Текст книги "Всё имеет свою цену"

Глава 47

По мере того как сознание вернулось к ней, пришло ощущение жуткой головной боли, которую усугублял адский грохот, обрушивавшийся на нее через равные промежутки времени с такой силой, что едва не лопались барабанные перепонки. Видеть она ничего не могла, и лишь постепенно начала понемногу разбираться в сложившейся ситуации. Рот ее был заткнут тряпкой и наглухо заклеен несколькими витками обернутого вокруг головы скотча, который удерживал тряпку и неприятно обдирал кожу на щеках всякий раз, как она пыталась пошевелить головой. А удержаться от этого было неимоверно трудно, ибо каждая очередная порция оглушительного грохота заставляла ее вздрагивать всем телом. На голову ей была накинута какая-то материя, по ощущениям напоминавшая плащ с подкладкой из синтетического шелка, однако сделано это было неаккуратно, ибо, наклонив голову и скосившись вниз, она видела у себя под ногами полоску света и участок бетонного пола. Сквозь это отверстие проникали клубы белой сухой пыли, вызывавшие у нее приступы ожесточенного кашля, которые всерьез грозили задушить ее, ибо заткнутый тряпкой рот и так мешал ей нормально дышать. Белая взвесь возникала всякий раз, как начинался грохот, и она быстро научилась задерживать дыхание, когда поток ее бывал особенно плотен. Отсутствие возможности что-либо толком разглядеть, сумасшедший шум и борьба с несносной белой пылью с самого начала настолько поглотили ее внимание, что она даже не сразу заметила, в каком положении находится ее тело. Она сидела на стуле, ножки которого не передвинулись ни на миллиметр, когда она попыталась было его раскачать. Руки ее были накрепко пристегнуты к подлокотникам металлическими наручниками.

Все это действо длилось бесконечно долго, и постепенно она начала различать и прочие звуки: шум работы какого-то инструмента, который включали, как только успевала улечься пыль, иногда – характерные шорохи метлы и сразу вслед за ними шарканье совка, а еще – чьи-то шаги. Кроме того, изредка раздавались отрывистые восклицания человека, занятого тяжелой физической работой, а однажды даже прозвучала целая короткая сердитая фраза, смысла которой, правда, она не разобрала. Затем на смену адскому грохоту пришли звуки работы лопатой, однако к этому моменту она уже успела понять, что происходит. Андреас Фалькенборг готовил ей место последнего упокоения – где-то под толщей бетонного пола. Странно, но никакого панического ужаса она не ощущала. Даже в тот момент, когда случайно почувствовала, что за время ее отключки он умудрился вставить ей в глаза контактные линзы.

Ощущение времени в ней притупилось, и она с трудом могла бы сказать, сколько часов прошло до того момента, как чьи-то руки осторожно сняли тряпку с ее головы и вынули изо рта кляп. Резкий белый свет, заливавший помещение, ослепил ее. Прежде чем зрение наконец полностью восстановилось, ей пришлось довольно долгое время моргать и щуриться. На лице ее похитителя красовалась маска, одет он был в рубашку с засученными рукавами и короткие брюки. Но несмотря на такое одеяние, он весь обливался потом. Прямо перед ней на расстоянии пары метров в полу параллельно стенам, как она и ожидала, была вырыта прямоугольная яма размером примерно полтора метра на метр. Помещение, в котором она находилась, являлось, по-видимому, погребом с сырыми бетонными стенами. Напротив могилы стоял метровый деревянный крест, выкрашенный черной краской, а под потолком ярко горела одинокая лампочка. Слева от нее находилась красная металлическая дверь. Больше в помещении не было ничего, не считая ее самой и стула, на котором она сидела. Опустив глаза, она отметила, что ножки стула накрепко прикручены к полу мощными болтами. И тут только заметила, что в помещении находится еще кто-то. Справа совсем рядом с ней, также прикованная к стулу, восседала Жанет Видт.

Довольно долгое время Андреас Фалькенборг стоял неподвижно, разглядывая обеих девушек сквозь прорези маски. Слыша сдавленные всхлипы едва сдерживающей рыдания Жанет Видт, Полина Берг подумала, что несмотря на всю безнадежность их положения, самое главное сейчас – не показывать своего страха. Тем не менее никаких разумных слов на ум ей не приходило. Внезапно Жанет Видт нарушила молчание:

– Почему бы ему не убить только эту легавую? Я же делаю все, что он говорит. И всегда буду делать так, как он пожелает.

Смысл этих слов не оставлял сомнений, и внезапно Полина поняла, что именно это сейчас и нужно. Сама она как-то об этом не подумала, но Жанет Видт была наверняка права: вряд ли могила была рассчитана на них двоих – для этого она была слишком мала. Вместе с тем она отметила, как странно девушка обращается к нему, а также полное отсутствие в ней солидарности с подругой по несчастью. Учитывая обстоятельства, винить ее за это не следовало, но тем не менее Полина все же была неприятно поражена. Стараясь говорить как можно более нейтральным тоном, она попросила:

– Можно мне немного воды?

Андреас Фалькенборг моментально, как ястреб, навис над ней:

– Она говорит: «Не даст ли он ей немного воды?»

– Если мне предстоит умереть первой, так тому и быть, но меня мучит жажда. Неужели ты не можешь дать мне чего-нибудь попить? Мне правда очень хочется, так не заставляй же меня страдать, ведь это совсем тебе не свойственно.

Полина пыталась следить за тем, чтобы ничем его не провоцировать. Ей было совершенно ясно, что он задумал жестоко убить их обеих, вопрос заключался лишь в том, когда и в каком порядке? С другой стороны, садистом он не был и не стал бы просто так, для собственного развлечения, причинять ей лишних мучений.

Он злобно ответил:

– Она говорит неправильно, она не получит воды.

Чуть поколебавшись, она смирилась:

– Я очень хочу пить, не даст ли он мне капельку воды.

Андреас Фалькенборг немного помедлил, поправляя маску. Полине пришло в голову, что из-за материи по бокам приток воздуха внутрь значительно ограничен, и все время находиться в ней, должно быть, жарко и неприятно. Наконец он произнес:

– Пусть попросит еще раз.

– Не даст ли он мне попить водички?

– Она получит воду, но ей придется подождать.

С этими словами он покинул помещение. Тяжелая металлическая дверь гулко захлопнулась, однако, когда она открывалась, Полина, сама не зная зачем, успела рассмотреть расположенный за ней коридор. Когда они остались одни, Жанет Видт прошептала:

– Не нужно говорить ему гадостей, иначе нам достанется дубинкой. Это просто ужасно!

Полина Берг вспомнила, что речь о пресловутой дубинке шла и в том фрагменте, что она видела на экране своего компьютера, и когда он угрожал ей самой в ее кабинете.

– О какой это дубинке вы все время болтаете?

– Он тычет ею в тебя, и все тело пронзает сумасшедшая боль.

– Это что, электрическая дубинка? Такой коров подгоняют?

– Не знаю, наверное. Это – страшная вещь, ты даже представить себе не можешь, как это больно!

– Но я не вижу тут никакой дубинки.

– Она у него не здесь, она…

Дверь снова открылась, и Жанет Видт умолкла. Андреас Фалькенборг вернулся, неся кувшин с водой, который поставил перед Полиной Берг.

– Пусть она откроет свою уродливую пасть.

Она открыла рот и запрокинула голову. Он начал осторожно лить воду, время от времени делая небольшие паузы, чтобы она могла перевести дух. Девушка жадно пила; поначалу она даже не думала о том, что следовало бы оставить что-то своей подруге по несчастью. Лишь когда кувшин почти совсем опустел, она опомнилась и спросила:

– Может, он даст остальное Жанет?

Вылив остатки воды в рот Жанет Видт, Андреас Фалькенборг поставил кувшин на пол и сказал:

– Он будет тянуть жребий, кто первая попадет в мешок. Он хочет, чтобы все было так.

Полина быстро спросила:

– А он не скажет, когда это произойдет?

– Завтра он сунет в мешок одну. Завтра – когда у него будет цемент для ее могилы.

– А другая, что он сделает с другой?

– Он тоже сунет ее в мешок. Да, вот именно так он и сделает. Обе попадут в мешок, сначала одна, потом другая. А вторая еще и будет бояться.

Он снова поправил маску и затянул детскую считалочку, поочередно легонько прикасаясь к коленям девушек:

– Он-Дон-Ден, Мама-Фута-Фен…

Полина Берг насмешливо перебила его:

– А ну-ка прекрати хватать меня за ляжки, старая похотливая свинья! Слушай, Андреас, ты, выходит, у нас совсем невоспитанный?

Он отскочил назад. Полина рассчитывала на чудо. Она превосходно знала, что оскорбления – признак отчаяния, но попытаться все же стоило, тем более что все равно ничего другого придумать она не могла. Андреас Фалькенборг тем временем был, казалось, потрясен:

– Прости, я не хотел… я… он… Это ее гадкое бедро, он говорит – фу! Пусть она не смеет так говорить! А он говорит – фу. Фу-фу-фу, говорит он!

Крича это, он выбежал за дверь, на этот раз оставив ее открытой. Жанет Видт в ужасе всхлипнула:

– Теперь он вернется с дубинкой! Ты должна попросить прощения и пообещать вести себя хорошо. О нет, мне страшно!

Андреас Фалькенборг пришел совсем скоро, и в руках у него действительно была дубинка. Жанет Видт взмолилась:

– Только не меня! Это она была плохой, она кочевряжилась, это ей следует задать дубинкой за ее дерзкий язык! Пусть он ей всыплет дубинкой, много, много раз – ей, а не мне! Я же делаю все, что он говорит, все, как он пожелает.

Полина Берг еще успела отметить, как выражения Андреаса Фалькенборга прочно перекочевали в язык, которым теперь изъяснялась Жанет Видт. Затем все тело девушки пронзила жуткая пульсирующая боль, заставившая ее на мгновение сжаться наподобие пружины. Невыносимые судороги следовали одна за другой, сотрясая все тело с головы до пят. Не в силах сдерживаться, она изо всех сил заорала. Жанет Видт оказалась права – боль была неописуемой.

Палач отошел на шаг назад, а Жанет Видт крикнула:

– Она заслуживает еще раз, она была очень гадкой, она – а не я! Я делаю, как он говорит. Пусть моя порция достанется ей!

Не спеша выполнять пожелание Жанет, Андреас Фалькенборг сказал, обращаясь к Полине Берг:

– Она может вопить, сколько пожелает. Пусть орет, будто летит на шабаш, на свидание с нечистым, пусть визжит, будто ее, как ведьму, поджаривают на костре, или она уже попала в геенну огненную.

Жанет Видт поддакнула:

– Да, пусть себе вопит за то, что так гадко говорила с ним…

– Пусть она заткнется.

Жанет моментально умолкла. Он снова протянул к тщетно извивающейся Полине Берг свою дубинку, однако на этот раз разряда так и не последовало. Он лишь легонько притронулся к ее колену и продолжил свою считалку, на этот раз хлопая девушек по коленям не рукой, а принесенным инструментом наказания:

– Он-Дон-Ден, Мама-Фута-Фен, Фута-Фен, Фута-Фен, Он-Дон-Ден…

Глава 48

Прибыв в Хойе Тоструп, Графиня впервые в жизни отправилась на консультацию к ясновидящей. Все происходило в обычной квартире, расположенной на четвертом этаже в большом жилом комплексе неподалеку от станции «Хойе Тоструп». Разумеется, Графиня ожидала, что помещение будет несколько иное – к примеру, какая-нибудь мрачного вида вилла с башенками и сидящими на крыше зловещими воронами. Тем не менее все оказалось вовсе не так. На дверях квартиры висела табличка, на которой значилось Стефан Стемме с супругой, а когда она позвонила, дверь ей открыл мужчина. Это был тощий старик с костлявым, изможденным лицом и глубоко запавшими стеклянными глазами, которые, казалось, жадно впитывают все происходящее, никак, в общем-то, на него не реагируя. Она рассчиталась с ним за визит здесь же в коридоре – наличными и без всякой квитанции. Старик обстоятельно спрятал деньги в потрепанный черный бумажник, который извлек из ящика секретера. Положив бумажник на место, он запер ящик, спрятал ключ в карман и лишь после этого постучал в дверь, расположенную рядом с секретером.

– Можешь называть ее Мадам.

Голос у него был глухой и сиплый, а слово «Мадам» он произнес, открывая перед Графиней дверь, со столь ярко выраженным гнусавым французским прононсом, что казалось, будто он на что-то изрядно сердится.

Комната, в которую она попала, была светлой и производила приятное впечатление: обстановка практичная и, несомненно, подобранная в соответствии с определенным вкусом. Общую идею можно было сформулировать следующим образом: мещанский уют как защита от дисгармонии жизни. Созданию этого имиджа здесь служило все – от персиковых занавесок до украшающих светло-зеленые стены портретов аккуратно зализанных и, очевидно, прекрасно воспитанных детишек – вероятнее всего, внуков. Правда, Графине показалось, что в данный антураж как-то не совсем вписывается – точнее, совсем не вписывается – обилие красного дерева: вместо желаемой элегантности это только портило общую картину обстановки.

Мадам приняла гостью, полулежа в шезлонге в характерном стиле «бидермайер». Не вставая, она ограничилась тем, что, немного приподнявшись на своем ложе, протянула навстречу подошедшей Графине вялую белую руку. На вид этой миниатюрной, хрупкой женщине можно было дать примерно лет шестьдесят. Элегантность модного серого костюма подчеркивала наброшенная на худенькие плечи изящная белоснежная шаль. На усталом лице со скучно опущенными уголками капризного рта разительно выделялись почти прозрачные светящиеся живым умом глаза. Косметикой она, вероятно, не пользовалась, равно как не носила никаких украшений. Графиня присела на стоящий напротив стул. Мадам сказала:

– Ты ограничена во времени – сегодня вечером у тебя еще одна встреча.

Голос у нее был странный: монотонный и лишенный какой бы то ни было интонации, как если бы она просто зачитывала ряд цифр. Графиня скептически поинтересовалась:

– Ты что же, это видишь?

– Я это знаю. Конрад только что звонил мне – вероятно, ты выключила свой мобильник. Тебе необходимо вернуться в префектуру полиции в половине восьмого, самое позднее – без четверти восемь. Я обещала ему передать тебе это.

– Спасибо, весьма любезно с твоей стороны.

– Ты здесь впервые, и я понимаю, что ты испытываешь определенного рода недоверие к моему дару. Ничего страшного, поначалу так обычно бывает со всеми. В сущности, это вполне объяснимо. Я часто думаю, что надо быть уж чересчур наивным, чтобы с самого начала безоговорочно поверить мне.

Не зная, что сказать, Графиня лишь молча пожала плечами и развела руками. Наверняка Мадам всегда прибегает к помощи этого вступления, когда сталкивается со здравомыслящими и, следовательно, скептически настроенными людьми. Графиня подумала, что уж коль скоро она здесь, то неплохо было бы прояснить один момент. Она спросила:

– Несколько дней назад, говоря со мной по телефону, ты настаивала, что я должна, как ты выразилась, прилипнуть к Стину Хансену. Для чего это было нужно?

– Откуда же мне это знать? Однако, насколько я понимаю, ты все же вышла на человека с таким именем?

– Но это вполне обыкновенное имя.

Мадам даже не пыталась скрывать, что рассержена. Графиня без труда выдержала ее гневный взгляд, противопоставив ему здоровый скепсис. В течение нескольких секунд женщины напряженно разглядывали друг друга. Наконец хозяйка нарушила молчание:

– Сегодня ты поведала своему любимому одну тайну и теперь раскаиваешься в этом. Он тебя тоже любит, но что-то там у вас не клеится. Вам следует поступать как в том старом анекдоте, когда на вопрос о том, как спариваться ёжикам, дается ответ: очень, очень осторожно. Ну, так что, может, начнем? Что ты там мне привезла?

У Графини создалось такое чувство, будто ее прилюдно раздели. Лишь усилием воли ей удалось сдержать закипающий гнев. Она поджала губы, недобро прищурилась, но тут внезапно ощутила, что ее сомнения в сверхъестественных способностях, которыми якобы обладала эта женщина, значительно поубавились. Молча вынув из сумки платок Жанет Видт и поясок, принадлежащий Полине Берг, она протянула их ясновидящей. Чуть погодя она спросила:

– А мне что делать?

– Слушать.

– С тобой можно говорить, когда ты впадешь в транс?

– Ни в какой транс я не впаду, и говорить со мной, естественно, можно. Если ты мне будешь мешать, я попросту попрошу тебя умолкнуть.

Графиня кивнула. Интересно, а трудно это – вот так запросто взять да и поболтать с мертвыми? Взяв в одну руку поясок, а в другую платок, Мадам принялась мять их пальцами, одновременно озираясь по сторонам. Спустя некоторое время она сказала:

– Это женщина, которую в книжном магазине сбила машина.

Она произнесла это уверенно, по всей видимости, ничуть не смущаясь достаточно странным смыслом высказывания.

– И еще одна женщина, которая была балериной. Еще женщины – сплошные женщины. Те две, которых ты ищешь, они…

Она чуть запнулась, покрутила в руках платок и пояс, и продолжила:

– Я вижу белую часовню, но что-то в ней не так. Жанет и Полина находятся в белой часовне. Они вместе, и они живы. Какие-то бомбы… может, эту часовню разбомбили во время войны? Трахаться стоя в Ист-Энде за четыре пенса квартплаты… тогда это был бедный район, а сегодня богатый. Я вижу шикарные стеклянные фасады роскошных зданий, но это мне ничего не говорит. Мне кажется, это просто какое-то совпадение названий, тут примешалось что-то постороннее… происходит какая-то путаница и с этой часовней, и с именами девушек… некое дьявольское наваждение. Ага, вот и мужчина появился. Ох, какой же он гадкий – определенно, один из самых отвратительных типов среди тех, которых мне когда-либо приходилось видеть. Он одновременно и известная личность, и никому не известен. Все остальные исчезают, они не хотят быть с ним рядом. Ну, на этом можем остановиться.

Мадам отложила в сторону предметы, которые были у нее в руках. Графиня была глубоко разочарована и не стала этого скрывать:

– И это что, все?!

– Да, тебе надо искать белую часовню или некий склеп. Обе женщины там.

– Почему ты прервалась?

– Очевидно, что этот мужчина нам не поможет.

С досадой махнув рукой, Графиня засыпала Мадам вопросами, стремясь сделать хоть чуточку более реальной ее мистическую белую часовню, однако результат был более чем скромен. За неимением ничего иного, она вернулась к мужчине, который распугал все иные видения.

– А разве ты не можешь что-нибудь вытянуть через него?

Мадам уставилась в пустоту перед собой, медленно переводя взгляд снизу вверх и обратно, как будто рассматривала себя в зеркало.

– Нет, не могу, он злой.

– А сейчас он снова тут, или как там это у вас говорится?

– Да, и я с ним наверняка еще намаюсь. От таких, как он, так просто не отделаешься.

– А может, ты попробуешь поговорить с ним… по-хорошему?

– Ну, если ты так хочешь, но едва ли из этого выйдет что-то путное.

На этот раз она довольствовалась тем, что едва прикоснулась к вещам. Помолчав некоторое время, она сказала:

– Он постоянно твердит один стишок… как это… ну, в общем, неприличный, хулиганский. Распевает его на все лады, как мерзкую, издевательскую песенку, речь в которой, по его словам, идет о нем самом. Ее трудно понять – она какая-то старомодная и звучит совсем не по-датски. Некий политик спас проститутку, а дальше – как в считалочке с десятью негритятами, число которых постоянно убывает. Так мне, во всяком случае, кажется. А вот то, что он кого-то убил, это точно. Давай-ка остановимся. – Нет, подожди еще немного.

Мадам протянула руку, взяла со стоящего позади нее журнального столика ручку и блокнот и начала что-то писать. Затем, когда на бумаге появилось несколько строчек, она решительно заявила:

– Все, хватит!

– Что там такое?

– Четыре последних строчки из этого старого стишка, которые он перефразировал. А может, перевел – этого я так и не поняла. Он стремится снова попасть в газеты. – Кому адресован этот стишок?

– Тебе, но, по-моему, читать его не стоит. Пользы от него – никакой, ты только расстроишься.

Не обращая внимания на ее слова, Графиня жестом потребовала дать ей блокнот и, получив его, прочла:

 
Две мерзкие шлюхи трепещут от страха,
Добыче я рад, хоть и вымазан прахом.
Трусиха в мешке задохнется от злости,
От лысой останутся кожа да кости.
 

Отвращение захлестнуло Графиню с такой силой, что на пару секунд у нее даже перехватило дыхание. Она постаралась как можно скорее взять себя в руки, а как только овладела собой, услыхала по-прежнему лишенный каких-либо эмоций голос Мадам:

– Как и все дворянки, ты жутко упряма, так что получай, чего хотела. Правда, иной раз упрямство бывает и полезно – в этом тебе предстоит убедиться сегодня вечером.

Время, проведенное за рулем на обратном пути из Хойе Тострупа в Сёллерёд, было явно кстати. Встреча с ясновидящей оказалась весьма сомнительным удовольствием, и, покинув странную парочку, Графиня вздохнула с истинным облегчением. Кроме того, конкретная польза от данного сеанса для расследования была минимальна, если вообще здесь применимо само понятие «конкретная». Графиня позвонила Конраду Симонсену и, не застав его на месте, наговорила информацию Мадам по поводу белой часовни ему на автоответчик. При этом она была несказанно рада тому, что не ей приходится принимать решение относительно того, стоит ли воспринимать это сообщение всерьез. Остаток пути она потратила на то, чтобы полностью отрешиться от всех прочих впечатлений сегодняшнего дня. Немалую помощь в этом ей оказал включенный на полную громкость Боб Марли.

Подъехав к дому, она первым делом вынула из почтового ящика поступившую корреспонденцию и сунула стопку рекламных материалов прямо в стоящую у дверей урну. Войдя внутрь, она швырнула на кухонный столик остальное – три письма и какой-то пакет. После этого она поставила вариться кофе, полила цветы и наскоро упаковала кое-какую одежду для себя и Конрада Симонсена. Оттащив к машине увесистый чемодан и загрузив его в багажник, она снова вернулась на кухню. Кофеварка все еще отчаянно хрипела, задыхаясь, и Графиня подумала, что либо нужно наконец решиться и почистить ее от накипи, либо купить новую. Чтобы как-то убить время, она принялась рассеяно перебирать почту.

Верхнее письмо оказалось отчетом одного из ее банков – его она сразу же выкинула. Следующее – содержащее копию квитанции на оплату штрафа за неправильную парковку – также ее не заинтересовало; она вспомнила, как щетки ее автомобиля не так давно выплюнули оригинал на тротуар прямо под метлу дворника. Последнее послание было счетом, поступившим от нанятого ею частного детектива, за десяток фотографий, которые она уже получила от него по электронной почте. Его ей также не хотелось открывать, и она перешла к пакету. В почтовом ящике он лежал под воскресной газетой, так что, по всей видимости, его доставил курьер либо в субботу вечером, либо в воскресенье утром. Адреса отправителя и получателя на нем не значились, и Графиня несколько мгновений подозрительно осматривала пакет, после чего решительно разорвала гофрированный картон.

Книга была совсем новенькая, как будто только что из типографии. На суперобложке на фоне бескрайней ледяной пустыни живописно парил голубовато-серый бомбардировщик «Боинг В-52». Стройный фюзеляж и гигантские V-образные крылья, под каждым из которых умещалось по четыре могучих реактивных двигателя, производили впечатление элегантности и мощи. Название и имя автора были напечатаны крупными буквами, раскрашенными в цвета американского флага. Кларк Аткинсон. На страже Севера. Она открыла первую страницу и увидела, что подаренная ей книга – экземпляр очень редкого первого издания 1983 года. Издания, которого, в общем-то, не существует. Да вдобавок еще и с персональным посвящением от Хельмера Хаммера. Рукой заведующего административным отделом живо и небесталанно был выполнен набросок двух сгибающихся под тяжестью цветов магнолий – такими они были в начале июня. За ними угадывались очертания Пальмового домика. Надпись была краткой и понятной лишь посвященным: Дорогая Графиня! За мною еще множество «Д». С искренним приветом от Хельмера. В довершение всего нижние хвостики «Д» были задорно приподняты, а внутри буквы стояли две точки, так что вся она стала похожа на улыбающуюся рожицу. При обычных обстоятельствах Графиня искренне порадовалась бы и подарку, и тому доверию, которое он символизировал. Но дело как раз и состояло в том, что сложившиеся обстоятельства были вовсе не обычными. В данный момент ее недавнее путешествие вглубь новейшей истории страны представлялось ей чем-то далеким и неважным. Она поставила подарок Хельмера Хаммера на полку среди своих поваренных книг, перелила кофе в термос, посмотрела на часы и вышла из дома. Проехав метров пятьдесят по дорожке между виллами в сторону выезда на шоссе и поравнявшись с припаркованным синим «рено», она притормозила и опустила боковое стекло. Сделав то же самое, водитель «рено» приложил палец к губам и указал себе за спину на дремлющую на заднем сиденье напарницу. Графиня была лишь мельком знакома с ним и имени его не помнила. Она молча протянула ему кофейник и две кружки. Инспектор благодарно шепнул:

– Ты сущий ангел.

– Долго вам еще дежурить?

– Неизвестно, сейчас планировать что-либо трудно, но, наверное, долго. Мы уже сидим здесь несколько часов. – Что, не подфартило с работенкой, да?

– Ну, почему же? Кроме того, мы ведь добровольно. Только и вы уж того, давайте ловите этого серийного маньяка и найдите заложниц, пока они еще живы.

Графиня пообещала ему, что все будет сделано в лучшем виде. Так сказать, элементарно.