папаши.

– Точно!.. – вмиг расцвел Станислав. – Именно о нём мы с тобой и говорили… Так говоришь, братишка, Ясно Вельможный пан в последнее время все путешествует?

– Да! Путешествует! – со скучающим лицом подтвердил свои слова Михаил. – А что ему ещё делать? Денег старику на десять жизней хватит. Надо же успеть их до смерти размотать. С собой-то в могилу не заберёшь. А оставлять кому попало жалко будет…

– А я, Михаська, вот о чем думаю, – призадумавшись, погладил свои усики Станислав, – вот бы старик тебе дом купил. Не всю же жизнь тебе у пани Стахи угол снимать. Тем более, ни жён, ни законных детей Ясно Вельможный пан за всю свою жизнь так и не нажил. Наследников, как мы знаем, у него тоже нет.

– Не такой он дурак, Станек, кому попало дома покупать!

– Что значит, кому попало?! Сыну своему, Михаська, сыну, а не кому попало…

– Станек, – посмотрел на него с укором Михаил, – ты прекрасно знаешь, что я никогда не стану просить у отца денег на дом, а сам он мне их никогда не предложит… Тогда зачем же впустую воду в ступе толочь?..

– А знаешь, Михаська, я сам попрошу барона об этом!

– О чем?!

– О том, чтобы он тебе денег на дом дал! Как только найду возможность состыковаться с ним, так и поговорю об этом…

– Даже не вздумай! Даже не вздумай этого сделать!!! – всполошился Михаил и на нервном взводе прибавил шаг…

– Почему нет? Почему?! – успел ухватить его за руку Станислав и приостановить…

– Потому, что ты этим моё достоинство унизишь! – оттолкнул его от себя Михаил. – Если бы отец пожелал, уже давно бы сам этот вопрос решил. Думаешь, он не знает, что я на квартире у пани Стахи живу? Естественно, знает! Захотел бы, и дом давным-давно мне купил, и фамилию свою дал. Но, как видишь, воз и ныне там. Зачем лезть в душу человека, которая от тебя на тысячу засовов закрыта? Тем более, положа руку на сердце, я на него не в обиде! Деньги на жизнь даёт, и на том спасибо. Пусть немного, но даёт. Я и за это ему благодарен…

– Да-а-а… Ну и гад же он, твой папаша! Если бы ты только знал, Михаська, какое у него состояние! О-о-о… Мрак!.. Да ему купить тебе особняк или даже два особняка – все равно, что нищему на паперти копейку подать. Да он гарем жен в состоянии содержать, не то что единственного сына!..

– Гарем жен, говоришь?.. – разулыбался Михаил. – Насмешил ты меня, Станек! Да ему и одна-то жена в тягость. Человек привык жить в своё удовольствие, в своё наслаждение, в бесконечном познавании новых партнёрш, которым уготовано судьбой услаждать его в постели и развлекать в нескончаемых любовных игрищах. Это всегда стимулировало его жизненный тонус, тешило его мужское самолюбие, давало пищу его уму, его душе и плоти.

– О, да! В этом и есть преимущество холостой жизни!.. – с пониманием дела воскликнул Станислав. – Живи, гуляй в свое удовольствие, не страшась семейных драм и разборок. Никаких тебе обязательств перед кем-то. А ведь всё это так тяготит и раздражает, – поморщил он свой нос.

– А я смотрю, братишка, тебе жизненная позиция барона по душе… Я прав?

– Почему нет?.. В этом есть своя прелесть… Да ладно, Михаська, что это мы всё о нем да о нем! Соскучился я по тебе, дружище! Очень соскучился! – приобнял он Михаила за плечи.

– Я тоже, Станек, по тебе очень скучал. Ощущение, что лет десять тебя не видел!

Тем временем друзья вошли в небольшую комнату с одним распахнутым во двор окном, обставленную маленькими уютными диванчиками. Из этой небольшой комнатки, которой, скорее всего, была отведена роль небольшой прихожей, высокая двухстворчатая дверь с позолоченными ручками в виде головок льва вела в какие-то ещё другие апартаменты дома…

– Пришли!.. – просиял Станислав. – Твоя обитель, братишка, – распахнул он перед ним двери…

– О!.. Это моя комната?! – приятно удивился Михаил, увидев просторное светлое помещение.

– Тебе нравится?

– Очень нравится!.. Очень!.. – начал осматриваться Михаил…

Напротив входа – два больших окна, распахнутых в сад. В простенке между окнами – камин, облицовочная рама которого выполнена из мореного дуба. В левом переднем углу комнаты – большое напольное зеркало в раме из того же мореного дуба. В правом переднем углу комнаты – деревянный столик на тонких ножках, покрытый белой вязаной скатеркой. На столике – фигурки Девы Марии и Иисуса Христа. Рядом с камином два больших, вольготных кресла, обтянутые зеленым гобеленом, и два приставных к ним пуфика для ног. Справа от входа – диван-атаманка под бежевым пледом. На диване множество всевозможных подушечек в пёстрых наволочках. Слева от входа, торцом к стене – большая деревянная кровать с высокими спинками, застланная бежевым покрывалом с кистями. Вдоль изголовья кровати – старательно взбитые руками горничной подушки всех размеров, облачённые в белоснежные наволочки. По бокам кровати – массивные тумбочки со стоящими на них настольными лампами под стеклянными зелеными абажурами. Над кроватью – огромная картина в деревянной коричневой раме. Чуть ниже – распятие Христа. Слева и справа от входа – по большому двухстворчатому шкафу, так же, как и вся мебель в комнате, из мореного дуба. В центре комнаты – круглый дубовый стол с четырьмя мягкими стульями, сидения и спинки которых обтянуты зеленым гобеленом. В центре стола, на белой вязаной салфетке – высокий керамический кувшин с цветами белых садовых ромашек.

– Прекрасно!.. Просто прекрасно!.. – пройдясь по комнате, снова воскликнул Михаил и направился к окну, распахнутому в сад.

– Я рад, что тебе понравились твои покои, – довольно улыбнулся Станислав. – Долго думал, какую из комнат в доме тебе выделить, и остановил свой выбор на этой.

– Какой очаровательный вид из окна! – огляделся по сторонам с высоты второго этажа Михаил.

– Сколько зелени вокруг!.. Фруктовые деревья просто усыпаны плодами! А яблок-то сколько! Сколько груш! – все не переставал восторгаться он. Постояв еще немного у окна, он направился к своей кровати.

– О!.. А какая вольготная кровать у меня! А какая она мягкая!.. – помяв ее руками, приятно удивился он. – Какие воздушные подушки! Так бы и зарылся прямо сейчас же в них с головой! Уютно… Очень уютно. А тихо-то здесь как!.. – прислушавшись, улыбнулся он.

– Да, здесь очень тихо!.. – подтвердил его слова Станислав. – Окна комнаты выходят в сад. Поэтому тут всегда будет спокойно, и ты будешь спать, как младенец. А еще, Михаська, в этой комнате очень приятно пахнет яблоками из сада. В этом 1915 году неслыханный урожай яблок уродился в садах Могилева. А ведь я, братишка, прекрасно помню, насколько ты любишь запах яблок.

– Спасибо, Станек, что ты об этом помнишь! – положив на его плечо руку, благодарно улыбнулся ему Михаил. – Спасибо!..

– Да ладно тебе! – засмущался Станислав и, скинув его руку со своего плеча, отошел от него в сторону…

Между тем, внимание Михаила привлекла картина, висящая в изголовье его кровати. На ней были изображены три молодые девушки в прозрачных одеждах, через которые просвечивали их тоненькие, изящные тела и стройные, длинные ножки. За их спинами просматривались едва заметные серебристые крылья. Златокудрые девушки с большими синими глазами, взявшись за руки, порхали в облаках, подсвеченных заходящими лучами солнца. Головки девочек были украшены цветами неземной красоты.

– О, какие прекрасные нимфы!.. – с упоением воскликнул Михаил. – Или это грации? – стал он внимательно присматриваться к девушкам на картине.

– Это три грации, Михаська, – пояснил Станислав. – Три красавицы, олицетворяющие Красоту, Любовь и Удовольствие.

– Это не те ли, что из свиты Венеры? – всё не сводил с красавиц своих восхищенных глаз Михаил.

– Они самые, братишка…

– А почему у этих граций крылья за спиной?

– А это для того, Михаська, чтобы в одну из ночей, как только проснутся ночные цветы, они, посредством этих крылышек, явились сюда, к тебе, в твое просторное ложе, и подарили тебе ночь красоты, любви и удовольствия.

Услышанное ввело Михаила в замешательство, щеки его зарумянились, как у молоденькой гимназистки. Станислав заметил его смущение…

– А что, Михаська, разве у тебя никогда не было в постели сразу трех девушек?

– Нет! Никогда! – искренне признался Михаил. – А у тебя, Станек?.. У тебя были?..

– Были!..

– Сразу три?!!

– Вот это да!!! Да ты что, брат, с луны свалился?!! Не думал, что ты такой целомудренный!

– Эти?!! – указал пальцем в сторону картины всполошившийся Михаил.

– О-о-ох…. если бы эти! – задержал на красавицах свой ласковый взгляд Станислав. – На этих бы я уже давно женился… Причем, сразу на всех трёх…

– Ну-у-у, пан Войцеховский, ты даёшь!..

– Ну, во-первых, не я даю, а мне дают!.. А во-вторых, нет в этом ничего необычного. Старо, как весь наш пошлый мир…

– Ты меня смущаешь, Станек…

– Ладно… Займусь я твоим воспитанием, Михаська. Вернешься ты в свою Варшаву сексуально подкованным.

– Ох, Станек, по-моему, мы с тобой окончательно развратились, – попытался Михаил согнать шаловливую улыбку со своего лица. – Что делать-то будем, когда всё-таки надумаем жениться? Смогут ли наши жены заменить нам всех тех наших подружек, которые дарят нам сейчас, во времена нашей холостяцкой жизни, столько радостных мгновений?

– О, cholera!.. Да они, эти жены, сразу же нам и надоедят! В первую же брачную ночь надоедят! Никакая девица из благонравного семейства, получившая пуританское воспитание, не подарит тех прекрасных мгновений в постели, которые под силу только опытным, раскрепощённым женщинам. Ведь им, этим глупышкам, с детства прививают, что главное украшение женщины – это скромность!.. Нет, брат Михаська, – подошел Станислав к зеркалу и внимательно присмотрелся к своему отражению, – не хочу я жениться! – поправил он свой галстук-бабочку. -Я – парень хоть куда! Мне только подавай да подавай! Зачем мне жена, половое воспитание которой сводится только к одному – лежи и терпи… Я не прав? – посмотрел он вопросительно на Михаила. – Тебе, Михаська, нужна жена, которая лежит, как бревно, в постели, не внимая твоим ласкам?

– Трудно так сразу сказать, Станек, – повел плечом Михаил и направился к окну. – Возможно, если я полюблю ее до безумия, то-о-о…

– Ой! Успокойся! Полюбит он! – поморщился Станислав. – Любовь, Михаська, это чувство проходящее… Как завалишься со своей любовью в кровать, а она от страху, что ты принялся ее раздевать, убежит от тебя, вся в слезах, к своим родителям, сразу же и поймешь, насколько это хлопотное дело – женитьба! Ай!.. К чёрту всю эту любовь и всех этих жён, вместе взятых!

– Я даже слышал, Станек, что существует этикет, который, хоть и предписывает женам допускать мужа до своего тела, но получать удовольствие – боже упаси!..

– Ну вот, видишь! И нужна тебе, Михаська, такая жена, которая тебя просто терпит?! – подойдя к окну, рядом с которым стоял Михаил, Станислав присел на его подоконник. – А ведь бытует и другое мнение, братишка: муж, который использует жену только ради секса, без намерения зачать ребенка, превращает ее в шлюху. Дикие нравы, брат!!! Дикие нравы…

– Да-а-а… До чего же всё непросто в нашем мире, Станек, – в раздумье почесал затылок Михаил и, отойдя от окна, стал ходить по комнате. – Но лично мне, братишка, было бы неприятно обманывать любимую женщину. О, Jezus Maria! Потом угрызения совести замучают…

– Никаких угрызений совести! – сказал, как отрезал, Станислав. – Какие могут быть угрызения совести, если жена бревном оказалась?! Не хочет допускать до тела – ну, и не будем её домогаться. А раз природа своего требует, а с ней, с природой, не поспоришь, значит, будем искать выход из этой ситуации. И дамочки полусвета – наилучший вариант! Нет, Михаська, – снова подошел к зеркалу Станислав и возбужденно одернул полы своего фрака, – не хочу я жениться! Зачем мне это ярмо на шею? Правильно поступил барон Ордоновский, что не женился. Спал со всеми теми женщинами, что ему по нраву были, а как надоедали, выпроваживал их с Богом на все четыре стороны. Поэтому и не познал, что такое семейная жизнь, где жены своими истериками, типа: где ты был… ты что, мне изменяешь… ты что, разлюбил меня… – завтра же доконают тебя и сведут в могилу…

– А вот интересно, Станек, ты какой-нибудь из своих сексуальных партнерш отдаёшь предпочтение? Или все они тебе на одно лицо?

– Ой, Михаська…. ко всем одинаково потребительски отношусь. Потребительски – и больше никак! Раз они продают себя, значит, это товар… Вот и весь сказ!.. Однако, пожалуй, есть одна подружка, к которой я сильно привязался. Которую, хоть и отчасти, но все-таки выделяю из числа остальных…

– Чем же она не такая, как все?

– О, братишка! Это не женщина!.. Это огонь!.. Её, совсем ещё молоденькой, еще девственницей, совратил один старый господин. Кстати сказать, очень уважаемый в Могилеве человек. Известный чиновник, отец почтенного семейства, в дом которого и была она принята на службу гувернанткой. Он-то, старый развратник, и лишил её девственности… Причем, в самой изощренной форме. Как ни странно, но её это не испугало, и за хорошее вознаграждение с его стороны она стала отдаваться ему так, как он того пожелает. А уж он-то извращался, как только мог! Но для неё ничего не жалел! И в шампанском ее купал, и в Париж возил, где по последней моде наряжал. Дом неплохой ей купил. И вот теперь…. она моя девочка…

– Ты так же с ней щедр, как и тот господин? – улыбнулся Михаил.

– А как же!.. Женщины, братишка, они ведь для услад и растрат созданы!.. Такова жизнь! Нет, нет, уверяю тебя, я на самом деле не скуплюсь для нее. А она, соответственно, ублажает меня по полной программе. Много у меня было их разных, но этой равных нет. Малгожатой ее зовут. Нельзя сказать, что красива, но с шармом! Есть у меня еще две актерки из варьете. А еще… жена важного в городе Могилеве сановника. Кстати, сановник тот… друг моего дядьки. Старше меня эта мадам более чем на 20 лет. Не поверишь… голову так вскружить может, что не вспомнишь, как и зовут-то тебя! Жгучая брюнетка, а тело – как белый мрамор. Но Малгожата у меня неповторима!

– Не ревнуешь свою Малгожату к другим мужчинам? – снова подошел Михаил к окну и присел на его подоконник.

– Нужна она мне, ревновать её. Могу и тебе её предложить. Не пожалеешь…

Михаил в ответ на это долго молчал, но было видно, что в душе его идет борьба нравственности с безнравственностью. Однако… по его большим синим глазам, наполненным тайной страсти, можно было догадаться, что победит все-таки безнравственность!..

– Подумаю над твоим предложением, Станек, – опустив очи долу, вымолвил он. – Прямо-таки интересно попробовать на вкус твою хвалёную Малгожату…

– И думать тут нечего! Завтра же едем с тобой в клуб или игорный дом. Как раз там они, эти ночные мотыльки, и порхают…

– Станек, а не боишься ты, что завтра твоя Малгожата придет к тебе и скажет: я беременна от вас, пан Войцеховский…

– Что-о-о?!! – направляясь к креслу, стоящему рядом с камином, бросил в сторону Михаила насмешливый свой взгляд Станислав. – Развеселил ты меня, братишка… Беременеть не в интересах этих женщин. Вот ответь мне, ради чего им терять на беременность девять месяцев своей хорошо оплачиваемой жизни?.. – уселся он в кресло и закинул ногу на ногу. – Ради того, чтобы лишить себя всех прелестей жизни: внимания мужчин, развлечений, денег, а потом не знать, куда девать свое чадо и на что его содержать?.. Они-то прекрасно знают, что никто на них не женится. Да и доказать любой из них, от кого у неё ребенок никогда не удастся. Глупо в их положении беременеть, Михаська!.. Тем более, еще никто не отменял «штучки для уикенда». Ты сам-то, Михаська, пользуешься презервативами? – пошленько усмехнулся Станислав.

– Ещё бы я ими не пользовался!.. – хмыкнул Михаил. – Презерватив – друг джентльмена и его надежный щит! Мы в Варшаве пользуемся презервативами из Германии. А как тут у вас с этим дела обстоят?..

– Я тоже их использую, – улыбнулся Станислав. – Ладно!.. Черт с ними, с этими шлюхами! – вдруг недовольно поморщился он. – Ты мне лучше, Михаська, вот что скажи: почему же ты не приехал ко мне в начале августа, как мы условились с тобой в переписке? Я, правда, тебя уже об этом спрашивал, но ты этот разговор почему-то замял. Думаешь, я не понял?..

– Станек, не поверишь, – сделал виноватое лицо Михаил, – да ведь я к тебе не из Варшавы приехал. В деревне я все это время был, в Каленевцах…

– Как так, в Каленевцах?!! – подпрыгнул с кресла Станислав и подошел к окну, где по-прежнему стоял Михаил. – Так, значит, из Варшавы ты не ко мне поехал, а поехал в свою деревню?! А почему не сразу из Варшавы ко мне? – послышалась в голосе Станислава обида. – Ведь мы же с тобой договаривались о встрече в начале августа. Я так ждал тебя… А переволновался-то как! Где мой Михаська? Что с ним?! Какие только ужасы в голову мне не лезли. Страшно вспомнить!..

– Прости, Станек, так уж сложилось, – виновато развел руками Михаил. – Получил письмо от родителей, еще в мае получил. Из письма узнал, что снова матушка моя приболела. Ну… я туда сразу и поехал…

– Да что ты!.. – всполошился Станислав. – Ну? И как теперь дела у твоей матушки? – в глазах его появилась неподдельная тревога. – Я-то знаю, что сердце у неё пошаливает…

– Да… сердце… Но теперь всё позади, – перекрестился Михаил. – Думал, побуду у них немного и к тебе поеду. Но пришлось подольше пожить. Ведь я очень долго у них не был. Помог отцу сено заготовить, крышу подлатали с ним, забор подняли. Да и от матушки не так-то легко было оторваться. От мысли, что скоро уеду, у нее сразу же глаза на мокром месте делались. Руки трясутся, жмётся ко мне и всё крестит меня, крестит. Всё за судьбу мою беспокоится. Тяжело об этом говорить, братишка, очень тяжело. Так и стоит она у меня перед глазами – усталая… заплаканная…

– Матери, они все одинаковые! – углубился в себя Станислав. – Моя тоже считает, что меня за каждым углом опасность поджидает. Доля их такая, за детей своих тревожиться. Ну, а дядька Селивестр, отец твой, как он поживает? Что у него нового?

– У отца все в порядке… Работает у местного пана в имении плотником, а иногда по найму работает. В основном, плотницкие работы выполняет – крыши людям перекрывает, оконные рамы меняет. А сейчас заготовкой сена к зиме занимается. Ведь у них скотина, гуси, да еще огород… Работы страсть сколько. Постарел очень… Да и мама вся седая стала.

– Да-а-а… – протяжно вздохнул Станислав, – жизнь неумолимо летит вперед, дети взрослеют, родители стареют… Проза жизни, братишка!

– Мало того, Станек, немцы все большие и большие территории наших земель все это время захватывали. Многие жители деревень и городов Гродненской губернии, в том числе и нашей волости, в страхе перед ними побросали свои дома, побросали огороды с урожаем. Вглубь России подались…

– А твои что же? Остались? Не боятся немцев?

– Новый пан, что купил у барона Ордоновского его имение, в добрых отношениях с немецкими властями. Он теперь wojt, староста, должностное лицо местной администрации, а мой отец у него работает. Поэтому под его защитой находится. Я оттуда тоже не просто так уехал. Мне ausweis, благодаря нашему пану, немецкие власти выписали. Это чтобы меня, пока я буду продвигаться в сторону Могилев по захваченным немцами территориям, на контрольно-пропускных постах и в дороге не тронули. Одним словом, все очень непросто. Не хочется вспоминать… А тут еще новость на наши головы свалилась… Сестра моя, Нюта, с солдатом из немецкой армии загуляла. Он по национальности австриец. Зовут его – Йохан Нога. Правда, его все тут же Иваном называть стали. Очень хороший парень. Среднего роста светлолицый блондин с голубыми глазами. До того в нашу Нюту этот Йохан влюбился, что даже женился на ней. Так что у нас свадьба небольшая была. Теперь наша Нюта уже не Богдан, теперь наша Нюта – Анна Селивестровна Нога. Йохан сказал, что после войны в Австрию свою не вернётся, в Каленевцах жить останется. Понравилось ему у нас. Да и родни у него в Австрии нет. Сирота он… Призвали парня на войну без его на то воли, вот и пошёл он. А куда ему деваться… Зато, благодаря войне, свою любовь нашел.

– Ладно!.. Совет им да любовь! – отмахнулся от всех этих не нужных ему новостей Станислав. – А ты знаешь, Михаська, я на сегодняшний вечер приглашен… В дом генерала Медведского на бал еду.

– Вижу, вижу, Станек, что ты при полном параде, – остановил на нём свой взгляд Михаил…

Станислав, одетый в черный фрачный костюм, белый жилет и белоснежную сорочку с белой бабочкой под её воротничком, смотрелся очень торжественно и респектабельно. Михаил снова залюбовался им. Тот же, видя, с каким искренним восхищением на него смотрит его друг, еще больше воодушевился и тут же, выпрямив спину, одернул полы своего фрака.

– Красив ты, Станек! Слов нет, как красив!..

– Кто бы сомневался!.. – улыбнувшись, направился Станислав к столику, стоящему обок большого, обтянутого зеленым гобеленом кресла. На нем лежала коробка с сигарами. – Ты-то, братишка, как себя чувствуешь? – спросил он у Михаила, разминая в руках толстую сигару. – С дороги сильно устал? А то бы могли вместе в дом господ Медведских на бал поехать. Тем более, как я посмотрю, ты и фрачный костюм не забыл с собой прихватить, судя по круглой картонной коробке в твоем багаже. Ведь в ней, в этой коробке, не иначе, как цилиндр притаился. Я прав?.. – улыбнулся он…

Михаил в ответ только загадочно улыбнулся и с ловкостью циркача достал из круглой коробки новенький черный цилиндр. «Ну, пан Войцеховский, как я вам в новом цилиндре?» – водрузив его на голову, принял он торжественную позу.

– О! Пан Богдан! Вы неотразимы!.. – прикуривая сигару, заверил его Станислав. – Причём, как всегда…

– И это главное! – воскликнул Михаил. – А теперь, пан Войцеховский, поясните мне следующее: у вас в приглашении на сегодняшний бал какое требование к одежде? Уж не «White tie», случайно? Молчите, молчите, пан Войцеховский! Я и сам всё понял, судя по тому, как вы одеты. Несомненно, так и есть – «White tie»!

– Вы наблюдательны, пан Богдан! Именно «White tie»! – прохаживаясь по комнате и выпуская изо рта клубы дыма раскуриваемой им сигары, подтвердил его предположение Станислав.

– В таком случае, пан Войцеховский, вот в этом чемодане, – указал Михаил на кожаный, изрядно потертый чемодан, перетянутый толстыми ремнями, – находится мой новый фрачный костюм с белым жилетом и белым галстуком-бабочкой. Одним словом, здесь всё то, на чём настаивает «White tie» в вашем приглашении на бал. Поэтому сию же минуту отдайте указание прислуге, чтобы мне его отутюжили, а я пока пойду приму душ с дороги.

– Вот и отлично, пан Богдан! – потягивая сигару, одобрил его намерения Станислав. – Ступайте… Примите душ, да пошевеливайтесь! Начало бала в восемь вечера! А опаздывать, сами знаете, знак плохого тона.

– Долго не задержусь, пан Войцеховский! – расстегивая ремни и замки чемодана, сказал Михаил.

– Ой!.. Долго он не задержится!.. – ядовито усмехнулся Станислав. – Знаю я тебя, копушу! Не усомнюсь, что потом еще часа два со своими локонами провозишься, а потом часа два своим отражением в зеркале любоваться станешь.

– О, Jezus Maria! Кто бы говорил, – добродушно рассмеялся Михаил. – Самого часами от зеркала не оттянешь, – расстегнул он наконец-то все замки чемодана и откинул его крышку, где сверху лежал аккуратно сложенный фрачный костюм.

Станислав, между тем, взял со столика колокольчик и позвонил прислуге. В дверях комнаты появилась все та же рыжеволосая горничная Кристина.

Только на мгновение вскинула она глаза на друга своего хозяина, пана Богдана, и тут же, направив взгляд в пол, принялась смущённо топтаться на месте, при этом призывно раскачивая бедрами и все взбивая и взбивая руками копну своих рыжих волос. Грудь ее при этом всё сильнее и сильнее выпячивалась вперед, а щеки просто-таки обещали сгореть дотла от обжигающего их ярко-красного румянца.

Совершенно очевидно, что при виде Михаила с ней происходили ошеломляющие метаморфозы, совладать с которыми ей было не под силу. Это обстоятельство, очевидно же, не ускользнуло от внимания Станислава, и он помрачнел…

– О, cholera!.. – с отвращением на лице процедил он сквозь зубы. – Что сегодня с тобой творится, сумасбродная?! Да в своем ли ты уме?! Слюни подбери! Не по Еремке кафтан примеряешь! Поняла, о чем я толкую?!

Ничего не ответила ему на это пристыженная Кристина, только резко осеклась и, опустив глаза к полу, сделала три пружинистых реверанса.

– Вот и славненько! – всё с той же гримасой отвращения на лице произнес Станислав. – А теперь быстро сопроводи барина в ванную комнату, а потом отутюжь его фрачный костюм. Да сделай всё так, чтобы без нареканий было! Поняла меня?!

Горничная Кристина, сделав еще три пружинистых реверанса, тут же собрала в охапку фрачный костюм Михаила и, взглянув на своего хозяина, спросила его: «Я могу идти, господин Войцеховский?»

Но Станислав, продолжая сверлить ее ненавистным взглядом, молчал…

– Станек, – попытался Михаил отвлечь его внимание от горничной на себя, – всё!.. Успокойся, брат!.. – смотрел он в его глаза призывно и с укором. Когда же тот, наконец, посмотрел на него, улыбнулся ему и сказал: «Я в ванную комнату, братишка. Скоро вернусь», – и, подтолкнув Кристину в спину, выпроводил ее из комнаты и сам направился вслед за ней…

Станислав же подошел к креслу, стоящему рядом с камином, и, погрузившись в него, закинул ноги на маленький стоящий рядом с ним пуфик. Наконец-то расслабившись, затянулся сигарой и тут же, выпустив изо рта очередной клуб сигарного дыма, пробурчал себе под нос: «Нет, ты только посмотри, что эта блаженная вытворяет… На барина позарилась! Ну, я еще займусь тобой!..»

По прошествии небольшого времени Михаил, свежий и румяный, обернутый по пояс белой простыней, вернулся из ванной комнаты.

– А что, брат Станек, стоящие барышни на балу господ Медведских будут? – спросил он, просушивая полотенцем свои волосы.

– Ой… да там их – на любой вкус и лад, – с равнодушием ответил ему Станислав, по-прежнему восседающий в своем кресле. – Это очень знатное семейство, и балы в их доме – практически, лучшие в городе. Уж поверь мне на слово…

– Знаю, Станек, знаю, что порой в провинциях балы бывают на порядок выше, нежели в знатных домах самого Питера.

– Вот и я о том же…

– Сам-то едешь на бал, чтобы развлечься? Или, может, всё-таки присмотреть себе барышню для серьезных отношений? – спросил Михаил и принялся расчесывать у зеркала свои длинные, мокрые волосы, пряди которых тут же закручивались в легкие спирали…

– Первое, брат, первое! – закинув руки за голову, лениво потянулся Станислав…

– А если повстречается на балу какая-нибудь барышня, достойная твоего внимания в плане брака, рассмотришь вариант?

– Ну уж, уволь меня от этого!.. – тут же скинул ноги с пуфика Станислав и нервозно закинул их одна на другую. – Говорил же тебе, что хронический холостяк я! Удивительно, что ты об этом забыл!

– Почему забыл?.. Помню!.. Конечно же, помню! – немного отстранённо заверил его Михаил, обозревая в этот самый момент свое отражение в зеркале.

– Тогда какого черта чепуху несёшь?! – выжидательно смотрел на него Станислав.

Ничего ему не ответил на это Михаил… Он уже о нём забыл… В этот самый момент он с великим удовольствием рассматривал свое отражение в зеркале… Поворачивал голову то вправо, рассматривая свой левый профиль, то влево, рассматривая свой правый профиль. То… выпячивал вперед подбородок и бережно, кончиками пальцев, приглаживал волоски на своей маленькой, аккуратно оформленной бородке… То… с нежностью поглаживал тоненькие усики над верхней губой.

Затем… увлёкся волосами… Накрутил на палец небольшую прядь волос и, резко вынув палец из образовавшейся на нём трубочки, высвободил на свободу сформировавшийся локон. Закончив с одной прядью волос, он принимался за вторую прядь… потом за третью… а вот уже и за четвертую, пятую… При этом спиралевидные пряди его волос образовывали на своих кончиках живописные локоны.

– Ох, и любите же вы себя, пан Богдан!.. – с ехидцей усмехнулся себе под нос наблюдающий за ним Станислав. – От зеркала не оттянешь…

– А вы, пан Войцеховский, себя не любите? У зеркала часами не простаиваете? – наконец-то взглянул на него Михаил.

– Поторопитесь, пан Богдан! По-моему, мы с вами на бал едем, а ради нас его начало переносить никто не станет! – не зная, чем парировать, кинул в его сторону Станислав. – А нам ещё, брат, километров тридцать пути…

– Всё, Станек! Всё! Не беспокойся! Не заставлю себя долго ждать, – метнулся Михаил в сторону своего второго чемодана, стоящего на полу комнаты. Присев около него на корточки, он освободил его от ремней, откинул крышку и тут же наткнулся на небольшую фотографию в красивой деревянной рамке.

На фото были запечатлены два мальчика в возрасте лет десяти: один златокудрый и кареглазый, второй синеглазый, с кудрями черных волос. Это были два друга, Станек и Михаська. В белых матросках и белых шортах, в белых бескозырках на головах, они, положив руки на плечи друг другу, стояли плечом к плечу и широко улыбались своему фотографу и своему завтрашнему дню.

– Наш с тобой портрет, Станек, – тепло улыбнулся Михаил. – Везде его с собой вожу, – поставил он рамку с фото на стол…

– Я тоже это наше фото везде с собой вожу, – ответил ему Станислав.

– Помнишь, братишка, где нас сфотографировали?

– Конечно, помню! – улыбнулся Станислав. – Это мы в Питере около пароходной пристани сфотографированы. Как раз перед тем, как мой дедушка собрался нас с тобой на пароходе по Неве катать.

– Правильно говоришь…

– Хорошее было время, – приуныл Станислав. – Еще дедушка был жив…

А Михаил тем временем, снова присев около своего раскрытого чемодана, начал что-то старательно в нём выискивать, при этом всё о чём-то сосредоточенно раздумывая. Наконец, недоумённо пожав плечами, обратил свой взор в сторону Станислава, сидящего в кресле с сигарой в зубах…