Текст книги "Грамматические вольности современной поэзии, 1950-2020"
Автор книги: Людмила Зубова
Жанр: Языкознание, Наука и Образование
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 22 (всего у книги 32 страниц)
Омонимия деепричастий с другими частями речи
Омонимия деепричастий с другими частями речи, особенно с именем существительным, – довольно частое явление в русском языке:
Отливал синевой и молился поленьям смолистым
колченогий топор во дворе анархиста. И чистым,
свежевымытым телом, просторной, холщовой рубахой
покорялась деревня. И шея белела над плахой.
И входили войска: грохоча, веселясь, портупея.
В это страшное время в любви признавался тебе я.
В последнем примере слово залив и грамматически и лексически двусмысленно: до переноса оно является существительным, а после переноса – деепричастием из вульгарного фразеологизма залить глаза – ‘опьянеть’. Стиховой перенос иконически воспроизводит образ мозг сбивается, считая волны, который содержится в предшествующей части стихотворения.
В позиции, совпадающей с позицией деепричастия, находятся словоформы бакалея и мавзолея у Иосифа Бродского. Неизвестно, была ли предусмотрена автором такая грамматическая двусмысленность:
У Александра Левина деепричастие мавзолея, безусловно, предусмотрено:
У Дины Гатиной появляется деепричастие запятая:
Деепричастие ржа совмещено с существительным ржа (и ‘ржавчина’, и ‘рожь’) в полисемантике Владимира Строчкова:
Если в языке нет омонимии, поэты сами ее придумывают:
Когда Резвяся и Играя
танцуют в небе голубом,
одна их них подобна снегу,
другая – рыжему огню.
Одна плывет как в хороводе,
уклюжей грации полна,
другая бегает по небу,
локтями детскими торча,
а третья льется, как простая
громошипучая вода,
Смеясь зовется. Трём богиням
все вторит весело Громам.
Резвяся плавная сияет,
Играя прыскает огнем,
Смеясь из кубка золотого
сама себя на землю льёт.
И лишь Громам все вторит, вторит,
уже не весело ему,
и он стоит болван болваном
с тяжелым яблоком в руках,
с огро-омным яблоком в руках.
Н. А. Фатеева не только указала на происхождение имен Резвяся, Играя, Смеясь от деепричастий в стихотворении Ф. И. Тютчева «Весенняя гроза», что очевидно, но и на более глубокую интертекстуальную связь:
В стихотворении Левина прежде всего обращают на себя внимание глагольные (деепричастные) формы, написанные с заглавной буквы, которые при внимательном прочтении оказываются именами собственными трех богинь (соответственно Афины, Геры, Афродиты – Резвяся, Играя, Смеясь); генетически же они «вторят» тексту Тютчева (Фатеева 2001: 431).
Встречаются и другие примеры омонимии деепричастий с именами собственными:
У Александра Левина есть текст с рядом авторских деепричастий и от нарицательных имен, и от собственных:
Такси меня куда-нибудь,
туда, где весело и жуть,
туда, где светится и птица,
где жить легко и далеко,
где, простыня и продолжаясь,
лежит поляна, а на ней
Полина или же Елена,
а может Лиза и зараза,
а может Оля и лелея,
а я такой всего боец…
Имя Оля проявляет себя как возможное деепричастие, так как следующее имя – Лилия – дано сразу в виде деепричастия лелея (ср. архаико-поэтическое название цветка лилéя). Сочетание Оля и лелея является также производным от созвучного фразеологизма холить и лелеять, вполне естественного в деепричастной форме. Конечно, то, что мы видим в этом стихотворении, можно назвать и омонимическими каламбурами, но сгущение грамматических трансформаций в тексте дает представление о возможностях иной категоризации понятий, язык приводится в состояние первозданного хаоса с его архаическим синкретизмом и тут же гармонизируется заново поэзией превращений.
Пример грамматической омонимии прилагательного с деепричастием:
Слово хромая как эпитет к слову осень в ритмическом единстве строки является прилагательным, однородным членом предложения со словом седая, а в синтаксическом единстве предложения – деепричастием: хромая <…> танцует. В таком контексте слово седая тоже может восприниматься и как прилагательное, и как деепричастие, тем более что оно рифмуется с деепричастием припадая. Синтагма хромая и седая осень в результате инверсии оказывается разорванной глаголом танцует, актуализирующим прочтение слов хромая и седая как деепричастий.
С деепричастием может совпадать фрагмент слова. Например, Ян Сатуновский делит слово на такие части, одна из которых читается и как деепричастие глагола печь:
Слово мня у Всеволода Некрасова – и деепричастие, в контексте возможное как от глагола мнить, так и от глагола мять, и редуцированное местоимение меня винительного падежа:
В ряду деепричастий идя, видя, сидя, судя, живя, пиша, отстаивая местоимение себя тоже оказывается выразительно похожим на деепричастие.
Неологизм Сергея Бирюкова небоплача можно понимать и как существительное (сращение сочетания небо плача), и как деепричастие, зависимое от глагола уставиться:
Во многих контекстах встречается омонимическое сталкивание наречия зря ‘напрасно’ с архаическим деепричастием (бывшим причастием) зря ‘видя, наблюдая’, при этом происходит реэтимологизация наречия.
Исследование, выполненное Сандрой Бирцер, показало, что смысловая связь между наречием и деепричастием основана на семантическом компоненте ‘праздное смотрение’, при этом «в ХVIII веке уже нельзя найти примеров, где форма зря колеблется между функциями деепричастия и наречия» (Бирцер 2010: 153).
Рассмотрим примеры из современной поэзии.
Сергей Бирюков эксплицирует двусмысленность слова зря в стихотворении о расхождении графики с фонетикой. Всё стихотворение представляет собой метаязыковое высказывание:
В другом тексте Бирюкова деепричастия нет, но оно подразумевается в конструкции смотрел <…> зря, а наречие зря подкреплено синонимом бестолку.
Алексей Корецкий противопоставляет глаголу зреть деепричастие, помещая между ними союз но:
Гали-Дана Зингер создает контекст, в котором не только есть строки с этимологическим повтором зрения субъектив / дан мне вовсе не зря, но и появление в тексте уступительной частицы хотя предваряется деепричастием хотя:
У Александра Кабанова на основе фразеологизма слепая любовь появляется каламбур не зря любил <…> слепец:
У Юлии Скородумовой слово зря тоже двусмысленно:
Лексические неологизмы
Современные поэты часто образуют деепричастия, которые представляют собой не только грамматические, но и лексические неологизмы. Производящие глаголы при этом не эксплицированы:
Черемухой окутанный и вишней
многоголосый воскликает хор:
«Хвала Тебе, хвала Тебе, Всевышний,
за то, что небо, дернув за вихор,
Ты от земли отъял; за то, что моря
голубоватый расплескал рассол;
за то, что – вголошая и узоря —
всему и вся Ты точные нашел —
высаживая Рай ко древу древо —
обличья, очертания; за то,
что времени клубок Ты пнул без гнева;
за то, что свет со тьмой развел по сто-
ронам; за то, что вдунул напоследок
любовно в пластилиновую плоть
Дух, выпуская ангелов из клеток,
хвала Тебе, хвала Тебе, Господь!»
Деепричастием набывшися Евгений Клюев заполняет языковую лакуну:
Потенциальный производящий глагол *набыться является словообразовательным и грамматическим аналогом глаголов типа наесться, нагуляться, насмотреться. Такой способ действия называется в лингвистике сатуративным, значение подобных глаголов – доведение действия до предела. В общеупотребительном языке от основы бы- образуются только глаголы противоположной семантики – ограничительного способа действия: побыть, побывать.
Во многих контекстах авторские деепричастия являются способом и результатом компрессии:
Старушечьи руки, и рюмочка из хрусталя, и несколько
капель пустырника, и опасенье, что жизнь оборвётся вот-вот,
но ещё, веселя, по капле даётся, и вкусно сосётся печенье.
И крылышки моли из шкапа летят, нафталя.
«<…> Вы кладите сабельку, мои детушки,
А и берите вы ведерце серебряно,
Ведерце серебряно, дужки позолочены,
А и не борзяся, со смирением,
Со смирением, да и со тщанием,
Разгребайте ведерцем зелено говно,
Потрудитесь для своей Матушки!»
Вакханка нежная! пока в цвету,
по-птичьи горлышко прочистив,
пропеснопой, а я тебе сплету
венок из виноградных листьев,
зелено-златых. Тишина-змея
вкруг дымчатых свернулась ягод.
Как только ты начнешь, песнопоя,
и в ночь влюбленные полягут, —
юркнет во мрак. Накличь, по именам
окликни дни от ряда к ряду,
из ряда вон. Пусть краснощека нам
Дионисийскую прохладу
готовит Осень, проча чаши, чушь
пророча и не разумея,
что испевает лучшую из душ
ее вакханка-песнопея.
Компрессия более пространного фрагмента речи определяет вероятность альтернативного прочтения. Так, например, в первом из приведенных текстов деепричастие нафталя можно понимать и как ‘распыляя нафталин’, и как ‘распространяя запах нафталина’.
В следующих примерах компрессия создается художественными метафорами-сравнениями:
Продолжается вся, продолжаться и нам, неуклюжим,
семена головы разбросая по гулкой земле,
жизнь проходит, бося, заводными слонами по лужам,
суждена на увы, и роса на траве, и Пеле
все играет души ослепительный розовый мячик,
нам не начать уже, положа на забор булаву,
погоди, не спеши, посмотри, как он быстро мастрячит
этой бедной душе Пифагора на полном плаву.
Собачиной, я слышу, брат вольготный,
(поскольку для Господней воли годный),
меня подразниваешь, вот и зря:
собачина к обочине, сестря,
по сути льнет. Я весь живу, и весь я
добычей стану птичьей поднебесья.
Как изумруд травы, я изумлён:
все изомрут – едва лишь из пелён.
Раз на Морской в грязной парадной старинной
Надпись алмазную вдруг увидала в стекле, буквы крошились:
«Я – Елена Блаватская» начертано было, длинный
Шел снег за окном, глаза белые в нем залучились —
Волчьи не волчьи, не птичьи, не человечьи.
«Я здесь была и по этим ступеням спускалась,
Снова взойду, а ты мне спускайся навстречу».
Хлопнула дверь внизу. Колоколясь, тень подымалась?
1
<…>
Я слышу, как вокруг дрожат дома,
я по ночам намного лучше слышу.
А вижу хуже, я во мгле сижу,
пишу смолой алмазной по рутине.
Мне страшно. В кабинете, в книг саду
мне жизнь у жалоб голубя противней.
Не с рук творимый в Рюрикову русь
и куликуя Дмитрия Мамая,
2
Сводятся сутки
Бесследием суточным,
Ели обуты
В елей атрибуточный,
Ветви ольхи,
Как когтистая мафия,
Хрустнули мхи
Мягкокорочкой вафельной,
Хвои застыли в хвоилистом иле, и
Стыли Илии
В застольном бессилии!
Злобно гюрзая из зорь Алазании,
Я уползаю в туман осязания.
Прочту, от зависти мерзея,
Записки русского купца
О посещении музея
(Суть – Люксембургского дворца).
Дорога дня, царица ночи,
Восходит солнце – а потом
Задремлет стража у обочин,
Когда на диске золотом,
От ядовитости гюрзея,
Змея – движением кольца —
Укажет путь от Колизея
До Люксембургского музея
И Люксембургского дворца…
Италия, лоскутным покрывалом
железной птицы лежа под крылом,
озерясь и бугрясь, о небывалом
не грезит и не помнит о былом,
вся в настоящем, в суетном сегодня, —
ниспослана ей благодать Господня.
Редкие явления в употреблении деепричастий
Сергей Бирюков в своей неофутуристической поэтике образует причастия от слов почему и потому – почемуя и потомуя с их отзвуком муя. В том же тексте встречается деепричастие рятуя:
и возникший из пены и мусора
мост
через мыни интриги измены
изжоги
west und ost
буря мглою свободу нагую почуя
тропы
лебедою крапивой и в дудочку дуя
почемуя и муя
пы-пы-пы
на последнем дыханья пределе
отступая и вновь возвращаясь
назад
потомуя измены интриги
изжоги из пены
рятуя
вопят
выплывают быки
и плывут
отдуваясь плывут
роняя былинки сухие сена
блики золотые играют
на серебряных спинах
Было бы сложно представить себе производящие соответствующие личные глаголы. Деепричастия почемуя, потомуя, муя вызваны в этом тексте рифменной ассоциацией с пушкинским словом почуя. В строке буря мглою свободу нагую почуя объединены три цитаты: Буря мглою небо кроет (А. С. Пушкин. «Бесы»), Свобода приходит нагая (В. Хлебников. «Свобода приходит нагая…») и Его лошадка, снег почуя, / Плетется рысью как-нибудь (А. С. Пушкин. «Евгений Онегин»).
В игровом смешении сюжетов и образов трагедии Шекспира «Гамлет», басни Крылова «Волк на псарне», романа Пушкина «Евгений Онегин» и его повести «Пиковая дама», в стилистике жаргона и полицейского дискурса Владимир Строчков смешивает и слова – в частности, превращает сочетание на флейте блея в сочетание на блейте флея. Конечно, о производящем инфинитиве *флеть здесь речи быть не может:
Наш дядя самых честных правил задом
сидит забившись в угол. Тень Овца
над ним зависла черным абажуром,
на блейте флея: – Умереть! Уснуть!
Упасть – отжаться! Руки на капот
старухе, Герман! Ваша карта бита!
Шаг влево-вправо – сразу замочу!
Деепричастие шерша, соотнесенное с шурша, у Строчкова фразеологически производно от французской поговорки Cherchez la femme – «Ищите женщину» (как причину чего-либо неявного):
Вокруг разгул страстей, скорбей,
ест скарабея воробей,
терзает коршун воробея,
а коробейник удалой,
хохматый тружень полосатый,
стремит свой звездно-волосатый
полет на новый аналой
С цветка к цветку перевитая,
гудит шершхебель-пылесос,
шерша ляфамок – лиль и роз,
шурша в них шнобелем и тая.
Мария Степанова изобретает деепричастие дежа, добывая его из французской по происхождению идиомы дежа вю или даже из слова дежавю (франц. déjà vu – ‘уже виденное’):
Деепричастие мордя у Владимира Гандельсмана представляет собой перевертыш-реверс формы ядром, что и поясняется в самом тексте:
То стучат стучмя комья вбок,
самозакаляясь железа гудит грань,
солоно сквозь кожу идет сок,
скоро-скоро уже зарычит брань:
Мне оторвало голову,
она летит ядром,
вон летит, мордя, —
о, чудный палиндром!
Пуля в сердце дождя,
в сердце голого.
Дождь на землю пал —
из земли в обратный путь задышал.
Авторские деепричастия появляются и при расчленении слов, например:
В процессии отлова перелётных птиц
в процессии поимки пёрышек летящих
сверху в ниц, ты, огибая половиц
скрипучих, пятишься назад. И пятишься
назад… Так постепенно издевая
за шагом ша, спиной прижа, тая
к холодному… скажи: зачем?
Как родину спокойно ненавидеть?
Что говорить лысеющей траве,
как расходиться после по местам,
топча ее свалявшуюся жидеть,
неся сухие кости в рукаве
и ветра перекошенный тамтам
в запекшем ухе? – Ухая собой
на каждом лопухе и чистотеле
и серую молитву говоря,
как старый, водкой пахнущий плейбой,
чья маленькая мысль о чистом теле
всё убегает, убегает серой тря-
согузкой
В последнем из этих контекстов есть, вероятно, интертекстуальный элемент – песня «Раскудрявая девчонка» с такими словами: С платочком в белых кружевцах / Девчонка в танце кружится. // Раскудря-кудрявая девчонка, девчонка, девчонка, Что обходишь ты меня сторонкой, И не глядишь ты на меня? (слова В. Коростылева, музыка М. Зива).
В стихотворении Владимира Гандельсмана «Баллада по уходу» обрывками слов создаются образы постепенного отключения сознания:
В данном случае разница между общеупотребительным деепричастием глагола выть и авторским – акцентологическая, но в контексте оно производно от местоимения твоя.
В логогрифе Александра Кондратова «Ликвидация поэзии» (логогриф – текст с постепенным убыванием строк, предложений, слов) возникает деепричастие зия, которое можно понимать как незавершенное нормативное деепричастие зияя ‘обнаруживая пустоту’:
В стиховедении есть термин зияние, обозначающий сочетание двух гласных, чуждое славянской фонетике и нежелательное в классическом стихосложении. Собственно, именно такое зияние присутствует в самом слове поэзия.
У Владимира Строчкова деепричастие золотописьмуя является элементом измененной цитаты из стихотворения Велимира Хлебникова «Кузнечик», которое начинается со строки Крылышкуя золотописьмом тончайших жил. Строчков превращает деепричастие Хлебникова в существительное, а существительное в собственное деепричастие:
У Сергея Круглова встречается деепричастие сояясь:
Глухо ворча, тучи
Затягивают полнеба.
А это не тучи: это
Один, четыре, восемь
Тысяч, уже без счёта,
В бой летят эскадрильи
Симонов Магов.
Сояясь, сплетаясь, скалясь,
Устраивают в полнеба
Сизую камасутру.
Конец, конец миру!
Гудят, застят солнце.
По-видимому, это деепричастие уникально, как и глагол сояться, который тоже встречается у Круглова10731073
Только чистые, сильные звери / знают: жрать и сояться / следует без свидетелей из рода себе подобных. / Ты, человека создатель! / взорам истории был ты открыт – и низвергся, / так и не кончив. Слабый, утренний Зверь («Люцифер» – Круглов 2003: 146).
[Закрыть] (этот глагол не удалось найти ни в Национальном корпусе русского языка, ни в словарях церковнославянского и древнерусского языков, ни в словарях русских говоров). Но с большой вероятностью глагол сояться был производящим для существительного соитие (ср: поять). Впрочем, возможна и его производность от глагола соитися → сойтись.
Итак, анализ деепричастий в современной поэзии показывает некоторые типичные явления:
• деепричастия часто помещаются в центр внимания;
• нарушается иерархия главного и второстепенного;
• зависимая форма ведет себя как независимая;
• часто не соблюдается правило односубъектности личного глагола и деепричастия;
• во многих текстах воспроизводятся древние грамматические отношения: деепричастия проявляют свойства причастий, а именно, выполняют и атрибутивную и предикативную функции;
• поэты нередко игнорируют нормативные ограничения на образование причастий от ряда глаголов, заполняя тем самым языковые лакуны и привлекая внимание к противоречиям между грамматической системой и нормой;
• в современной поэзии активно используется потенциал системной вариантности деепричастий;
• воспроизводя словообразовательные модели деепричастий по образцам литературной классики, поэты часто создают резкий стилистический контраст между лексикой и грамматикой текстов;
• в современной поэзии широко представлена контекстуальная омонимия деепричастий с другими частями речи;
• редкие явления в образовании и употреблении деепричастий весьма многообразны.
Применительно к употреблению деепричастий можно сделать общий вывод: в современной поэзии есть всё, что было в истории языка. Формы, вышедшие из употребления, находят в поэзии свои функции и свой смысл, создаются и новые деепричастия. Таким образом, становление категории продолжается, на что обращают внимание и лингвисты, изучающие как эволюцию, так и современное состояние деепричастий.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
