Текст книги "Звезда Серафима Саровского… Звезда любви…"

Но не только это занятие привлекало его внимание. Много времени уделял он чтению книг поэтов и философов древнего Востока, античных поэтов и философов Греции, Рима. Увлекался чтением книг, связанных с мистикой…

Когда же на улице вечерело и сгущающиеся сумерки погружали его кабинет во тьму, он облачался в свободный, с широкими рукавами персидский шлафрок из красной парчи, не сковывающий его движений, и ложился на низкое, глубокое кресло с приставкой для ног, стоящее напротив камина. В полумраке комнаты, глядя на игру языков пламени в камине, он всё о чем-то раздумывал, при этом неторопливо потягивая дым из рядом стоящего с ним кальяна.

О чём он размышлял?.. Может, вспоминал Персию и ту юную черноокую красавицу, такую тонкую, такую гибкую и сладострастную, которая танцевала для него искрометный танец живота, а потом…. потом преподала ему, тогда совсем еще юному, только вступающему на тропу амурных утех мужчине, основы сексуального мастерства?..

А может, пытался разобраться в том, отчего его сердце до сих пор свободно? Почему оно ни к кому не привязывается?.. Почему ни о ком не плачет?.. А может, оно, сердце Ясно Вельможного Пана Стефана-Райнхольда, попросту не приспособлено было любить? Любить той любовью, которая смогла бы заменить ему ни с чем не сравнимую его свободу… Кто ж его знает…

Однако, несмотря на то, что сердце барона свободным было всегда, в отношения с женщинами вступал он охотно. Естественно, если эти отношения не претендовали на долгое их продолжение… Поэтому, как только на горизонте появлялась подходящая, на его взгляд, пассия он, подвластный привычке поразвлечься разок-другой, менялся резко, до неузнаваемости… Только что серьезный и сосредоточенный на каком-то важном разговоре или деле, он тут же всё свое внимание переключал на объект, вызвавший в нём неожиданную его заинтересованность. В эти мгновения он напоминал льва, притаившегося в траве и стерегущего свою жертву. Взгляд его делался гипнотическим, с явно выраженной гаммой чувственного влечения, ведь он уже прекрасно знал, что ему нужно от его жертвы… А иначе, как жертвой, потенциальную его пассию вряд ли можно было бы назвать… И он пас ее… Пас ненавязчиво… Пас тайно, ни на минуту не выпуская из поля своего зрения…

Большой страстью Ясно Вельможного Пана были балы, которые он часто устраивал у себя дома. Он был радушным хозяином и с удовольствием принимал у себя гостей. В усадьбе барона Ордоновского прием гостей никогда не ограничивался «праздником живота». Более всего он ценил «игру ума», деловое и творческое общение.

Так же, с удовольствием, принимал он приглашения и в дома близких ему по духу людей. К выезду в свет готовился он, по обычаю, размеренно, кропотливо, уделяя каждой мелочи своего гардероба максимум внимания. Поэтому в присутственных местах просто-таки блистал!!! Был неизменным украшением общества… Трудно было отвести взгляд от этого аристократичного, редкой красоты человека, причёсанного и одетого безукоризненно, ослепляющего окружающих белизной и свежестью лица, белья и перчаток. А также сложно было отказать себе в удовольствии, чтобы не полюбоваться на его высокую, атлетически сложенную фигуру, идеальную красоту которой подчёркивал безупречно сшитый и влитый в неё черный фрачный костюм.

Как только этот холеный, обворожительный господин появлялся в зале, вся женская половина общества тут же отказывалась подчиняться рассудку и здравому смыслу, а так же следовать всевозможным доктринам, внушённым им с малолетства их родителями, тетушками, бабушками и учителями по этикету.

Всеми своими силами встревоженные барышни и дамочки притягивали внимание барона Ордоновского к своим достоинствам и своим прелестям, при этом давая понять рядом стоящим с ними кавалерам, что соперничать им с эти могучим, пышущим безудержным мужским потенциалом господином, владыкой женских умов и сердец – пустая бессмыслица…

О чудодейственном даре вводить своим внешним видом людей в оторопь и замешательство, лишать их разума и возможности контролировать свое поведение барон Ордоновский знал давно и прекрасно. Привыкнув к явлениям подобного рода, он давно не обращал на это ровным счетом никакого внимания, лишь только прицельно вглядывался в лица незнакомок, собравшихся в обществе, замышляя для себя новый роман, финальную концовку которого, с еще одним разбитым женским сердечком, предугадать было несложно…

Престарелые родители барона Ордоновского-Младшего, давно отошедшие от всех дел, связанных с руководством их имениями и земельными владениями, проживали в то время в Варшаве. Передав бразды правления своему единственному сыну, доживали они свой век в почёте и роскоши. Им нравилась хозяйственная жилка их отпрыска. Они довольствовались его умением держать в узде дворню, грамотно заводить и поддерживать полезные знакомства, умению рачительно относиться к земельным и лесным ресурсам, компетентно вести расходы, а также выгодно сбывать сельхозпродукцию с полей и садов своего хозяйства.

Но всякий раз, когда сын навещал своих родителей в Варшаве, они неустанно бранили его за легкомыслие в суждениях о браке. Им, желавшим видеть своего мальчика добропорядочным семьянином, с красивой женой под боком и стайкой весёлых ребятишек в доме, было не понять, отчего так случилось, что он, их сын Стефан-Райнхольд, возраст которого перевалил за сорок лет, ни разу серьезно не заинтересовался ни одной из представительниц прекрасного пола…

Терпеливо выслушав проповеди родителей и заверив их в том, что обязательно пересмотрит свои взгляды на брак, сыночек, поблагодарив Всевышнего за то, что над ним больше никто не довлеет, удалялся от них в свои любимые с детства пенаты в Гродненской губернии, к привычной для себя жизни… А там он снова и снова не отказывал себе в удовольствии развлечься с какой-нибудь очередной красавицей, точки соприкосновения с которой пересекались в местах их обоюдоострого желания обладать друг другом. Но… как только связывающие их чувства начинали трансформироваться в новую форму их отношений: её – в желании любить его вечно, его – поскорее от неё избавиться, барон отношения с данной женщиной прерывал… И женитьба его снова откладывалась на неопределенный срок – на радость ему, заполучившему от уз наскучившей ему дамы обожаемую свободу, и на крайнее недовольство его родителей, уже окончательно теряющих всякую надежду дождаться желанных внуков от единственного и ненаглядного своего сыночка Стефана-Райнхольда.

V. Пан Казимир Медлер

Пан Медлер, в сопровождении своей любимой собаки по имени Шайтан, крупного и очень злобного, чисто черного окраса кобеля дворовой породы, неслышно ступал по мягким коврам, устилающим полы дома Ясно Вельможного Пана Ордоновского. Он направлялся в сторону его кабинета…

На завтрашнее утро Ясно Вельможный Пан собрался с господами выехать на охоту, и пану Медлеру предстояло уладить с ним лишь небольшие нюансы предстоящего мероприятия.

Пан Медлер уже много лет служил в имении своего барина управляющим, даже еще в бытность его родителей. В круг его обязанностей входило следить за поведением и настроем вверенных ему батраков, и это удавалось ему хорошо… У него были свои, действенные методы управления людьми, находящимися в услужении господам.

Пан Медлер прекрасно знал, что для его хозяина охота, состоящая из отчаянной, безумной гоньбы по полям и лесам за дикими животными, оглашённая звуками охотничьих рогов и труб, сроду не являлась интересным времяпрепровождением. Наследственному зову, издревле рыцарскому, он не любил придаваться, поскольку азарт погони не грел его душу, не веселил его сердце, не давал пищу уму. А выехать на охоту он собирался лишь только потому, что не мог отказать в удовольствии влиятельным господам, с которыми у него были какие-то важные дела, связанные с винокурнями.

Конечно же, этот факт незамедлительно отразился на его настроении. Настроение барона было испорчено уже со вчерашнего вечера. Больше всего на свете не выносил он насилия над своим долготерпением и не любил совершать действий, в которых доминантой присутствовало ненавистное ему слово – «Надо!!!»

Дворовые же люди, призванные сопровождать барина в подобных мероприятиях, находились в радостном ожидании следующего дня… О!!! Подготовка к охоте – это ли не восторг до дрожи в голосе, до сбивчивого, учащённого дыхания!.. Им, проживающим свои жизни в грязи и серости, не искушённым в кулинарных изысках, охота предоставляла возможность побаловать себя и своих домашних дичью, в изобилии водившейся в лесах их Ясно Вельможного Пана, предоставляла возможность полюбоваться на пестроту охотничьих одежд, узорных конских сбруй, заняться просмотром и подготовкой упряжи, выбором сёдел и стремян.

Суета сборов, царящая среди людей перед предстоящим выездом на охоту, передалась и лошадям, и гончим псам, возбужденно снующим по вольерам и отказывающимся подчиняться окрикам и пинкам людей, ответственных за их муштру.

Засидевшись в загонах и клетках, они мечтали поскорее вырваться на просторы охотничьих угодий, чтобы, слившись с необъятным пространством, почувствовать себя свободными и счастливыми.

В роскошно обставленном холле господского дома, где между двух высоких, полуциркульных окон находился широкий зеркальный простенок, а в самом его центре эпохально господствовал родовой герб баронов Ордоновских, пан Казимир Медлер приостановился. О, нет… его внимание привлек не величественный, с преобладанием в нем голубых оттенков, герб родовитого его барина. Этот герб с какими-то коронами, шлемами, копьями, орлами и замысловатыми вензелями с незапамятных времен висел именно в этом центральном холле, именно на этом месте зеркального простенка. Просто в нем, в этом зеркальном простенке, приспособленным под чествование потомственного герба именитого семейства Ордоновских, отразился в полный свой рост сам он, пан Казимир Медлер, а ему всегда доставляло неописуемое удовольствие растворяться всем своим существом в лучах славы привилегированного сословия, источаемого величественным гербом. А ограничивать себя в удовольствиях пан Медлер не любил…

Пан Медлер внимательно присмотрелся к своему двойнику, отразившемуся в зеркальном простенке холла. Это был среднего роста широкоплечий мужчина крепкого телосложения в возрасте лет шестидесяти, крупная голова которого, по причине короткой шеи, казалась вросшей в его плечи. Смуглая кожа его лица была побита крупными оспинами, низкий лоб изборожден глубокими поперечными морщинами, а небольшие, глубоко посаженные чёрные глаза из-под густых, словно козырьки, чёрных бровей смотрели на мир цепко, настороженно. Над широким его, с тонкими губами ртом, больше напоминающим поперечный шрам, нависал крупный, мясистый нос. Большие ушные раковины были слегка оттопыренными. Квадратный тяжелый подбородок и скулы покрывала черная растительность.

Массивной ладонью, тыльную сторону которой густо покрывали волосы, пан Медлер предпринял попытку зачесать назад свои чёрные, растущие на голове жёстким ежиком волосы. Зачесал их один раз…. второй раз…. третий…. и оставил это занятие, прекрасно понимая, что зачесать назад свои непослушные волосы ему все равно не удастся и они снова и снова будут упрямо топорщиться в разные стороны, привнося в его прическу привычный хаос и неразбериху. Тогда зачем же он это делал?.. Да потому что именно так, совершенно машинально, всегда делает его хозяин барон Ордоновский, когда черные локоны его волос выбиваются вдруг из прически и падают ему на лоб. Так, именно так, теперь всегда делает и он, пан Казимир Медлер, в точности копируя действия своего барина.

Разобравшись с волосами, пан Медлер всё внимание перенес на свои сапоги, как всегда, начищенные до безупречного блеска. А как же!.. Разве мог он появиться пред хозяином в нечищеных сапогах! Он всегда помнил, что его Пан этого не приемлет!!!

Не найдя нареканий к безупречно начищенным сапогам, он выпрямил спину и одёрнул свою светлую холщовую рубашку, длинные полы которой прикрывали почти до колен его чёрные штаны, заправленные в сапоги. В районе предполагаемой талии, рубашку перепоясывал узенький черный ремешок, на котором висела большая связка ключей от всех кладовок и подсобных помещений, находящихся в имении.

Желая внести в свой образ акцент на неотразимость, пан Медлер застегнул все четыре пуговицы надетой на нём душегрейки, сшитой из добротного коричневого сукна и подбитой заячьим мехом. Со своей любимой душегрейкой пан Медлер расставался крайне редко, ну, может, только летом, и то, в самые жаркие его денёчки. Он безоговорочно верил в то, что душегрейка добавляет его образу барственность.

Внимательно присмотревшись к своему двойнику, отражающемуся в зеркальном простенке, и придя к выводу, что душегрейка с расстёгнутыми пуговицами смотрелась гораздо эффектней, он расстегнул ее снова. В душегрейке с расстегнутыми пуговицами пан Медлер понравился себе, даже очень, и в его сверкающих чёрными угольками глазах промелькнуло радостное удовлетворение тем самым двойником, отражающимся в зеркальной поверхности простенка.

По природе своей пан Медлер был человеком заносчивым и, что самое страшное, очень жестоким, а вверенный ему господами «портфель» управляющего имением испортил его окончательно…

Самоуправство пана Медлера не знало границ… Как заправский отставной вахмистр-преображенец, чинил он самосуды над бесправными мужиками, засекая их до полусмерти, а то и до смерти… Не отказывал себе в удовольствии, поскольку отличался развратным нравом, завалить где-нибудь на сеновале очередную зазевавшуюся «бабёху», чтобы показать ей, «необразованной дуре», как умеет любить настоящий мужчина. Они же, все эти «бабёхи», познавшие ласки «настоящего мужчины», от страха быть разоблаченными перед мужьями и опозоренными перед окружающими, унижения, причиняемые им паном управляющим, сносили молча…

Но больше всего на свете пан Медлер любил портить девственниц. Для этого он просил у проштрафившихся батраков молоденьких их дочерей. За любовные услады с их дочерьми он списывал с несчастных отцов долги и даже трудоустраивал их на более легкие работы.

Обласканный господами, он чувствовал свою вседозволенность и безнаказанность. За дело, а больше для острастки, бил он своей знаменитой плеткой и батраков в поле, и дворовых людей, и домашнюю прислугу своего Пана. Плетка управляющего, сплетённая из кожаных ремешков в длинную тонкую косичку, всегда торчала из-под правого голенища его сапога, дисциплинируя дворовый люд даже при одном их взгляде на неё. Особенно по субботам, в день «обучения нравственности», отводил пан Медлер душу своей плеткой. На конюшнях стоял стон от побоев разбушевавшегося пана управляющего. Бил он несчастных, сколько попало, куда попало, а порой….. и чем попало. «Ничего, батрак палку любит, – оправдывал он свое усердие. – Я из скотов людей делаю», – гордился своей причастностью к ответственному делу.

Благодаря нещадной муштре, порядок в имении барона Ордоновского был образцово-показательным. Но жизнь дворовых была тяжелее, чем у солдат в окопах кровопролитной войны.

Пожаловаться барину на бесчинства испорченного тиранией управляющего никто не решался, поскольку простолюдинам полагалось быть с господами безмолвными, и в их присутствии стоять с согнутыми спинами и опущенными к земле глазами.

Не трудно было догадаться, что среди людей росло недовольство управлением пана Медлера. Пан Медлер, в свою очередь, прекрасно понимал, что недовольства эти надлежит вовремя пресекать!!! Для этой цели он держал при себе пару человечков, которым щедро доплачивал, а те, как и полагается, с усердием стучали ему на своих же сотоварищей по батрацкому ремеслу. Однако пану Медлеру и эта мера пресечения возможного в имении бунта или воровства среди дворовых не казалась достаточной, поэтому он, прекрасно усвоив житейскую истину: «Если хочешь сделать дело хорошо, сделай его сам!!!» – подслушивал разговоры людей лично сам, что было привычным для него занятием. Притаившись потихоньку за дверью или в каком-либо укромном уголке двора, он придавался этому важному делу с полной ответственностью…

Такая эмоция, как смех, не была свойственна пану Казимиру Медлеру. Зато злорадный его смешок, больше напоминающий рык зверя и вызванный несчастьем или неудачей другого человека, можно было услышать частенько. Это и являлось одной из составляющих откровенно паскудной сущности пана Медлера…

Интересно…. почему к этому неприятному во всех отношениях человеку смогли расположиться сначала родители барона Ордоновского-Младшего, а потом и он сам, утончённый во всех отношениях человек? Человек, который исключал из своей жизни все приземлённое, человек, который привык, чтобы глаз его радовало все изысканное…

Да потому, что пан Медлер, как он настаивал на том, чтобы его называли, за многолетнюю службу в имении сумел приспособиться к своему хозяину всеми своими «незримыми шестеренками» и, как верный пёс, верой и правдой служил ему, удивительно точно предугадывая все его желания. Он прекрасно знал, когда и что можно сказать своему хозяину, а когда лучше промолчать… Знал, когда к нему можно обратиться, а когда не следует этого делать, поскольку тот не расположен в данный момент к общению, впрочем, как и всегда… Тогда, что же делать, если, как назло, подвернулось безотлагательное дело, которое категорически настаивает на том, чтобы засвидетельствовать ему своё почтение? Ну что ж… тут пану Медлеру оставалось только одно – или, как минимум, испытать на себе все тяготы унизительного ожидания, пока тот своим долгим, уничижительным взглядом не сотрёт его в порошок. Или, как максимум, вовремя успеть увернуться от тяжелого летающего предмета, запущенного им в его голову. Но чего только не вытерпишь ради любимого барина…. Поэтому в отношениях между бароном Ордоновским и его управляющим паном Медлером всегда царили гармония и полнейшее взаимопонимание…

Мало того, пан Казимир Медлер был умен, хитёр и коварен, как лис, поэтому его самого обмануть было очень сложно. Пан Медлер прекрасно знал в лицо всех деловых партнеров своего барина… Знал их сильные и слабые стороны… Знал их достоинства… Знал, кого и как надо ублажать… Знал, с кем из них нужно быть предельно вежливым, а с кем можно не очень-то и церемониться… Умел как-то так, ненавязчиво, дать ценный совет самому ему, своему барину, и даже прекрасно знал оборот капитала в его казне и названия Банков, куда он вкладывает свой капитал.

Зная об этих качествах пана Медлера, Ясно Вельможный Пан Ордоновский, особенно часто в первое время своего самостоятельного управления имением, на все ответственные бизнес переговоры брал с собой его, своего управляющего пана Медлера. Для чего?.. Да, так!.. Для перестраховки…

К подобным деловым встречам своего барина пан Медлер готовился с полной ответственностью… Первым делом…. тщательно мылся, чтобы в момент, когда будет важно залезать в экипаж своего любимого Ясно Вельможного Пана, не услышать от него уничижительное: «Человек! Ты смердишь, как козёл в период гона!!!» Затем надевал свою безупречно белую рубашку и повязывал на шею, если эту часть его тела можно было бы так назвать, широкий чёрный галстук. Следом, натягивал на себя чёрные брюки с чёрными шелковыми лампасами, которые заправлял в высокие, до самых колен, начищенные до зеркального блеска сапоги. И уже потом надевал свой знаменитый синего цвета сюртук, сшитый из мягкого качественного сукна.

Во время деловых переговоров, по максимуму призвав на помощь весь свой природный и, несомненно, гениальный потенциал управленца и стратега, пан Медлер всегда сидел где-то далеко, в сторонке от всех присутствующих. Взглянув на него со стороны, можно было подумать, что человек находится в прострации или немного вздремнул… Но это было ошибочным мнением… Ох, как ошибочным… На самом деле, хваткий мозг управляющего в эти ответственные минуты под самым жестким контролем держал хитроумных и изворотливых партнеров своего барина, ради выгоды скрывающих свои истинные взгляды на вещи и истинные намерения. Делая вид, что вздремнул, пан Медлер внимательно следил за тем, когда и где его хозяину партнеры готовят подножку, а в каком месте притаилась для него большая выгода. Однако прочесть во взгляде пана Медлера заинтересованность переговорами никогда и никому не удавалось, так как глаза его, в которых таилась эта самая заинтересованность, всегда скрывались под густыми козырьками черных бровей.

Зато, когда барин не нуждался в его услугах, пан Медлер умел не путаться у него под ногами, и, как черт из табакерки, появляться вновь, когда в нём была явная необходимость…

Пан Медлер был благодарен своему хозяину за то, что тот, несмотря на свой высокомерный характер и отвращение ко всему низменному, терпим был к его холопскому происхождению, сквозь пальцы смотрел на захлестнувшие его эмоции при муштре дворового люда, никогда не нравоучал и не унижал его человеческого достоинства в присутствии посторонних…

Больше всего на свете пан Медлер не любил женщин… Он не считал их за людей и твердо придерживался житейской истины, что женщины, как и вино, даны мужчинам для услады и развлечений. Поэтому, придерживаясь этой концепции, использовал их строго по назначению, при этом не испытывая ни к одной из них каких бы то ни было чувств привязанности или хотя бы благодарности за невольно оказанное ими ему удовольствие…

Пан Медлер никогда не был женат, и его в полной мере устраивал тот факт, что и хозяин его, Ясно Вельможный Пан Ордоновский, тоже не был сторонником брака.

Его барин, на данном этапе своей жизни, называя всех своих многочисленных любовниц «.Любушками», дабы не путаться в их именах, поддерживал с ними те отношения, которые не претендовали на длительное их продолжение. Это хорошо… Это в полной мере устраивало пана Медлера… Но кто ж его знает, что будет завтра?!! Именно этим тревожным вопросом и задавался в своей душе пан Медлер всякий раз, когда барин его увлекался очередной своей «Любушкой». Ведь пойди тут, угадай, которая из них ненароком может стать женой барона, а значит его, пана Медлера, госпожой… Будет указывать ему… Будет повелевать им… Нарушит привычную идиллию, царящую в отношениях между ним и его барином… Эти тревожные размышления наводили на пана Медлера прямо-таки смертную хандру, лишали его сна, вырабатывали в нем ещё больше злости, спускать которую ему приходилось на спины вверенных ему батраков.

Наградой пану Медлеру, за его страдания становились заключительные, как правило, драматические сцены расставания его хозяина с очередной «Любушкой».

Происходило это, как правило, в его кабинете. Именно там его любимый барин, Ясно Вельможный Пан Ордоновский, отгородившись непрошибаемым безразличием от фейерверка горестных страстей и потоков слёз очередной пассии, терпеливо выжидал начала продолжения своей холостяцкой жизни.

«Вот оно, освобождение тела от инородной, вредоносной субстанции!.. – судорожно размышлял пан Медлер, всегда прячась в этот ответственный момент за тяжелой портьерой, висящей на дверях кабинета барина. – Вот оно, очищение души от скверны!..» – смахивал он огромным волосатым кулаком слезы счастья с лица, выжидая в этот момент, когда же наконец-то его барин высвободится из цепких коготков очередной своей прелестницы…

Итак… пан Медлер, в сопровождении своего злобного пса Шайтана, шёл в сторону кабинета барина… Тихо и неспешно ступая по мягким коврам дома, он мысленно оттачивал каждую фразу приготовленной для него речи. Ведь ему надлежало уладить с ним важные нюансы предстоящего мероприятия, связанные с охотой, а это значит, следовало уточнить – сколько в имение прибудет гостей?.. Куда и кого размещать?.. В каком зале – «розовом» или «голубом» – накрывать столы для предстоящего обеда?.. Какие блюда подавать к столу? Каких лошадей готовить к выезду?.. Ну и так… на всякий случай, подумывал над тем, где, в каком месте кабинета ему лучше встать, чтобы суметь вовремя увернуться от летящей в его голову бронзовой пепельницы, запущенной барином, если тот, в силу своего дурного настроения, сочтет сейчас его появление у себя в кабинете несвоевременным…

Но тут… из кабинета барона послышался истерический женский плач, который прервал размышления пана Медлера. Встрепенувшись, он прибавил шаг в сторону своего привычного укрытия, которое у него находилось за тяжелой портьерой, висящей на двери хозяйского кабинета. Через небольшую щель, образовавшуюся между этой портьерой и косяком двери, он стал наблюдать за мелодрамой, разворачивающейся между бароном и очередной его «Любушкой»…

Стоя в надежном своем укрытии за портьерой, пан Медлер искренне недоумевал над тем, до чего же на сей раз быстро надумал его барин сбросить с себя путы очередной своей любовной истории, начавшейся так недавно, так романтично и обещавшей перерасти в другую, очень серьёзную ипостась. Еще одна несчастная «Любушка», так страстно возжелавшая заполучить от Ясно Вельможного Пана предложение руки и сердца, получила от него предложение расстаться навсегда и непременно сейчас же!.. Заламывая руки и обливаясь слезами, не скупясь на эпитеты, уничижающие личность возлюбленного, обвиняла она его в крахе своей личной жизни…

Истерично покусывая большой палец руки, наблюдал пан Медлер из своего укрытия за тем, как женщина то падает в кресло, то встает с него, то ходит из угла в угол по кабинету барона и, стиснув между ладонями голову, кидает в его адрес упреки и обвинения.

«Пустые твои хлопоты, истеричка!!! – чувствуя, как злорадством всклокотала его душа, процедил сквозь редкие зубы пан Медлер. – Не прошибешь ты своими стенаниями этого коварного интригана, для которого любовь, как и карты – всего лишь азартная игра. Вот только козыри и тузы, к счастью, не в твоей колоде, дура… Не упрекать ты сейчас должна его, любовника своего, а, непоколебимо выслушав, посмотреть на него с высокомерием и с насмешливой ухмылкой удалиться прочь! Прочь! Навсегда!!! Такой твой ход будет грамотным и не останется им не замеченным, ведь он не привык, чтобы с ним так поступали. Вот тогда, скорее всего, он заинтересуется тобою вновь. А если и нет, тоже не беда! Зато достоинство твое не будет поругано…».

Пан Медлер с наслаждением наблюдал за тем, как его хозяин хладнокровно терзает свою жертву. «Ну, надо же, какая самонадеянная дрянь!.. – негодовал он, стоя в своем надежном укрытии за портьерой… – Пожелала властвовать над чувствами самого Ясно Вельможного пана Стефана! Самого барона Ордоновского! Пожелала покуситься на его свободу! Пожелала замахнуться на место в его сердце, хранимое им для той единственной, которую он еще не повстречал на своем жизненном пути, и дай Бог, никогда не повстречает!..».

А вот интересно, догадывался ли барон о том, что во время своих любовных встреч с «Любушками» всегда находится под неусыпным наблюдением пана управляющего, притаившегося в этот самый момент в облюбованном им укрытии за тяжёлой портьерой, висящей на двери его кабинета? Да! Он об этом знал! И даже неоднократно ловил его за этим постыдным занятием… Нравоучал… Грозил… Но понимал, что все это бесполезно!.. Черта характера пана Медлера – подслушивать, точнее, как он пояснял сам – «держать ситуацию под контролем», являлась еще одной составляющей его скверной сути.

Однако… в данный момент у барона не было ни малейшего желания отвлекаться на подобные размышления… С отсутствием какой-либо сосредоточенности во взгляде и с беспечностью в движениях тела, он, с закинутой ногой на ногу, сидел в кресле и, откинувшись на его мягкую спинку, неспешно покачивал ногой. Обе его руки покоились на подлокотниках. Холеные кисти рук расслабленно свисали вниз.

Он сидел, весь в лучах заходящего солнца, падающих на него из окна кабинета. Лучи солнца играли в чёрных кудрях его волос, взлохмаченных руками любовницы, в белоснежных кружевах рубашки, искрились в гранях золотой цепочки и драгоценных камнях медальона, покоившегося на обнаженной его мощной груди.

Наконец, словно очнувшись, он скользнул отчужденным взглядом по даме, мельтешащей перед его глазами, встал с кресла и устало направился к окну…

Живописный пейзаж за окном его кабинета, казалось бы, полностью завладел им… На самом же деле он терпеливо выжидал, когда же женщина, вымученная его безразличием и безмолвием, разочаруется в нем окончательно и наконец-то примет самостоятельное решение – удалиться навсегда, оставив его в вожделенном покое. Он поступал так всегда и со всеми не угодными ему уже «Любушками»… Это было методом его расставания с ними…

Вот и сейчас, заполучив от очередной своей любовницы всё то, что ему требовалось, он целенаправленно топил её, как и всех предыдущих, в бездне своего ледяного безразличия… В бездне своего безучастия к её потугам хоть за что-то зацепиться в разговоре с ним и, сумев нащупать верный к нему подход, вновь заинтересовать его собой, чтобы пробудить в нём утраченный к себе интерес.

Стоя у окна с вложенными в карманы брюк руками, он терпеливо выжидал, когда же дама наконец-то наберется благоразумия и оставит его в покое… Оставит навсегда!!!

Опустошённая истерикой и суетливой беготней из угла в угол по кабинету, дама устало подошла к креслу и присела на самый его краешек… Барон спиной чувствовал всю глубину терзающих её душу чувств, её мольбу о пощаде. Исподволь он оглянулся… За его спиной сидела постаревшая женщина с опухшими от слез глазами. Неожиданно он отметил для себя, что смотрится она гораздо старше тридцати своих лет… Отметил, что всё наносное, неискреннее, что было ей свойственно, а ему чуждо и отвратно, вдруг улетучилось куда-то… Былая её уверенность в своей неотразимости – утрачена… Перед ним сидела не знакомая ему, сломленная судьбой женщина. Барон снова отвернулся к окну…

Она же, сидя в кресле, через пелену слёз, застилающих её глаза, с тоской смотрела на предмет своего обожания, на ненаглядного своего пана Стефана, стоящего к ней, увы…. уже спиной…

С трудом оторвав от него свой взгляд, она перевела его на большой портрет в позолоченной раме, висящий тут же, на стене его кабинета, непосредственно над диваном-оттоманкой. Портрет был написан маслом и представлен на нём был сам он, барон Ордоновский, владелец данного поместья.

Художник запечатлел его возлежащим на оттоманке, покрытой восточным ковром, среди многочисленных подушечек и валиков с кистями. Взгляд его был задумчивым, одет он был в восточный халат, сшитый из красного индийского шелка и расшитый золотой нитью. Голову его украшала красного цвета круглая шапочка, к самой верхушке которой была прикреплена черная шелковая кисть. В руке он держал мундштук от стоящего рядом с его оттоманкой кальяна.