Текст книги "Звезда Серафима Саровского… Звезда любви…"

– Последний раз видел его перед отъездом из Варшавы, – ответил ему Михаил. – Приглашал меня к себе в гости.

– Что-о-о?.. Приглашал тебя в гости?! – удивился Станислав.

– Да! Приглашал! А что?!

– В свой варшавский особняк приглашал?!

– Да! В свой варшавский особняк приглашал. А что тебя удивляет?

– Вот это да!.. А жить тебя, случайно, в свой особняк не приглашал?..

– Кого?!

– Тебя! Кого же ещё!..

– В качестве кого? – подавленно спросил его Михаил.

– В качестве сына, разумеется!.. Единокровного сына!!!

– Такими обязательствами, как жить под одной крышей со своим, хоть и единокровным, но все-таки официально не узаконенным сыном, барон Ордоновский никогда себя не обременял. И ты, Станек, об этом прекрасно знаешь…

– Да знаю, знаю…

– Тогда зачем спрашиваешь?!

– Не обижайся на меня! Это я так… От злости на твоего Ясно Вельможного папашу…

– Станек, почему ты на него злишься? У тебя для этого есть повод?

Но Станислав быстренько сменил тему разговора: «Михаська, судя по твоему варшавскому адресу, ты так и продолжаешь проживать на квартире у пани Стахи? Не так ли?..»

– Почему бы и нет? – рассеянно пожал плечами Михаил. – Милая, очень милая старая пани. И, что мне импонирует, очень аккуратная… Очень католичка она, что для меня тоже важно. Мы с ней много рассуждаем о Господе, ходим в костел на мессы. Она мне попросту как мать. Мне в её доме тепло и уютно. Да и привык я уже к ней. Родная она мне стала…

– Да, да… Помню её… Действительно, приятная пани, – согласился с его мнением Станислав. – Ну и слава Богу, коль так, – улыбнулся он, видя, как у его друга Михаськи потеплел взгляд при упоминании о пане Стахе.

Между тем…. молодые люди вошли в большую по площади комнату, обставленную вдоль стен книжными шкафами, полки которых были до отказа заполнены книгами.

– Кабинет мой, – со скукой во взгляде пояснил Станислав. – Работы по банковским делам у меня всегда много, вот и тружусь тут…

Михаил огляделся… Справа от входа два светлых окна, под которыми, торцом к ним, стоит массивный, изготовленный из дуба письменный стол. Столешница стола под зеленым сукном. На столе настольная лампа с зелёным стеклянным абажуром, большая чернильница из мрамора с несколькими подставками для перьевых ручек. А еще кипы каких-то документов, несколько раскрытых книг, отложенное в сторону печатное издание «Вестник Могилевского Земства»…

В одном углу кабинета – старинные напольные часы, в другом – камин из серого мрамора со скульптурными украшениями. На камине установлены большие, выполненные из бронзы часы и два больших, тоже из бронзы, подсвечника.

Над камином – величественный, во весь его рост, портрет деда Станислава – барона Генриха-Гедеминаса Ландсбергиса. На портрете он изображен в возрасте лет шестидесяти пяти, одетым во фрачный костюм, лацкан фрака которого украшает роскошная английская бутоньерка.

Художнику удалось уловить и передать присущую барону Ландсбергису надменность в его облике. Помимо этого, во взгляде больших, выразительных глаз барона присутствуют мысль, смелость, достоинство. Очевидно без слов, что этот господин принадлежит к тем людям, кому из века в век, из поколения в поколение принадлежат государство, могущество, власть и слава…

– О, Станек, – улыбнулся Михаил, – до чего же достоверно удалось художнику передать внутреннее содержание твоего деда, а также его внешний образ! Смотрю на портрет и вижу его, словно воочию. Словно живой стоит тут, рядом с нами. Даже придраться не к чему… Именно таким я и запомнил его на всю свою жизнь: светлые, с золотистым отливом волосы, зачесанные на боковой пробор, под цвет им – небольшие бородка и усики, бледная кожа лица, серые глаза, прямой с небольшой горбинкой нос. Да, да! Именно таким я его и помню, – улыбался портрету барона Генриха-Гедеминаса Ландсбергиса Михаил…

– Не тревожь душу, Михаська, – отходя от портрета своего деда, тихо сказал Станислав. – Пошли отсюда…

– Нет, Станек, подожди. Я еще твой кабинет не осмотрел.

– Ну, смотри, – с недовольством посмотрел на него Станислав.

И Михаил принялся дальше осматривать рабочий кабинет своего друга. Слева от входа – большой диван, обтянутый коричневой кожей, и два стоящих напротив него таких же кресла. Вдоль стен книжные шкафы со стеклянными дверями. Михаил окинул взглядом книжные полки шкафов, пробежал глазами по переплетам книг. Названия книг выдают профессию своего хозяина, его интересы и приоритеты в выборе книг для чтения на досуге. Тут книги по юриспруденции, по финансам, по экономике… Много книг по философии, истории, искусству. Огромные энциклопедические тома. Книги на английском, французском, польском и немецких языках… Всевозможные словари.

– Рутина, Михаська! – поморщил свой красивый нос Станислав. – Пошли отсюда. Умоляю…

Михаил хотел было уже послушно направиться вслед за ним, но тут совершенно отчетливо почувствовал на себе призывный взгляд барона Генриха-Гедеминаса Ландсбергиса, направленный на него с портрета.

– Подожди, Станек, меня твой дедушка позвал, – сказал он Станиславу и вернулся к портрету.

Михаил внимательно посмотрел в глаза барона и ощутил, что тот смотрит на него очень доброжелательно и приветливо. Даже почувствовал его ласковую улыбку, притаившуюся в уголках губ…

– Я смотрю, Станек, ты никогда не расстаешься с портретом своего деда, везде его с собой возишь. Этот его портрет у тебя и в Питере в кабинете висел, и тут ты его повесил…

– Дед – это моё всё, Михаська! Ты же сам прекрасно знаешь, как мне его не хватает в жизни! – погрустнел Станислав. – Очень не хватает! – посмотрел он с печалью на портрет деда. – Пожалуй, сейчас он мне необходим более, чем когда-либо…

Михаил ничего не ответил Станиславу на это, только тяжело вздохнул и легонько погладил его по спине…

– Спасибо, Михаська, что хоть ты у меня есть!.. Мой дед очень тебя уважал…

– Я его тоже очень уважал, Станек. Барон Генрих-Гедеминас Ландсбергис был добропорядочным человеком. Честный он и очень справедливый. Я всю свою жизнь буду поминать его тёплым словом. Ведь он первый пришел ко мне на выручку в гимназии, когда меня клеймили позором за то, что я сын женщины, которая находится в услужении пану. А уж как он тебя, Станек, любил! Слов не подберешь, чтобы выразить всю глубину его чувств. Могу представить, что ты пережил, потеряв такого дедушку. Это невосполнимая утрата…

– Да! Это так! – еще больше поник Станислав. – Ладно….. пошли отсюда, Михаська, пошли, – словно очнувшись, вымолвил он, – покажу тебе мою гостиную.

Друзья направились по коридору к другим дверям дома…

– Вот моя гостиная, братишка, – как-то безынициативно произнес Станислав, не сбросивший еще со своей души горестные воспоминания о деде.

Михаил окинул взглядом большое помещение зала, паркетный пол которого был натерт до зеркального блеска. Высокие потолки зала украшала лепнина, стены были обтянуты бордовым шёлком с рисунком из золотых и белых корон. Мягкая мебель гостиной – два угловых дивана, стоящих справа и слева от дверей балкона, а также кресла с подлокотниками, стоящие вдоль стен – были обтянуты бордовым шелком.

Торжественность залу придавал ослепительно белый рояль «Steinway» с большим ажурным пюпитром и золотыми педалями, красиво гармонирующий со стоящим у правой стены зала белым мраморным камином, на котором были установлены большие позолоченные часы с маятником.

Посередине комнаты – овальный стол, вокруг которого расставлены мягкие стулья, обтянутые всё тем же бордовым шёлком.

На потолке – массивная бронзовая люстра с хрустальными подвесками. По стенам развешаны такие же светильники.

Михаил обратил внимание на то, что на одном из кресел стоит новенькая гитара.

– Чья это гитара, Станек? Уж не твоя ли?..

– Моя!.. – смущенно улыбнулся Станислав.

– Разве ты умеешь играть на гитаре? – изумился Михаил. – Знаю, что ты великолепно играешь на рояле. А вот на гитаре… не знал об этом.

– Научился и на гитаре, Михаська. Честно сказать, всегда об этом мечтал. Многие считают это мещанством, но я не разделяю их точку зрения. Глупость! Самая настоящая глупость! Я в восторге от гитары!.. Нравится мне, как она звучит, люблю слушать романсы под ее аккомпанемент…

– И что, получается играть?

– Получается! И очень неплохо получается… Потом развлеку тебя. Знаю много старинных романсов.

– Вот это да! – продолжал смотреть на него с восхищением Михаил.

– Да ладно тебе удивляться! – смутился Станислав. – Нет ничего в этом сложного… Только желание и терпение требуется. Будем петь с тобой дуэты…

– Дуэты будем петь?! – увеличились в размере и без того большие глаза Михаила. – Ну, братишка, я просто восхищен твоими талантами! Просто восхищен!

Между тем, взгляд Михаила привлёк к себе портрет молодой, очень миловидной женщины, выполненный в полный её рост. Портрет этот в большой, овальной формы позолоченной раме висел над камином зала.

Незнакомка была одета в белое бальное платье с очень глубоким декольте, красоту которому придавали воланы, кружева и множество голубых атласных бантиков. Светло-русая её головка была украшена локонами с вколотыми в них живыми цветами. На мир она смотрела большими серыми глазами, наполненными ясным светом. Женщина была весела, немного кокетлива и озаряла свой образ ровной белозубой улыбкой.

– Неужели пани Войцеховская?.. – узнал Михаил в женщине мать Станислава.

– Она! – без доли каких-либо эмоций ответил ему Станислав.

– Совсем еще молоденькая! – неосознанно улыбаясь, всё смотрел и смотрел на нее Михаил…

– Этот портрет писали с неё сразу после того, как она родила меня. Отец захотел увековечить её в том возрасте, в котором она подарила ему сына.

– Да-а-а… как быстро летит время и как быстро мы стареем, – продолжая вглядываться в образ матери Станислава, немного удручённо вздохнул Михаил.

– О чем это ты, братишка?

– Видел я твою матушку совсем недавно, в Варшаве, когда шел в гости к барону Ордоновскому.

– Вот как?.. И что же она тебе поведала?

– Видел её со стороны… Она шла к экипажу, который ожидал её около ворот особняка. Скажу только одно – всё так же хороша собой, всё так же стройна и всё так же легка ее походка. Но….. уже далека от образа, запечатлённого на этом холсте.

– Что ж поделать, Михаська, почти тридцать лет прошло с того момента, когда моя матушка, увековечивая себя для потомков, позировала своему портретисту. Да ладно о ней, о матушке моей! – прервал он самого себя. – Ты сейчас, Михаська, снова Ясно Вельможного пана Ордоновского упомянул. Ну? И как же он там, в Варшаве, поживает? Здоров ли?

– Ты, Станек, что-то сегодня много времени уделяешь разговору о бароне. С чего бы это, не могу понять?

Ничего не ответив, Станислав пропустил его в двери своей спальни: «Опочивальня моя, Михаська», – улыбнулся он ему.

К удивлению Михаила, спальня Станислава оказалась оформленной в персидском стиле, с большим количеством ярких цветов и узоров в её декоре.

Михаил осмотрел комнату, стены которой были драпированы золотой парчой. В простенке между двух окон – большой камин, обрамление которого выложено разноцветной мозаикой. Слева от входа – большой деревянный комод, на котором теснятся всевозможные персидские вещицы: какие-то вазы и вазочки, статуэтки в форме людей, слонов и диковинных птиц… С правой стороны от входа – широкая, с высокими спинками деревянная кровать с балдахином, застланная бордовым атласным покрывалом с золотистыми кистями на четырех его углах. Из той же ткани – балдахин, подхваченный с обеих его сторон витыми шнурами с тяжелыми золотистыми кистями на их концах.

В изголовье кровати разложены подушки различных форм, различных цветов и размеров, расшитые бисером, цвета которых хорошо сочетаются с персидским ковром ручной работы, лежащим на полу. С обеих сторон кровати – тумбочки с настольными лампами. Рядом с тумбочками высокие напольные канделябры из бронзы. Совершенно очевидно, что свечи, зажжённые в спальне Станислава ночами, привносят в её интерьер неуловимую тайну и добавляют своему хозяину, возлежащему на вольготной кровати, романтичный настрой и усиливают его наслаждение от потаённых пламенных фантазий.

– Станек! Я не знал, что ты стал приверженцем интерьеров в персидском стиле?! Красота, конечно, необычайная, но у тебя всегда был в приоритете стиль времен Людовика XV, французского рококо…

– Да, это так… Но как только я увидел в Питере такую спальню у одного сановного генерала, то тут же решил и себе такую приобрести, – улыбнулся Станислав. – Теперь не жалею. Одно удовольствие – отдыхать в подобном интерьере. Кстати, я с детства мечтал о такой спальне.

– Поразительно, просто поразительно, братишка, но твой вкус полностью перекликается со вкусом Ясно Вельможного пана Ордоновского! Он тоже любит украшать свои покои в восточном стиле.

– Знаю я об этом, Михаська! Знаю! – снова увлёк его за собой в дальнейшее путешествие по своему дому Станислав. – Именно такую спальню, ещё в детстве, я и увидел впервые в своей жизни именно у него, у барона Ордоновского. Мне очень нравилось бывать в его доме. К нему в имение мы частенько наведывались с моим дедом по каким-то его важным делам. Пока дед и барон Ордоновский разговаривали о чем-то и курили чубуки у камина, я бегал по дому барона и с интересом рассматривал обстановку его покоев, безумно большую коллекцию старинных книг в его библиотеке, многочисленные картины, статуэтки, мебель, ковры. А однажды…… проник в его

спальню и долго с раскрытым ртом рассматривал всю её шикарную обстановку в персидском стиле. Тогда я увидел подобное впервые. Перещупал все безделушки, которые украшали интерьер спальни…. примерил на себя расшитый золотой нитью шлафрок барона…. пристроился к его кальяну… Вот тут-то, на месте преступления, меня и застукали… Потом получил взбучку от деда за свое вздорное поведение. По возвращению домой, предъявил деду претензию – почему у нас нет такой красивой, в персидском стиле спальни, как у барона Ордоновского… Устроил ему истерику, почему у него нет такого же шлафрока, как у барона… Дед тогда мне ответил, что все это не в его вкусе… А я подумал, что, когда стану взрослым, то у меня тоже будет такая же спальня с балдахином, как у барона Ордоновского, и тоже будут персидские ковры и всевозможные милые вещицы, как у него. А еще тогда решил для себя, что у меня непременно будет такой же шлафрок из парчи, как у него, у Ясно Вельможного пана, и что я тоже, как и он, буду курить кальян.

Но потом я об этой своей голубой детской мечте благополучно забыл… А когда побывал в Питере в гостях у одного известного сановного генерала и увидел обстановку его дома, которая у него в том же восточном стиле, что и у барона Ордоновского, то тут же и вспомнил о своей давно позабытой детской мечте…

– Странно! Ты никогда мне об этом не рассказывал, – пожал плечами Михаил.

– Говорю же, забыл на время об этом. А сейчас часто вспоминаю нашего барона Ордоновского. Вспоминаю обстановку его дома… Его самого часто вспоминаю… Ох, и красив же он был! Подобных ему людей я не встречал никогда. Как он там? В здравии?

– Хмм… Ты опять о нем?..

– Да вот… – неопределенно пожал плечами Станислав, – интересуюсь…

– Да что ему сделается, Станек! В здравии наш Ясно Вельможный пан, в здравии. Не волнуйся за него…

– По-прежнему такой же ловелас? – подмигнул Станислав.

– Представь себе, немного утихомирился.

– Все так же по балам разъезжает? Ведь он такой любитель балов!

– И балы реже стал посещать… Зато теперь всё больше времени в путешествиях по разным странам проводит. Особенно часто бывает в Лондоне. Там у него любимый кузен живет. Вот он к нему и ездит. Кстати…. уже успел несколько раз посетить Америку.

– Америку?..

– Да, Станек, Америку… Повадился туда ездить, слушать своего любимого итальянского тенора Энрике Карузо. Говорят, что Энрике Карузо, сильно привязавшись к Америке, теперь окончательно покинул свой родной итальянский Неаполь.

– Да, да, Михаська, я тоже слышал, что Энрике Карузо так прижился в Америке, что уже и о своем родном Неаполе забыл. Его даже итальянцы упрекают в том, что он окончательно обамериканился. На что он, с присущим ему юмором, успокоил земляков тем, что это не он обамериканился, а поклонники его тенора, американцы, обитальянились.

– Наслышан я об этом, Станек, – улыбнулся Михаил.

– Да-а-а… Значит, такие вот пристрастия теперь у нашего барона Ордоновского?.. – ухмыльнулся Станислав. – Нет, вы только на него посмотрите, в путешествиях по разным странам он свое время проводит!.. Ну и ну…

– Ты чем-то недоволен, братишка? – созерцая озлобленное лицо своего друга, насторожился Михаил.

– Конечно, недоволен!.. – нервно одернул полы своего фрака Станислав. – А с какого черта я должен быть доволен?!!

– А что не так?

– Лучше бы кобель старый позаботился о том, чтобы обеспечить своего сына статусом в обществе! Взял бы и усыновил тебя официально! Дал бы тебе свою фамилию Ордоновский и свой баронский титул! С его-то деньжищами, властью и связями давно бы мог все это устроить. Был бы ты барон Ордоновский. Так звучало бы лучше, нежели Михаил Богдан. Не понимаю таких отцов, которые дают своим отпрыскам жизнь, увековечивая свое продолжение в них, а потом ничего не предпринимают для того, чтобы помочь несчастным в непростых реалиях земного существования. Знаю немало случаев, когда приемные родители своим приемным детям, заметь, даже не кровным, а приемным, выбивали дворянство по «Высочайшему соизволению». А этот свою родную кровь без подтверждения его шляхецкого происхождения мурыжит!..

– Да, ладно тебе, Станек, чего уж об этом говорить. Каждый живет, как ему судьбой предписано. Значит, судьба у меня такая, обездоленным быть…

– Не смей так говорить, Михаська! Ты прекрасно знаешь, что у тебя еще есть я! Просто зла на твоего Ясно Вельможного папашу не хватает! Скончается рано или поздно – и оставит тебя на всю жизнь под фамилией твоего неродного отца Селивестра Богдана, мужа твоей матери. Так и будешь всю жизнь просто – Михаил Богдан, просто сын обыкновенного крестьянина Селивестра, который живет с твоей матерью в деревне Каленевцы и вычищает навоз из-под свиней и коров. Разве это справедливо по отношению к тебе, к человеку, по жилам которого течет кровь польской шляхты и голубые крови немецких аристократов?!!

– Не знаю, Станек, почему ты так неуважительно о моем отце Селивестре Богдане отзываешься? – болезненно поморщился Михаил.

– Да какой он тебе отец!.. Так!.. – махнул пренебрежительно рукой Станислав.

– Как это, какой он мне отец?!! – остолбенел Михаил. – Я же с самого рождения рос в его доме, под его крылом…

– Ну, положим, в доме – это громко сказано! – не без издевки подметил Станислав.

– Ну, хорошо!.. В хате! – поправил себя, с горестными нотками в голосе, Михаил. – Такое уточнение тебе по нраву будет?..

Ничего не ответил ему на это Станислав… Только присмотрелся к нему насмешливо – и отвернулся в сторону…

– У тебя что, пан Войцеховский, яду много скопилось?! – раздосадовался Михаил. – Для чего ты меня в гости пригласил? Чтобы свой желчный пузырь освободить?! Тогда мне здесь нечего делать! Нечего!!! – резко рванул он с места и, не до конца отдавая отчета, в какую из многочисленных дверей дома своего друга ему следует идти, пошёл, куда глаза глядят, не выбирая пути… Но Станислав успел ухватить его за рукав визитки, желая остановить, однако тот отпихнул его руку и снова ринулся неведомо куда…

– Ну, всё, Михаська, всё! Прости меня! – пытаясь поспевать за ним, виновато проговорил Станислав. – Я совсем не собирался тебя обидеть… Сам не пойму, почему у нас с тобой такой никчемный разговор получился. Да, соглашусь, что у меня присутствует злость на барона Ордоновского, и это несомненно! А с чего это я к твоему отцу Селивестру Богдану прицепился, доброму, трудолюбивому человеку, и сам до конца не пойму. Не психуй на меня, брат! Прости! – попытался он вновь приостановить Михаила и повернуть к себе лицом. Однако тому и на сей раз удалось высвободиться от него… Но Станислав проявил настойчивость и снова ухватился за рукав его визитки, и снова повторил попытку повернуть его лицом к себе. И на сей раз ему удалось обратить его взгляд на себя. «Прости меня, дружище!.. Ради Бога, прости!..» – взял он его руку в свою и, крепко её сжав, виновато посмотрел ему в глаза…

Когда Михаил увидел в глазах друга искреннее раскаяние, то от души его немного отлегло… Устало вздохнув, он, хоть и с долей отчуждения, но все-таки ответил пожатием своей руки на его пожатие.

– Прости меня, Михаська! Еще раз прости! Я искренне раскаиваюсь! Слышишь меня? Искренне! Мне очень стыдно за этот разговор и перед тобой и перед твоим отцом Селивестром Богданом. Я знаю, какой это прекрасной души человек, знаю, какой это чудесный столяр-краснодеревщик. Мне, действительно, очень неприятно…

Михаил же вдруг поймал себя на мысли, что с восхищением вглядывается в образ своего любимого друга Станислава и искренне зачаровывается его красотой.

Высокий, ладный Станислав, одетый в идеально подчеркивающий его стройную фигуру фрачный костюм, стоял перед ним во всем своем величии. Белолицый, кареглазый, златокудрый, такой изысканный, такой холеный и так приятно пахнущий парфюмом…

И тут Михаил отчетливо осознал, насколько к образу этого роскошного аристократа, воспитанного с детства в любви и уважении ко всему изящному, не знающего, что такое кланяться, пресмыкаться, завидовать, завоевывать положение в свете, не клеятся рассуждения о каком-то там плотнике Селивестре Богдане из какой-то там деревни Каленевцы. Ох…. как же ему не клеились все эти рассуждения!.. Но он, Станислав Войцеховский, стоит сейчас перед ним, перед Михаилом Богданом, перед сыном плотника и, унижая свое достоинство, вымаливает у него прощение. Михаилу стало неловко перед Станиславом… Очень неловко…

– Ладно, Станек! Забудь об этом разговоре! – отвел он от него глаза в сторону. – Забудь!..

– Михаська! Ты действительно не обижаешься на меня?! – попытался отыскать его взгляд Станислав…

– Ни в коем случае, Станек! – наконец, посмотрел на него Михаил. – Ведь ты искренне попросил у меня прощения, и это совершенно очевидно… А ведь мы с тобой, братишка, знаем, что нет на свете грехов, кроме грехов нераскаянных…

– А также нет грехов непрощённых, если они искренне раскаянные, – подхватил его мысль Станислав. Друзья крепко обнялись и наконец-то открыто посмотрели в глаза друг другу.

– А что касается Селивестра Богдана, моего неродного отца, – вернулся к прежнему разговору о своем приемном отце Михаил, когда друзья вновь продолжили свое путешествие по дому, – так он за всё время моего существования в его семье ни разу не попрекнул меня тем, что я не родной ему сын. А ведь я, Станек, самый настоящий байстрюк. Да, да! Байстрюк! Внебрачный ребенок пана. Нет, Станек…. Селивестр Богдан мне – самый настоящий отец! Если бы не открылось, что я сын местного барина, я бы до самой смерти не догадался, что Селивестр Богдан может быть мне неродным отцом. Никогда этот человек не обделял меня своей заботой, никогда не делил нас, детей, на своих и чужих. Всю жизнь буду благодарен ему за это.

Станислав внимательно выслушал Михаила и ни разу его не перебил… Когда же он закончил свой пламенный монолог, склонился к его уху и ненавязчиво пояснил: «Прости, Михаська, но для меня приятнее было бы осознавать, что ты сын ни какой-то крестьянки, а сын особы «голубых кровей». Да, да! Особы «голубых кровей»! Самого барона Стефана Ордоновского! Уж прости, старина, но для моего утонченного слуха так было бы благозвучней».

Ничего не ответил ему на это Михаил, только скромно потупил взор и сдержано улыбнулся. На этом конфликт между друзьями был исчерпан…

Между тем, они вошли в просторный, залитый солнечным светом обеденный зал, оклеенный светлыми обоями с белым багетом. Все четыре окна зала были распахнуты настежь. Легкий ветерок с улицы играл белыми шелковыми занавесками, поднимая их то высоко вверх, то неторопливо опуская книзу…

Интерьер зала был выдержан в стиле «Прованс»: теплота и уют деревенского домика в предместьях Парижа. Вся мебель, украшающая его интерьер – стол, стулья, два больших буфета и комод – была белого цвета. Дверцы буфетов и их выдвижные ящики, а также выдвижные ящики комода украшали пейзажи французских деревень, утопающих в виноградниках и оливковых рощах. Пейзажи были выполнены художником в ярких терракотовых, лавандовых, бирюзовых и желтых тонах.

По стенам обеденного зала были развешаны картины в белых рамах, ландшафты которых пестрели очарованием французских заливных лугов с пасущимися на них стадами тучных пестрых коров… А еще… пейзажами пшеничных полей, сплошь усеянными ярко-алыми головками трепетных маков, романтичных васильков, а также отражали жизнь и быт французского крестьянства. В простенках между окон стояли белые кадки с растущими в них пальмами.

В центре помещения располагался длинный, овальной формы стол с множеством стульев вокруг него. Пухлые сиденья и спинки стульев были обтянуты белым льном. На середине стола стоял розовый фарфоровый кувшин, наполненный цветами садовой ромашки.

– Твой обеденный зал?.. – расплылся в улыбке Михаил.

– Да, братишка! Трапезная моя… Будем с тобой тут пищу вкушать и пить чай с вареньем из твоих любимых ранеток. Кстати, Михаська, тебя дожидается варенье из нового урожая. И не только из ранеток, а также из малины, земляники, черники. Всё, как ты любишь…

– Спасибо, Станек!.. – смутила вдруг Михаила забота Станислава, и он отвёл от него глаза в сторону. – В таком очаровательном обеденном зале, братишка, даже самая скромная пища покажется царским угощеньем. А уж варенье из ранеток, земляники, черники… О!.. Об этом только мечтать можно, – взглянул-таки он на своего друга всё с тем же смущением…

Однако…. внимание Михаила вновь привлекла мебель, которой был обставлен обеденный зал. Он ходил вокруг стульев и с увлечением ощупывал их спинки… Подходил к буфетам и выдвигал их ящики, открывал дверцы, со знанием дела осматривая всевозможные крепления… С наслаждением гладил рукой поверхность стола, на ощупь напоминающую полотно атласной ткани, при этом ничего не говоря, а только довольно покачивая и покачивая головой.

– Да-а-а… Такой интерьер, Станек, такая прекрасная мебель – всё это очень располагает к длительным застольям и душевным беседам, – наконец-то, в приятной задумчивости вымолвил он. – А еще, братишка, я обратил внимание на то, до чего же качественно выполнена эта мебель! Несомненно, талантливый мастер ее сладил!.. – уже больше самому себе, нежели Станиславу, сказал он. – Мой отец Селивестр Богдан очень славился мастерством краснодеревщика, когда работал в имении барона Ордоновского, и мне, своему сыну, кое-какие секреты своего ремесла сумел передать. Так что, Станек, как человек, хорошо разбирающийся в плотницком деле, я с полной ответственностью заверяю тебя в том, что мебель твоего обеденного зала изготовлена безупречно!.. Просто безупречно! – ещё раз с великим наслаждением провел Михаил ладонью по атласной, на ощупь, поверхности стола.

Что же касается Станислава, так ему были отвратны откровения Михаила о его пристрастиях к плотницкому ремеслу. Станислава это вынудило вспомнить о том, о чем ему больше всего не хотелось вспоминать… Например, о том, что друг его Михаил Богдан принадлежит к другому, чуждому ему сословию. А если это так, то что же они делают вместе?..

Стоя в глубине комнаты, он с ледяным отчуждением наблюдал за той эйфорией, в которую ввела Михаила работа какого-то там «талантливого краснодеревщика». И только благодаря горничной Кристине, которая неожиданно появилась в дверях обеденного зала, Михаил не заметил того неприятия, с которым смотрел на него его друг Станислав Войцеховский.

Кристина держала в руках большой серебряный поднос, нагруженный стопками белых накрахмаленных салфеток. Увидев в помещении хозяина и его гостя, она засмущалась, а встретившись взглядом с Михаилом, и вовсе вспыхнула пунцовым румянцем…

Михаил безразличным взглядом окинул Кристину, которая, застыв в дверях обеденного зала, с нескрываемым вожделением ощупывала его глазами. Низкорослая, с объемными формами тела молодая девушка. Узколицая, тонкогубая, с небольшими глазами цвета темного пива, близко посаженными к тонкому, длинному носу и с пышной копной ярко рыжих волос…

– Кристи-и-на-а-а, – процедил сквозь зубы Станислав, – тебе не показалось, что тебя сегодня слишком много в наших с паном Богданом жизнях?!

Вздрогнув, Кристина взглянула на хозяина, сверлившего ее исподлобья недружелюбным взглядом… Станислав же, понимая, что ни внешний образ горничной, ни внутреннее ее содержание не помогут ему относиться к ней, как к достойной его внимания личности, молча ее ненавидел…

– Простите меня, пан Войцеховский! – поникла Кристина. – Я не знала, что вы со своим гостем здесь, в обеденном зале, – принялась она потерянно топтаться на месте…

– Ой, ли!.. – прямо-таки всплеснул руками сражённый ее враньём Станислав. – От вашего, сударыня, бесхитростного лукавства меня прямо-таки затошнило сейчас! Ты что, за дураков тут нас держишь?! – сдвинул он к переносице брови.

– Я принесла салфетки от прачки, – не зная, что ему ответить, сказала Кристина. – Вот они, – указала она глазами на поднос с салфетками. – Мне их нужно переложить в ящик буфета.

– Так ступай же! Перекладывай! – в состоянии крайнего недовольства выкрикнул Станислав. – Чего же ты все топчешься и топчешься на месте, при всём при этом уже успев раз десять догола раздеть моего друга глазами?!

Щеки Кристины сделались еще более пунцовыми. Часто-часто моргая, она продолжала растерянно топтаться на месте.

– Так ступай же рысью и перекладывай, наконец-то, свои салфетки! – приказал ей вконец обозлённый Станислав. – Чего же ты всё топчешься и топчешься на месте, словно застоявшаяся кобыла в стойле?!

Кристина, сжавшись в комочек, сорвалась с места и проскользнула мимо Станислава в сторону комода. Едва справляясь с волнением, она стала укладывать в его ящик накрахмаленные салфетки.

– Ну что, братишка, не желаешь рассмотреть негласное предложение барышни воспользоваться ее услугами? – поглаживая пальцем свои усики, с бесстыдством посмотрел на Михаила Станислав…

Его вопрос ввел Михаила в конфуз… Он прямо-таки отпрянул от него…

– А что?.. Барышня сама себя предлагает! Чего же теряться-то?..

– Нет! Не хотел бы! – показал ему кулак Михаил…

– Ну и дурак!.. – рассмеялся Станислав…

Кристина же, наконец-то справившись со своими делами, подобно перепуганной птахе, пойманной сильными руками человека и неожиданно заполучившей свободу, тут же выпорхнула из столовой…