Текст книги "Многообразие типичного. Очерки по культурно-исторической психологии народов"

Для описания характера мифологического мышления Леви-Строс ввёл термин бриколаж. Изначально глагол bricoler означал непрямое, неожиданное действие – рикошет, срезание угла. О бриколаже говорили при игре в биллиард, в мяч, охоте и т. д. «В наши дни, – пишет Леви-Строс, – бриколёр – это тот, кто творит сам… используя подручные средства» (Леви-Строс 1994: 126). Бриколёр – это ремесленник, самоучка, народный умелец, который мастерит и пускает в дело все, что под рукой. У него нет какой-то конкретной рациональной логики подбора материала, но все у него подгоняется очень точно, удобно и красиво.

Леви-Строс уподобляет мифологическое мышление такому народному умельцу – бриколёру. Как ремесленник – шестеренками сломанного будильника, оно с легкостью оперирует предметами, знаками, образами и понятиями, исследуя и структурируя мир. Именно поэтому таким причудливым это мышление кажется нам, использующим более алгоритмизированные пути мышления.

Строго говоря, экспериментальным путем исследовалось не мышление в целом, а способы решения задач, которые были поставлены так, что подводили испытуемых к абстрактной категоризации предметов, а также к обращению к логическим умозаключениям.

Группа московских психологов под руководством А. Р. Лурии, друга и сподвижника Выготского и Леонтьева, в начале 1930-х гг. приняла участие в экспедициях в отдаленные кишлаки Узбекистана и к кочевникам Киргизии (Лурия 1971). Испытуемых можно было отнести к двум основным группам: неграмотные и те, которые получили хотя бы несколько классов школьного образования. Им предъявляли задания, которые разрабатывались специально для этого исследования (в подготовке принимал участие Выготский), чтобы задачи были насколько возможно связаны с их обычными занятиями.

Следуя методике «четвертый лишний», испытуемым показывали рисунок, где изображены предметы, например, топор, пила, молоток, полено. Какой предмет лишний?

Представители традиционного общества, люди, не тронутые школьным образованием, отвечали, что лишнего нет ничего. В хозяйстве все эти предметы решительно нужны.

Лурия описывает разговор с испытуемым:

– Они все похожи, – сказал он. – Я думаю, что все они нужны… Если вам нужно разрубить что-нибудь, Вам нужен топор. …

– Какие из этих предметов можно назвать одним словом?

– Как это? Если мы назовем все три вещи «топор», это будет неверно.

– Но один человек выбрал три предмета: молоток, пилу и топор – и сказал, что они схожи.

– Пила, молоток и топор все должны работать вместе, но полено тоже должно быть вместе с ними!

– Как ты думаешь, почему он выбрал эти три вещи, а не полено?

– Может быть у него много дров, но если он останется без дров, он ничего не сможет делать.

– Правильно, но ведь молоток, пила и топор – орудия.

– Да, но даже если у нас есть орудия, все же нам нужно и дерево. Иначе мы ничего не сможем построить… (Лурия 1982: 47–69).

Согласитесь, испытуемый по-своему прав. Просто он рассуждает в логике своей повседневной жизни.

Еще один пример из исследований Лурии:

…испытуемому показали рисунки птицы, ружья, кинжала и пули. Он сказал: «Ласточка сюда не подходит…» – исследователи ликовали, вот она, абстрактная классификация, но недолго: «…Ружье… заряжено пулей и убивает ласточку. Зато нужно разрезать птицу кинжалом – по-другому это сделать нельзя. То, что я сначала сказал про ласточку, неверно. Все эти вещи подходят друг к другу» (Там же: 47–69).

Все вернулось на круги своя.

Аналогичный пример был получен при психодиагностическом обследовании пациента, представителя традиционного патриархального общества, в начале 2000-х гг. Клинический психолог в Израиле (ученица Лурии) обследовала больного, уроженца Эфиопии, простого неграмотного крестьянина. Одним из тестов был «четвертый лишний». В медицинской психологии этот тест используется при диагностике особенностей мышления, в частности нарушения логики. В некоторых случаях (в совокупности с другими данными) это может быть признаком заболевания. На карточке были нарисованы свисток, дудочка, кепка и радио. Пациент из Эфиопии объяснил, что лишнего ничего и нет. Ведь когда пойдешь пасти овец, кепочка точно нужна – жарко. Чтобы овцы не расходились, да и скучно не было, сидишь и слушаешь радио или играешь на дудочке. Но овцы бывают такие тупые, что на дудочку могут и не пойти, им только свисток резкий нужен… Пациент был представителем другой культуры. В этом контексте тест утратил свою медицинскую диагностическую силу и ярко показал особенности «архаичной» логики.

Другим заданием у А. Р. Лурии было решение силлогизмов – задачек на формальную логику. Предлагалось два вида силлогизмов – со знакомым и незнакомым содержанием.

«“Хлопок растет там, где жарко и сухо. В Англии холодно и сыро. Может там расти хлопок или нет?” Несмотря на то, что про хлопок испытуемые, казалось бы, знали все, они отказывались давать ответ: “Я был только в Кашгаре. Ничего больше я не знаю”… Только после длительных разъяснений их убеждали отвечать на основе самих слов, и они неохотно соглашались сделать вывод: “Из твоих слов понятно, что хлопок там не может расти, если там холодно и сыро. Когда холодно и сыро, хлопок растет плохо”» (Лурия 1982: 47–69).

Силлогизмы второго типа строились на совсем незнакомом материале: «На Дальнем севере, где снег, все медведи белые. Новая Земля– на Дальнем севере. Какого цвета там медведи?» – и требовали чисто теоретических умозаключений. Но испытуемые по-прежнему опирались только на собственный опыт: «На твои слова может ответить только кто-то, кто там был», «Что я знаю, я говорю, и ничего кроме этого» или «Если человеку шестьдесят или восемьдесят лет и он видел белого медведя и рассказал об этом, ему можно верить» (Там же).

В то же время молодое поколение, получившее образование, отвечало: «Из ваших слов понятно, что медведи там белые». Лурия делает вывод, что испытуемые, получившие основы школьного образования, легко могут перейти к абстрактному мышлению.

В 1960-е гг. аналогичные эксперименты повторили в Африке, в Либерии, среди народа кпелле американские психологи М. Коул и С. Скрибнер (Sylvia Scribner). Кпелле предложили решить простой силлогизм:

«Паук и чёрный олень всегда едят вместе. Паук сейчас ест. Ест ли сейчас чёрный олень?»

– Они были в лесу?

– Да. <…>

– Но меня там не было. Как я могу ответить на такой вопрос?

– Разве ты не можешь на него ответить? Даже если вас там не было, вы можете ответить на этот вопрос.

– Да, да, черный олень ест… Потому что черный олень всегда бродит целый день и ест листья на кустах. Потом он немного отдыхает и снова принимается есть листья (Коул, Скрибнер 1977: 198).

И еще один силлогизм:

«Если Флюмо или Йакпало пьют сок тростника, староста деревни сердится. (Как вы понимаете, сок тростника здесь вовсе не безобиден, это местный алкогольный напиток. – М. Т.) Флюмо не пьет сока тростника. Йакпало пьет сок тростника. Сердится ли староста деревни?»

– Люди не сердятся на других людей.

– Флюмо не пьет сока тростника. Йакпало пьет сок тростника. Сердится ли староста деревни?

– Староста деревни в тот день не сердился.

– …Почему?

– Потому что, когда Флюмо пьет сок тростника, это плохо. Поэтому староста деревни сердится… а когда Йакпало иногда пьет сок тростника, он ничего плохого не делает людям. Он идет и ложится спать. Поэтому люди на него не сердятся. Но тех, кто напивается и начинает драться, – староста не может терпеть их в деревне (Там же: 199).

Неграмотные кпелле, как и неграмотные крестьяне из Средней Азии, переводили логическую задачу в практическую плоскость. В последнем случае кпелле удалось вспомнить каких-то знакомых Флюмо и Йакпало, один из которых, выпив, становился агрессивным, а другой – нет, и сделал вполне логичный вывод, в основе которого был его собственный опыт.

Задача же на формальную логику попросту игнорируется. С. Скрибнер просила кпелле просто повторить задачу. Повторяя, они не называли основного посыла силлогизма, вопрос подменяли общей фразой – это было названо неприятием логической задачи.

Эксперименты, проведенные с интервалом более чем в 30 лет, в разных частях света, показали совершенно аналогичные картинки. Представители традиционных обществ решают задачи, исходя из своего непосредственного опыта. Справедливости ради надо отметить, что, несмотря на все попытки приблизить тесты к реалиям жизни испытуемых, задачи по сути своей были для них совершенно новыми. Сходство антуража (орудия труда, хлопок, сок тростника) создавало мнимую близость к тем проблемам, с которыми им приходилось иметь дело в обыденной жизни. Отсюда и «недоверие к первоначальным посылкам, которые не основывались на их личном опыте», и отсутствие представления об «универсальности посылок» силлогизма, о которых как об особенностях архаичного мышления писал А. Р. Лурия (Лурия 1982). Испытуемые решали задачи так, как подсказывал им их опыт, не испытывая ни малейшей необходимости в абстрактных категориях или в формальной логике.

Эксперименты А. Р. Лурии впервые показали, что понятийное мышление обусловлено культурой и формальная Аристотелева логика вовсе не имманентно присуща человеческому сознанию (как это декларировалось, например, в Вюрцбургской психологической школе, в их тезисе о «логических ощущениях») (Там же).

Поэтому навыки восприятия абстрактных логических конструкций – увязывание отдельных фраз в единый силлогизм, принятие посылки, процедура вывода – всё это не что иное, как культурный опыт.

* * *

Архаичному мышлению свойственны иные логики. Как и рациональное мышление, оно категоризирует и систематизирует мир, но делает это иначе:

– Иначе понимает причинно-следственные связи (что воспринимается как магия и позволяет говорить Леви-Брюлю о его магическом характере).

– Оперирует иными понятиями и иначе образует понятия (вспомним одно название для оленя и пшеницы или примеры Ф. Боаса). Обобщающие понятия могут не только объединять предметы в отдельные категории, но обобщать способы действия, качества предметов, а также отражать некие общие смыслы или знаки (олень и пшеница как основа жизнеобеспечения или как у осейджей: цветок как знак начала сбора урожая маиса).

– Апеллирует к иной картине мира и склонно к гипердетерминированности: если всё в мире, согласно партиципации, связано между собой, то для случайности нет места.

Европейские культуры разработали свой понятийный аппарат, который стал инструментом вербально-логического мышления. Для понятийного мышления, оперирующего абстрактными понятиями и усвоившего логические операции, совершенно неважно, о чем задачи, о хлопке, о белых медведях, о каких-то астрономических величинах, о загадках микро– или макромира. Это мышление с легкостью отрывается от конкретики и воспаряет в сферу абстракций, рассматривая мир как сложнейший силлогизм, принимая за систему посылок знания, наработанные человечеством. Такое мышление делает открытия и легко выходит за пределы непосредственно чувственного опыта. Этим путем идет современная наука, которая открывает миры за пределами нашего обыденного сознания, открывает реалии, которые никак не стыкуются с нашей повседневной картиной мира: черные дыры, квантовые переходы, антиматерию и наночастицы. Наука изучает их и трансформирует представление человечества о вселенной, вычисляет «на кончике пера» новую картину мира, которая вступает в конфликт с эмпирическим житейским опытом: уму непостижимо, чтобы частица была в то же время волной (это еще труднее себе представить, чем то, что индеец бороро – человек и в то же время красный попугай), но корпускулярно-волновая теория непреклонно доказывает это положение.

Однако и у научного, логического пути мышления свои ограничения. Оно мощный инструмент в алгоритмическом рациональном мире, однако эта логика теряет свою непреклонность, как только речь заходит о «тонких материях», например, об экзистенциальной реальности, о внутреннем мире человека с его богатой эмоциональной жизнью и перипетиями межличностных отношений.

Мифологическое архаичное мышление прекрасно уживается и в одном культурном пространстве, и в одном сознании с мышлением рациональным. И в нашей культуре часто встречаются персонажи, которые, как булгаковский Воланд, указывают на неведомые нам законы, которые ничуть не слабее тех, которые открыты наукой: «Кирпич ни с того ни с сего, никому и никогда на голову не свалится».

Исследование мышления в разных культурах – это не только взгляд в прошлое, но и шанс для самопознания и поиска иных логик и иных причинно-следственных отношений – отношений и взаимозависимостей не столь очевидных, чтобы быть зафиксированными современной наукой. «Подсказка» для рефлексии более тонких связей между всем, что есть в нашем мироздании, и шаг за пределы европейского рационализма.

Глава 6
Культура и коммуникация

Нас палило солнце и омывал дождь. Мы мерзли и голодали. Но мы пришли увидеть вас.

М. Мид. Поход в гости горных арапешей

Общение – та область человеческой жизнедеятельности, где влияние этно-культурных факторов дает о себе знать самым непосредственным образом. Оно опутано сетью традиций, норм, этноэтикетных сценариев, предполагает определенный набор тем, многие из которых привязаны к определенному времени и обстоятельствам взаимодействия, принимают в расчет пол, возраст и статус собеседника. В каждой культуре, в каждом обществе свои табуированные темы и формы коммуникации и свои понятия о приличиях. Должен ли человек говорить все сразу, вываливая на собеседника весь объем информации, или необходимо следить за реакцией собеседника? Говорить четко, напористо или спокойно, выдерживая необходимые паузы? Давать ли волю эмоциям или тщательно скрывать их?

Культура регулирует исторически сложившиеся коммуникативные процессы. Условно вслед за черкесским этнологом Б. Х. Бгажноковым можно выделить три уровня такой регуляции: 1) общие принципы коммуникации, 2) нормы и 3) социальные институты коммуникации (Бгажноков 2003: 100–107).

Общие принципы коммуникации еще можно назвать идеологией общения, они подразумевают нравственные императивы, долг, честь, совесть, благожелательность – ключевые представления о том, на чем и как должно строится взаимодействие между людьми. В арабской культуре коммуникация следует принципу мусайра, что означает «идти вдоль»: общение должно быть гладким, без открытых разногласий. Разногласия, дискуссии, споры, дебаты – то, чего следует избегать.

У китайцев есть конфуцианские понятия li и yeu, первое из которых означает стремление следовать ожиданиям общества и жить по правилам, а второе – «музыкальность», которая помогает почувствовать, что требует li. Ожидания общества и подобающее поведение предписывают, как правильно взаимодействовать старшим и младшим, чтобы те ненароком не проявили недостаточного уважения, что также распространяется на контакты с родственниками, сослуживцами, знакомыми.

У японцев коммуникация связана с подробно прописанной, иерархически выстроенной системой гири – долгов оплатных и неоплатных, перед родителями, предками, именем, императором, господином…

Принципы коммуникации могут и не носить этнической окраски. Например, принцип гласности, который был крайне популярен в конце 1980-х – начале 1990-х гг. у нас в стране: говорить надо все, особенно обращая внимание на то, о чем ранее было принято умалчивать.

Принципы общения могут быть не только идеологическими, но и формативными, то есть касаться того, как выражаются мысли. Это могут быть рекомендации общего эмоционального характера: никогда не раздражаться, никогда открыто не проявлять эмоции. Говорить кратко или многословно, красочно или сдержанно.

М. Монтень в эссе «О воспитании детей» упоминает, как однажды

Александр (Македонский. – М. Т.) бросил вполне справедливый упрек тому из ораторов, который обратился к эфорам с прекрасной, но слишком длинной речью: «О чужестранец, ты говоришь то, что должно, но не так, как должно». У кого тощее тело, тот напяливает на себя много одежек; у кого скудная мысль, тот приукрашивает ее напыщенными словами (Монтень «Опыты»).

В советское время один из членов Верховного Совета во время встречи на высшем уровне с представителями США позволил себе приветственное слово на 50 минут. В США, где принято говорить коротко, это стало маленькой сенсацией.

Следующий уровень коммуникации – это нормы коммуникации, свод конкретных правил поведения. Здесь можно выделить два момента: стандарты общения и атрибуты общения.

Стандарты общения – это устойчивые модели коммуникативного поведения, например, этикет. Они сложились в культуре и работают в периодически повторяющихся ситуациях. Стандарты предписывают, как необходимо взаимодействовать, когда люди приветствуют друг друга, благодарят, просят прощения, отдают приказания или знакомятся. Всю совокупность предписаний, как коммуницировать с другими людьми, как и в какой степени проявлять эмоции, какие жесты и дистанция между собеседниками приемлемы, а какие нет, определенные формулы обращения, – все вместе это называют иногда этно– этикетным сценарием.

Например, в японской культуре самое печальное сообщение – сообщение о смерти – надо произносить с подобающей для данной ситуации улыбкой (довольно того, что вы говорите то, что должно огорчить вашего собеседника, избавьте его от вашего кислого выражения лица). Причем это лишь одна из множества улыбок, предписываемых японским этикетом в различных жизненных ситуациях.

Или горные арапеши (Новая Гвинея): обычно они живут мирно, но в редких случаях ссор прибегают к «высоко стилизованным методам разрыва отношений». Есть специальные знаки конфликта, когда он зашел очень далеко и об этом должно знать все общество. Если поругались соседи, то обиженная сторона вывешивает у дверей своей хижины пучки кротоновых листьев. Если муж хочет всем показать, что его недовольство женой достигло высшей точки и ее пора наказать (главная же причина состоит в том, что она плохо ухаживает за свиньями) он берет корыто, из которого кормят свиней, и пробивает его копьем. Но все это крайние меры, и надо дважды подумать, чтобы решиться на такой суровый шаг (Мид 1988: 268–269).

Помимо стандартных сценариев – как проявить приязнь или как поругаться, есть еще атрибуты общения – те знаки или паралингвистические элементы, которые присутствуют в коммуникативном акте и считываются собеседниками. Обычно атрибуты общения не предписываются культурой, но они помогают более достоверно прочесть информацию. Например, внешний вид, акцент, некоторые особенности поведения (взмахи руками, тихий голос, спокойная интонация), по которым считывается не прямой текст, а дополнительная информация о собеседнике, его отношении к субъекту сообщения. Считается, что, в отличие от стандартов общения, в атрибутах общения снижена побудительная сила: они несут дополнительную, вне– ситуативную информацию, не требуют немедленной реакции, а подчас могут оставаться за порогом сознания (Бгажноков 2003). В то же время они накладывают отпечаток на общее впечатление и на результат коммуникации.

Принципы общения довольно консервативны и меняются во времени чрезвычайно медленно, принцип может оставаться неизменным сотни лет. Стандарты же и нормы общения, этно-этикетные сценарии, могут меняться от поколения к поколению. Они легко откликаются на любые изменения жизни и составляют суть того, почему старшее поколение говорит о младшем: «Ох уж эта молодежь!» – или «О времена, о нравы – разучились быть вежливыми, уважать стариков». В метро перестали уступать место старшим. Раньше это было нормативным поведением, сегодня это личный выбор человека.

Другой пример того, как стремительно меняются нормы коммуникации. Сегодня в США можно обидеть женщину, если предложить помочь ей донести тяжелые сумки. А поцеловать ручку? Это уже может быть интерпретировано как sexual harassment и демонстрация неравенства полов.

После Октябрьской революции стало принято обращение «товарищ». Тогда совершенно осознанно рушили устоявшиеся стандарты коммуникации. А. Н. Леонтьев – основатель московской школы психологии – как ученый во многом опережал время, но в вопросах этикета был человеком XIX в. Он говорил: «…не понимаю, почему сейчас обращаются друг к другу и в письмах пишут “уважаемый”. Ну ладно, понимаю “милостивый государь” устарело, государей отменили. Но хотя бы “глубокоуважаемый”!.. “Уважаемый!” – так в трактире к половому обращались, когда просили еще водки».

Третий уровень – институты коммуникации, исторически сложившиеся традиционные формы взаимодействия.

Примером института коммуникации может быть корейская или японская чайная церемония. Это не просто чаепитие. Это разработанный сценарий взаимодействия. В нем все проработано и прописано до мелочей: в какой обстановке она должна происходить, как должен быть накрыт стол, как должен преподноситься чай… Все четко определено. Но самое важное – общение и знакомство участников чайной церемонии. Это только прелюдия к дальнейшему разговору о каких-то важных делах, добрая почва для дальнейших контактов.

Институты ученичества. Во времена Упанишад ученики, «сидящие у ног учителя», внимали гуру. Средневековые университеты породили свои формы коммуникации, лекции и диспуты. Средневековые диспуты предполагали распределение ролей – что делать мэтрам, бакалаврам и студентам – строгий порядок выступлений и предъявляемых аргументов, и могли продолжаться несколько дней (Ле Гофф 2003: 84–87). Сегодняшние школьные уроки, лекции, семинары, коллоквиумы и другие форматы учебной деятельности – это тоже институты коммуникации.

Традиционные игры – сложнейший ритуально-игровой комплекс, – тоже институт общения. Для каждого события – будь то праздник календарного цикла или какое-то событие жизни человека: рождение, имянаречение, свадьба, смерть – предполагается не только ритуал, непосредственно связанный с этим событием, но и специальные, посвященные этому событию игровые практики. Возьмем, например, черкесскую или киргизскую культуру, где и по сей день прощание с человеком часто сопровождается играми во время тризны: это могут быть состязания всадников, борьба, перетягивание каната, веселые кормления кашей с завязанными глазами. Это тоже своего рода диалог – живых и обитателей иного мира, задабривание высших сил, выспрашивание их благосклонности (подробнее см.: Тендрякова 2015).

Пир – это тоже институт коммуникации. По тому, кто по какую руку от царя-батюшки сядет, будет ясно, в милости и почете он или нет, какая расстановка сил в государстве – все это несет колоссальный объем информации.