Текст книги "Звезда Серафима Саровского… Звезда любви…"

Ill. Михаил Богдан

Михаил Богдан родился в марте 1887 года в деревне Каленевцы Гродненской губернии, в польской крестьянской семье Селивестра и Ганки Богдан. Селивестр и Ганка работали в панской усадьбе, находящейся в непосредственной близости от их деревни Каленевцы. Селивестр работал плотником-краснодеревщиком, а Ганка пекла хлеб для панского стола.

У супругов Богданов было уже в семье трое детей: старший сын Павел и две младших дочери, Нюта и Юстина… Однако… по прошествии некоторого времени, Ганка забеременела в четвертый раз и в марте 1887 года разрешилась очень крупным, роскошным младенцем мужского пола, которого назвали Михаськой.

Мальчик оказался ребенком всем на диво и зависть… С пухленьким белоснежным телом и личиком, большими синими глазами, чёрными, чётко выведенными бровями, густыми длинными ресницами и темными кудрявыми волосами. Малыш сразу же привлек к себе повышенный интерес со стороны окружающих – уж очень он разительно отличался от своих старших брата и сестер, внешне хрупких, низкорослых и очень смуглых детей, но имел просто потрясающее сходство с их паном, бароном Ордоновским, в услужении которого находилась Ганка.

По деревне Каленевцы и всей округе поползли слухи: «Ганка, жена плотника Селивестра Богдана, родила ребенка от самого барина, Ясно Вельможного пана Ордоновского… Ну, не может от Селивестра Богдана, невзрачного, низкорослого, очень смуглого простолюдина родиться роскошный породистый малыш!.. Не может… Не может, и все тут!» – не переставали судачить по всей округе люди.

Сам же Ясно Вельможный пан, барон Стефан Ордоновский, о рождении в крестьянской семье ребенка, внешне как две капли воды похожего на него, ничего не знал. Жизнью и бытом своих подопечных крестьян он никогда не интересовался, а уж тем более… какими-то там сплетнями и пересудами, носимыми этими простолюдинами из хаты в хату ради развлечения и скуки.

Так же до этих самых пересудов не было никакого дела и самому малышу Михаське, заботливо опекаемому старшими сестрами да старенькими дедушкой Мциславом и бабушкой Михайлиной, пока Селивестр и Ганка занимались домашним хозяйством да работали, не покладая рук, в поместье своего Ясно Вельможного барина.

Но время шло… Михаська подрастал… Он был уже далеко не тем пухленьким малышом, которого растили старшие сестры, не спуская со своих рук. Он стал взрослым, вполне самостоятельным пятилетним мальчиком, ростом намного выше всех своих сверстников и внешне просто очаровательным ребенком: белолицым, синеглазым, с длинными до плеч черными кудрявыми волосами.

Трудно было пройти мимо Михаськи, чтобы не приостановиться и не полюбоваться им, не потискать его в своих объятиях, не получить удовольствия от общения с ним. Уж очень не по годам был он рассудительным и вдумчивым. Люди не переставали поражаться его сходству с их Ясно Вельможным паном, которому поклонялись, как своему идолу, но боялись даже взглянуть на него… Перед которым стояли только с согнутыми спинами, когда он проходил мимо них или пролетал по дорогам деревень на своей мягкорессорной коляске, запряжённых в пару породистых вороных жеребцов. Поэтому копию своего пана – маленького Михаську, ставшего доступным им для непосредственного с ним общения, по примеру самого Ясно Вельможного пана, возвели в рамки идолопоклонничества, окрестив его не иначе, как «наш Ясно Вельможный паныч Михаська Ордоновский».

Михаська рос очень смышлёным малышом. Большим его желанием было познавать и познавать всё новое, всегда чему-то учиться. Он любил слушать сказки, но не просто их слушал… Ему необходимо было размышлять над тем, что он услышал. Близко к своему детскому сердечку принимал он боль героев, которые были кем-то обижены в сказке. Плакал над несправедливостью и радовался, когда зло было побеждено.

Но больше всего на свете Михаська любил рисовать… Карандашей и бумаги у него не было, поэтому он убегал из дома к берегу одного из озер, где была большая песчаная коса, чтобы на песке сломанной от дерева веточкой рисовать свои картинки, сюжеты которых щедро приходили в его детскую головку. А ещё с большим интересом рассматривал он расписные крылышки бабочек, жуков, стрекоз… Сильно удивлялся тому, что на свете так много всевозможных полевых и садовых цветов, и все они, на удивление, такие разные и такие красочные…

А ещё маленький Михаська знал, что в небе живет пан Бог. Бабушка Михайлина ему говорила, что пан Бог непременно скоро сойдет с неба на землю и накажет всех тех, кто обижает добрых людей. А ещё ему бабушка рассказала, что Пан Бог очень большой и красивый. У Него длинные красочные одежды и очень Он добрый. Надо только молиться пану Богу, и Он, услышав мольбы человека, обязательно придёт ему на помощь.

Поэтому к пяти годам Михаська выучил столько молитв, что ему бы мог позавидовать любой священник из костела. Сидя одиноко на берегу озера, он не сводил своих синих глаз с неба. Раздумья о Боге уводили его в далекие миры, где ему было светло, радостно и комфортно. Он смотрел, как по небу быстро летят белые пушистые облака, образуя на ходу причудливые формы. Ловил себя на мысли, что когда-то очень давно, то ли в другой жизни, катался точно на таких же облаках по голубому бездонному небу… А еще ему постоянно чудилось, как по широкой, сияющей ослепительными красками лестнице, ведущей с небес, спускается на землю пан Бог – большой, неземной красоты мужчина, одетый в длинный голубой плащ, мерцающий разноцветными звездами. Свет от пана Бога исходит яркий, словно от солнца, и искрится в волнистых Его волосах, делая их золотистыми, а вокруг головы образует светящийся нимб, который ослепляет взор и наполняет душу неописуемым счастьем.

Сидя на берегу озера, Михаська по многу раз читал все известные ему молитвы и только после этого позволял себе просить у пана Бога благодать для себя. А просил он у него карандаши, краски и бумагу. И даже рассказал пану Богу, по очень большому секрету, что хочет стать великим художником. Хочет заработать много денег и купить папе с матушкой просторный дом, потому что тот, что стоит у них в Каленевцах, очень неказистый и тесный для их большой семьи.

Барон Ордоновский о рождении своего внебрачного сына Михася узнал только через пять лет после его появления на свет. Эта встреча отца и сына чуть было не стала первой и последней в их жизни…

В то раннее летнее утро, которое предвещало подарить Михаське встречу с его кровным отцом бароном Ордоновским, а было это около семи часов утра, Михаська уже сидел на берегу одного из своих любимых озер. Он часто прибегал на озёра в столь ранний час – ведь в это самое время с их дна на свет божий всплывали бутоны кувшинок, чтобы на атласной поверхности воды раскрыть свои многочисленные чисто-белые лепестки. О!.. Это было прекрасное зрелище!.. Полученными от этого чуда впечатлениями Михаська любил потом делиться со своей бабушкой Михайлиной, которая ему и рассказала, что цветок кувшинки – это не простой цветок… Он олицетворяет собой прекрасную нимфу, некогда пожелавшую превратиться в снежно-белый цветок кувшинки, чтобы своей красотой украшать голубые глади озер и прудов… Да и не только украшать… А еще и защищать людей от всяческих бед и напастей.

От проезжей дороги, которая проходила недалеко от берега озера, Михаська был скрыт кустами лесного ореха. В последнее время он был не одинок в своем отшельничестве. Теперь рядом с ним неотлучно находился маленький щенок Пронька. Это был пушистый, беленький, с черными ушками и черным хвостиком щенок. Лапки его, на самых их кончиках, тоже были черными, отчего казалось, что Пронька обут в черные тапочки.

Был этот щенок страшным непоседой… Трудно ему было понять, отчего его друг Михаська, вместо того, чтобы играть и от души кувыркаться в траве, всё сидит и сидит на одном месте и всё смотрит и смотрит куда-то вдаль. Поэтому он изо всех сил пытался подзадорить его, чтобы как-то сдвинуть с места… Он покусывал Михаську за ногу… Грыз ему пальцы рук… С рыком тащил за штанину… Но Михаська только отмахивался от него и всё смотрел и смотрел вдаль.

Неожиданно откуда-то издалека послышался топот лошадиных копыт… Михаська не придал этому никакого значения… Он уже привык к тому, что по дороге, от которой был скрыт кустами лесного ореха, довольно часто проезжают гружёные обозы, пролетают на большой скорости чьи-то экипажи, а то и попросту табунщики гонят стада лошадей… Но у маленького щенка Проньки было другое мнение на этот счет… Ему-то как раз небезынтересно было узнать, кто же там посмел нарушить их с его другом Михаськой покой.

Между тем, топот копыт приближался все ближе и ближе… Вот он уже раздается почти рядом с тем местом, где на берегу озера, скрытый кустами лесного ореха, сидел пятилетний Михаська.

Как только топот копыт приблизился совсем близко, Пронька резко сорвался с места и устремился в сторону дороги. Михаська испугался за своего четвероногого друга и попытался его удержать. Но, не успев этого сделать, кинулся вслед за ним. Он увидел, как маленький щенок выбежал на дорогу и бросился наперерез двум огромным, вороным жеребцам. Запряженные в мягкорессорную коляску, они со скоростью звука неслись по дороге… Михаська успел понять, что щенок непременно попадет под копыта этих мощных жеребцов, потому-то, долго не раздумывая, вылетел вслед за ним на дорогу и, как только подхватил его на руки, увидел над своей головой, в облаке придорожной пыли два огромных брюха и две пары передних копыт черных, высоко вздыбленных лошадей. Буквально в последний момент, когда копыта лошадей стали стремительно опускаться к земле, Михаська, со щенком на руках успел-таки отскочить на обочину дороги. В то же самое мгновение оба жеребца встали на все четыре копыта…

Кучер, молоденький, крепко сложенный парнишка с копной волос цвета спелой пшеницы, одетый в поношенный, но еще добротный сюртук, доставшийся ему, скорее всего, с барского плеча, да ещё в черные шаровары, заправленные в сапоги, с великим трудом утихомирил фыркающих, топчущихся на месте жеребцов и, спрыгнув с облучка, вмиг подскочил к Михаське. Он принялся лихорадочно ощупывать его тело и голову, все время со страхом приговаривая: «Хлопчик, ты цел? Хлопчик, ты цел?» – при этом совершенно не обращая внимания на то, что малыш уже несколько раз заверил его в том, что с ним всё в порядке.

– Откуда ты взялся, сорванец?!! – наконец-то дрожащим от волнения голосом спросил он Михаську. – Ты как из-под земли вырос… До сих пор не пойму, как мне удалось лошадей удержать!.. Посмотри, как у меня руки трясутся, – протянул он к лицу Михаськи дрожащие свои пальцы.

Михаська же, крепко прижимая к своей груди маленького пушистого щенка Проньку, только растерянно улыбнулся ему в ответ и ничего не говорил.

– Все из-за тебя, поганец! – погладил кучер мягкую лапку щенка, который в этот момент неустанно лизал щёку Михаськи и судорожно вилял черненьким хвостиком, зажатым между его ног. – Из-за тебя чуть было не погиб сейчас твой хозяин! – погрозил он ему трясущимся пальцем. – Все из-за тебя, паршивец…

– Не ругайте Проньку!.. – вступился за щенка Михаська. – В чём его вина? Ведь он совсем ещё несмышленыш. Это я не доглядел за ним.

– Как же мне не ругать твоего Проньку, если по его вине ты только что чуть не распрощался со своей жизнью! Ох, и напугал ты меня, хлопчик!.. – потрепал кучер копну черных кудрявых волос Михаськи. – Ох, и напугал!.. – все никак не мог придти он в себя…

– Спроси мальчишку, из какой он деревни и чьих будет?!. – услышал Михаська недовольный голос сидящего в экипаже господина, обращенного к кучеру.

Михаська перевел свой взор в сторону господина, одетого в светлый добротный сюртук, в темно-вишневую жилетку и белую рубашку, под круглым воротничком которой был повязан черный шелковый бант. Светлые его, узкие брюки с золотыми лампасами были заправлены в чёрные лакированные сапоги. На диванчике коляски восседал он царственно. Одна его нога была закинута на другую. Левая рука покоилась на крючковатой рукояти трости, стоящей перед ним, а в правой его руке дымилась длинная толстая сигара.

– С Каленевцев я, барин!.. – тут же с готовностью пояснил сидящему в коляске господину Михаська. – Михаськой меня зовут… Я Селивестра Богдана сын. Наш дом в самом центре деревни находится. По правой стороне улицы.

– Кто-кто ты?!! Кто?!! – прямо-таки ахнул кучер. – Плотника Богдана сын?!! – всплеснул он руками. – Вот это да!!! Никогда бы не подумал, что у почти лысого дядьки Селивестра может быть такой красивый, такой крупный, да еще с такими роскошными волосами сынок!

– Откуда вы знаете, что мой отец плотник? – в свою очередь, удивился Михаська.

– Как это, откуда?!! Да ведь он работает в усадьбе барона Ордоновского, – при этом кучер легонько качнул головой в сторону важного пана, сидящего на диванчике коляски. – А жёнка его, Ганка, в этой же усадьбе печёт хлеб для стола нашего Ясно Вельможного пана, – снова качнул головой кучер в сторону важно сидящего господина.

И тут Михаська всё понял… Он понял, что этот богато одетый человек, царственно восседающий в экипаже, и есть тот самый Ясно Вельможный пан Ордоновский, которого так часто упоминают в своих разговорах его родители.

«Так вот он какой, этот Ясно Вельможный пан Ордоновский, в имении которого работают матушка с отцом! – пронеслось в голове Михаськи. – Какой же он большой, красивый и нарядный!.. Удивительно! Почему я никогда не встречал его раньше?..» – подумал он, не сводя с него глаз.

Между тем, кучер, не успевший еще толком отойти от стресса, связанного с ситуаций на дороге, пытался уже изо всех сил разобраться в достоверности родства межу мальчонкой, стоящим сейчас перед ним, и усадебным плотником Селивестром. Ну никак ему не удавалось поверить в то, что у плотника Богдана, маленького, невзрачного мужичишки, может быть такой красивый, такой не по годам крупный сынок. Глядя озадаченно на Михаську, он нещадно чесал и чесал свой затылок… По выражению его лица было понятно, что у него масса вопросов к Михаське. А может… ни столько к самому Михаське, сколько к его матери?..

– Яцек!.. Хватит разводить канитель!.. Цел малец, и слава Богу!.. Погнали дальше!!! – с раздражением в голосе поторопил кучера Ясно Вельможный пан.

– Слушаюсь, барин! – тут же повиновался кучер и запрыгнул на облучок. Но не успели кони, подстегнутые хлыстом кучера сорваться с места, как Ясно Вельможный пан приказал приостановить их…

– Сколько годков тебе? – неожиданно поинтересовался он у Михаськи, который, в страхе перед огромными жеребцами, почти уже сорвавшимися с места, отскочил как можно дальше на обочину дороги.

– Весной исполнилось пять, Ясно Вельможный пан!.. – учтиво ответил своему барину Михаська, продолжая в этот момент увёртываться от лобызаний своего щенка. – Я родился в марте, как раз в то время, когда на лугах появляются первые подснежники. Но в марте их еще мало, а вот в апреле гораздо больше, и я собираю их в лугах для своей матушки Ганки. Как раз ко дню ее рождения. Ведь она родилась в апреле. Она очень любит подснежники!.. – проскользнула по лицу Михаськи ласковая улыбка. – У нее глаза одного цвета с синими подснежниками, – добавил он еще, вложив в эти слова большую любовь и большое почтение к своей родительнице.

Услышанное не осталось без внимания Ясно Вельможного пана… Было видно, с какой нескрываемой заинтересованностью он стал всматриваться в мальчика, при этом все поглаживая и поглаживая рукой свою небольшую бородку.

Он уже успел отметить для себя, что у парнишки, который стоял перед ним, уж очень изысканная внешность, что не свойственно простолюдинам. Очень у него сосредоточенный и смышленый взгляд, что свидетельствует о его высоком интеллектуальном потенциале. А ещё отметил для себя, что малыш обладает природным даром с легкостью вступать в контакт с незнакомыми ему людьми разных сословий. Умеет расположить к себе собеседника, поскольку одарён благородством мышления в сочетании с гениальной учтивостью… «Чистой воды паныч, которого ради шутки переодели в жалкие лохмотья…» – тихо усмехнулся барон.

А ещё он обратил внимание на то, что мальчик наделен природной статью и высоким ростом. Пропорции его фигуры чётко вымерены. Шейка длинная, грациозная. Красивой формы длинные ножки. «А стоит-то как! – снова принялся барон теребить свою бородку. – Да у него уже чётко отработанная третья балетная позиция! Такое впечатление, что с ребенком, с самого его рождения, с полной ответственностью занимались хореографией и танцами. Просто-таки уже готовый балетный паренек! – умилился он в душе. – И что удивительно: ступни его ног схожи с моими!.. Да и пальчики точь-в-точь мои! – поразился он этому наблюдению. – Даже волосы, как у меня!.. Такие же жгуче-черные и точно так же закручиваются в легкие спирали…».

Та-а-ак… Где-то он уже видел точно такого мальчика… Видел!.. Определённо, видел!.. Вот только где, понял не сразу… Когда же вдруг вспомнил свой детский портрет, который висел в доме его родителей в Варшаве, был страшно поражен сходством ребёнка на портрете с ребёнком, стоящим сейчас тут, перед ним, на обочине этой дороги. «Даже в одной поре!..» – промелькнуло в голове барона. Единственно, что рознило двух этих мальчиков, так это одежда. Тот, на портрете, который принадлежал перу талантливого художника, был запечатлен в бордовом бархатном костюмчике, добротных ботиночках и белых гольфах. Из-под длинных, чёрных его кудрей, рассыпанных по плечам, виднелся кружевной воротничок сорочки с повязанным под ним чёрным шелковым бантом.

Этот же босоногий мальчик, стоящий сейчас перед ним на обочине дороги, был одет очень бедно – в коротенькие штанишки из черного сатина, которые держались на нём благодаря двум тонким лямкам, да в латаную рубашонку. Вот и вся его одежда…

Пока Ясно Вельможный пан изучал образ Михаськи, Михаська изучал образ Ясно Вельможного пана… Он просто-таки не сводил с него своих больших, синих глаз… Ведь таких величественных, со строгим лицом и красивыми волосами людей, как этот барин, Михаське еще не доводилось встречать на своём жизненном пути! Определённо, не доводилось!..

Ясно Вельможный пан, в свою очередь, тоже продолжал смотреть на Михаську… Смотрел и смотрел на него, смотрел и смотрел, не переставая при этом нещадно теребить свою бородку…

О чем размышлял он, никому не дано было знать… Ни кучеру Яцку… Ни малышу Михаське… Но… после известных событий на дороге, когда Михаська чуть было не погиб под копытами лошадей барона Ордоновского, его забрали из деревни Каленевцы в панскую усадьбу, пояснив, что у него теперь есть право жить в этой усадьбе на правах сына Ясно Вельможного пана.

Не совсем было понятно Михаське, тогда пятилетнему малышу, почему у него вдруг стало два отца… Причем этот второй его отец оказался ни кем-нибудь, а самим бароном Ордоновским… Но по тому, с каким почтением к нему стали относиться все окружающие, он понял, что быть сыном Ясно Вельможного пана не так-то уж и плохо… Не так-то уж и плохо жить в его имении, где ему не отказывали в еде, одежде, где его учили манерам, грамоте, танцам, фехтованию, верховой езде. Звонкий его детский голосок слышался и в стенах усадебного дома барона, и в аллеях его великолепного парка. Обнажённое белоснежное тельце Михаськи можно было созерцать сквозь радужные брызги панского озера, где он, под присмотром нанятого для него гувернера, с визгом и восторгом придавался удовольствию, купаясь в его водах, прогретых ласковым летним солнышком.

Михаил был благодарен отцу, что в течение своего детства и отрочества он не был обделён его вниманием и материальной поддержкой. Отец дал ему сначала домашнее образование, наняв для этого приходящих учителей, потом среднее образование в гимназии… А когда он стал взрослым, отправил в Варшаву получать высшее образование. Но, несмотря на то, что Михаська был родным сыном самого барона Ордоновского, аристократа самых что ни на есть «голубых кровей», по своему социальному статусу он так и оставался простолюдином по имени Михаил Селивестрович Богдан…

«Михаська! Михаська!» – начал вдруг осознавать Михаил, что кто-то всё зовет и зовет его. Наконец, зов этот достучался до его сознания… Стряхнув с себя груз воспоминаний, он стал возвращаться в реальный мир… Первое, что он увидел, это лицо склонившегося над ним Станислава. Весело смеясь, он цитировал ему на ухо какие-то стихи. Какие? Михаил понял не сразу… И только прослушав последнюю строчку – «Куда, куда вы удалились, весны моей златые дни…» – понял, что Станислав читает ему строчки из стихов Пушкина…

– Ну?.. Что ты всё смотришь на меня, как баран на новые ворота, смотришь и молчишь? Я уже десятый раз к тебе обращаюсь, а ты, как оглох!..

– Ой… прости, ради Бога, Станек! – наконец-то придя в себя окончательно, извинился Михаил и виновато погладил Станислава по руке. – Прости! В глубокой отключке я был… Задумался…

– Ну, ты, братишка, даёшь! – не переставал удивляться Станислав. – Я и эдак к тебе. Ян так к тебе… А ты, как скончался!.. О чем ты всё раздумываешь?..

– Да вот… Детство вспомнилось… Вспомнил, как впервые повстречался на проселочной дороге со своим отцом, бароном Ордоновским.

– Когда чуть под копыта лошадей его экипажа не попал? – улыбнулся Станислав. – Помню, помню эту историю, Михаська. Да-а-а, известная на всю округу была история. Если бы тогда не мастерство кучера… О-о-о… Не сидел бы ты сейчас тут рядом со мной в этой коляске и я бы никогда не узнал, что у меня мог бы быть такой славный братишка…

– Да ладно тебе!.. – стушевался Михаил и легонько ткнул Станислава локтем в бок.

– А знаешь, Михаська, пока ты сейчас был, так сказать, в отключке, я смотрел на тебя и тайно любовался тобой! О, Святая Мадонна!.. До чего же ты на отца своего, на барона похож! Как много тебя с ним роднит!..

– А на матушку свою я не похож? С матушкой меня ничего не роднит?

– С матушкой?.. – скрыто улыбнувшись, переспросил его Станислав. – Да как тебе сказать… Кое-что, конечно же, роднит… Например… чрезмерная твоя покорность в характере… И порой, очень излишняя… А ведь покорность, братишка – удел рабов… Да, да… Удел рабов…

– Так я, в некоторой степени, и есть раб! – как-то уж сильно вдруг сник Михаил. – Да, да! Раб! Самый настоящий раб!!! – помутился его взор…

– Успокойся, Богдан! – засуетился Станислав. – Это не совсем так!.. Вернее, только отчасти…

– Пусть хоть и отчасти, но, тем не менее, так оно и есть! Тебе, Войцеховский, именно об этом хотелось бы сейчас со мной поговорить?!! – с негодованием смотрел он него.

– Всё! Всё! Успокойся!.. Не принимай всё так близко к сердцу! – попытался отмахнуться от него Станислав.

– Не затыкай мне рот, Войцеховский! – с нежданным накалом яростных страстей прокричал ему в лицо Михаил. – И запомни, запомни раз и навсегда: я и сам прекрасно помню о своём плебейском происхождении! Поэтому… попрошу тебя не утруждать себя тем, чтобы всё время напоминать мне об этом! Понял меня?!!

– Ну, всё! Всё!!! – хотел было коснуться его плеча Станислав – очевидно, чтобы успокоить. Но Михаил не позволил ему этого сделать, жёстко откинув его руку от себя. – Запомни, Войцеховский! Запомни раз и навсегда! Я всегда помнил, помню и буду помнить, что я плебей! Да, да! Тот самый плебей, который попросту заигрался в вельможного пана!

– Прекрати истерику!.. Прекрати!!! – крепко сжал его руку в своей руке Станислав, уже успевший осознать, что ситуация с другом нешуточная и начинает выходить из-под контроля.

– Не цепляйся за меня своими руками!!! – вырвал Михаил свою руки из его руки.

– Прямо-таки взбесился!.. Прекрати сейчас же истерику!!!

– Это не истерика, Станек!.. – ударил себя кулаком в грудь Михаил, – это усталость!.. Понимаешь ты меня, усталость!!! Усталость!!! Ты мне можешь объяснить, для чего ты то лижешь меня, то кусаешь? Для чего призываешь меня знать себе цену – и тут же самолично занижаешь планку моей самооценки донельзя?!.. Я ведь и без того мечусь между двух своих ролей, между двух своих предназначений, как между двух огней! А тут еще ты, со своими шпильками в самое моё сердце…

– Каких еще предназначений?.. – не понял его Станислав.

– Что тут непонятного?!! Две моих роли, два моих жизненных предназначения – это барин, который живёт в моем теле, и тот самый плебей, о котором ты мне с завидным постоянством напоминаешь каждые пять минут. Оба они раздирают меня на части!..

– Вот так сказа-а-ал!.. – присвистнул Станислав… – Ну, брат, ты совсем переутомился с дороги!!! И давно это у тебя?..

– Поверь на слово – всегда!!! Но особенно остро стало мучить, как третьего дня покинул родительский дом. Дерут меня два этих моих предназначения на две части, каждая в свою сторону тянет. Устал я от этого!.. – долго и болезненно выдохнул он. – Очень устал!!! Пора бы мне уже давно определить для себя, кто я больше по своей природе – батрак ли, барин ли – и двигаться уже этим путем. Но в последнее время всё отчетливее и отчетливее склоняюсь к тому, что никакой я не барин, а самый обыкновенный простолюдин! Пока ехал к тебе в Могилев, всю дорогу раздумывал: может, кинуть все к лешему – и учёбу в университете, и поездки по балам, и ходьбу по вернисажам да уехать домой в Каленевцы, в свой родной домишко, к родным своим людям, которые души во мне не чают. Странно!.. Как странно мы, люди, живём в этом мире!.. – простонал он со слезами на глазах. – Все те, которые тебя любят, лелеют тебя всем своим существом – живут в отдалении от тебя. Встречаешься с ними раз в сто лет. Те же, которые чужды твоей душе, твоему пониманию – всегда у тебя под боком. Сколько же нужно израсходовать жизненных ресурсов, времени, чтобы приспособиться к ним, понять, что они от тебя хотят и что тебе от них нужно…

– Эх, Михаська, Михаська, – с сочувствием вздохнул Станислав, – тебе, и в самом деле, надо было бы ещё хоть немного в родном доме пожить. Напитаться его энергетикой. Тогда бы и не сидел в печали. Тебя не что иное, как совесть, всё время гложет. Это она на тебя смертную тоску наводит, намекает на то, что плохо ты свой сыновний долг перед родителями выполняешь. На самом же деле ни в чем ты перед своими родителями не виноват!.. Не виноват ты, Михаська, что барин, который живёт в тебе, требует для себя достойной жизни. Никогда «голубая кровь», которая течет по твоим жилам, не позволит тебе жить в убогой деревне, не позволит тебе жить в нищете и серости. Она, «голубая твоя кровь», изничтожит тебя за это! Порвет в клочья! Даже и не сомневайся!!! Поэтому предлагаю тебе, прямо тут и прямо сейчас, решить для себя, кого в тебе больше – барина или простолюдина. И давай, на этот вопрос я отвечу тебе сам… Так вот, Михаська, в тебе больше барина. Да, да, барина!!! И больше никогда не терзай себя этой проблемой. Ты барин, и это аксиома!!! И первоочередная твоя задача, на данный момент – это стать независимым в финансовом отношении человеком. Для этого ты должен доучиться в университете! Затем…. получить достойное тебя место под солнцем! И я тебе с моими связями непременно помогу в этом. После этого, Михаська, ты с полной ответственностью начнешь помогать своим родителям. Только состоявшимся человеком ты сможешь принести им неоценимую пользу. Они будут гордиться своим образованным и богатым сыном, который сможет вытащить их из нищеты. И это будет куда действеннее и достойнее тебя, как личности высокого полета, нежели если ты с деревенскими мужиками будешь батрачить в поле да чистить навоз в свинарниках. Поверь, все это прекрасно понимают – и твои родители, и твои родственники, и все твои соседи по деревне. И не кори себя за то, что развлекаешься на балах. Ты не только там развлекаешься, ты приобретаешь там полезные связи. Только этот уровень знакомств, уровень высшего общества, в котором ты сейчас вращаешься, поможет тебе найти путь к вратам, указующим твой путь истинный. Так что – прочь хандру! Не пристало тебе сидеть в печали…

– Печаль – признак ума! – хмуро отшутился Михаил…

– Вот как?!! Печаль – признак ума?! – переспросил его Станислав. – В таком случае, братишка, если твоя сегодняшняя печаль и в самом деле эквивалентна твоему уму, то ума у тебя, Михаська, столько, что уму непостижимо!..

– Ай!.. Ну тебя!.. Ты всё со своими шуточками!.. – ударил его локтем в бок Михаил…

– А знаешь, Михаська, давай начистоту… Может, для полного счастья в жизни тебе не хватает денег? Честно сказать, я бы рад был предложить тебе очень хорошую сумму, но не знаю, как это сделать… Все думаю, думаю, как сделать так, чтобы дать тебе эти деньги и в то же время не обидеть тебя этим?..

– Войцеховский!.. Ты убил меня!!! – смотрел на него глазами, полными ужаса, Михаил…

– Я обидел тебя своим предложением? – побледнел Станислав. – Я не хотел этого, брат, прости! Понимаю, что эта тема очень щепетильная, но друзья имеют право об этом говорить. Нет в этом ничего зазорного!.. Сегодня я помогу тебе… Завтра, кто знает, может, я буду нуждаться в твоей финансовой поддержке.

– Ты меня убил! Убил!!! – все твердил Михаил, отрешённо держась за голову…

– Прости меня, Михаська!.. Прости!.. – искренне испугавшись за него, стал трясти его за плечо Станислав. – Я только хочу помочь тебе. От чистого сердца хочу помочь! Хочу, чтобы ты жил и ни в чём не нуждался. Чтобы без оглядки на бедность мог позволять себе то, что пожелает твоя душа. И я всё для этого сделаю! Слышишь, всё!!! – решительно воскликнул он. – Потребуется – найду тебе хорошую работу… Потребуется – невесту с хорошим приданым сыщу… Потребуется – не побоюсь отца твоего барона Ордоновского подрать на части и вытряхнуть из него всё то, чем он давным-давно обязан был поделиться с тобой сам. Потребуется – поделюсь с тобой своим капиталом. Но бедным ты у меня никогда не будешь! Слышишь меня, никогда!!! Хочу, чтобы ты ходил по вернисажам и скупал столько картин, сколько угодно твоей душе. Хочу, чтобы ты всегда был красиво одет и вращался только среди деликатных людей, потому что ты сам – самое что ни на есть деликатное создание!..

Михаил, не сводя со Станислава глаз, внимательно его слушал. Нет, не слушал… Он внимал каждому его слову. Неожиданно… он ухватил его за руку и крепко сжал ее в своей руке…

– Ну что с тобой, Михаська? – улыбнулся ему Станислав. – Ну, говори!.. – приобнял он его за плечи. И тут… Михаил упал лицом на его плечо, и в этот миг Станислав понял, что друг его Михаська плачет… Ничего он ему на это не сказал, только стал молча гладить его по спине. Он гладил его по спине и молчал… гладил и молчал…

Наконец, Михаил отстранился от него, и, смахнув слезы с глаз, устало вымолвил: «Не в деньгах дело, Станек…»