Текст книги "Грамматические вольности современной поэзии, 1950-2020"
Автор книги: Людмила Зубова
Жанр: Языкознание, Наука и Образование
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 18 (всего у книги 32 страниц)
ГЛАВА 10. СТРАДАТЕЛЬНЫЕ ПРИЧАСТИЯ НАСТОЯЩЕГО ВРЕМЕНИ
Все аемые и яемые
всем ающим и яющим:
«Что вы щиплетесь, что вы колетесь!
как вам не ай и яй!»
Все ающие и яющие
всем аемым и яемым:
«А вы двигайтесь, двигайтесь!
Ишь, лентяи-яи!»
Александр Левин
Причастия – самая синкретичная и самая динамичная часть речи в русском языке: их глагольные и адъективные свойства изменчивы, они часто переходили и переходят в другие части речи.
Страдательные причастия настоящего времени805805
М. В. Всеволодова обращает внимание на то, что термин страдательные причастия настоящего времени условен: «Заметим, что термины „настоящего времени“ / „прошедшего времени“ для страд. причастий не вполне корректны. Они в норме соотносятся в первую очередь с видом глагола и свободно обслуживают время предложения в соответствии с видовой характеристикой <…> Причастия типа читаемый, любимый, образуемые от форм НСВ, системны во всех трех временах при прямом употреблении времени <…> Ее любят, она любима; Нами ты была любима и для милого хранима (Пушкин); Она будет любима» (Всеволодова 2013: 10).
[Закрыть] в большинстве случаев стилистически маркированы как книжные, в древнерусском языке они употреблялись обычно в церковных и летописных текстах.
Такие причастия
в языке памятников древнерусской письменности были классом форм, в целом заимствованных из ст.-сл. языка, и на протяжении всей истории русского языка они остаются сугубо книжной категорией – как стилистически немаркированные закрепились только отдельные адъективировавшиеся образования (любимый, родимый, непроходимый) <…> история их по существу сводится к изменению круга глаголов, от которых данные причастия образуются (Кузьмина, Немченко 1982: 366–367).
М. В. Ломоносов высказывался весьма категорично:
От российских глаголов, у славян в употреблении не бывших, произведенные, напр.: трогаемый, качаемый, мараемый, весьма дики и слуху несносны (Ломоносов 1952: 547–548).
В современном русском языке есть немало других ограничений, рационально никак не мотивированных:
…формы на -м образуются <…> главным образом от приставочных глаголов НСВ [несовершенного вида. – Л. З.] с суффиксами вторичной имперфективации (изучаемый, осуществляемый, застраиваемый) и глаголов на -овать / -евать (цитируемый, рекомендуемый). У большей части глаголов других типов (ср. топтать, держать, учить, строить, чистить, стричь, рыть и мн. др.) их образование невозможно или затруднительно (Князев 2007: 490).
Никаких аргументов этому, кроме «весьма дики и слуху несносны», не привести. М. В. Всеволодова, указывая на системность причастий с суффиксами -им, -ем, -ом, пишет:
Фактически все причастия грамматики 1831 г. А. Х. Востокова есть и сейчас.
Вот некоторые: Есть часто пекомый лимонный кекс; Скребомый еще и неплохо рисует?; Стандартный вариант, плетомый всеми; Весь вечер, едомый комарами, я просидел возле нее; В той же первой лиге есть за уши тяномый Динамо СПб. И: Якорь, тягомый вбок канатом, оборачивается (ср.: тяга, польск. ciagnac – тянуть); Президент с железной палкой матом крыл, эмоцией трясомый; Человек, метомый страстью, всё-таки не вполне имеет возможность потакать своему пороку; Он не соразмерял теперь силу укуса и прочность грызомого; Что по этому поводу думает деромый, никому в голову не приходит поинтересоваться (Всеволодова 2013: 14)806806
Выделение причастий в этих примерах полужирным шрифтом мое. – Л. З.
[Закрыть].
Противоречивые грамматические и стилистические значения страдательных причастий настоящего времени активно используются современной поэзией. Авторы употребляют причастия на -омый часто. Например, в контекстах рядом располагаются и рифмуются причастие несомый, сохраняющее глагольность и залоговое значение пассива, и бесспорное прилагательное невесомый:
Я к трапеции прикоснулся
и она улетела а потом
я соприкоснулся с небесным трепетом
так душа летела и тело пело
<…>
трапециевидный звук
распростерт над нами
им несомые и мы невесомые
будем продолжены
иже еси Дебюсси Равель на ухабах Баха
При контекстном сближении слов несомый и невесомый, уже вполне банальном, грамматическая архаичность причастия несомый устойчиво связана с высказываниями о Боге, душе, ангелах, стихийных силах.
В стихотворении Виктора Кривулина это причастие само по себе сакрализует объект действия – утраченный язык русского дворянства:
куда ни сунешься – везде журнальное вчера
чего мы ждали – жизнь перевернется
когда Четвертая, из чеховских, сестра
пройдя и лагеря, и старость, и юродство
таким заговорит кристальным языком
что и не повторить? но только нёбо ломят
студёные слова несомые тайком
весь век во рту – и век уже на склоне.
Для употребления причастий на -омый в поэзии характерна контекстная оппозиция актива и пассива:
Как лóдья с ледяным и низким днищем,
Несется к норду узкий городок,
Неся – несомый – к вышним пепелищам
(Откуда-чей – не знаю) узкий вдох.
Зимы?.. Видать, наскучило в земле ей
Приглядываться в дырочки травы…
И время мертвое приречною аллеей
Идет не поднимая головы.
Именно потому, что причастия на -м– отсылают к архаической, особенно библейской, грамматике, нередко встречается стремление поэтов внести книжную форму в бытовой контекст, игнорируя лексические ограничения.
Стилистический контраст повышает в ранге природное и обыденное:
так посещает жизнь, как посещает речь
немого – не отвлечься, не отвлечь,
и глаз не отвести от посещенья,
и если ей предписано истечь —
из сети жил уйти по истеченьи
дыхания – сверкнув, как камбала,
пробитая охотником, на пекло
тащимая – сверкнула и поблекла, —
то чьей руки не только не избегла,
но дважды удостоена была
столь данная и отнятая жизнь.
То со страстью дождь, то птица: «Пити!»
Льнут к ночной рубашке безграничной,
Не давая мне одной побыти
Как желток во скорлупе яичной.
Зря я, что ль, вставала, не будя,
Ощупью отыскивала пиво
И белье сушимое брезгливо
Раздвигала, проходя?
Ср: держать речь, неудержимый;
Причастия на -имый весьма продуктивны в авторском формообразовании:
Учительски преклонный ученик
в который раз прилаживает ранец
к своим летам, где более привык
учить, чем, пересматривая глянец,
учимым быть, но в том и передел,
и данностью простёртая наука,
чтоб вычленять назначенный удел
и до, и после прохожденья звука.
Фома:
Слюды здесь нет, искать ее напрасно
Она в горах, где качеством алмазным
Прообразует блеск сулимых нам миров
И чтобы не томить тебя рассказом,
Знай, глупая, – из прочиих даров
Мир этот лучше всех – клянусь клюкой и плешью
А ты, уродина, себя горошком тешишь.
Танцор исчез. Остался только танец,
классическая взвесь кружимых звезд.
Он – Тот, Кто первым слово произнес,
язык движений тихими устами
заставил длиться. Слышишь до чего
неслышно все меняется, стараясь
не выдать тайну танца тайну танца,
которая движением живет.
Я начинаю – шаг, дыханье, взмах —
я растворяюсь, ширюсь, исчезаю…
уже не мне плывет перед глазами
заканчивающаяся зима.
За оградой детского автодрома,
В окошко салтыковского дома,
Сквозь черную землю, полною пустотою
Увидишь, как я стартую:
Отрываясь от ближних, пуговиц и крючков.
Вертикальная, без сигареты и вне очков,
Всяких внешних примет лишима
До состоянья дыма
Назовешься ль фонариком завороженных дрожек
или снег уведешь в глубину кареглазых комнат —
все равно. Этот город никем до конца не прожит.
Так что имя не в счет. Проще спичкою чиркнуть, скомкав
черновик, – и, забыв осторожность, покуда темень,
по углам разбегаясь, двоим уступает место,
молча пить обнаженность. Ведь свет – только пыльный термин,
если им осветима пустая квартира вместо
торопливости ситцев, мелькнувших на спинку стула,
и невнятности тел, неумело вплетенных в вечер.
Причастия на -имый нередко образуются от глаголов, не содержащих в своей основе тематического гласного -и-, при этом наблюдается сдвиг в глагольном классе и спряжении. В следующих примерах глаголы ломать, гнуть, подходящие по смыслу в качестве производящей основы, заменены глаголами ломить, *гнить в значении ‘гнуть’:
Иногда причастие на -имый образуется и при отсутствии однокоренного глагола 2‐го спряжения:
Неузуальные страдательные причастия настоящего времени в поэзии могут быть образованы и от непереходных глаголов (прецеденты смешения действительных и страдательных в общеупотребительном языке – несгораемый шкаф, непромокаемый плащ):
Кадмом его звали сиречь Восточным
а дождь лил по всем трубам водосточным
женою же Кадму служила Гармония
то есть Армония Ермония или Хермония
словом звуча от горы Хермон
как и от гор Тавр тот Бык был он
дщерь их Хашмал жаром Ашемал пылаемая
пламенем полыхаемая
пылом горящая
огнем гудящая
молниеношенная
дитем недоношенная
сама смоль смола Семела сожженная
обнаженная
каких есть много жен на я
это огнем полыхаемый жар
или это пламенем пылаемый пар
светящая в сердцевине видом горящая
Семеле смоляной как настоящая
Хашмал Ашемал свистящая
Хотела только вымолвить: «Пари
пушинкой в теплых сумерках эфира,
счастливым светлячком в ладони мира,
горящим перышком угаснувшей зари…»
Но краткий дождь меня охолодил,
и плакала я, обнимая стенку,
прислушиваясь к мокрому оттенку
на розе ветра веемых ветрил.
См. также контекст со строкой Огни взлетаемых шутих из стихотворения М. Степановой «20 сонетов к М» на с. 342 этой книги.
В таких случаях производящие глаголы становятся лабильными в отношении переходности.
Иногда и переходные глаголы, образуя страдательные причастия, обнаруживают грамматический сдвиг. Например, непроизвольное действие предстает каузированным, когда причастие некатимы образуется не от слова катиться, а от слова катить:
Ослабленную глагольность узуальных причастий поэты усиливают этимологизирующим контекстом:
В первом из этих примеров имеется этимологизирующая полисемия слова невыносимый, во втором – этимологизирующая антитеза с соответствующим орфографическим оформлением.
Во многих случаях авторы образуют неузуальные формы причастий, основываясь на парадигматических возможностях словообразования – вопреки синтагматической связанности или ограниченности форм:
В мелкой редкой зеленой сетке
Дождик-дождик, кусты ли, птички.
Я, балконной на табуретке.
Ты, сплотившись до яркой точки.
Замещая во мне, как крест,
Ночевидимое окрест.
Те сирени цветные груши,
Что, как щеки, никчемно мокнут.
То возможное на два гроша,
Полюбимое как не могут.
Доминирование парадигматики над синтагматикой обнаруживается и при обратном словообразовании, например при устранении приставки не-:
Два японца – Рубинштейн и Пригов
Вместе вышли к краешку земли
Видят: в поле загорелись риги
Видят: тени мечутся вдали
И пошли, пошли огнем палимы
Тот на Север, этот – на Восток
Всякий малой смертью одолимый
Во вселенский шумный водосток
Чрез то
Навсегда опускаемые
Заметное место в авторской грамматике занимают такие случаи обратного словообразования, как десубстантивация причастий, которые в общеупотребительном языке лексикализованы в какой-либо застывшей форме, например среднего рода (незнаемое, содержимое, насекомое):
Существительное насекомое изменяется по родам:
Идёт медведь промокшей шкурой
В постель горячего ребёнка —
Он голой лапой слышит землю,
И шерсть топорщится тогда.
А там, когда под лапой тёплой
Погибнет поздний насекомый,
Трава примятая продолжит шевеленье,
Пока не кончится зверёк.
Это существительное приобретает определяемые слова и метафоризируется:
Вознесение. Дождь. Сын за руку приводит отца,
тот с улыбкой, бочком, мелко шаркая, входит, и кафель
отражает его водянисто, и несколько капель
принимает с одежды, и вовсе немного с лица
растворяет в воде, и тому, кто идет по воде,
прижимая подошвы, уже непонятно, кто рядом,
он скользит, улыбаясь, в нелепом телесном наряде
старика, собираясь себя поскорее раздеть,
раздеваясь, роняя, то руку, то ухо, то око,
распадаясь на ногу, на лего, на грустный набор
суповой, оставаясь лежать под собой
насекомым цыпленком, взлетая по ленте широкой
эскалатора – вверх, в освещение, в воздух, в проток
светового канала, смеясь, понимая, прощая
старый панцирь, еще прицепившийся зябко клешнями
к незнакомому сыну, ведущему в церковь пальто.
Поэты часто употребляют слово насекомый как перенесенный (метонимический) эпитет:
Вернуться бы к себе – до слез знакомой,
помазанной и дегтем, и желтком,
но этот голос, тонкий, насекомый,
прокисший и свернувшийся комком
в гортани, – о ужели, неужели,
ужели не чужой магнитный стон…
И тошнота, и головокруженье,
и рыбий жир речного ожерелья,
но не над тем, но не под тем мостом.
Комиссар Блох.И. Уткин. Повесть о рыжем Мотэле
В последнем тексте слово насекомый может быть отнесено и к следу (тогда это перенесенный эпитет), и к воробью.
Иногда слово насекомый, становится настоящим причастием глагола насекать, например, в контексте, в котором упоминаются розги:
Конечно, здесь тоже есть разная возможность понимания: насекомая бурса – и потому, что учеников бурсы секли розгами, и потому, что сами ученики, маленькие и подвижные, похожи на насекомых. Возможно, на такой образ повлияло слово бурсаки, похожее на название тараканов прусаки.
Иногда при этимологизирующем восстановлении и глагольности и адъективности слова насекомое совсем устраняется биологическая предметная отнесенность метонимического слова:
Глагольность слова насекомое реставрируется и соседством узуального причастия:
и употреблением краткой формы:
и заместительным словообразованием:
Грамматические аномалии при употреблении причастий бывают синтагматически обусловленными. Так, например, фразеологическая производность причастия обнаруживается в следующих контекстах:
В первом из этих примеров очевидна производность причастия от поговорки Близок локоть – не укусишь.
Во втором примере производящей базой являются, вероятно, выражения бежать дистанцию, бежать лыжню в языке спортсменов.
К фразеологической производности близка интертекстуальная:
– ср.: Как дай Вам Бог любимой быть другим (А. С. Пушкин). Прямое управление имеется у однокоренного глагола вызвонить (кого-н.);
– ср. слова колыбельной песни Спи, моя радость, усни…
И синтагматика и парадигматика оказываются порождающим и мотивирующим фактором, когда неузуальное причастие появляется по грамматической инерции, обусловленной соседним нормативным словом:
Обращает на себя внимание тот факт, что некоторые неузуальные причастия у разных авторов референциально связаны с любовью и, соответственно, образуются по грамматической аналогии со словом любимый: звонимой, веримый, спимая, целома.
Еще одно важное явление при употреблении страдательных причастий настоящего времени у современных поэтов – контекстуально совмещенная омонимия этих причастий в краткой форме с 1‐м лицом глаголов:
На утренней поверхности возникнув,
к полудню тени убывают под пяты́,
Подножья, цоколи их вертикалей (Именные
Столпы – Троянов, скажем, и Александрийский,
И безымянные столбы.) затем вытягиваются и пропадают.
Вестимо, нарушаем, как и многое под солнцем,
И сей уклад – на то вторичный свет
Луны и рукотворный.
На такую омонимию обратила внимание Н. М. Азарова. В результате анализа многочисленных примеров она выдвинула гипотезу:
Возможно усмотреть в русском философском и поэтическом текстах наличие регулярного сопряжения категории лица с категорией залога в неличной форме на -ем/-им под влиянием или в ситуации непосредственной близости с личной формой первого лица множественного числа глагола, что ведет к имплицированию категории лица (персональности) в форме на -ем/-им (Азарова 2010: 166–167).
Фокусируя внимание на теме «субъект и объект», добавлю, что в первом примере личными формами глаголов слышим, видим обозначен грамматический актив, а следовательно, существительными смех, лик обозначены объекты сенсорного восприятия. Если же интерпретировать слова слышим, видим как страдательные причастия, то существительные смех, лик оказываются обозначением грамматических субъектов. Конечно, в ранговой иерархии актантов приоритетен актант мы, но его неэксплицированность местоимением (в ситуации омонимии, несомненно очевидной для автора текста) заставляет читателя воспринимать слова слышим, видим как равноправные в своей грамматической двойственности.
Для восприятия неузуальных причастий на -м– в современной поэзии важно иметь в виду, что подобные формы употреблялись в литературе XVIII–XIX веков чаще, чем позволяет современная норма (см. примеры: Князев, указ. соч.: 490–492), поэтому сейчас в них можно видеть традиционные поэтизмы.
При этом проявляются тенденции, общие для современной поэзии: установка на антипафос и, соответственно, полистилистику, перемещение многих языковых экспериментов из пространства игры в пространство серьезных высказываний, доминирование парадигматики над синтагматикой.
Возможно, страдательные причастия настоящего времени оказались настолько востребованы современной поэзией потому, что они связаны с категорией потенциальности (Откупщикова 1997: 11–14), и многие поэтические вольности при употреблении таких причастий соотносятся со сменой философских парадигм на границе ХХ и XXI веков, состоящей, по концепции М. Эпштейна, в смене модальностей от сущего и должного к возможному (Эпштейн 2001: 53).
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
