Текст книги "Грамматические вольности современной поэзии, 1950-2020"
Автор книги: Людмила Зубова
Жанр: Языкознание, Наука и Образование
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 25 (всего у книги 32 страниц)
Разбежались в холоде золотые санки,
молодо, сиренево, синими сугробами.
Пели нам свирелями, собирали ягоду
горькую, рябинову, птицами не тронуту.
<…>
Разбежались в холоде, да забыли времени.
Счастье нам подковами. Раз переболели мы.
Два – остались рыжими. Три – удрали лыжами.
Коротко подстрижены. Не видать Парижа нам.
Этот образ имеет, как минимум, двойную мотивацию, что связано с полисемией глагола разбежаться. При первом употреблении глагол разбежались относится к санкам и получает значение ‘ускорили движение, разогнались’, а при втором – к субъекту «мы», тогда разбежались лыжами – ‘расстались, убегая друг от друга на лыжах’. Последняя строфа может быть понята и так: ‘мы расстались подобно тому как санки распались на отдельные полозья и тем самым уподобились лыжам’.
Тимофей Животовский объединяет творительный средства передвижения транспорта с творительным среды передвижения – с тематической и стилистической отсылкой к языку XIX века:
Игорь Булатовский изображает лошадку-игрушку (или просто палочку) как средство передвижения:
Отечество детей, дитячество отцов,
един заплаканный детинец,
где мамки цацкают капризных мертвецов
и в пухлый кулачок суют гостинец,
а те всё не умрут, всё скачут по полам
своей берёзовой лошадкой,
пока вдоль красных стен, разрублен пополам,
до самого седла, их тятя тенью шаткой
на грустной комони трясётся день и ночь,
подковками выстукивая время,
пытаясь втолковать себе и растолочь,
зачем вступил он в золотое стремя.
У Сергея Петрова и Тимофея Животовского встречается и архаичное употребление творительного падежа со значением причины в комплексе со значением образа действия11851185
Обзор литературы об истории творительного причины и подробный анализ его употребления в XVIII веке см.: Михайлов 2012: 175–185.
[Закрыть]:
В последний день ненастного апреля
Прогуливаюсь в парке, содрогаясь
Ознобом, так как Ладогу и Выборг
Мы посещали в пик похолоданья,
И я – о легкомысленный! – не думал,
Что можно простудиться. И извольте:
В последний день ненастного апреля
Отправившийся все же прогуляться
По Царскому селу, дрожу, потею,
Еще немного – и свалюсь под сенью
Аллей Екатерининского сада,
Меж Кавалерской ванной и Лицеем
(Народ исчезнет, сумерки и стужа
Запутают тропу, а утром рядом
С Турецкой баней или Арсеналом
Служебная собака обнаружит…)
и необычное обозначение творительным падежом пространства как меры:
Видно, чтение наше вот-вот состоится, —
Площадями толпа не поэтому ли?
Замелькали возки по сугробам столицы —
Тридцать тысяч поклонников! Их привели
Ожиданья увидеть, понять, приобщиться,
Позабыв треволненья, интриги и сплин, —
Егеря, дипкурьеры, князья, продавщицы
В переполненный зал не поместятся, блин!
Аномальная переходность глаголов
По исследованию, выполненному А. Б. Летучим, в русском языке есть около 30 глаголов, которые могут употребляться как переходные и как непереходные, они называются лабильными. А. Б. Летучий перечисляет эти глаголы: брызнуть, валить, варьировать, высыпать, гнать (гонять), погнать, двигать, играть (музыку), заклинить, капать, катить, кружить, лить, лопнуть, мчать, оттаять, плескать, повернуть, свернуть, завернуть, вывернуть, отвернуть, примкнуть, причалить, спустить (шину), сыпать, уйти, учить – и пишет:
Изучение русских лабильных глаголов свидетельствует о том, что лабильность является не чисто грамматическим явлением – она сильно ограничена лексическими свойствами глагола. В частности, это связано с её конкуренцией с продуктивными грамматическими маркерами, типа русского возвратного показателя -ся (Летучий 2006: 343).
М. Н. Эпштейн, приводя примеры типа лопнуть шарик, гулять собаку, танцевать девушку, указывает на рост транзитивности в современном русском языке:
Детская речь стихийно, «естественно», а взрослая – шутливо, «демонстративно» выражает потребность мыслить действие прямо переходящим на предмет. Хотя и наивная детская речь, и сниженно-игровая взрослая представляют собой стилевые окраины языка, именно там, на периферии, прежде всего обозначаются структурные языковые сдвиги, ищущие выхода на поверхность в обход грамматической нормы (Эпштейн 2007-б: 198).
В современной поэзии аномальная переходность глаголов обнаруживается в многочисленных конструкциях с компрессией высказывания.
Очень часто транзитивируется глагол плакать:
Сделаю мир из букв,
жизнь сочиню из слов,
вставлю печальный звук
в полый тростинки ствол.
Стану в нее я дуть,
плакать отца ли, мать,
чтобы хоть что-нибудь
прошлым своим назвать.
Избыть свой дом, не оставлять следов,
Переменить лицо-привычку,
Среди послевоенных городов
В анкете ставить жирный прочерк/птичку,
Приманивать: мы ниоткуда, мы Никто,
мы – выбравшие плохо,
Мы двоечники в строгой школе тьмы,
И чистоплюйская эпоха
Нас подотрёт как пыль – до одного,
Чтоб следующим не было повадно
Рассматривать и плакать существо,
Чумные на котором пятна.
Многочисленность контекстов с глаголом плакать как переходным позволяет заметить, что на его транзитивацию влияют синонимы. В строчках В. Глозмана это звать, у В. Строчкова и П. Барсковой – оплакивать, у А. Гришаева, вероятно, жалеть.
В стихотворении Александра Кабанова глагол плакать может восприниматься и как синоним глагола оплакивать, и как глагол каузативный – со значением ‘заставлять, вынуждать плакать’:
Луковица огня, больше не режь меня,
больше не плачь меня и не бросай в Казань.
Ложкою не мешай, ложью не утешай,
память – мужского рода: чешется, как лишай.
Окунем нареки, вот мои плавники,
порванная губа, вспоротые стихи.
Вот надо мной проходят пьяные рыбаки.
Все на земле – мольба, дыр и, возможно, щыл.
Господи, Ты зачем комменты отключил?
Всех успокоит Сеть, соль и лавровый лист,
будет вода кипеть, будет костер искрист.
Будут сиять у ног – кости и шелуха…
Как говорил Ван Гог: «Все на земле – уха…»
А следующие примеры из стихов Давида Паташинского показывают, что объектом действия плакать может быть не живое существо, которое зовут или оплакивают, а сами слезы, в этом случае плакать приблизительно означает ‘выплакивать’ (ср. также выражение кот наплакал – о малом количестве чего-л.):
Проявлением плача могут быть не только слезы, но и звук:
Глагол плакать может становиться переходным и при метафорическом употреблении (плакать – ‘выделять слезы’ → ‘выделять другую жидкость’, например, слюну, росу):
Каких мне плакали стрекоз дождя стеклянные травины,
и поезд мчался под откос, держа вагоны за штаны,
гуляли по полю чудес остроголовые графины,
и в глотке бился мелкий бес, и мы с тобой исключены.
Встречается и транзитивация синонимов глагола плакать:
Репертуар непереходных глаголов, употребляемых как переходные, весьма широк:
Лишь музыкальное пространство
нам обещает постоянство
гляденья в некую дыру.
Я понял, Бог, твою игру:
зачем ты дал России Павла?
Он верил символам, приметам,
что жизнь не стоит и копейки,
Россию думал мировой душой.
Он пел себе про ельник и березник,
был трезвенник, рубака и наездник,
и раньше Пушкина он произнес «Ужо!».
Внезапно чувствую лицо теплее —
ты меня подумал. Глаза отвел, закрыл глаза,
провел ладонью, вспомнил голос.
Что это значит? Ничего.
Все это ничего не значит.
Еще немного и пройдет,
как след от самолета на
прозрачном животе небесном.
Но время ткло. Иссохнули труды,
иссякли обороны и разряды.
Была река, в ней не было воды,
но омут был, но не было отрады
горнистому. Он девушек мечтал —
и ту, с веслом, и эту, ту, со смыслом,
прямой косой и книгой.
Но метал
вкруг них свой блин, бетонный, как металл,
изрядный дискоболт с призывным свистом.
Горнистый же страдать предпочитал,
дела его труба…
С воздуха небесного грудного
Воротились летчики младые.
Под руки ведут они больного,
Их встречают матери родные.
<…>
Лютики ему к подножью содят,
Памятью черты его обводят,
Слезы очарованные льют.
Малым шагом, нехотя уходят,
Сожалея молодость свою.
Свет бездонный, свет бездомный, что ты смотришь мне в лицо,
что ты песню мне заводишь, опечалить, верно, хочешь,
что ты люльку мне тоскуешь, где малюточка лежит,
плачет, плачет, спать не хочет, спать не хочет никогда.
Здравствуй, ворон, чернь историй, угли тлеющего дня.
Так неистовый цикорий кофе утреннего мня
нам заходит в сердце прямо, губы плачут: страшно, мама,
все полным полно людей, кашляй, подлый лицедей
над прилавками гранита, вот такая, брат, финита.
Рукопись горит картоном, как растопка самадхи,
не кружи над нашим домом треугольные стихи.
Царь хотел пожать мне руку
Только нечего пожать
Тогда царь велел кому-то
Запретил меня рожать
Я с протянутой рукою
Перевёрнутый стою
Горы бродят мою спину
Камни дышат грудь мою
Неба выше мои стены
Все без окон, без дверей
Мои выжженные вены
Широты семи морей
Вот и всё! и царь заплакал
Бредет по миру светлый лучик, луны случайный грамотей,
пустую землю страшно пучит на перекрестке трех путей,
несчастных мальчиков чумея, постыдным помыслом честна,
война пришла, другой сильнее, а говорили, что весна,
такие бедные растяпы, ты посиди со мной хотя бы,
солдатик, вечный рядовой, несчастным временем рябой.
Не думай захлопывать дверцу.
Отнюдь не герой – самоед.
Проверено: честному сердцу
Укрытья от Времени – нет.
Оно и тебя не минует,
В жестокий возьмет переплет,
Измучит, переименует,
Верхушкою в землю воткнет.
Но дудки! Не вымру, не сгину.
Характер задумчив, да крут.
Не высушило сердцевину,
И корни к весне – расцветут.
– О крона моя корневая,
Всю правду теперь шелести. —
…И,
заново мир открывая,
Пронзительна зрелость живая,
Как детство – от двух до пяти!
Похоть и Смерть – вот две любезные девицы,
щедрые на поцелуи, в самом соку,
чье приснодевственное чрево под рваниной
вечно трудясь, не тяжелело никогда.
Злополучному поэту, врагу фамилий,
фавориту ада, негодному льстецу,
погост и лупанар кажут под своим кровом
ложе, на котором угрызений не ждут.
Домовина и спальня, всхожи богохульством,
две сестрицы, предлагают наперебой
грозные утехи и ужасные неги.
Похоть, когда меня похеришь лапой гнусной?
Смерть, когда ты придешь соперничать меня,
к смрадному мирту привив черный кипарис?
У барашка в башке барабашка.
Барабашка бунтует барашка:
– Соберись, убирайся, беги,
Барабашку… башку береги!
Барабанит Курбан да с Байрамом,
Ой, не станет барашек бараном.
А барашек башкой «Бе-бе-бе…».
Покорился барашек судьбе.
Да не будь ты бараном барашек,
Надо слушать башки барабашек!
и отразится в нас времени круг
алым венцом обелиска,
и направляющий времени друг
скажет лицом василиска:
вы меня таяли, в ложках несли,
клали в себе на лопате.
Вот же в подарок вам камень Земли,
в огненной, облачной вате.
что это мы все о теле да деле
что ж о душе не поговорим?
знаешь, она, эта старая сука,
ночью дрожит и воет без звука
вот эту дверку давай затворим
дверка с секретом, с замочком латунным
петельки смазаны – не скрипят
масляным блеском да отсветом лунным
выдадут разве? Рассвирепят
и растревожат больное сознанье
тонкой полоской – света иглой
опытом ужаса, мукой до знанья
перемоловших и нас с тобой.
Неустроен и рассажен
Между кóзлами конечностей
Бродит лось угрюм и важен
Машет рогом по окрестности
По ветвям туманной влажности…
Сзади – бешеный от тучности
Буян не знающий усталости
Свинья с султаном на загривке
Храпит свои святые радости
Губою щупает обрывки
Крапивы едких земляник
И одуванчик выпрямленный рядом
К багряным векам ей приник.
Во многих подобных случаях импульсом к нарушению нормативной сочетаемости являются синонимичные выражения с переходными глаголами (морошку у челяди ныть ← выпрашивать морошку нытьем; мыслил теорему ← доказывал теорему; машет круги ← делает круги; плачет слезы ← льет слезы; сожалея молодость ← жалея молодость) и т. п.
Глагол в строке Я землю кочевал, я ночевал в могилах у Виталия Пуханова, вероятно, производен от глагола корчевать под влиянием синонимов исходить, изъездить и с рифменной поддержкой формой ночевал:
Можно сказать, что форма корчевал является контаминацией форм кочевал и ночевал.
Слова заползая мель у Д. Паташинского могут быть поняты как ‘заполняя собой мель’:
Рассмотрим подробнее сочетание грешу слова:
Компрессия здесь очевидна: ‘я грешу, говоря грешные слова’.
Фразеологическая основа сочетания грешу слова, видимо, такова: во-первых, это нормативные конструкции, в том числе идиоматические, в которых слова – прямой объект: говорить слова, писать слова, ронять слова, бросать слова на ветер; во-вторых, существует расхожее выражение грешить стихами, например в молодости и я грешил стихами. Никакого греха, собственно, при таком употреблении глагола в виду не имеется. А в стихотворении Виктора Ширали – имеется, и у слова грешу в тексте появляется валентность воздействия на объект и/или креативная валентность. По-видимому, здесь можно говорить о склеивании валентностей (см.: Муравенко 1998). Креативная валентность, внесенная в глагол грешу, поддерживается продолжением высказывания: Словесничаю, / совершаю слово. Обратим внимание на стилистический контраст предикатов совершаю слово и клянчую. Он обозначает противоречивое отношение к писанию стихов (от срама и до славы) в рефлексии на тему «искусство при свете совести».
Два следующих примера показывают аномальную переходность, основанную на зевгме:
Маленькая Тата!
Это – я, твоя бабушка
Большая Тата.
Бабушка бабочка бабушка бочка
Помнишь как на варикозных своих колоннах
Семенила Я за Тобой вдоль сада
Как ты стеснялась смеялась меня
Притворялась что ты сама по себе
Вот теперь ты и вправду сама
И я сама
В Саду
Папа твой заболел и уехал недавно
Люди перезванивались и спрашивали: «Как ваше здоровье?»
И только слышали, тот заболел, та в больнице.
Все понимали, что это значит.
В тексте Нади Делаланд элементы зевгмы Я тебя скучаю, люблю и верю объединены грамматическим значением глаголов первого лица настоящего времени, но они, в соответствии с нормой, должны управлять разными падежами местоимения (скучаю по тебе – люблю тебя – верю тебе). Понятно, что производящим элементом для перемещения транзитивной модели за пределы нормы является выражение я тебя люблю. Существенно, что глагол люблю в этом тексте занимает позицию просодически не выделенную: главное формульное признание как будто скромно прячется в середину конструкции с однородными сказуемыми.
У Полины Барсковой в строке Как ты стеснялась смеялась меня зевгма определяется перемещением слова меня в конец высказывания (нормативно было бы Как ты стеснялась меня, смеялась). Аномальная транзитивность глагола смеялась системно поддерживается переходными глаголами осмеивать, высмеивать.
Авторские переходные глаголы с каузативным значением нередко заполняют лакуны, замещая отсутствующие в языке слова для выражения конверсивных отношений12371237
Конверсивы – элементы пар типа гореть – жечь, смешить – смеяться, будить – просыпаться, указывающие на взаимозависимость, взаимодействие, причинно-следственные отношения.
[Закрыть], например в таких текстах:
когда за мной перестали наблюдать —
установили календарные даты
я отстранилась —
на меня слетелись облака и налипли
тогда надвое раскололось ничто —
одна часть возникла а другая простёрлась
в ней ночую моё сердце —
жду души потепления
боюсь – не дождусь – засну
в небе ослепительный звон, страстные звенят падежи,
милый мой, пошел бы ты вон, я тебя люблю не по лжи,
я тебя живу не шутя, я тебя хочу, не любя,
я такая, брат мой, дитя, что давно не знаю себя.
Так и живём – ни слова в простоте,
Казалось бы, пора устать казаться,
Поскольку, так сказать, уже не двадцать.
Поскольку всё не то, и мы не те,
Какими нас прикинул на листе
Фотобумаги девять на двенадцать
Фотограф. И опять не оправдаться.
И вот теперь в бездарности, тщете
И страшной скуке мы стареем тут,
Не помня времена, когда любили,
Поскольку, извини, напрасный труд…
Здесь всё без вариантов – или-или:
Мы живы – нас уже похоронили;
Мы умерли, а нас ещё живут.
Последний из этих примеров с аномальным прямым управлением примечателен тем, что импульсом к транзитивации глагола болеть, возможно, является рифма жалели – болели. Предположительно, механизм сдвига таков: *не жалели меня → болели меня. Синонимия слов любить и жалеть в русском языке, особенно в просторечии и диалектах, хорошо известна. В таком случае сдвиг валентности порожден стиховой структурой.
Б. А. Успенский показал, что загадочные метафоры О. Мандельштама часто объясняются созвучиями, в том числе рифменными, со словами или не вошедшими в текст (Вода голодная течет ← *холодная), или вошедшими в иных, нестандартных для языка сочетаниях, формах, значениях (Песнь одноглазая, растущая из мха, – / Одноголосый дар охотничьего быта ← *одногласая) (Успенский 1996: 314, 320). Современные авторы, во многом поэтические ученики Мандельштама, распространяют эту поэтику замещения и на грамматику.
Импульсом сдвига в контекстах со словом жить являются не внутриязыковые ассоциации, а, скорее всего, исключительно когнитивная потребность заполнить лексико-грамматическую лакуну:
Бога вообще нельзя понять вне грамматики и метафизики переходности <…> Бог не просто нас творит в начале и спасает в конце (если мы сами того захотим), но он есть действующее начало во всем, что составляет наше существование. Поэтому и можно сказать, что он нас существует (Эпштейн 2007-б: 203).
В стихотворении Олега Вулфа помимо транзитивации и каузации глагола ехать имеется неологизм напить, производный от возвратного глагола напиться:
Подобное обратное словообразование встречается и у других поэтов:
Двойственное грамматическое значение глагола как непереходного и переходного обнаруживается в позиции анжамбемана:
Поскольку прямое дополнение своих животных и растений отделено от призыва не умирай паузой переноса, в ритмическом единстве первой строки глагол умирай не является переходным и каузативным, а после паузы переноса он таковым становится.
Аномальная переходность обнаруживается и тогда, когда глагол, переходный в нормативной грамматике, управляет другим, чем в норме, существительным:
Авторская каузация разных глаголов является грамматической темой в стихотворении Юлии Скородумовой:
Моего первого мужа
можно было неплохо слушать.
Несколько хуже – смотреть.
Совсем никуда – танцевать,
зато иногда как петь!
Совсем немного было кормить,
несколько больше – стирать.
Случалось просто его иметь,
в гости его ходить,
на всякие там тусовки брать.
Хорошо можно было принять на грудь,
выть его на луну.
Серым козленочком обернуть,
инкрустировать под старину.
Сменить личину, развеять кручину,
почувствовать в себе мужчину.
Глагол кормить в общеупотребительном языке управляет винительным падежом, но только когда объектом действия являются живые существа или их совокупности (можно кормить ребенка, кошку, гостей, семью; в переносном значении возможна такая метонимия, как в рекламе незачем кормить аптеки). О еде можно сказать, что ее скармливают.
Глагол печалить в нормативной грамматике тоже может управлять только существительным или местоимением со значением лица, причем гораздо реже, чем глагол кормить. Высказывания типа твое поведение печалит маму и меня не вполне естественны, так как это глагол стилистически книжный. Впрочем, видовой коррелят опечалить, тоже книжный, оказывается более приемлемым: меня опечалило это известие.
Ранее (на с. 499) приводилась цитата из стихотворения Андрея Полякова со словами О, Косарь, удивляющий головы с плеч. Удивлять – глагол переходный, но объект в норме может быть выражен только одушевленным существительным: удивлять кого.
Глаголы плясать и танцевать в нормативной грамматике управляют существительными – названиями танцев (плясать гопака, польку; танцевать вальс, танго). Но в разговорном языке давно утвердилась пословица кто девушку ужинает, тот ее и танцует.
Стихотворение Юлии Скородумовой со словами танцевать, петь, ходить (мужа) – ‘заставлять, понуждать, вынуждать, побуждать мужа танцевать, петь, ходить’ указывает на существенную лакуну нормативного языка: побуждение к действию в нем никак не может быть выражено стилистически нейтрально. Глаголы заставлять, понуждать, вынуждать обозначают агрессию, побуждать – слишком книжное слово.
Глагол свистеть может в норме управлять существительными мотив, песенку. В сочетании опилки свистя из поэмы Виктора Сосноры очевидна компрессия: свистеть (опилки) – ‘пиля, разбрасывать опилки со свистом’.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
