Текст книги "Многообразие типичного. Очерки по культурно-исторической психологии народов"

Глава 7
Социотипическое поведение в зеркале многообразия культур

Антропология держит перед человеком большое зеркало и дает ему возможность посмотреть на себя во всем его безграничном разнообразии. Именно это, а не удовлетворение праздного любопытства или потребности в романтических путешествиях и есть значение работы антрополога в бесписьменных обществах.

К. К. М. Клакхон

Культура регламентирует все сферы жизни человека, она заботливо и скрупулезно предписывает нам, чем и как удовлетворять наши витальные потребности, что считать съедобным, а что не съедобным. Например, змеиное мясо и говядина. Для большинства европейцев немыслимо первое, тогда как жители Индии, напротив, скорее откажутся от второго, так как для индуистов корова – это священное животное. Чем пополнять запасы витаминов, например, витамина С? В поисках кисло-сладких ощущений мы скорее всего обратимся к фруктам и ягодам. А вот для индейцев намбиквара источником витамина С в их скудном рационе питания служат личинки древесных жуков. К. Леви-Строс описывает, как однажды в знак уважения и дружелюбия намбиквара поднесли ему ценное угощение: на большом блюде он увидел кучу шевелящихся белых личинок. Отказаться было невозможно. Личинки оказались чуть кислыми на вкус.

То же касается и способов поглощения пищи. В Европе принято использовать нож и вилку. А к рыбе и морской живности вообще особый подход: к рыбе специальный нож для снятия с кости, к устрицам – свой, для подрезания мышцы, к улиткам – не нож, а специальная вилка, да еще и пинцет, а может быть еще и винтообразный зацеп. Каждый вариант сервировки стола предполагает свой культурно обусловленный этикетный сценарий поведения.

Арабы редко используют нож за едой, а у монголов принято отрезать куски мяса около губ. Даже закаленным полевым исследователям трудно привыкнуть, что крохотный ребенок берет острейший нож и манипулирует им возле своего лица. У свидетеля при этом бывает желание спасти ребенка, скорее выхватить у него этот нож. Но родители сохраняют спокойствие и не понимают удивления ученых: раз их отпрыск взял нож, значит, справится, должен же он когда-то научиться правильно есть.

Культурные предписания также могут касаться того, в какую сторону надо смотреть во время поглощения пищи и сколько раз за трапезу можно наполнить рот. В индуистской традиции от этого зависят обретаемые человеком духовные совершенства (праведность – если есть, обратив лицо к северу; долголетие – на восток; благополучие – на запад…) (Альбедиль 1985: 72).

Культура также предписывает, как правильно спать. Можно спать в кровати, можно в гамаке (как принято у многих народов Латинской Америки), можно на циновке (как буддийские монахи) или подставив под шею узкую жесткую скамеечку, чтобы не испортить сложную прическу (как было принято в Японии). А можно, как раньше в Корее, на ондоле – возвышении на полу, которое обогревается снизу теплыми угольями.

Также может регламентироваться поза сна (на спине в Западной Европе в XVIII–XIX вв. спать считалось нежелательно: это поза покойника; правильный сон – полусидя, откинувшись на подушки или оперевшись о стену; русские же обращали внимание на расположение тела – головой к красному углу избы, вдоль или поперек половиц).

Или, казалось бы, такая простая вещь, помыть руки. Кто об этом задумывается? Но руки можно мыть под струей воды, а можно и как англичане, затыкая раковину пробкой. До сих пор в старых английских домах сохраняется этот традиционный способ омовения рук: два крана, из одного идет почти кипяток, из другого ледяная вода, вода смешивается в раковине, которая затыкается пробкой, и в ней с мылом моются руки.

Итак, культура программирует все стороны человеческой жизни: как есть, как спать, как заниматься продлением рода (традиционные позы соития и многочисленные предписания, связанные с деторождением; древние и средневековые трактаты, посвященные искусству любви, например, индийская «Камасутра» (подробнее см.: Ивик 2011)).

Даже дыхание. Казалось бы, природа позаботилась, чтобы человек не мог просто так произвольно совсем перестать дышать. Задержите дыхание, и тут же сработают рефлекторные механизмы, которые заставят сделать вдох и вернут вас в этот мир. Но есть множество культурных практик, которые регламентируют дыхание: дышать можно по йоге, по Стрельниковой, по Бутейко, также есть холотропное дыхание, как способ достижения измененных состояний сознания.

Такого рода предписания становятся сценарием социотипического поведения. Репертуар социотипического охватывает поведение самых разных уровней: от проявлений национального характера, разного рода стереотипов, норм и ценностных ориентиров, включая понятия добра и зла, до бытовых установлений типа как правильно мыть руки или на какую сторону запахивать халат.

Запах халата имел огромное значение для всего тюрко-монгольского мира и для китайцев. Граждане Поднебесной, настоящие хань, должны были носить правый запах (левая пола сверху), это было их знаковым отличием от тюркоязычных кочевников, обитавших за Великой Китайской стеной, которые запахивали халат на левую сторону.

В 494 г., в пору активной китаизации государства Северная Вэй, ношение халатов на китайский манер было введено в законодательном порядке. Это было одной из реформ Тоба Зун, сяньбийского правителя Северной Вэй – наряду с указами, запрещающим и употребление сяньбийского языка, сменой сяньбийских имен на китайские и даже изменениями погребальных обрядов. Тот же запах халата фигурировал и у киданей, когда император Тай-цзун в Х в. проводил активную политику китаизации (Крюков и др. 1987: 121–122).

В социотипическом поведении проявляется не индивидуальность человека, не его неповторимая сущность, а предписанные культурой ролевые качества. С точки зрения психологии, это роль для всех. Для каждого члена общества предписывается некий набор социальных ролей: как ему следует себя вести и что делать. И национальный характер можно представить как одну из таких ролей для всех, в которую вводится член общества в процессе социализации, когда он осваивает определенные стереотипы поведения и восприятия. В социотипическом поведении отчетливо проступают не индивидуальные черты, а черты, характерные для определенной социальной группы, (см. Асмолов 1990: 264–285). Являясь членами некой социальной общности, мы реализуем стереотипы «надлежащего поведения», последние могут нести этническую окраску (тогда речь идет о принадлежности к этнической общности), а могут и не нести, могут иметь локальный или глобальный характер – то, что присуще студентам такого-то вуза, или жителям мегаполиса N, или аборигенам Тробрианских островов, буддистам и т. д. Сценарии подобных «ролей для всех» как раз отражают культурные синдромы Г. Триандиса, которые предписывают человеку некие образцы «надлежащего поведения».

Важной функцией стереотипов поведения является то, что они обеспечивают взаимопонимание между членами сообщества, как говорится, по умолчанию.

Во многие учебники по социальной антропологии вошел следующий пример[31]31
  См.: Лебедева 1998: 44; Триандис 2014: 51–53; Triandis 1994.


[Закрыть].

В 1990 г. Иракские войска оккупировали Кувейт. США по мандату ООН и вели переговоры с Ираком, требуя вывода войск и восстановления независимости Кувейта. В январе 1991 г. в Женеве шли последние переговоры американских и иракских дипломатов. Переговоры для Саддама Хусейна, президента Ирака, были столь важны, что для догляда он послал «смотрящим» одного из своих братьев – Барзана Такрити. Госсекретарь США Бейкер ровным голосом зачитал дипломатическую ноту, что, если Ирак не выведет свои войска, силы международной коалиции во главе с США применят против Ирака военную силу. Без гнева и криков. Господину Такрити показалось, что так война начинаться не может. Ведь если люди собираются начать стрелять, то они должны показать истинное лицо гнева. А так это просто очередная угроза. Б. Такрити передал Саддаму Хусейну буквально следующее: «Американцы не хотят воевать. Они хотят “заболтать” дело. Они слабы» (Попов 1992). Дальнейшее стало, как пишут политологи, крупнейшей стратегической ошибкой Саддама Хусейна.

Социотипическое поведение усваивается в ходе социализации.

Образцы «надлежащего поведения» выступают в роли маркеров для выделения определенной группы из всего социального пространства, разделяя людей на членов ин-группы и аут-группы – на «своих» и «чужих» (как вышеупомянутые запах халата у тюрков и китайцев или представления о съедобных и несъедобных продуктах).

Очень часто носителями социотипического поведения оно не осознается. Индивид просто поступает как положено. При этом он воспринимает это «положено» как единственно возможный путь, как нечто естественное.

Приведу в связи с этим один маленький пример.

Как-то раз в конце 1970-х в Берлине были организованы совместные советско-немецкие семинары филологов-славистов. Говорили об ошибках перевода, различиях в восприятии читателями тех или иных фрагментов текста, об особенностях немецких и русских читателей. Немецкие слависты с самоиронией говорили о немецкой пунктуальности, консерватизме в привычках, подшучивали над обывательской приверженностью к порядку и зарегламентированностью.

В какой-то момент немецкие коллеги все разом встали и вышли. Что случилось? Почему интересный разговор прервался на полуслове? Оказалось, просто подошло время ланча. Советская делегация, недоумевая, осталась в одиночестве. Для «наших» людей, если разговор пошел всерьез, время ланча уж точно не повод для того, чтобы, не медля ни минуты, прерываться.

Осознание социотипических стереотипов часто происходит именно в контексте межкультурных контактов. Зона межкультурных контактов – своего рода «точка» самопознания. Именно поэтому американский антрополог Клайд К. М. Клакхон назвал социальную антропологию «зеркалом для человека» (так называется его известный учебник по социальной антропологии – Mirror for Man. 1944).

Социотипическое поведение можно рассматривать в двух аспектах: чем оно является для культуры и чем – для человека.

Для культуры социотипическое поведение – это не что иное, как способ воспроизведения и поддержания традиции, оно работает на сохранение преемственности и воспроизведение отработанных веками способов действия и моделей поведения. В этом смысле социотипическое поведение, роль для всех, воспроизводимая в череде поколений, обеспечивает связь времен и само существование культуры во времени.

Для человека социотипическое поведение – это заданный культурой набор программ, которые выступают как механизмы социальной регуляции.

Каким образом происходит усвоение социотипического – культурных норм, ценностей, стереотипов поведения и восприятия – всего того, что составляет «представленность культуры» в психологии человека? Ролевые теории личности попытались было показать, что мы – это совокупность ролей, которые мы играем. Но дело в том, что роль не остается только ролью. Роли и соответствующие им маски со временем отпечатываются на лице, врастают в нас, становятся частью нашего естества. Как же это усвоение происходит?

Самый общий универсальный психологический механизм усвоения культуры – интериоризация. Термин «интериоризация» ввел в научный оборот Жан Пиаже (Jean William Fritz Piaget) – швейцарский психолог, занимавшийся вопросами развития мышления ребенка, освоения им математических понятий.

Интериоризация – это переход от внешнего к внутреннему, усвоение существующих в культуре представлений, знаний, норм, выработанных понятий, которые становятся внутренним содержанием психологической реальности, «формирование внутренних структур человеческой психики благодаря усвоению структур внешней социальной деятельности» (Интериоризация 1990: 147). Л. С. Выготский и его последователи экспериментально показали, как это происходит, на примере того, как в игре ребенок усваивает новые понятия, как обучается счету, как овладевает своей памятью, расширяя ее возможности за счет выработанных в культуре вспомогательных приемов запоминания (Выготский 1984; Леонтьев 1981; Гальперин 1966).

Каждый из нас в глубоком детстве проходил стадию бунтарства. Маленький ребенок всегда бунтарь, он не готов принимать на веру все, что пытаются вложить в его голову. Он требует объяснений, почему надо делать так, как ему говорят. Почему надо, например, кашу есть аккуратно – ложкой из тарелки, а не размазывать ее по столу спиралькой или еще каким-то узором. Почему за одно по головке гладят, а за другое наказывают. Ребенок сопротивляется, задает вопросы и обнажает массу условностей, которых мы, взрослые, не замечаем: «Почему занимаются в “кружке” по рисованию, а не в “квадрате” по рисованию?» Знаменитые детские «почему». Затем, насытившись разного рода объяснениями, этот бунт сходит на нет. Постепенно маленький бунтарь дает себя уговорить и, как правило, смиряется с большинством общепринятых установлений.

Не все так просто, детский бунт может смениться другим бунтом, непринятием иных норм, ценностей и правил. Один из основателей эго-психологии Э. Эриксон рассматривал жизнь как череду кризисов (восемь кризисов человеческой жизни – от первого года до глубокой старости). На каждом этапе человек совершает выбор, принять или не принять то, что предлагает ему общество. Эти выборы и есть контрапункты на пути становления личности (Элкинд 1996).

Если бы каждое поколение изобретало свои нормы поведения, скорее всего, пришли бы просто к отсутствию этих норм и правил, а вместе с ними и к исчезновению культуры как таковой. Но что заставляет ребенка-бунтаря смириться? Наивно было бы уповать только на авторитеты или избегание наказания.

Социотипические программы, нормы, правила, предметы окружающего нас мира обладают побудительной силой. Общепринятое, социально одобряемое поведение по формуле «делай как все» обладает своим магнетизмом. Возьмем, к примеру, моду. Как часто новинки вызывают возмущение, отторжение (сколько воевали с мини-юбками, брюками клёш, стрижкой сессон, купальниками бикини, сапогами на платформе…). Со временем, если новая мода «прививается», то она обрастает положительными коннотациями (прогрессивно, удобно, престижно и т. п.), все-таки хочется не отстать, «что я, хуже других…» и всё, что раньше казалось эпатажным и некрасивым, постепенно перестает отторгаться, даже начинает нравиться.

С XIX в. философы и психологи говорят о «побуждающем характере предметов».

Окружающие предметы не являются для нас нейтральными. … многие вещи и события, с которыми мы встречаемся, обнаруживают по отношению к нам более или менее определенную волю, они побуждают нас к определенным действиям: хорошая погода или красивый ландшафт манят нас к прогулке, ступени лестницы побуждают двухлетнего ребенка взбираться и слезать, двери побуждают закрывать и открывать их, собака – дразнить ее, строительный ящик зовет к игре, шоколад или кусок коржика возбуждают желание их съесть и т. д. (Выготский 1984, 4: 16).

Этот феномен получил название установки и представляет собой готовность к совершению определенного рода действий, когда внутренняя потребность находит адекватный предложенный культурой способ реализации[32]32
  Понятие установки как состояния готовности к определенного рода действиям, которое возникает в момент, когда потребность может быть реализована, было центральным в психологической теории Д. Н. Узнадзе (см.: Асмолов А. Г. Деятельность и установка // Культурно-историческая психология и конструирование миров. М.; Воронеж, 1996).


[Закрыть].

Нет нужды возвращаться к доказанному тезису о том, что человек не является пассивным объектом внешних воздействий, что взаимодействие его с миром активно и интенционально. Сейчас мы обращаем внимание на противоположную тенденцию: мы живём в социальном пространстве – пространстве предметов культуры, стереотипов, норм, образов, которые не молчат, а «зазывают» нас действовать определенным образом. Представьте себе, что в жару вы видите прохладные напитки: они так и манят к себе и вы понимаете, что действительно очень хотите пить.

В Стране чудес, в которую попала Алиса, провалившись в кроличью нору, на вкусном румяном пирожке было написано: «Съешь меня», а на бутылочке с золотистой искрящейся пузырьками жидкостью: «Выпей Меня!» Предметы честно и четко говорили, что вам надо с ними сделать. В нашем мире происходит то же самое, только надписи не видны, а голоса вещей звучат не так громко. Тем не менее это не мешает всему, что входит в наше социокультурное пространство – от самого первого человеческого орудия до сложнейшей техники, от первого культурного табу до категорического императива Канта, давать нам установку определенным образом действовать и воспринимать окружающий нас мир.

Есть много разного рода установок, одни влияют на наше восприятие предметного мира (фиксированные установки, первичные установки), другие – на социальную перцепцию (смысловые установки, в которых проявляются глубинные личностные мотивы и ценности).

В 1970-е гг. в Ленинграде проводились знаменитые опыты по социальной перцепции. Испытуемым показывали фотографию человека и просили описать его характер, определить его душевные качества. Только одной группе испытуемых при этом говорили, что это замечательный человек, серьезный ученый, а другой – что это опасный преступник. В первом случае испытуемые отмечали открытое лицо, проницательный взгляд, высокий лоб, свидетельствующий о незаурядном уме… В другом говорили, что преступное начало в нем выдают злые холодные глаза, черты лица изобличают жестокость и презрение к людям, хитрость, такому человеку нельзя доверять…[33]33
  «Я и другие» Киевнаучфильм. 1971. https://www.youtube.com/watch?v=985gjvZzw20


[Закрыть]

Здесь проявляется все могущество социальных установок. Они становятся своего рода руководством к действию и «очками», сквозь которые мы воспринимаем действительность: что увидеть на картине, в мире, в человеке. Социальные установки задаются нормами, системой ценностей, всевозможными стереотипами, предрассудками и идеалами – все они постоянно подсказывают нам готовые решения. И часто, сами того не замечая, мы послушно следуем им.

Почему прохладная и свежая вода так и манит, когда хочется пить, достаточно подробно исследовано психологами (понятие апперцепции у Г. Лейбница и В. Вундта; опредмечивание потребности в теории деятельности А. Н. Леонтьева; создание первичных установок у Д. Н. Узнадзе, см.: Асмолов 1996: 281–286). Но почему оказывается столь привлекательно делать как все, следовать моде, соблюдать этикет, идти на поводу у разного рода социальных установок и стереотипов? (Речь об общей тенденции к принятию социотипических программ, а не об индивидуальном бунте.)

Разделяя общее мнение, поступая как принято, следуя предписанным социотипическим образцам поведения и образу мысли, человек конструирует и осознает свою общность с теми, кто делает и думает так же, создается некая общая идентичность. Появляется референтная группа «своих». Человеку необходимо чувствовать себя членом социума.

Э. Фромм считал, что в основе этого лежат экзистенциальные потребности, которые так или иначе заставляют человека стремиться к единению с другими людьми.

Человек вырван из первоначального единства с природой, свойственного животному существованию. При этом, будучи наделен разумом и воображением, он осознает свое одиночество и изолированность, свое бессилие и невежество, случайность своего рождения и смерти. Он не вынес бы ни минуты такого существования, если бы не мог найти новых связей со своими собратьями… Человек может попытаться обрести единство с миром, подчиняясь отдельной личности, группе, организации, Богу. Таким образом он преодолевает изолированность своего индивидуального существования (Фромм 1995: 298).

Экзистенциальные потребности, по Э. Фромму, врожденны, но в отличие от витальных они являют то, что отличает человека от других живых существ. Витальные потребности обеспечивают физическое выживание, а экзистенциальные – делают его членом социума, открывают пути реализации как личности. Всего Э. Фромм называет 5 экзистенциальных потребностей, которые разворачиваются перед человеком как экзистенциальные дихотомии – продуктивная реализация (что прекрасно и для общества, и для личности) и негативная, пагубная: потребность в единении с людьми, приобщенность vs. нарциссизм; потребность в преодолении пассивности своего существования, созидательность vs. разрушительность; потребность в укорененности, идеи равенства, братства, неприкосновенности жизни vs. фиксация на узах земли и крови, которая оборачивается расизмом, шовинизмом, национализмом; потребность в тождественности, переживание собственной индивидуальности, которое дает понимание своей свободы, ответственность за свои поступки vs. конформизм; потребность в системе ориентаций, разум vs. иррациональность (Фромм 1995: 291–327).

Возможно, что социум как экзистенциальная среда обитания человека и стремление быть членом «своего» сообщества, лежат в основе притягательности социотипических программ поведения: делай, как мы, и ты станешь частью нас, так безопаснее и спокойнее. Но свойственное в то же время человеческой натуре острое переживание своей индивидуальности, стремление к созиданию и порождают те самые бунты и личностные кризисы, которые упоминались выше.

Зависимость человека от группы и аффилиативные тенденции проявляются также в таком феномене, как конформность. Конформность определяется как податливость человека (реальному или мнимому) давлению группы и проявляется в изменении поведения индивидуума под воздействием мнения большинства. Конформность может быть внешняя и внутренняя. Внешняя конформность (ее еще называют демонстративной) имеет место, когда человек подчиняется давлению группы, чтобы избежать наказания или отторжения группой. Внутренняя конформность – это принятие ранее чуждого мнения, что называется, всей душой. В этом случае влияние группы действительно преобразовывает внутренний мир человека (Конформность 1990: 175–177).

Оценка уровня конформности – одна из центральных тем социальной психологии. Американский психолог Соломон Аш (Solomon Eliot Asch) в 1950-х гг. разработал методику экспериментального исследования степени конформности. В его классическом эксперименте был применен метод подставной группы. В нем участвовали группы сверстников. В группе выделялся испытуемый, которому предлагали сравнить длину трех отрезков с эталоном и выбрать равный. Остальные члены группы вступали с экспериментатором в «сговор», который заключался в том, чтобы силой единого мнения убедить «наивного» испытуемого, что тот не прав, что отрезки равны или что самый короткий или самый длинный отрезок не тот, который таков на самом деле. В 12 случаев из 18 предъявляемых «подсадные утки» давали неправильные ответы, а в остальных давали правильные. Была еще контрольная группа, где все участники давали ответы на свое усмотрение, то есть не было подставной группы. У С. Аша более 70 % испытуемых под давлением группы соглашались с неправильными ответами хотя бы один раз.

От чего зависит степень конформности? Этому вопросу посвящено множество исследований и самого С. Аша, и его последователей. Ряд исследований пошли по пути варьирования экспериментальной ситуации; другие сосредоточились на зависимости конформности от общего социально-исторического контекста. В последнем случае выделялись два направления: кросс-культурное и историческое.

Оказалось, что организация экспериментальной ситуации, то есть конкретные условия, в которых человек принимает решение, влияют на степень его податливости внешнему давлению. Так, конформность выше, если участники эксперимента взаимодействуют лицом к лицу, видят друг друга, контактируют, а не рассажены каждый за своей перегородкой. Конформность весьма невелика, если в группе 1–2 человека, но, если «подсадных уток» трое, конформность возрастает самым драматическим образом – во много раз, и далее она демонстрирует зависимость от размера группы, но зависимость эта нелинейная. Также была обнаружена и некоторая связь конформности с гендерным составом групп, с теми, кто входил в эти группы (знакомые, друзья, совсем не знакомые), с анонимностью испытуемого (он думал, что его ответы будет знать только экспериментатор)…

Самое известное кросс-культурное исследование конформности было предпринято Дж. Берри (John W. Berry) в конце 1960-х гг. Он сравнил уровень конформности среди народа тем– не, крестьян из Сьерра Леоне, и инуитов (эскимосов), охотников-рыболовов Баффиновой Земли.

Берри исходил из предположения, что культуры охотников и собирателей с экономикой непосредственного потребления и культуры сельскохозяйственные, накапливающие производимые продукты, требуют различного уровня организованности и кооперации и по-разному ориентированы на уступчивость. Занятие сельским хозяйством нуждается в более высокой степени кооперации и согласованности в действиях людей: необходимо вместе и в одно и то же время пахать, сеять, в срок пожинать плоды, уметь их хранить, распределять и потреблять. В таких культурах должны поощряться уступчивость и неконфликтность.

Охотники и собиратели – общества с экономикой немедленного потребления. Они постоянно в зависимости от ситуации образуют отдельные группы, в этой среде поощряются активность и конкурентность, умение самостоятельно себя обеспечить и дух индивидуализма.

В экспериментах Барри использовал один из вариантов методики Аша. Полученные им результаты в целом подтвердили начальную гипотезу: в культурах, ориентированных на сельское хозяйство и поощряющих сотрудничество, уровень конформности выше, чем у охотников и собирателей, ценящих активную позицию и независимое поведение. Позже эта тенденция подтвердилась исследованиями в Кении, а также экспериментами самого Берри на Новой Гвинее и среди индейцев Северной Америки. Но этот вывод относится только к сугубо традиционным обществам. Далее оказалось, что чем более общество подвержено европеизации (работа за зарплату, урбанизация, школьное образование), тем менее очевидна связь между уровнем конформности и традиционными ценностями.

Цикл исследований, проведенных в 1990-х гг., показал, что уровень конформности выше в коллективистских культурах, чем в индивидуалистских. Система ценностей оказалась куда более сильным фактором, влияющим на готовность человека подчинить свое мнение мнению группы, чем всяческие ситуативные параметры вроде размера группы (Bond, Smith 1996: 125).

И все же уровень конформности определяется не чем-то одним, а сочетанием ряда факторов.

Япония – коллективистская культура. Вопреки ожиданиям, японские испытуемые в эксперименте по методике Аша продемонстрировали уровень конформности меньше 20 %. Дальнейшее исследование показало, что для японцев крайне важно, кто именно входит в группу, которая выражает общую позицию. Было предложено три варианта групп: «старые знакомые» (в подставную группу вошли люди, в предварительном социометрическом исследовании продемонстрировавшие высокие показатели), «новые знакомые», которые сплотились во время самого эксперимента, и незнакомые, случайные участники. Группа старых знакомых, полученная методом социометрического отбора, показала средний уровень конформности: в этом случае мал риск испортить отношения и потерять группу из-за какого-то мнения о длине отрезков. Люди уважают друг друга и доверяют друг другу. Поэтому можно оставаться самим собой.

Минимум конформности был среди чужаков. Мнение чужаков, с которыми, может, никогда больше не встретишься, неинтересно. Важно не выпячивать свое мнение по пустякам и не потерять новых знакомых, с которыми только-только сложились добрые отношения, – именно в этой группе конформность оказалась максимальной (Стефаненко 1998, II: 105–106).

Оказалось, что наряду с коллективистскими ценностями существенную роль играет состав группы: кто именно уговаривает испытуемого изменить мнение.

Более того, в одном и том же обществе общий уровень конформности может меняться во времени в зависимости от текущей социально-политической ситуации. Многочисленные исследования в США в разные годы могут выступать как такого рода замеры уровня конформности. В 1974 г. показатель конформности среди американских студентов был меньше, чем в начале 1950-х гг., когда С. Аш проводил свои первые исследования. Это связали с политическими разногласиями в американском обществе и с протестами молодежи против войны во Вьетнаме. В 1979 г. уровень конформности в студенческой среде снова возрастает, это происходит на фоне спада протестной активности молодежи и переориентации ее на карьерный профессиональный рост. Снижение конформности в 1988 г. также связывается с возросшей протестной активностью молодежи. Среди британских студентов в 1980 г. вообще не удалось воспроизвести эксперименты Аша – как считают психологи, из-за царящей в университетской атмосфере ценности индивидуальности и права на собственное мнение; в повторных же исследованиях в 1985 г. эксперименты Аша воспроизвести удалось, хотя они показали сравнительно низкий уровень конформности среди британского студенчества; локальным историко-политическим фоном последних была война за Фолклендские острова, которая в какой-то мере сплотила британское общество (обзор см.: Bond, Smith 1996: 112–113).

Конформность встречается во всех обществах и в этом смысле является универсальным свойством, но степень ее проявления определяется множеством факторов.

Она может выступать в разных ипостасях:

– конформность как черта личности, воспитанной в процессе социализации в данной конкретной культуре с ее предпочтениями и ценностями, ориентированными на поддержку индивида или группового единства;

– конформность как относительно стабильная характеристика того или иного общества (например, некоторые параметры общества, или культурные синдромы, по Г. Хофстеду и Г. Триандису, ориентируют людей на конформное или нонконформистское поведение);

– конформность как своего рода продукт локального социального контекста и в то же время глобальной социально– политической ситуации.

В последних случаях наиболее отчетливо конформность выступает как одна из адаптивных стратегий личности, когда человек стремится согласовать свое поведение и свое мнение с группой (эта идея получила дальнейшее развитие в информационной теории конформности М. Дойча и Г. Джерарда (Deutsch, Gerard 1955)).

* * *

С социокультурными стереотипами поведения связано ощущение удивительной естественности, однозначности: а как же можно думать иначе, как можно иначе вести себя, решать задачи? Эти модели поведения чаще всего не осознаются человеком. Как не осознаем мы свой процесс дыхания, когда ничто не вызывает его затруднения.

Только вступая в контакт с чужой культурой, можно заметить, что кажущиеся очевидными вещи – понятия добра и зла, правильного или неправильного – могут смещаться в пространстве разных культур весьма существенно. Можно по-разному вести себя, по-разному воспитывать и любить детей, по-разному представлять себе причинно-следственные связи между чередой событий, по-разному трактовать картинки, поступки и даже самые упрямые факты бытия. Именно поэтому социальная антропология выступает в роли «зеркала для человечества».