Текст книги "Всё имеет свою цену"

Глава 35

Дверь Конраду Симонсену открыл хорошо одетый господин с изысканными манерами и умным взглядом холодных рыбьих глаз. Звали его Маркус Кольдинг[49]49
  Kolding – от kold (дат.) – холодный.


[Закрыть], и по образованию он был врач, в связи с чем вполне закономерно и получил свое прозвище – Холодный Доктор. Да оно ему и подходило. Даже гораздо лучше, чем Сопливый Папаша, не без известной доли сожаления подумал Конрад Симонсен.

Если появление такого гостя и явилось для хозяина неприятным сюрпризом, он, по крайней мере, ничем себя не выдал.

– Смотри-ка, начальник отдела убийств собственной персоной. И чем же я заслужил такую честь?

Конрад Симонсен даже не стал пытаться подыграть ему, зная, что все равно это ни к чему хорошему не приведет.

– Мне нужна твоя помощь.

– Что ж, выкладывай прямо здесь. Внутрь не приглашаю. Ничего личного – просто у меня есть свои принципы. – Ничего, понимаю, все в порядке. Лиз Суенсон – это имя тебе что-то говорит?

Собеседник задумался, потом осторожно ответил:

– Может быть. А что?

Конрад Симонсен показал ему две фотографии.

– Она была похожа на этих женщин?

На этот раз доктор размышлял недолго.

– Может быть. А что?

Конрад Симонсен вытащил еще один снимок.

– А то, что она, возможно, окончила свои дни подобным образом, а также то, что у тебя самого есть внучка ее возраста. Понятно?

– Так что ты хочешь знать?

– Лиз Суенсон – это ее настоящее имя?

– Нет.

– Тогда я хочу знать, как ее звали на самом деле и что она для тебя делала.

Хозяин квартиры снова задумался; на лице его ясно читалось недоверие. Наконец он сказал:

– Она была финкой, ездила между Данией и Швецией. Не скажу, чтобы она относилась к числу важнейших сотрудников.

– Курьер?

Доктор кивнул.

– Ну, а здесь, в стране, что она для тебя делала?

Ответ прозвучал с наигранной готовностью:

– Она ведь была красивой девушкой.

– Да, верно. Итак, ее настоящее имя?

– Не помню, да и вообще, у финнов – не имена, а набор букв, расставленных в случайном порядке. Но если это важно, могу выяснить.

– Это важно. Что с ней произошло?

– Она внезапно исчезла – в 1992 или 1993 году. Правда, при этом она не прихватила ничего, что бы принадлежало мне, так что мы решили, что она просто вернулась к себе в Финляндию.

– И ты не разыскивал ее?

– Нет, не особо. Как я уже говорил, она не относилась к числу… доверенных лиц.

– А когда она работала на тебя, каким транспортом она пользовалась: автомобилем, поездом, самолетом?

– Поездом. Я даже назову тебе город, куда она ездила – все равно, это было так давно, что теперь уже не имеет значения. Но этим и ограничусь.

– Хорошо. Так что же это за город?

– Хеслехольм.

– А где она жила, когда бывала в Дании?

– Понятия не имею: может, у какого-нибудь друга, может, в одном из моих отелей. Ладно, выясню и это.

Конрад Симонсен протянул ему свою визитную карточку.

– Прекрасно, позвони, когда узнаешь имя и все остальное. И учти, это надо срочно.

– В течение получаса. А что, на нее напал тот психопат, которого вы посадили?

– Не знаю.

Доктор привычными круговыми движениями – хорошо известными всей полиции – слегка помассировал крылья своего огромного носа и сказал:

– Мне не нравится, что он напал на моего человека, совсем не нравится. За это он заслужил, чтобы с ним обошлись так же – ну, может, после небольшой забавы с паяльной лампой.

– Он заслужил того, чтобы его посадили в тюрьму, как, кстати, и ты тоже.

– Надеюсь, с ним вы сработаете лучше, чем со мной. Что-нибудь еще?

– Нет, и спасибо за содействие.

Хозяин молча закрыл дверь перед самым носом главного инспектора.

Глава 36

Казалось, что неприятностям в эту среду конца не будет. Не успел Конрад Симонсен вернуться в здание префектуры полиции, как в его кабинете возникли Арне Педерсен и Полина Берг, пришедшие с докладами о последних новостях. Краткий их обзор начала Полина:

– Отзвонился этот король гангстеров, которого ты только что навещал. Поскольку тебя еще не было на месте, он соблаговолил переговорить со мной. Настоящее имя Лиз Суенсон – Элизабет Юутилайнен. Мы отыскали ее mug shot [50]50
  Mug shot (англ.) – послужной список.


[Закрыть], датированный 1988 годом, когда она отбывала тюремный срок в Тампере за распространение наркотиков. Исчезла она в 1992 году в возрасте 25 лет. Финны обещали как можно скорее прислать дополнительные данные, однако, к сожалению, приходится констатировать, что ее внешность прекрасно укладывается в рамки преференций Андреаса Фалькенборга относительно определенного женского типа. Так что с высокой степенью вероятности можно считать ее четвертой жертвой этого маньяка.

Конрад Симонсен проворчал:

– Что ж, я приблизительно так и думал. Что-нибудь еще?

– Сообщение от Анны Мии, то есть от твоей дочери…

– О чем же?

– Ты не сможешь с ней связаться до завтра. Что-то там с зоной покрытия спутника и атмосферными помехами на линии.

Эта новость раздосадовала Конрада Симонсена даже больше, чем он сам ожидал. Сегодняшнего разговора с дочерью он ждал с огромным нетерпением – для него это была своего рода отдушина, возможность слегка сбросить раздражение, накопившееся в течение выдавшегося столь дерьмовым дня. Даже не пытаясь скрыть своего недовольства и разочарования, он угрюмо проворчал:

– Интересно, как это ей удалось позвонить и сообщить, что она не сможет со мной созвониться? Бред какой-то!

– Может, корабль как раз входил в зону атмосферных помех. Я никогда не бывала на Карибах, так что, честно говоря, просто не знаю.

В разговор вмешался Арне Педерсен:

– Прекрати тиранить вестника, Симон.

– Да-да, конечно. Вообще-то, это не так уж важно. Что еще она говорила?

Полина Берг покосилась на Арне Педерсена, который за спиной у шефа энергично покрутил пальцем у рта, сигнализируя, чтобы она дала волю своей фантазии. Полина так и сделала:

– Ну, в общем, Анна Мия сказала, что у нее все хорошо, правда, она уже соскучилась и ждет не дождется, когда наконец вернется домой. Кроме того, разумеется, велела передать тебе огромный привет.

Конрад Симонсен слушал ее с видимым удовольствием. Полина Берг между тем продолжила свой обзор сегодняшних неприятностей:

– Да, есть еще кое-что, но, может, Арне, лучше ты…

Арне Педерсен подхватил эстафету:

– Наше начальство официально катит на тебя бочку. Директор департамента десять минут назад на пресс-конференции в пух и прах разнесла методы нашей работы – в смысле те инструкции, которые ты дал Поулю.

Для обоих подчиненных стало полнейшей неожиданностью, что, услышав это, Конрад Симонсен прямо-таки расцвел от удовольствия.

– Правда? Ну и что потом? Как решилось с Поулем?

– Да никак. Она повернула все так, будто его ругать тут нечего. Ты – и только ты – несешь полную ответственность за все. По ее словам, ты слишком азартен. Так что вся вина всецело лежит на тебе – ну и, стало быть, на ней, как на твоем непосредственном начальнике. Она обещала серьезно переговорить с тобой, как только данное расследование будет завершено. Что же касается всего остального, то директор отказалась давать какие-либо комментарии. Однако подчеркнула при этом, что если кто-нибудь интересуется дополнительной информацией по данному вопросу, то он вполне может принять участие в твоей пресс-конференции, которая состоится в пять часов.

– И это все? А как насчет вопросов от журналистов?

– Никаких вопросов, – сказала Полина Берг. – Зачитав свое заявление, она удалилась, гордая и неприступная, как Снежная Королева. Кстати, если хочешь знать мое мнение, я считаю жуткой несправедливостью, что она позволяет себе обходиться с тобой подобным образом.

– Ничего не поделаешь – прыжки и гримасы судьбы.

Арне Педерсен удивленно посмотрел на шефа и с недоверием в голосе сказал:

– А я и не знал, что ты решил собрать представителей прессы. Тебя что, обязала наша дражайшая фрёкен Лед и Холод?

– Говоря о ней, изволь выражаться уважительно – сама она всегда хорошо о тебе отзывается. Что же касается пресс-конференции, то я сам все это придумал сегодня утром. И вовсе не для того, чтобы обсуждать запись беседы Поуля Троульсена с подозреваемым, хотя совсем без этого, конечно же, обойтись не удастся. На самом деле мне бы хотелось, чтобы и вы двое в ней поучаствовали – разумеется, если у вас есть время. Тогда и фотографам будет чем заняться, и у меня появится возможность переадресовать кому-то особенно неудобные для меня вопросы.

Оба подчиненных кивками подтвердили свое согласие, хотя на их лицах явно читалось полнейшее замешательство. Ведь любому было ясно, что шеф просто обязан чувствовать себя оскорбленным таким отношением начальства. Он же между тем, напротив, выглядел таким довольным, каким его уже долгое время никто не видел.

– Ну, что-нибудь еще?

Арне Педерсен кратко проинформировал:

– Нам удалось выяснить серийные номера купюр, которые Андреас Фалькенборг получал в банке; однако теперь, по-видимому, это особого значения не имеет.

Конрад Симонсен был, вероятно, того же мнения, поскольку отнесся к сообщению крайне равнодушно.

– Что-то еще?

Полина Берг и Арне Педерсен дружно покачали головами. Оба иссякли. В отличие от Мальте Борупа, который вихрем ворвался в кабинет, чтобы нанести последний на сегодня удар убойному отделу. Не успев толком отдышаться, студент спросил:

– Ну, и как вам это? Слышали, сколько ему дали? Я имею в виду Андреаса Фалькенборга.

Коллеги жестами показали, что они не в курсе.

– Я и сам только что прочел в интернете. Он получил четыре дня.

Арне Педерсен мягко поправил:

– Ты, наверное, имел в виду четыре недели?

– Ничего подобного, именно четыре дня! Которые истекают в воскресенье утром. Я совершенно уверен. Его не будут брать под стражу до окончания расследования. Судья ограничился лишь продлением срока предварительного ареста. Хотя какая тут, к черту, разница?!

На несколько минут все застыли как безмолвные изваяния, лишь время от времени обмениваясь недоуменными взглядами. Практикант наклонил голову и благодаря своей буйной шевелюре и печальному взгляду как-то сразу стал похож на гигантского пуделя. Он был заметно расстроен, поскольку ожидал как минимум похвалы за проявленную оперативность. Первым пришел в себя Конрад Симонсен. Досадливо поморщившись, он произнес:

– А разница хотя бы в том, что в этот уик-энд отдыхать нам отнюдь не придется. И это еще – мягко говоря.

Глава 37

Допрос в качестве свидетеля Бертиля Хампель-Коха стал одним из наиболее ярких впечатлений Графини за всю ее карьеру.

Беседа их была организована наспех и происходила в аэропорту Каструп, где господин директор пожертвовал целым часом своего времени – именно столько у него оставалось до отлета рейса в Брюссель. По вполне понятным причинам Графине было бы куда удобнее повременить с этой встречей до понедельника, однако из этого ничего не вышло. Их разговор был первой частью точно рассчитанного плана Хельмера Хаммера, направленного на то, чтобы отвести ненужное внимание датской прессы от посещения Бертилем Хампель-Кохом Гренландии в 1983 году. Правда, достаточно малой части отечественной прессы, ибо до сих пор интерес к этой истории проявляли лишь два журналиста, однако для господина заведующего отделом и этого было больше чем достаточно. Вторая часть этой двухступенчатой ракеты должна была прийти в действие на запланированной на пять часов пресс-конференции Конрада Симонсена.

Сидя за рулем своего автомобиля, едущего по Эресуннскому шоссе, Графиня размышляла о том, что не помнит случая, когда бы ее шеф добровольно пошел на созыв пресс-конференции, если, конечно, можно считать выполнение части плана Хельмера Хаммера добровольным шагом. Кроме того, она пыталась понять, в каком именно ключе ей строить допрос Бертиля Хампель-Коха, если их встреча не будет сведена к обычной проформе. Хотя вообще-то ей самой этого не хотелось – ведь тогда, стоя перед журналистами, придется придумывать что-то прямо на ходу. Так что уж лучше поговорить о чем-то, что не имеет непосредственного отношения к следствию. И при этом, если, разумеется, удастся, не допускать особой откровенности ни с его, ни с ее стороны – поскольку это легко может привести к возникновению определенного рода неловкой ситуации. Нет, по-видимому, для обоих будет лучше, если они сознательно разыграют некий получасовой спектакль. Свернув с шоссе, она медленно въехала на парковку, гадая, действительно ли господин директор настолько пунктуален, как утверждала его секретарша, когда обещала Графине, что, как только она подъедет, с ней сразу же свяжутся. Территория аэропорта, несомненно, являлась одним из тех объектов страны, где система наблюдения была организована самым серьезным образом, так что чьи-то глаза давно уже следили по различным мониторам за перемещениями ее автомобиля. Мысль эта была не из приятных. Чуть повернув зеркало заднего вида, Графиня наскоро прошлась щеткой по волосам. Следствием этой секундной невнимательности стало довольно резкое торможение, вызванное появлением прямо перед капотом неизвестно откуда взявшейся молодой женщины, больше всего похожей на лицо рекламной кампании в каком-то магазине для тинейджеров. Продемонстрировав в ослепительной улыбке все тридцать два зуба – вероятно, чтобы показать свою радость по поводу несостоявшегося все же наезда, – она на несколько мгновений застыла в выгодной позе, едва не упершись бедром в радиатор, после чего впорхнула на пассажирское сиденье. С такой непосредственностью, будто они были знакомы еще со времен совместного посещения детского сада, девушка представилась просто по имени – Беатой. Графиня про себя решила, что пристрелит красотку, как только у нее появится такая возможность.

Следуя указаниям Беаты, они обогнули здание международного терминала и въехали в какие-то ворота. Охранник лишь махнул рукой, призывая их двигаться дальше, и вскоре они остановились у небольшого павильончика на территории внутренних авиалиний. Последнюю часть пути до павильона Графиня проделала под звонкий аккомпанемент каблучков сапог Беаты – цок-цок, цок-цок. Когда они оказались внутри, секретарша чуть ли не с благоговением подвела Графиню к какой-то двери, после чего – по-прежнему бодро цокая каблуками – удалилась. Графиня постучалась и вошла.

Помещение напоминало дешевый, однако вполне приличный гостиничный номер. Оно было маленьким и сверх всякой меры перегруженным предметами мебели. Вдоль одной из стен стояла кровать, а параллельно с ней располагался продолговатый стол со стульями у обоих торцов. Сюда же умудрились втиснуть внушительный гардероб, умывальник, а также телевизор. На стенах, окрашенных в бледно-голубой цвет, не было ничего, за исключением двух пейзажей в дешевых рамках, один из которых висел над столом, а другой над кроватью. На обоих был изображен закат. Картины были такими блеклыми и стандартными, что казались одинаковыми. Бертиль Хампель-Кох сидел у дальнего торца стола лицом к двери. Увидев вошедшую гостью, он захлопнул свой ноутбук, встал и, лавируя между мебелью, устремился к ней навстречу. До сих пор Графиня видела его всего один-единственный раз, и при той их встрече поведение его было высокомерным и весьма отталкивающим. Теперь же с самых первых секунд стало ясно, что чиновник собирается держаться совсем по-другому. Он тепло поздоровался, всем своим видом излучая доброжелательность и искренность.

Пока Бертиль Хампель-Кох бочком пробирался обратно к своему стулу, Графиня присела и положила сумочку на край кровати. Когда они устроились у торцов длинного стола, взгляды их невольно встретились, и возникла короткая неловкая пауза.

Графиня заранее попыталась подготовиться к тому, как начнет эту их встречу, однако ее собеседник, по всей видимости, поступил так же и опередил ее:

– Надеюсь, нам удастся разобраться во всем за час, в противном случае мне следует быть в курсе, чтобы заранее перенести вылет. Правда, если возможно, мне бы очень не хотелось этого делать, – сказал он.

– Часа будет вполне достаточно.

Она хотела сказать «более чем достаточно», но удержалась.

– Спасибо, рад это слышать. Я заказал нам кофе, но они, очевидно, обо мне забыли.

– Ничего, я вполне смогу обойтись.

Сдвинув очки на лоб и глядя Графине прямо в глаза, чиновник с подчеркнутой серьезностью заговорил:

– Откровенно говоря, я весьма сожалею о глупой ситуации, в возникновении которой не повинен никто, кроме меня самого. Идея того, чтобы твой шеф регулярно информировал меня о ходе расследования, принадлежала лично мне. И, сознаюсь, это была отнюдь не лучшая идея. Я думал, что таким образом сумею соединить личные интересы с… не совсем личными. Это было глупо и в высшей степени непродуктивно. Кое-кто в нашем министерстве, должно быть, был настолько удивлен моей ролью в данной истории, что решил приставить ко мне парочку журналистов. По всей видимости, так. Кто именно дал наводку прессе, я не знаю – скорее всего, кто-то из личных недругов, – ну, да это и неважно. Мне следовало заранее предвидеть, что все может пойти таким путем. Кроме того, мне нужно было уже давным-давно рассказать полиции о своем пребывании на базе в Сёндре Стрёмфьорде летом 1983 года – для этого у меня, мягко говоря, было немало возможностей. Однако я этого так и не сделал, что, в свою очередь, привело к возникновению массы дополнительной работы для вас. От всего сердца прошу простить меня за это, и передай, пожалуйста, мои извинения всем прочим своим коллегам.

Пытаясь определить степень искренности прозвучавшего заявления, Графиня склонялась к выводу, что все это звучит вполне убедительно. В то же время она с самого начала обратила внимание на то, что говорит он как-то весьма сумбурно, если не сказать лихорадочно, и внезапно ей стало ясно, что ее собеседник придает их встрече отнюдь не меньшее значение, чем она сама. Данное открытие вовсе не упрощало ситуацию. Поэтому первый заданный ею вопрос был продиктован просто обычным любопытством:

– Откуда тебе известно, что, как ты выражаешься, «наводку прессе» дал кто-то из твоих сотрудников? А может, источник их информации – работник полиции? У нас, подчас, такое случается.

Бертиль Хампель-Кох кивнул, как будто соглашаясь с ней, однако произнесенные им сразу же вслед за этим слова полностью опровергли версию Графини:

– Упомянутые журналисты использовали в своем расследовании мою фотографию в возрасте тридцати лет – копию снимка из электронной версии моего личного дела; оно содержится в нашей внутренней сети, и доступ к нему имеют лишь посвященные. Есть и еще кое-какие мелочи, но здесь я уже не так уверен. А что, это имеет какое-то значение?

– В общем-то, нет. Ладно, давай начнем. К сожалению, я забыла свой диктофон, поэтому, если ты не против, я буду кое-что записывать?

С этими словами она указала на лежащий перед ней блокнот. Собеседник согласно кивнул.

– В июне 1983 года ты отправился на Гренландию, чтобы позже принять участие в патрулировании границы на собачьих упряжках в составе команды «Сириус». Пунктом назначения была станция «Север» в северо-восточной Гренландии, а по пути туда ты приземлился на американской военной базе в Сёндре Стрёмфьорде. Все верно? – Да, правильно.

– В ожидании летной погоды, когда можно было бы отправиться дальше, ты провел там четыре дня, а точнее: с четверга 7 июля до воскресенья 10 июля. Так?

– Да, точно. Так далеко на севере погода и летом может быть отвратительной. Домой я летел через Местервиг на восточном побережье Гренландии – там уже никаких проблем не возникло.

Итак, первое препятствие было взято – она услышала о предпринятой поездке из его собственных уст и теперь могла спокойно ссылаться на данную информацию. То, что база в Сёндре Стрёмфьорде была не единственным местом его промежуточных посадок при путешествии на станцию «Север», так и не прозвучало – а ведь в действительности именно по этой причине они сегодня здесь и встретились. Графиня тщательно зафиксировала все в блокноте. Окончив писать, она сказала:

– Ты ездил туда под именем Стина Хансена?

– Да, так и есть.

– Почему?

Хампель-Кох рассказал о своем дяде, который в тот момент был министром обороны страны, и о страхе, что семейные отношения могут иметь негативные последствия с точки зрения отношения к нему коллег по санному патрулю. Графиня сочла, что объяснения звучат вполне убедительно и, по-видимому, действительно достоверны. Тогда она задала тот единственный свой вопрос, ответ на который не был заранее ей известен:

– Ты утверждал, что по профессии ты геолог. Почему?

Щеки Бертиля Хампель-Коха порозовели, и ответил он вовсе не сразу – сначала дождался, пока полностью успокоится и лицо примет обычный оттенок:

– Что ж, вопрос этот действительно слегка щепетилен.

Графиня попыталась его успокоить:

– Пусть тебя это не волнует. Как бы ты ни ответил, ты не расскажешь мне ничего нового. Да я и не собираюсь тебя осуждать. Тем более за то, что произошло свыше 25 лет тому назад.

Слова ее возымели действие, и он тихо заговорил:

– На тот момент я недавно женился, и мы ждали появления на свет первого ребенка. Разумеется, это было прекрасно, однако в то же время, отчасти, это меня слегка пугало. И вот внезапно у меня появилась возможность оказаться на той базе под чужим именем, и я решил, что если солгу и в отношении профессии, то и после этого меня никто не сможет отследить. Хотя… в общем, как оказалось, все получилось совсем не так.

Графиня подождала, пока он полностью выговорится.

– Видишь ли, я думал, что таким образом смогу на пару дней опять превратиться в холостяка, понимаешь?

– Полагаю, я улавливаю смысл.

– Господи, ведь тогда мне было всего 28 лет! Сейчас я бы никогда не повел себя так.

Он с надеждой посмотрел на нее, и Графиня с удивлением почувствовала, что сейчас он и в самом деле нуждается в поддержке и понимании с ее стороны. Постаравшись, чтобы это прозвучало как можно более небрежно, она заметила:

– Что ж, наверное, ведь с годами многие мужчины успокаиваются. Итак, ты встретил медсестру по имени Мариан Нюгор.

Бертиль Хампель-Кох опустил глаза:

– Да, и она от меня…

Графиня живо перебила:

– Эй, стоп, не стоит вдаваться в столь интимные подробности. Мне, по крайней мере, это вовсе не нужно. Единственное, что меня интересует, это общий ход событий.

Она подумала, что в действительности с этого момента начинает просто тянуть время, ибо отныне факт проведения соответствующего допроса не подлежал ни малейшему сомнению. Собеседник же почувствовал явное облегчение:

– Да-да, разумеется.

Свидетель из него был никудышный, что отнюдь не облегчило последующие двадцать минут их беседы. О своем пребывании на базе он, мягко говоря, мало что помнил, а уж из того, чем могла бы воспользоваться Графиня, и вовсе ничего. В завершение беседы она продемонстрировала ему для опознания фотографию Андреаса Фалькенборга, датированную 1983 годом.

Бертиль Хампель-Кох долго рассматривал снимок. Видно было, что он весьма хотел бы помочь, однако это не в его силах:

– К сожалению, нет.

– Его зовут Андреас Фалькенборг, но тогда все называли его Пронто.

Он с извиняющимся видом покачал головой.

– Андреас Фалькенборг по образованию инженер, и на базе он работал ассистентом электрика. Кроме того, он летал на вертолете.

Снова пауза и отрицательный жест.

– Значит, тебе ничего не известно об отношениях между ним и Мариан Нюгор?

– К сожалению, нет. Единственное, о чем я помню, это что вокруг Мариан и ее подруги-гренландки образовалась некоего рода группа поклонников. Да, у нее была подруга-гренландка – имени ее я уже не помню, однако она была такой же миловидной, как Мариан. …ну и значит,… появилась такая группа. Но Андреас Фалькенборг в нее не входил.

Не входил. Графиня записала это крупными печатными буквами и поставила четыре восклицательных знака. Что ж, пока не поздно, следует остановиться, – решила она и выразительно захлопнула свой блокнот.

– Огромное спасибо, что сумел выбрать время для этой беседы – ты нам очень помог.

Бертиль Хампель-Кох наморщил лоб, с задумчивым видом погладил себя по затылку и серьезным тоном сказал:

– Я и вправду весьма надеюсь, что вы поймаете убийцу Мариан. Когда я услышал, что она была убита, я испытал, конечно, шок, но одновременно и немалое облегчение. Это в высшей степени странное ощущение – ничего похожего прежде мне чувствовать не приходилось. Ведь на протяжении множества лет я считал, что она… погибла из-за меня. Хоть это и было не так, но все же…

Он умолк, и собеседница вежливо подождала, пока он продолжит:

– Мне сложно подобрать подходящие слова, да я и не буду пытаться. Во всяком случае, я гарантирую тебе, что никогда не забуду этой услуги. И надеюсь, настанет такой день, когда я смогу сполна за нее рассчитаться.

Графиня пропустила благодарность мимо ушей – ей и так хватало, о чем подумать. Ясновидящая Конрада Симонсена настаивала на том, чтобы она прилипла к Бертилю Хампель-Коху – то есть к Стину Хансену – как репей. Она так и сделала, и в течение последних семи дней не отставала от него. Гадалка утверждала, что это – вопрос жизни и смерти. И что? По всей видимости, она просто-напросто зашла в тупик и потратила массу времени практически ни на что. До самого последнего момента она надеялась на какое-нибудь откровение, и вот теперь оказывается, что на самом деле руки у нее абсолютно пусты. Сколько она ни прикидывала, сколько ни выдумывала все новых и новых сценариев развития событий, в которых бы господин директор департамента оказывался бы замешанным в убийстве Мариан Нюгор, ни один из них не выглядел хоть сколько-нибудь правдоподобным. Так что же теперь? Ответ напрашивался сам собой – ничего, это конец. Тем не менее она все же попыталась оставить некую лазейку. – Надеюсь, если у меня появятся какие-нибудь дополнительные вопросы, мы еще сумеем к этому вернуться?

Несмотря на то, что заявление это его явно удивило, Графине все же удалось получить вежливое, хотя и ни к чему не обязывающее согласие государственного чиновника. Собрав свои вещи, она подала ему руку и, не удержавшись, на прощание слегка вышла за рамки своей роли, сказав:

– Что же, когда встретишься с нашим общим знакомым из министерства печати, передай ему большой привет от меня.

Натянуто улыбнувшись, Бертиль Хампель-Кох покорно кивнул.