Текст книги "Грамматические вольности современной поэзии, 1950-2020"
Автор книги: Людмила Зубова
Жанр: Языкознание, Наука и Образование
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 12 (всего у книги 32 страниц)
Расширение поля темпоральности
Периферия функционально-семантического поля темпоральности, по существу, не имеет границ, так как многие слова, совсем не связанные с представлением о времени в их словарных значениях, могут косвенно обозначать время в контекстах, называя измененное качество.
В современной поэзии встречается немало примеров, когда на будущее время указывают существительные и прилагательные с контекстуальной семантикой будущего состояния – такие имена, которые в норме не имеют значения времени:
Но мужи где? Не их ли, приведя
К Тринакрии, я вел к быкам ревущим?..
Но волны топкие и, полные дождя,
Завесы Зевсовых быков ревели пуще.
Ответствуйте! Где все они? Куда
Сокрылись? Где страна, страна чужая,
В которой адресаты без следа
Рассеяны, вестей меня лишая?
О, как они глядели на меня,
Когда ревело мясо, бычьи шкуры
Метались и гремела толкотня
Слепящих туч карающей Пандоры!
В таких контекстах существительные приобретают событийное значение, устанавливаются дейктические отношения между подлежащими и сказуемыми. В подобных перифразах можно видеть и метонимический перенос, основанный не на пространственной смежности, что типично для метонимии, а на временнóй.
В тексте Олега Охапкина слова мясо, шкуры, являясь образами смерти, обозначают состояние, будущее по отношению к предикатам ревело, металось. Существительные мясо и шкуры относятся ко времени повествования, а глаголы ревело и металось – ко времени действия.
У Бродского в поле темпоральности включаются обозначения консервной банки и вилки, у Цветкова – называние червяков кормом. Интонация текстов Охапкина и Бродского трагическая.
Есть, конечно, примеры и повеселее, однако не без грустно-иронической рефлексии на тему бессмертия во всемирной славе:
В следующем тексте отчетливо выражен комический эффект:
…эти голые тети и голые дяди
называются ПЛЯЖ, которого ради
эти голые дяди и голые тети
прилетели с нами на самолете
и теперь чередуют два-рубля-койку
с местом под солнцем, постольку поскольку
эти голые дяди и голые тети
обалдели за зиму на работе…
Здесь временный атрибут голые представлен как постоянный. В данном случае тот признак, который является актуальным для момента речи, не может быть актуальным для момента действия. Обнаженность людей на пляже естественна (качество гармонирует с временем и пространством), но локализаторы на самолете и на работе переносят названное качество в иное время и пространство, где это качество крайне неуместно. Постоянство атрибута спровоцировано анафорической структурой текста. В актуальном членении первого предложения атрибут голые является существенным элементом темы, а в других предложениях он приходит в противоречие с ситуацией.
Поэтическое словоупотребление показывает, что в принципе любое слово может быть показателем времени:
На «Удельной» ты сядешь в метро
и – под рокот соседней беседы
задремав – полетишь, как ядро,
в направлении «Парка Победы».
А напротив – девчоночий лик,
то ли едет она, то ли снится.
Ты на «Невском» очнешься на миг,
а на месте девчонки – девица.
Та в веснушках была и юна.
Эта в блеске косметики броской.
А на «Фрунзенской» глянешь из сна —
едет женщина с полной авоськой…
Двери хлопнут, проедут огни,
сквознячок пробежится по коже —
и подумаешь вдруг, что они
друг на друга – все трое – похожи.
И привидится вдруг в твоем сне,
что вот так, если вдуматься здраво,
и мелькает вся жизнь – как в окне
струны кабелей слева направо,
что, пока ты в дремоте витал,
жизнь свою продремал ты, беспечный…
И скрежещет колесный металл —
на краю остановки конечной!
Тут ты вздрогнешь, мотнешь головой
и ресницы раздвинешь – и точно,
вон старуха сидит пред тобой,
все в морщинах лицо и отечно…
А уж больше и нет никого.
Знать, и впрямь – окончанье маршрута.
И в стекло на себя самого
страшновато взглянуть почему-то…
Существительные и прилагательные, вовлеченные в функционально-семантическое поле темпоральности, стремятся занять центральную позицию в контексте – именно потому, что в этом контексте они нарушают стереотип порождения и восприятия речи.
Причастия будущего времени
Современные поэты часто игнорируют нормативный запрет на образование причастий будущего времени:
И снова я слышу «нет» и «нет» говорю,
но теперь гляжу в Интернет и уже не горю
стыдобою, злобой на рот, не прошепчущий «да»,
ничьею зазнобой не быть – не была – никогда,
ничьею ручейной русалкой, ничьей Лореляй,
не жалко? нет, не жалко, поди погуляй,
мерцает экран, протекает кран, за окном не метель,
убери постель, постели себе тень на плетень.
В стихотворении Александра Левина можно наблюдать контекстуальное сгущение действительных причастий будущего времени:
Вот я – пойдущий и найдущий.
Вот я – дорогу перейдущий.
Не то в грядущее бредущий,
не то в бредущее грядущий.
Вот я – мудрёных улыбнущий
и удручённых рассмеящий,
одних язвительно споткнущий,
других наивно обаящий.
Вот я – упащий, но встающий,
не выносимый, но вносимый,
и звуки чудны раздающий
из тьмы и тьмы неугасимой,
такой непьющийся поющий,
такой трудящийся беспечный,
я – постоящий и уйдущий,
я – остающийся навечно.
Вот я – пропевшийся, охрипший.
Вот я – заговоривший снова.
Такой вот памятник воздвигший…
Такой, блин, памятник херовый!
Форма упащий побуждает по-новому взглянуть на нормативное слово пропащий. Ведь оно отнесено к будущему времени: пропащий – тот, от кого не ожидается ничего хорошего.
Причастия будущего времени заполняют заметную грамматическую лакуну550550
См., например, обсуждение этой темы в интернете: http://forum.gramota.ru/forum/read.php?f=1&i=39989&t=39693.
[Закрыть] и осуществляют возможность, свойственную прошлому состоянию русского языка (см.: Кузьмина, Немченко 1982: 290). Стихотворение Левина «Памятник» пародийно воплощает сразу две лингвистические мечты Михаила Эпштейна: о причастиях будущего времени (Эпштейн 2007-а) и лексически неограниченной переходности глаголов в русском языке (Эпштейн 2007-б).
Одно из двух причастий будущего времени, допускаемых нормой551551
Это причастия будущий и грядущий, в которых преобладают значения прилагательных.
[Закрыть], будущий, встречается с отрицанием, которое активизирует глагольность слова:
Следует признать, что в разговорном языке причастия будущего времени востребованы значительно больше, чем позволено нормой (см.: Радбиль 2008: 225; Холод 2008: 277–280; Влахов 2010).
А. В. Влахов подчеркивает, что такие причастия не конкурируют с другими грамматическими возможностями выразить то же значение:
По итогам анализа употребления причастий будущего времени в грамматическом и функционально-стилистическом аспектах можно заключить следующее. Во-первых, такие причастия, будучи допустимы структурно, осознаются носителями языка как один из элементов системы причастного таксиса в русском языке и потому употребляются для маркирования значения следования или простой будущности в соответствующих синтаксических позициях и конструкциях; эта синтаксическая ниша принадлежит только им и не пересекается с употреблением других форм (Влахов 2010: 60).
ГЛАВА 6. КАТЕГОРИЯ ВИДА
Ляжешь ли в глину – последний прокол,
сжатие воздуха в легких до взрыда:
все остается, как вечный глагол
несовершенного вида
Юрий Казарин
При несомненных достижениях аспектологии, детально исследующей систему глагольных видов во многих противоречиях и тончайших смысловых нюансах этой категории553553
Историю изучения видов и обсуждение теоретических проблем аспектологии см., например, в работах: Авилова 1976; Бондарко 1983, 1996; Гловинская 2001; Зализняк, Шмелев 2000; Исаченко 2003; Маслов 1984; Перцов 1998; Петрухина 2000; Плунгян 2000; Ремчукова 2005; Силина 1982; Тихонов 1998; Шелякин 1983, 2008.
[Закрыть], не лишним оказывается и внимание к формам вида в особых условиях поэтического текста, так как эстетическая функция языка предполагает интерес отправителя и получателя информации не только к означаемому, но и к означающему.
Современная поэзия вместе с другими сферами активного языкотворчества (художественной прозой, публицистикой, разговорной речью, – см., напр.: Норман 2006: 63–66; Ремчукова 2005: 167–279) свидетельствует о значительном слово– и формообразовательном потенциале глагольного вида, не всегда проявленном кодифицированной грамматикой. Впрочем, категория вида вряд ли может быть достаточно определенно кодифицирована, так как «видообразование в славянских языках отличается известной иррегулярностью, „капризностью“, неизвестной в такой степени в других областях глагольного формообразования» (Исаченко 2003: 138).
Скорее можно говорить об отклонениях не от кодифицированного, а от узуального употребления форм, и устанавливать эти отклонения приходится больше по интуиции, чем по зафиксированным правилам. В большинстве случаев видовые неологизмы возникают в ситуациях языкового конфликта между синтагматикой и парадигматикой, грамматической моделью видообразования и лексическим значением слова, видовой функцией приставки и ее семантикой. Эти конфликты вызваны свойствами самой категории вида, до сих пор находящейся в стадии становления. Характерно, что именно в разделе о категории вида А. М. Пешковский писал: «Здесь опять надо вспомнить об иррациональности языка и о психологических, а не чисто логических корнях его» (Пешковский 2001: 109).
Для анализа примеров из современной поэзии существенно, что глагольный вид является категорией интерпретационной (Бондарко 1996: 7–8).
Рассмотрим несколько явлений, отражающих самые многочисленные эксперименты поэтов в сфере аспектуальности: обратное словообразование, вторичную имперфективацию, перфективацию, вид в аналитических формах сказуемого и видовое сопоставление однокоренных глаголов в пределах узкого контекста.
Вид и обратное словообразование
Парадигматические предпочтения, характерные для современной поэзии (Зубова 2003), склонность этой поэзии не столько воспроизводить грамматические реликты в составе фразеологизмов, сколько воссоздавать забытые свойства и грамматические отношения языковых единиц, а также указывать на возможные будущие состояния языка, часто приводят к заполнению нормативных лакун под давлением системы, в частности к обратному словообразованию:
Рукоположен и сослан!
Жара зияет, вечный
Иван Купала здесь – ворота припёрли
И скалятся, бесенята! Богоносец
Ласковым матом коровёнку нудит – утром
Прибудут сбиратели костей, скупщики шкур,
Следами глин, перелесков рыща, сельцо отыщут.
Чем, зачем жив, пейзанин!..
Плачут поскотины огороды паром исходят
вдовствует земля стенает
еще одну весну до Весны пережить бы
«Вон вон к Степановне в ворота
зубится окаянный!
не открывай бабы!
поп-алкаш хуже йоговых, хуже бактиста!..
ишь, бииииблею читат сволочь!
орёт? проорётся да перестанет
небось
Илию опять глашает».
Пока Ты воскресаешь, я пеку
куличики. Пока под плащаницей
свет фотовспышки печатлеет лик,
зрачки сужаются, теплеют сухожилья,
приметы жизни проступают сквозь
заботливую бледность, я всыпаю
по горсточке пшеничную муку,
размешиваю с нежностью пшеничной.
На синхронном уровне авторские формы несовершенного вида произведены от глаголов совершенного: уронить, обременить, испепелить, оторопеть, насупиться, одухотворить, огорошить, оглашать, сгинуть, запечатлеть, принудить. Диахронически же эти формы с большой вероятностью были производящими для форм совершенного вида. Поэты устраняют приставки, которые внесли в глаголы частные значения способов действия, в результате глаголы получают обобщенное лексическое значение. Игнорирование связанности морфем – одно из проявлений общей тенденции современной поэзии (как и других сфер речевой креативности) к дефразеологизации языка.
При обратном словообразовании встречается контекстуальное омонимическое сталкивание современного слова с архаизмом, например когда в семантическом сдвиге участвует глагольное управление:
В последнем примере с обманутым ожиданием (ср. нормативное управление: казаться кем-либо, каким-либо) нет заполнения лакуны, поскольку норма позволяет говорить и показаться на глаза, и показываться на глаза.
К обратному словообразованию во многих случаях располагают темы стихов, изображаемые ситуации. Картины смерти, религиозная образность часто вызывают употребление архаизмов, каковыми и являются по сути приведенные авторские имперфективы.
Имперфективация
Наибольшее количество примеров авторских видовых форм демонстрирует вторичную имперфективацию, что естественно:
…именно суффиксальная имперфективация была и остается по сей день главным стержнем всего морфологического механизма глагольного вида во всех без исключения славянских языках (Маслов 1984: 110);
В современном русском языке идет тотальное и абсолютно свободное образование вторичных имперфективов от приставочных глаголов С[овершенного] В[ида] (Ремчукова 2005: 176).
При ненормативной вторичной имперфективации глаголы неизбежно актуализируются в текстах. Читателю предлагается сосредоточить внимание именно на длительности действия572572
«…не только в ходе эволюции строя языка с событийной внутренней формой, но и в его современном синхронном функционировании категория степени длительности является живой, функционально нагруженной и существенно влияющей на состав, значение и форму других глагольных и отглагольных категорий» (Мельников 1997: 127).
[Закрыть]. Кроме того, вторичная имперфективация выявляет противоречие между приставкой, которая имеется в производящих глаголах совершенного вида, и суффиксом несовершенного вида. К этой группе новообразований относятся как глаголы, обозначающие направленность действия или состояния на предел, так и глаголы, не имеющие такой направленности:
Шмель сладостно зудит внутри цветка
и взрёвывает573573
Ср.: Машина затряслась и запрыгала… Мотор взревывал, камни били в днище (А. Стругацкий, Б. Стругацкий – пример Б. Ю. Нормана (Норман 2006: 64).
[Закрыть], как бомбардировщик.
Иван синюшный, Марья из желтка,
шмель плюшевый, ореховая роща
<…>
Гулёна, сластолюбец, сердцеед,
от этих игр у Марьи могут дети!..
А он приник, заныл, оцепенел —
и вот уже выруливает к третьей
Время жизни свернулось, срослось – и ни взад, ни вперёд.
Бесконечное вдруг оказалось почти безнадёжным.
Догадал меня этот – неважно – свинья разберёт —
Накуковывать сроки живым с упоеньем вполне молодёжным.
Изборожденное нежнейшими когтьми
лицо приблизила. – Старуха!
Кто именем зацеплен меж людьми
имеет преимущество для слуха
и зрения. Учебники имен
звучат наполненно и глухо,
как будто говорящий помещен
в пивную бочку и оттуда
вещает окончание времен
<…>
Он безымян. Его живая речь
окружена зимою. Словно бочка,
он полон речью внутреннею: лечь
лицом в сугроб (я только оболочка
для жара тайного!) и слушать, как шипит,
как тает снег, потеплевает почва.
Если в производящих глаголах совершенного вида взреветь, вымолвить, сжалиться и т. д. значение предела, инвариантное для этой категории, маркировано как точка во времени, то в этих грамматических неологизмах внимание переключается на характер протекания действия или изменения состояния. Целостность и завершенность действия, определяемые видовыми приставками, которые ранее уже осуществили перфективирующую функцию, отрицаются.
Авторские формы, создаваемые вторичной имперфективацией, иконичны: производная словоформа обычно длиннее производящей, и во всех приведенных цитатах наблюдается изобразительное замедление действия. Оно нередко усугубляется ритмическим и звуковым образом авторской словоформы. Многие из видовых новообразований содержат фонетические повторы и переклички, например, в глаголе вымалвливает ощутимо подобие слогов вы – ва, очевидна затрудненность произнесения звуковой комбинации лвл’; потенциальный образ долготы передается и меной о на а, долгое по происхождению586586
«Чередование о//а вообще является живым, продуктивным приемом имперфективации. В разговорном языке сплошь и рядом попадаются формы типа сосредотачивать, подытаживать, обуславливать и т. п. Однако литературная норма отвергает такие формы. Корневое о сохраняется в целом ряде глаголов, по большей части относящейся к книжной лексике: обеспокоивать, обусловливать, подзадоривать, опозоривать, опорочивать, узаконивать, приурочивать, разрознивать, сморщиваться, ускоривать и др.» (Исаченко 2003: 184).
[Закрыть]. Форма сжаливались содержит повтор ли – ли; в форме накуковывать есть звуковая перекличка слогов ку – ко, вы – ва.
Любопытный словообразовательно-фонетический образ актуализированной длительности находим в таких строчках:
Здесь слова растягиваются дублированием фрагментов волно-волно и вы-ва. Эти два повтора объединяются звуком [в]. В созвучии, содержащем внутреннюю рифму пере-бере-бира, наблюдается экспрессивная акцентуация слогов, в норме безударных: в глаголе переберебирая оказывается три ударения.
Когда поэты фонетически и ритмически усиливают значения длительности или повторяемости действия, они интуитивно проникают в тот древний пласт языка, в котором мотивированность слова, а иногда и грамматической формы определялась их звучанием, поскольку в диахронии
мотивировка языкового знака сменилась мотивировкой структуры означаемого и его системных связей, иконичность звукового состава знака сменилась иконичностью означаемого: словообразование и сочетаемость означаемых как бы «рисует» новое означаемое при помощи семантических признаков морфем или его сочетаемости (Шелякин 2005: 103).
Авторские формы вторичной имперфективации становятся весьма выразительными и в тех случаях, когда они содержат исторические чередования, искажающие облик производного слова:
Существенное влияние на образ глагольной формы оказывает ее положение в структурных и рифменных повторах:
Помимо рифмы, образ слова формируют (или усиливают) многочисленные аллитерации:
Снег белизны опавшей
взметнулся всею пашней,
теперь смотри, смотри,
как сквозь дома густые
идут оконных рам кресты, и
только вспыхивает ум зари,
и только вспыхивает,
как будто искру конь вывихивает,
и небо вспахивает,
пусть в рубахе воет
ветер,
пахарь ходит в раннем свете.
Обратим внимание на то, что в последнем примере глагол поискивают обнаруживает словообразовательную связь с существительным поиск.
Архаичность многократных глаголов, в наибольшей степени сохранившихся в современных диалектах, фольклоре, литературе XVIII – первой половины XIX в. (см.: Булаховский 1954: 116–118; Ровнова 2000: 69–74), подчеркивается в поэтическом тексте стилизацией и указанием на старину:
Любит Матушка своих детушек,
Кормит-ростит их, пестует,
Кровоточит, терпит, пошлепывает,
Водит их за белые рученьки,
Ставит их на резвые ноженьки,
Распрядает им пряди русые,
Русые, да смоляные, да рыжие,
Поет она деткам, причитывает:
«Ой вы детушки мои, орлятушки!
Ой вы буйные горячие головушки!
Полно вам гомонить да на особицу,
Полно лётывать во мечтах-воздусях,
Полно черными подпольями лазывать,
Лазывать да реформы задумывать,
Задумывать да покрикивать, погаркивать,
Братцев-сестер поталкивать,
Темну воду во облацех помучивать,
Полно сабелькой вострой помахивать,
Да и меня стару стариной пенять!
Вы кладите сабельку, мои детушки,
А и берите вы ведерце серебряно,
Ведерце серебряно, дужки позолочены,
А и не борзяся, со смирением,
Со смирением, да и со тщанием,
Разгребайте ведерцем зелено говно,
Потрудитесь для своей Матушки!»
Ох, не слушают детушки Матушку,
Детки всякие, неоднакие,
Детки кровные все да любимые,
Детки серым волком долу порыскивают,
Черным вороном вдоль все полетывают,
Мнятся, бранятся, сворятся,
«То мое, а это мое же» брат брату покрикивают,
На малое «се – великое» помалвливают,
Ни помощничка родной Матушке,
Ни помощничка, ни заступничка!..
Одинока стоит горька Матушка,
В протянутой руке – пустое ведерочко.
В некоторых текстах наблюдается полисемантическая, омонимическая, паронимическая, фразеологическая игра с глаголами, полученными в результате нестандартной вторичной имперфективации. Сгущение этого приема на фоне других языковых сдвигов можно видеть в таком тексте:
Дымился дымом. Усыпал в овраге.
И, с дифферентом лобызая ручку,
ухаживал куда-то, воз – вращался
вокруг различной дамы, девы, где вы,
выделывал всё время из себя
и выходил. И радостно пищала
подруга меднокожая его.
Он к ней бывал почти без ничего —
в часах и галстук-бабочке развязном.
Постреливал в неё шрапнельным глазом.
Зарылся в ней. Накрылся медным тазом.
Сочетания усыпал в овраге; ухаживал куда-то; выделывал всё время из себя (ср. разговорные выражения выделываться, воображать из себя); к ней бывал (ср. с ней был – ‘находился в интимных отношениях’) демонстрируют изменение лексического значения глаголов в результате ненормативного глагольного управления, которое появляется при контаминации узуальных сочетаний: усыпал чем-то (например, цветами) + уснул в овраге + засыпал в овраге (в данном случае норма допускает синонимические выражения усыпал цветами и засыпал цветами); ухаживал за кем-то + уходил куда-то; у нее бывал + к ней ходил. Глагол ухаживать предстает здесь и как глагол со значением ‘оказывать внимание, помогать’, и как многократный со значением ‘идя, удаляться’. Сгущенная актуализация системных связей ассоциативно объединяет в этом тексте разные лексические и грамматические единицы.
Авторская видовая форма сама способна становиться производящей, устанавливая системную связь с очередным поэтическим неологизмом:
Прошло три долгих, долгих, длинных,
длинных года.
Менялась валюта, менялась погода.
Сменяла Танюху Анюта.
Менялись министры и мода
Светились и погасали светильники
и погасальники.
Менялось внутри холодильника.
Ржавело дно умывальника.
В следующем контексте вторичная имперфективация указывает на такое свойство глагола: нормативная форма образуют – двувидовая, при том, что производящий инфинитив образовать двувидовым в современном языке не является598598
Во фразах с разными значениями глагола образовать инфинитив однозначно воспринимается как форма совершенного вида: В этой игре надо образовать круг, Этого неуча непросто образовать. Совсем неправильными предстают высказывания типа *Взрослые не будут образовать круг, *Этого неуча пришлось долго образовать.
[Закрыть]:
Многочисленные примеры с глаголом упадать побуждают обратиться к проблеме стилистической принадлежности нестандартных (для современного языка) форм вторичной имперфективации:
Глагол упадать помещен в словари современного русского языка с пометой устар. (Ожегов, Шведова 1992: 865; Словарь 1984: 500). С XVIII века до наших дней он употребляется как традиционный поэтизм605605
Этот глагол встречается у поэтов самых разных направлений и стилей, например: Стремглав Персеполь упадает, / Подобно яко Фаэтон (А. Сумароков. «Ода вздорная II»); Княжна в сетях; с ее чела / На землю шапка упадает (А. Пушкин. «Руслан и Людмила»); Плод яблони со древа упадает (Е. Баратынский. «Благословен святое возвестивший…»); Не так ли звездочка в ночи, Срываясь, упадает (Н. Некрасов. «В тоске по юности моей…»); И слезы горькие на землю упадали (С. Есенин. «И слезы горькие на землю упадали…»); Упадая / с высоты, / пол / метут / шлейфы (В. Маяковский. «Красавица»); Как голубь, если налетается, / Вдруг упадает в синий таз, / Я верю, Пушкина скитается / Его душа в чудесный час (В. Хлебников); Сердце словно вдруг откуда-то / Упадает с вышины (В. Ходасевич. «Так бывает почему-то…»).
[Закрыть].
Обратим внимание на разнообразную стилистику контекстов. В стихах Вадима Месяца глагол упадать воспринимается как просторечно-диалектный, у Алексея Сычева он органично вписывается в абсурдно-игровой контекст, Мария Степанова включает этот глагол в цитатный контекст с отсылкой к лирической ситуации (Синенький скромный платочек / падал с опущенных плеч…). В строчках Тимура Кибирова отсылка к классической поэзии одновременно и пародийна, и лирична, у Ирины Ратушинской этот глагол становится элементом энергичной взволнованно-пафосной речи.
Некоторые глаголы вторичной имперфективации проявляют потенциальную принадлежность к высокому стилю. Это видно в случаях, когда производящей базой авторских форм становятся глаголы из библейской фразеологии. Однако употребление трансформированных библеизмов обнаруживается в пародийных контекстах:
Другие примеры вторичной имперфективации:
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
