Текст книги "Многообразие типичного. Очерки по культурно-исторической психологии народов"

Проблема психологии народа, но совсем в ином ключе, не так, как это было у Лацаруса – Штейнталя и В. Вундта (тем более у Г. Г. Шпета), в 1930-е гг. оказалась в центре нового научного направления, появившегося в американской социальной антропологии, – школы «Культура и личность». Это направление родилось на стыке психоанализа, функционализма Б. Малиновского и исторической антропологии Ф. Боаса. И это была попытка понять и объяснить особенности культуры, исходя из психологии человека. Культура – это некая абстракция, подлинной эмпирической материей является лишь личность, ее-то и необходимо исследовать. Все явления культуры должны выводиться из психологии человека. «Культура – это индивидуальная психология, отброшенная на большой экран, получившая гигантские пропорции и большую длительность во времени», – этот тезис, выдвинутый Рут Бенедикт в 1934 г., С. А. Токарев представил как кредо школы «Культура и личность», а саму школу назвал этнопсихологическим направлением в американской этнологии[4]4
  Возможно, этим наименованием С. А. Токарев (1899–1985) в своей «Истории зарубежной этнографии» (1978) отдавал дань Г. Г. Шпету, не ссылаясь, однако, на него прямо.


[Закрыть]. Возглавил это направление, что показательно, не антрополог, а психиатр – точнее, психоаналитик – Абрам Кардинер. В рамках этого направления предметом исследования стала «базовая / модальная личность», или национальный характер, как ключ к пониманию той или иной культуры. Вопросы же психологии личности решались сугубо в психоаналитическом ключе: чтобы понять, как строится базовая личность (национальный характер), надо исследовать детство – детство выступало в роли «демиурга» культуры (Токарев 1978).

От школы «Культура и личность» берет свои истоки современная психологическая антропология, которая в 1950–1960-е гг. пересматривает основные представления об отношениях личности и общества. Психологическая антропология отказывается от идеи примата личности над культурой, от пансексуализма Фрейда (но не от основных положений психоанализа) и сосредотачивается на механизмах социализации, на «культурных моделях» поведения и инкультурации.

И в школе «Культура и личность», и в психологической антропологии в течение многих десятилетий одним из центральных вопросов был вопрос о том, что такое «национальный характер» (в 1930–1940-е гг. он был синонимом «базовой личности»), чем он обусловлен, в чем проявляется и какой отпечаток накладывает на культуру в целом, а также какими методами его исследовать.

Еще одно направление – это кросс-культурные исследования. В основе этого подхода лежит универсалистское понимание социокультурной системы, представление о единстве строения и функционирования культуры при всем многообразии ее частных вариантов. Тогда сопоставление различных культур и их аспектов может стать источником понимания наиболее общих закономерностей. В самом широком смысле кросс-культурные исследования – это познание путем сопоставления.

В кросс-культурных исследованиях можно выделить два глобальных направления, которые зарождались обособленно, а теперь, безусловно, переплелись и существуют в неразрывном единстве:

– кросс-культурные исследования в социальной антропологии на основе этнографических баз данных, это направление получило еще название холокультурного подхода (от слова whole)[5]5
  Термин «холокультурные исследования» шире, чем кросс-культурные. Говоря о кросс-культурных исследованиях в этнографии, мы, прежде всего, имеем в виду подход Дж. П. Мёрдока. Холокультурный же подход в широком смысле ассоциируется с рядом других исследований, где рассматриваются и сопоставляются культуры в целом, в частности с цивилизационными подходами Альфреда Крёбера (Alfred Louis Kröber) и Арнольда Тойнби (Arnold Joseph Toynbee).


[Закрыть], или формальных кросс-культурных исследований;

– кросс-культурные исследования в психологии, предметом которых является поведение человека в контексте культуры. Это систематические сопоставления психологических переменных (например, особенностей восприятия, запоминания, мышления) в различных культурных условиях с целью определить причины поведения человека (Берри и др. 2007).

Историческим фоном, на котором появляется кросс-культурное направление (точнее, направления), был методологический кризис конца ХIХ – начала XX в. На статус альтернативы свергнутому с пьедестала эволюционизму и новому взгляду на механизмы развития культуры претендовали и школа «Культура и личность», и функционализм Б. Малиновского, который предлагал рассматривать культуры как системы адаптации человека к окружающему миру. В качестве альтернативы эволюционизму выступил и разработанный Дж. П. Мёрдоком кросс-культурный, или, как еще иногда говорят, холокультурный подход.

Усилия Дж. П. Мёрдока[6]6
  Джордж Питер Мёрдок (George Peter Murdock, 1897–1985), историк по образованию, защитил диссертацию по антропологии в Йельском университете и со временем возглавил созданный там же Институт человеческих взаимоотношений, где и работал над созданием первых этнографических баз данных.


[Закрыть] и его аспирантов были направлены на то, чтобы отыскать идею, которая могла бы собрать воедино и систематизировать этнографические описания различных культур, что в конечном счете помогло бы создать единую теорию культуры. Так с середины 1930-х гг. началась работа над созданием кросс-культурной сводки, или этнографической базы данных.

Дж. П. Мёрдок сформировал основные принципы кросс-культурного подхода, основную его суть[7]7
  Correlations of Matrilineal and Patrilineal Institutions.


[Закрыть]:

– во-первых, поиск социальных закономерностей должен базироваться на выборках, представляющих основные культурные ареалы мира;

– во-вторых, должен быть сформирован перечень таких характеристик культуры, которые можно использовать для описания различных культур и сопоставлять между собой. Сами эти характеристики и их значения должны быть строго определены;

– в-третьих, отношения между этими переменными должны быть установлены и продемонстрированы при помощи кросс-культурной табуляции (Мёрдок 2003: 490).

Поклонники количественных кросс-культурных исследований считают, что только в рамках данного подхода возможно провести строгую верификацию какой-либо гипотезы. Без объективных количественных показателей остается только ограничиться выдвижением предположений и подбором примеров для их подтверждения или опровержения. Этнография накопила столько материала, что путем произвольного подбора примеров можно постулировать или опровергнуть практически любую версию (Коротаев 2003). Кросс-культурный же анализ позволяет математически верифицировать ту или иную гипотезу на представленных в виде таблиц результатах огромного объема исследований различных культур и обществ.

Одной из первых баз данных, подготовленных Мёрдоком уже к 1942 г., а опубликованных уже после войны – в 1945 г., была Региональная картотека данных по человеческим отношениям (Human Relations Area Files – HRAF). В ней были собраны данные по тысяче обществ, описывающие их по ста параметрам, при этом степень выраженности каждого параметра оценивалась по шестибалльной шкале. Для описания обществ была разработана система классификации. Каждому обществу присваивался уникальный трехзначный номер – код OCM (Outline of Cultural Materials). Первая позиция – название региона. Регионов было выделено восемь. Для Азии – A (Asia), России – R (Russia), Океании – O (Oceania) и т. д. Вторая буква указывает на подразделение в регионе. Иногда это страна, но также она может указывать на территориальное или культурное деление. Ну а цифра – порядковый номер.

Эта первая база данных представляла собою около полмиллиона карточек, заполненных вручную, – компьютеров тогда еще не было.

В 1957 г. Мёрдок публикует «Всемирную этнографическую выборку», в которую входит 565 культур, описанных по 30 показателям.

В 1960-е гг. по инициативе Мёрдока учреждается один из ключевых журналов по социальной антропологии – «Ethnology». В нем из номера в номер публикуется «Этнографический атлас», включающий описание более 800 культур по 100 параметрам.

Совместно с американским математиком Дугласом Уайтом (Douglas White) Мёрдок создает Стандартную кросс-культурную выборку (Standard Cross-Cultural Sample – SCCS), в которую входят лишь тщательно подобранные 186 культур. Первые варианты стандартной кросс-культурной выборки – SCCS – включали всего 34 параметра.

Особенность SCCS в том, что численность параметров не ограничена, эту выборку постоянно пополняют следующие поколения последователей Мёрдока. Сейчас число параметров, описывающих эти 186 обществ, превышает 2000.

Формальные кросс-культурные исследования реализуют идею, согласно которой на больших выборках культур можно путем сопоставления вывести некие общие закономерности того, как различные параметры культуры связаны межу собой; они вооружают исследователя прекрасно разработанными математическими методами расчета.

Однако коэффициент корреляции только свидетельствует о наличии связи, но не объясняет ее. Чтобы понять, что это за связь, надо снова возвращаться от количественных методов работы с этнографическими данными к качественным.

Так что мечта отцов-основателей о том, что кросс-культурные исследования, опираясь на аккуратно составленные выборки обществ и как можно более полные этнографические базы данных, могут стать единой теорией культуры, в полной мере себя не оправдала.

Кросс-культурные исследования в психологии развивались с конца XIX в., но вполне обособленно. За точку отсчета можно взять 1895 г., когда к островам Торресова пролива (между Новой Гвинеей и Австралией) была снаряжена экспедиция Кембриджского университета, в которой приняли участие этнографы, географы, биологи. Психологию там представлял Уильям Риверс (William Halse Rivers). В задачи его входило исследование восприятия туземцев. В то время популярны были легенды о том, что «благородные дикари», эти дети природы, обладают совершенно немыслимыми для европейцев остротой слуха и зрения.

«У людей с Соломоновых островов глаза как линзы, они могут видеть с большого расстояния в самый пасмурный день голубей, которые спрятались высоко в кроне деревьев. А уроженцы Новой Ирландии – морской народ – в бурлящем море видели землю, когда матросы не могли разглядеть ее при помощи хорошей оптики… Они видели маленькие лодочки на расстоянии шести-семи миль, что европейцы не могли сделать даже при помощи биноклей и телескопов» (цит. по: Коул 1997: 58).

Эти представления об уникальных способностях объяснялись компенсаторной гипотезой, согласно которой у «дикарей» чрезвычайно развиты органы чувств, но за счет снижения интеллектуальных функций. «Цивилизованные» же народы интеллектуально стоят выше «дикарей», но поплатились за это своими перцептивными возможностями.

Приблизительно в то же время в XIX в. был открыт закон сохранения энергии в физике (первые его формулировки относятся к 1840-м гг.). Компенсаторная теория точно подхватывала идею «энергетического баланса»: существует некий ограниченный объем энергии, которая перераспределяется, – одно за счет другого. Если много энергии ушло на развитие сенсорики, то на долю интеллектуальных функций ее придется меньше.

У. Риверс и его аспиранты проводили исследования в духе психофизических экспериментов В. Вундта. Они исследовали пороги тактильного восприятия туземцев: восприятие цвета, подверженность зрительным иллюзиям. Особый интерес исследователей вызывала острота зрения (см. подробнее Коул 1997: 57–69).

Для проверки остроты зрения бессмысленно было демонстрировать туземцам алфавит, как это делалось в европейских тестах, поэтому выбрали букву – Е. С этой буквой различных размеров и в различном положении – перевернутой вверх ногами, по часовой стрелке, против – готовили таблицу. Испытуемому в руки давали карточку с изображением буквы Е, с помощью которой он показывал положение Е в таблице.

Острота зрения измерялась как расстояние до таблицы, поделенное на размер предъявляемой буквы Е в этой позиции. Чем больше расстояние и чем меньше буква, тем острее зрение.

Было обследовано 170 туземцев. И что же?.. Никакой уникальной остроты зрения, как и у европейцев, есть люди с прекрасным, средним и с плохим зрением. Риверса обескуражило другое: аборигены, которые во время экспериментов показали средний результат, во время совместных прогулок по острову видели гораздо лучше, например, птиц, спрятавшихся в кроне деревьев. Один абориген с весьма средним зрением заявил, что на противоположной стороне острова в бухте пришвартовались корабли. Когда же Риверс спросил, откуда он об этом узнал, он указал на две еле различимые точки на линии горизонта и пояснил, что это не что иное, как верхушки мачт кораблей, которые зашли в гавань (Там же: 64).

К результатам, полученным У. Риверсом, которые по большому счету снимали компенсаторную гипотезу с повестки дня, у научного мира было множество вопросов: как понимали туземцы инструкции и сами экспериментальные задания? Что такое «европейская норма» остроты зрения? Как количественно сравнить показатели, полученные в экспериментах с аборигенами этих островов, с данными для европейцев, ведущих совсем иной образ жизни? Адекватны ли данные, полученные на студентах Оксфорда или Кембриджа?

Для выяснения «европейской нормы» необходимо было подобрать группу европейцев, которые бы вели сходный образ жизни. На счастье, такая группа людей обнаружилась – рыбаки Гельголанда, одного из островов в Северном Море.

Исследование показало, что острота зрения у рыбаков Гельголанда была не хуже и не лучше, чем у континентальных европейцев или жителей Торресова пролива. То есть острота зрения колеблется в одних и тех же пределах у людей разных рас и культур.

В рамках экспериментальной психологии невозможно объяснить, почему же люди с одинаковой остротой зрения видят по-разному. И во времена Риверса эти вопросы остались без ответа.

Сделаем небольшое отступление от разговора о кросс-культурных исследованиях.

Дело не в физиологии зрения или слуха, а в построении образа предметного мира. Этой проблемой занимался А. Н. Леонтьев. На сетчатке нашего глаза мы получаем отображение объекта. Это первичный материал. А дальше начинается своего рода «достройка и интерпретация» полученного отражения, в которой существенную роль играет накопленный опыт. О влиянии прошлого опыта на наше восприятие говорили еще Г. Лейбниц и В. Вундт, этот феномен получил название апперцепция – предвосхищение того, что мы должны почувствовать от воздействия того или иного стимула. А. Н. Леонтьев в ходе экспериментальных исследований и наблюдений за больными[8]8
  Во время Отечественной войны А. Н. Леонтьев, как и многие другие психологи, работал в восстановительных госпиталях. Распространенное комплексное поражение минеров – контузия, ожог, который мог привести к полной потере зрения, и травма рук, при которой кисти рук приходилось ампутировать. Делалась операция расщепления локтевой и лучевой кости, чтобы человек мог сам выполнять простейшие манипуляции с предметами. Но после всех операций и лечения, когда жизнь уже была спасена, слепота и резкое снижение осязания в ампутированных руках приводили к страшному результату – потере чувства реальности: «…внешний предметный мир постепенно становился для них “исчезающим”», слова «постепенно утрачивали свою предметную отнесенность. Возникала поистине трагическая картина разрушения у больных чувства реальности. “Я обо всем как читал, а не видел… Вещи от меня все дальше”» (Леонтьев 1975: 136).


[Закрыть] показал, что человек видит не сетчаточное изображение, а предметный мир с тем содержанием, которое вкладывает в эти изображения усвоенный им жизненный опыт. Эти выводы были подтверждены экспериментальным путем. Очки с инверсированными линзами могут сделать так, что испытуемому выпуклое будет видеться вогнутым («псевдоскопическое» зрительное восприятие), при этом маска лица будет восприниматься как рельефное изображение, то есть инверсированно, а человеческое лицо – нет! (Леонтьев 1975: 66–69).

…При восприятии мира через меняющие проекцию оптические устройства видимые образы трансформируются в сторону их наибольшего правдоподобия; другими словами, при адаптации к оптическим искажениям происходит не просто иное «декодирование» проекционного образа, а сложный процесс… восстановления предметного содержания зрительного образа (Там же: 138).

Инверсированный сетчаточный образ лица человека «редактируется» где-то в глубинах сознания, то, что противоречит человеческому облику и, согласно опыту, в принципе не может быть, отвергается. Инверсированный сетчаточный образ человеческого лица обрабатывается перцептивными процессами, учитывающими прошлый опыт, таким образом, что обретает свои привычные формы.

А. Н. Леонтьев показал, что в нашем сознании есть три основных уровня: чувственная ткань (в ней отражается внешний мир), уровень значений и уровень смыслов.

Чувственная ткань – это знание о мире, которое предоставляется сенсорикой, органами, которые «информируют» нас о воздействующих внешних стимулах. Значения – это обобщенный социальный опыт знаний/представлений о мире, благодаря которому мы «узнаем в лицо» и упорядочиваем окружающее нас многообразие: мы воспринимаем не хаос случайных впечатлений, не непонятные плоскости, а людей, животных, предметы культуры, «вот это стул, на нем сидят; вот это стол, за ним едят…» Мир личностных смыслов – это значение для меня, продукт личного опыта, наше пристрастное личностно окрашенное восприятие мира. Все это делает восприятие человека предметным, когда мы воспринимаем не хаос света, звука, цветов и линий, а предметы культуры со всем объемом культурно-исторического опыта, стоящего за ними (Леонтьев 1975).

Риверс и абориген с острова Торресова пролива видели одну и ту же картинку, но предметное содержание воспринимаемого образа было различным: две новые точки на линии горизонта для первого ничего не значили и игнорировались, тогда как для второго они приобретали важный смысл – это мачты корабля, стоящего в гавани на той стороне острова. То есть абориген иначе опредмечивал элементы видимой картины, нежели Риверс, и острота зрения здесь ни при чем.

По результатам психофизических экспериментов получалось, что туземцы ничем не отличаются от европейцев, но представители различных культур по-разному интерпретируют перцептивный образ. Различия не в психофизических параметрах, а в предметности восприятия, которое обусловлено культурным опытом. То есть кроме психофизических параметров на построение зрительного образа влияет тот аспект восприятия, который связан с культурой. Кросс-культурные исследования, начиная с Риверса, постоянно сталкивались с ситуациями, которые показывали, что представители разных культур по-разному подвержены зрительным иллюзиям, по-разному воспринимают фотографии и нарисованные картинки, по-разному запоминают, классифицируют предметы, считают и понимают причинно-следственные связи – и все это связано не с природой человека, она универсальна, а с культурно-историческим опытом, который прорастает в психологию человека.

На протяжении всего ХХ в. кросс-культурные исследования представлены тремя основными программами, каждая из которых стремится выявить роль социокультурной среды в психике:

– исследование процессов восприятия, начиная с вышеописанных исследований У. Риверса;

– интеллект и культура, исследования когнитивного стиля (А. Р. Лурия, Г. Виткин (Herman Allen Witkin));

– память и культура (Ф. Ч. Бартлетт (F. Ch. Bartlett), Г. Бейтсон, С. Нэйдл (S. F. Nadel); см. подробнее: Коул 1997: 55–86; Берри и др. 2007).

Были и кросс-культурные исследования личностных особенностей (Триандис 2014; Берри и др. 2007), и исследования локуса контроля (Берри и др. 2007). Проводились масштабные кросс-культурные опросы и тестирования.

В 1960-х гг. во весь голос заявила о себе и была сформулирована одна из основных проблем кросс-культурных исследований – проблема экологической валидности применяемых методов: насколько адекватны тесты, опросники или экспериментальные методики, которые разработаны в европейских психологических лабораториях, для того чтобы исследовать представителей различных культур по всему миру.

Методы исследования должны быть адекватны экологическому, а точнее, культурному контексту, в котором живут люди. В контексте конкретных исследований становилось все очевиднее, что культура играет, пожалуй, ключевую роль в понимании психологических особенностей.

И на психологическую антропологию с ее исследованиями механизмов и институтов социализации, отношений в семье, моделей поведения, навязываемых различными культурами личности, а также на интерпретацию результатов кросс-культурных исследований огромное влияние оказал психоанализ. Психоаналитические трактовки были даны множеству социальных институтов, табу, обрядов, традиций и поведенческих норм. Но не только антропология на протяжении всего ХХ в. обращалась к психоанализу, сам психоанализ также стремился выйти за пределы клинических изысканий и стать «инструментом» анализа исторических и культурных процессов.

У истоков этого направления стоят работы Фрейда (Sigmund Freud) и Юнга (Carl Gustav Jung).

В 1913 г. выходит работа Зигмунда Фрейда «Тотем и табу», в которой автор по-своему реконструирует происхождение первых культурных норм. По Фрейду, культура – это прежде всего система запретов, «узда», которая надевается на человеческую природу: «если мы заменим сознательные душевные движения бессознательными желаниями… (это приведет. – М. Т.) к распаду общества» (Фрейд 2009). З. Фрейд проводит параллели между невротиком и первобытным человеком и, иллюстрируя эту аналогию богатым этнографическим материалом, показывает, что первыми культурными установлениями были табу, запрещающие убийство тотема, животного священного предка, и требующие «избегать полового общения с товарищем по тотему другого пола», то есть требование соблюдения экзогамии. Вся тотемическая система и связанные с нею табу, по З. Фрейду, прорастают из эдипова комплекса и бессознательных, но сильных страстей, от природы присущих человеку.

Давным-давно, на заре истории человечества, в некоем гипотетическом сообществе, «первичной орде», где не было ни культурных запретов, ни нравственных установлений, где был «только жестокий ревнивый отец, приберегающий для себя всех самок и изгоняющий подрастающих сыновей», молодые самцы взбунтовались против старого вожака.

…В один прекрасный день изгнанные братья соединились, убили и съели отца и положили таким образом конец отцовской орде. … Жестокий праотец был несомненно образцом, которому завидовал и которого боялся каждый из братьев. …Братья находились во власти тех же противоречивых чувств к отцу, которые мы можем доказать у каждого из наших детей и у наших невротиков… Они ненавидели отца, который являлся таким большим препятствием на пути удовлетворения их стремлений к власти и их сексуальных влечений, но в то же время они любили его и восхищались им. …Возникло сознание вины (Фрейд 2009).

Вот они, истоки амбивалентности чувств человека, на которые указывает психоанализ! Бунт против подавляющего авторитета, ненависть, но одновременно и сыновьи чувства. Доисторические отцеубийцы раскаялись в содеянном. С установления табу на убийство прародителя-тотема начинается культура с ее системой запретов, нравственность и тотемистическая религия.

«Тотем и табу» – не единственная работа З. Фрейда, посвященная истории и культуре. Еще ранее выходит статья о Леонардо да Винчи, где биография мастера подвергается психоанализу и становится своего рода ключом к пониманию произведений искусства и религиозных символов. В 1939 г., в год смерти З. Фрейда, публикуется «Человек Моисей и монотеистическая религия», работа, которая объединяет цикл статей о происхождении монотеизма. По версии З. Фрейда, Моисей был жрецом бога Атона, признанного единым и главным богом во времена правления Эхнатона. Моисей вывел евреев из египетского рабства – снова тема бунта против сильного лидера и религиозного авторитета, его убийство и запоздалое раскаяние, которое ведет к принятию его заветов и признанию единобожия.

Эти работы З. Фрейда содержат в себе «зародыши» будущих психоаналитических подходов, которые в тех или иных вариантах реализуются в работах последующих поколений психоаналитиков.

В глубинной психологии К. Г. Юнга, где вся культура, мифы, религии, искусство, социальные катаклизмы, войны, массовые психозы – все прорастает из недр души человеческой, из архетипов коллективного бессознательного, этого таинственного хранилища памяти всего человечества и опыта его животных предков.

В эго-психологии Эрика Эриксона, где жизненный путь личности – кризисы, которые она переживает, выборы, которые она совершает, – отражает в том или ином виде основные повороты и потрясения жизни общества. И тогда биографический метод, анализ биографий выдающихся личностей, становятся ключом к пониманию истории.

В гуманистическом психоанализе Эриха Фромма психическое здоровье человека, его возможность реализовать важнейшие экзистенциальные потребности становятся главным мерилом общественного прогресса.

Сегодня психоаналитический подход к исследованию истории и культуры представлен психоисторией. Сам термин «психоистория» был введен американским психоаналитиком Ллойдом де Мозом (Lloyd de Mause) в 1960-е гг. Им также был создан Институт психоистории (Institute for Psychohistory), штаб-квартира которого находится в Нью-Йорке, а филиалы – еще в 17 странах, и учрежден журнал по психоистории.

Это очень оригинальный, непривычный взгляд на историю. Путь де Моза к истории лежит через понимание мотивов людей, которые были участниками и вершителями исторических событий: чтобы понять, что такое нацизм, надо прежде всего понять Гитлера, понять мотивы, которые двигали этим политическим лидером. А уж психоанализ дает разнообразный инструментарий для исследования психологических «недр». И важнейшим среди них является обращение к детству. Де Моза же более всего интересует детство в различные исторические эпохи. «Детство – это кошмар человечества», – де Моз описывает все ужасы, которые выпадали на долю детей в разные исторические эпохи: инфантицид (детоубийство), физические истязания и ограничения, суровое воспитание и издержки навязчивой родительской опеки. Эволюция отношений родителей и детей – для де Моза ключ к пониманию всех исторических процессов (де Моз 2000).

Почему же психоанализ оказался так близок к исследованиям культуры и вообще историческим наукам?

Прежде всего потому, что психоанализ сам по себе чрезвычайно ориентирован на прошлое. Все явления, за которые берется психоанализ, начиная от психических расстройств, забываний, оговорок, психологических травм до войн и катаклизмов, он рассматривает как производное от прошлого. Чтобы понять то, что происходит с нами сегодня, надо развернуться к прошлому. Это во-первых.

Во-вторых, все общественные явления в психоанализе выводятся из глубинных предрасположенностей человека как функция сложной человеческой личности со всеми напластованиями сознательного, бессознательного, вытесненного и прорвавшегося наружу сквозь строй культурных запретов и ограничений.