Текст книги "Многообразие типичного. Очерки по культурно-исторической психологии народов"

Историко-эволюционный подход к пониманию личности, разрабатываемый в психологии А. Г. Асмоловым, опирается на исследования М. М. Бахтина, С. Д. Лихачева, Ю. М. Лотмана и рассматривает странное и нестандартное поведение человека как один из механизмов развития социокультурной системы.

Носителями такого поведения могут быть различные персонажи, которые прослыли странными людьми, чем-то выделяющимися из своего окружения, равно как и «профессиональные» возмутители спокойствия вроде фигляров, шутов и юродивых – все они так или иначе выступают в роли дестабилизаторов социокультурной системы, тем самым делая ее более лабильной и способной к изменениям. Портретная галерея такого рода персонажей бесконечно разнообразна, среди них античные философы-киники, нарочито пренебрегающие правилами приличия, религиозные реформаторы, изобличители всяческих пороков, еретики, знаменитые «лишние люди», которые были главными героями русской литературы XIX в., смеховые персонажи и авторы сатиры – их можно пытаться типизировать, расписать по эпохам и культурам. Немецкий философ Питер Слотердайк представляет длинную вереницу возражающих и возмущающих спокойствие мирных граждан героев истории, философов, деятелей искусства и целых субкультурных течений – от Диогена Лаэртского до Вальтера Беньямина; от карнавалов до футуристов (см.: Слотердайк 2001). Они очень разные – по масштабам и содержанию своих нестандартных действий и по степени новаторства. Но во всех случаях они показывают альтернативный общепринятому способ жизни: как еще можно себя вести, что сделать и что придумать, отвергают что-то общепринятое и предлагают взамен иной взгляд на заведенный порядок вещей. Во всех случаях у истоков такого поведения будут стоять нестандартные поступки отдельного человека – поступки личности как индивидуальности.

Историко-эволюционный подход показывает, что поступки индивидуальности, выходящие за нормативные рамки – будь то просто отступление от канонов, новаторские идеи и изобретения, опередившие свое время, разного рода «несвоевременные мысли», – все это не что иное, как «поиск иных вариантов развития культуры» (Асмолов 1996: 461). Каждое нестандартное деяние в зародыше своем может содержать некие варианты будущего: «за проявлениями индивидуальности (открываются. – М. Т.) потенциальные возможности бесконечных линий творческого эволюционного процесса жизни» (Там же: 458).

Век спустя после Э. Дюркгейма на новом витке психологии в историко-эволюционном подходе к пониманию личности (Асмолов 1996) индивидуальность вновь оказывается в фокусе внимания и рассматривается как источник инновации социокультурной системы. Теперь этот вывод опирается на основные положения теории эволюции живых саморазвивающихся систем, а также на исследования по истории культуры:

• В социокультурной системе, как и в любой живой саморазвивающейся системе, должны присутствовать два противоположных начала: стремление к сохранению и стремление к изменению.

• Чем сложнее живая саморазвивающаяся система, тем более разнообразны должны быть составляющие ее элементы (подробнее см.: Там же).

Проецируя эти глобальные общесистемные принципы на общество, мы видим, что в социокультурных системах эти противоположные тенденции могут реализоваться в поведении людей. Личность реализует в своей жизни два противоположных начала:

• как носитель усвоенного в процессе социализации социо– типического поведения, она работает на сохранение системы как она есть, на продолжение и воспроизведение традиции (см. гл. 6);

• как неповторимая индивидуальность, которая задается уникальным сочетанием врожденных природных данных и тем, что принято называть жизненным путем личности, она выступает как один из важнейших источников внутреннего многообразия и инновационного развития социокультурной системы.

«…индивидуальность личности обогащает человеческую историю» (Асмолов 1996: 437).

Следует подчеркнуть, что возможности проявления индивидуальности в значительной степени зависят от самой социокультурной системы. Нам уже приходилось говорить, что культуры отличаются друг от друга по степени жесткости требования неукоснительно исполнять принятые в этих культурах нормы и правила. Например, предложенное Г. Триандисом деление на «строгие» и «мягкие» культуры – tight cultures и loose cultures (см. гл. 3).

Отношение культуры к отступлениям от нормы и проявлениям индивидуальности проявляется прежде всего:

• в системе ценностей;

• в существующих в обществе механизмах контроля за девиациями;

• в том, какие горизонты возможного открывает та или иная культура.

Система ценностей определяет, насколько культура и общество терпимы к отклонениям от стереотипов, что важнее, послушание – делай как все – или какой-то нестандартный поступок. Что в цене, сохранение «статуса кво» или новый поворот сюжета?

В традиционных обществах с подозрением относятся ко всему, что сулит отступление от привычного образа жизни и ставит под угрозу устоявшийся социальный порядок: «как было» и «так поступали наши предки» здесь всегда аргумент в пользу выбора. Это приоритеты обществ, которые Леви-Строс называл «холодными» обществами. Жизнь в них подчиняется порядкам, освещенным мифами (в отличие от «горячих» обществ, мобильных и многоплановых, ориентирующихся на реальную историю и признающих всяческие новшества) (Иванов 1983: 405).

В традиционных архаичных обществах все, что непривычно, оказывается за пределами собственно человеческого мира: все, кто не такие как мы, у кого иные обычаи и нравы, – не совсем люди. Стоит вспомнить, значение большинства традиционных эндоэтнонимов – «человек», «люди» или «настоящие люди», остальные же не удостаиваются этого звания (см. гл. 1).

У тоталитарных систем своя аргументация нетерпимости к вариативности и отступлению от канонов. Как правило, мерилом «правильного» поведения и самоценностью для них выступает идеология, которая, как и мифы в «холодных» обществах, превращается в диктатуру раз и навсегда установленной истины.

Но и без тоталитарной идеологии доброе традиционное общество может достаточно жестко отсекать нестандартное поведение.

Когда Маргарет Мид рассказывает про горных арапешей (Новая Гвинея), она обращает внимание на то, что у них уважением и почетом пользуется не тот, кто совершил какой-то выдающийся поступок, не лидер и не воин (это миролюбивое общество, которое ни с кем не воюет), а тот, кто прожил жизнь без конфликтов. Она рассказывает историю про женщину, которая была очень активна, требовательна и независима, и эти ее качества не имели точки приложения. Все, что она заслужила, – это репутацию плохой жены. М. Мид описывает мужчину, который мог бы стать, живя в Америке, политиком и общественным деятелем, но для его талантов в его племени не было поприща, и он просто-напросто снискал себе репутацию скандалиста. Герой горных арапешей – уживчивый спокойный человек, который знает и чтит традиции. Такой человек завоюет авторитет и станет старейшиной. К нему будут обращаться, если возникнут споры. Его образ будет мифологизирован и идеализирован, когда он умрет, в ходе погребального обряда одна из его костей будет отделена и ею станут пользоваться в магических целях, она станет оберегом для живых (Мид 1988).

Механизмы контроля за социальными девиациями могут быть самыми разными. Во многих архаичных обществах механизмы контроля, как было сказано выше, всецело санкционированы мифами и представляются частью миропорядка, который был установлен мифическими предками и культурными героями и который действует помимо и независимо от людей. То есть считается, что за нарушением правила само собой последует наказание уже в силу того, что правило священно; кара последует автоматически, и это тоже часть общего мироустройства. В этнографии известно множество примеров, когда человек, случайно нарушивший какое-либо табу – съевший животное, являющееся его тотемом, прикоснувшийся к священному предмету, ступивший на запретную территорию, – узнав, что совершил такое преступление, начинал чахнуть, болеть и, если на помощь не приходил колдун, у которого бы хватило силы нейтрализовать вредоносную магию табу, умирал.

Социальный контроль может реализоваться как стихийные расправы над нарушителем – в этом случае наказание может носить несистематический характер. В этом случае возможны всякого рода исключения из правил.

В африканском племени камба строго соблюдался обычай избегания, зять и теща не имели право быть рядом или даже случайно встретиться на одной тропинке. Но однажды обстоятельства сложились так, что зять вынужден был заночевать в хижине своей тещи. Наутро у дома собралась большая толпа, чтобы поглазеть на такой конфуз и наказать нарушителя. Зять же не стал ни прятаться, ни дожидаться расправы, он вышел навстречу собравшимся и заявил, что не намерен выслушивать ругань, принимать наказания и вообще считает этот обычай глупым и устаревшим. В итоге, санкций за проступок не последовало, более того с того момента правило избегания было существенно пересмотрено (Эдгертон 2001: 350).

Редкий случай, когда изменение традиции произошло буквально на глазах. Авторитет нарушителя был столь велик, что заставил пересмотреть старинный обычай.

В такого рода делах многое будет зависеть от статуса нарушителя, формального и неформального. Одна любопытная женщина, пренебрегая строжайшими запретами, подглядывает за культовыми действиями мужчин и платится за это жизнью. Другая же, заслужившая всеобщее уважение и признание, посвящается в тайную сакральную жизнь племени наряду с мужчинами и вместе с ними принимает участие в решении важнейших вопросов. Влюбленная пара, преступив брачные табу, спасаясь от наказания смертью, убегает из лагеря. Скрываясь от преследователей, годами скитается вдали от людей, но были случаи, когда такие одиночки, проявив достаточное упорство, стойкость, смелость, отстаивали своё право жить как считают нужным, а их родная группа смирялась и принимала беглецов (Артемова 1987). И это опять напоминает нам о роли индивидуальности в переоценке ценностей и в трансформации традиций.

Контроль за девиациями может предстать в виде разработанной системы санкций. При этом наказание, как правило, это не только физическое воздействие на нарушителя, но и высоко символичное действие, изменяющее его социальный статус, маркирующее его как существо асоциальное, выталкивающее его за круг «нормальных» людей. Остракизм в Древней Греции не был убийством, но изгнание из полиса было потерей гражданского, а в том контексте и человеческого статуса. Наказание – не обязательно расправа над нарушителем, но всегда маргинализация[37]37
  Маргина́льность (от лат. marginalis ‘край; находящийся на краю’) в контексте наук о человеке и обществе обозначает пограничное положение человека или социальной группы, поведение которых отклоняется от того, что считается нормальным, которое далеко от идеального или эталонного и предполагает отрицание традиционных норм и ценностей, подразумевая альтернативную систему ценностей; маргинальными также могут быть периферийные явления культуры (будь то их локальные вариации или пережитки). При этом подразумевается обособленность от «культурного центра» и особый социальный статус, которые отражаются в знаковости поведения и в отношении высоко– статусного большинства к маргинализируемыми персонажам, группами или явлениям.


[Закрыть] его. Широко известны такого рода символические действия, как стояние у позорного столба, проезд по улицам задом наперед на лошади, на осле или даже на свинье, надевание особого платья наизнанку, рубища или всяческих балахонов с рисунками, обозначающими вероотступников и пособников дьявола. И в античном мире, и в Европе с раннего средневековья до XIX в. символическое наказание превращалось в особый ритуал «словом и делом», уничтожающий нарушителя как личность и как члена общества. При этом телесные и символические наказания чаще всего соседствовали и переплетались друг с другом: физическая расправа должна была пресечь поведение, в котором видели серьезную угрозу для общественных устоев, а символическая казнь – нивелировать и обесценить личность и все, что ею было сделано.

Наконец, с появлением государства механизмы контроля упорядочиваются, систематизируются, обретают безличный и неотвратимый характер – нарушитель закона должен быть наказан, по крайней мере, так в идеале! – и превращаются в административные и пенитенциарные структуры со множеством законодательных и исполнительных институтов.

Социокультурный контекст «пленяет» индивидуальность не только тем, что контролирует, поощряет или не поощряет отступление от нормативного поведения, но и тем, что определяет принципиальные горизонты возможного. Гениальный изобретатель своими открытиями, конечно же, обгоняет свое время, но это не значит, что он абсолютно свободен в полете своей творческой фантазии. Чертежи и механизмы Леонардо да Винчи были прозрениями будущего, но его летательные аппараты не могли летать даже как самый заурядный современный самолет. В середине XIX в. не было физиков-ядерщиков, потому что уровень знаний о мире, развитие науки и техники не предоставляли такой сферы приложения талантов.

Стоит вспомнить, что помимо общеисторического контекста, есть еще и жизненный путь человека, неповторимый и чреватый многими случайностями, – те частные микроисторические обстоятельства, в которых индивидуальность вынуждена реализовываться.

В психологии принято различать задатки и способности. Задатки – это биологические предпосылки развития личности, они даны, и им только предстоит тем или иным способом реализоваться по мере того, как человек выстраивает свои отношения с миром. В процессе реализации в конкретном социокультурном контексте задатки превращаются в способности, навыки, умения, которые таким образом раскрываются миру, приносят свои плоды, становятся тем, на основе чего выстраивается жизненная стратегия человека и его отношения с другими людьми (подробнее см.: Леонтьев 1975: 177–179).

В новелле Марка Твена попавший на тот свет капитан Стромфилд с изумлением обнаруживает, что в раю почести воздаются не по делам земным, а по потенциалу тех возможностей, которые человек обязательно бы реализовал, будь судьба к нему чуть благосклоннее:

Наполеон крайне недоволен, «здесь (в раю. – М. Т.) он, вопреки его ожиданиям, не считается таким уж великим полководцем.

– Вот как! Кого же считают выше?

– Да очень многих людей, нам даже неизвестных, из породы башмачников, коновалов, точильщиков, – понимаешь, простолюдинов бог знает из каких мест, которые за всю свою жизнь не держали в руках меча и не сделали ни одного выстрела, но в душе были полководцами, хотя не имели возможности это проявить… Величайшим военным гением в нашем мире был каменщик из– под Бостона по имени Эбсэлом Джонс, умерший во время Войны за независимость. Где бы он ни появлялся, моментально сбегаются толпы. Понимаешь, каждому известно, что, представься в свое время этому Джонсу подходящий случай, он продемонстрировал бы миру такие полководческие таланты, что все бывшее до него показалось бы детской забавой, ученической работой. Но случая ему не представилось. Сколько раз он ни пытался попасть в армию рядовым, сержант-вербовщик не брал его из-за того, что у Джонса не хватало больших пальцев на обеих руках и двух передних зубов. Однако, повторяю, теперь всем известно, чем он мог бы стать… Цезарь, Ганнибал, Александр и Наполеон – все служат под его началом…» (Марк Твен «Путешествие капитана Стромфилда в рай»).

Своими нормами, ценностями, идеалами, а также способами производства и развитием техники культура намечает нам перспективу, кем стать, к чему стремиться, к роли «великого полководца» или аскета-отшельника. Культура задает нам пространство возможностей, и мы сами выстраиваем уникальную траекторию наших выборов, активно взаимодействуя с нормами и моделями поведения, предоставляемыми нам в процессе социализации.

Исследуя механизмы развития культуры, Ю. М. Лотман говорит о «двух полюсах исторического движения» (Лотман 1992: 96). Один из них представляет собой постепенные процессы, предсказуемые, медленно назревающие и ожидаемые изменения. Это эволюционный путь развития, обеспечивающий преемственность (Там же: 17–26). В линии эволюционного развития каждый шаг – продолжение предыдущего движения, новое прорастает из старого и обусловлено им. Это поступательное развитие и продолжение той же линии, по которой и ранее двигалась система.

Примером такого развития может быть, по Лотману, технический прогресс, где каждое последующее изобретение так или иначе базируется на предшествующих достижениях. Экспозиция Политехнического музея, посвященная развитию техники, является замечательной иллюстрацией такого постепенного развития. Во второй половине XIX в. увенчались успехом многочисленные попытки создать двигатель внутреннего сгорания. Затем последовала совершенствование технологий и развитие идеи, где и как может быть использован двигатель внутреннего сгорания: появились автомобили, поднялись в воздух первые самолеты, а потом и космические корабли. Эволюционную преемственность в развитии технической мысли можно проследить и в сфере связи: от появления первой возможности общения на расстоянии – телеграфа – до современной сотовой и спутниковой связи.

Противоположностью поступательному постепенному типу развития, по Ю. М. Лотману, являются «изменения, реализуемые в порядке взрыва». «Взрывные» изменения в конечном счете помогают социокультурной системе преодолевать различные кризисы, делают ее более жизнеспособной и устойчивой ко всяческим потрясениям, открывают ей новые жизненные перспективы.

Различие между постепенным прогрессом и взрывными изменениями Лотман показывает на примере различия науки и техники: «Величайшие научные идеи в определенном смысле сродни искусству: …происхождение их подобно взрыву. Техническая реализация новых идей развивается по законам постепенной динамики. …новое в технике – реализация ожидаемого, новое в науке и искусстве – осуществление неожиданного» (Лотман 1992: 18).

Научным открытием на грани провидения были проектирование гипотетической вычислительной машины Беббиджа в 1833 г. и разработка основ алгоритмических вычислений Адой Лавлейс (дочерью Байрона) в середине XIX в. Это было то, что можно отнести к категории «взрыва», открытие совершенно нового способа представления и обработки информации. Прошел едва ли не век, прежде чем этот «взрыв» превратился в новое направление науки: появилась машина Тьюринга, а потом и первые компьютеры. Далее последовало развитие вычислительной техники, наступила компьютерная эра, создавшая виртуальные миры, – пока это все еще технический прогресс, но виртуализация уже превращается в «культурный взрыв», который кардинально изменяет жизненную среду человека.

Культурный взрыв – это неожиданное непредсказуемое событие, которое прерывает плавное движение.

…взрыв порождает целую цепь других событий… результатом его является появление целого набора равновероятных последствий.

Из них суждено реализоваться и стать историческим фактом лишь какому-то одному…

Путь как отдельного человека, так и человечеств, усеян нереализованными возможностями… каждое свершившееся событие окружено целым облаком несвершившихся (Лотман 1992: 94, 96).

Итак, рассматриваемое в масштабе всей социокультурной системы «случайное происшествие пробивает начало новой и непредсказуемой закономерности» (Там же: 97).

Моменты «взрыва» – это моменты кризиса системы, когда она не может жить так, как раньше. При этом в различных сферах культуры могут протекать различные процессы: «Культура как сложное целое составляется из пластов разной скорости развития… Взрывы в одних пластах могут сочетаться с постепенным развитием других» (Там же: 25)

«Взрывы» происходят не только в различных сферах культуры, но и бывают разного масштаба. Например, революции, совершающиеся в масштабах всего общества, переворачивают «верх» и «низ», кардинально меняя всю структуру общественной жизни. Могут быть и микровзрывы, за каждым из которых разворачивается своя цепочка событий, в том или ином масштабе меняющая облик мира. Так, например, вышеупомянутый двигатель внутреннего сгорания невозможен был бы без изобретения жидкого топлива. Это стало исходной точкой не только технологической эволюции, но и социальных подвижек: с развитием автомобилестроения стала востребована нефть. В начале XX в. спрос на нее как на стратегическое топливо стал стремительно возрастать. Появление нового источника энергии привело к изменению макроэкономики и перераспределению политических сил и даже к новым переделам мира (стратегические запасы углеводородов сыграли существенную роль и в развязывании Первой и Второй мировых войн, и в стратегии военных действий). Микровзрыв – научное открытие – в одном пласте привело к техническому прогрессу, а в другом пласте (углеводородном, энергетическом) привело к существенным социальным сдвигам.