Текст книги "Маленький скандал"

Глава 31

В среду утром я встала и заварила кофе. Я налила две кружки, взяла под мышку альбом и спустилась вниз. После чего постучала в дверь цветочного магазина.

Было еще очень рано, семи еще не было, и я знала, что Остин раньше девяти никогда не встает, но я не стала проявлять к нему жалости и барабанила до тех пор, пока он не открыл.

На нем были страшненькие серые спортивные шорты и атласное кимоно, которое он даже не успел подвязать. Я с удивлением обнаружила, что у него весьма стройный торс и еще то, что волосы у него на груди были почти все белые, в то время, как то, что осталось у Остина на голове, имело золотистый солнечный оттенок.

Остин заметил, куда я смотрю, и быстро подвязал халат. Он широко зевнул.

– Теперь ты знаешь моей секрет. Я крашу волосы и ношу подростковый размер. Чем обязан удовольствию видеть тебя в столь ранний час?

Я протянула ему кружку кофе и прошла следом за ним в магазин, и потом наверх в его квартиру.

– Это все ты виноват, – сказала я, дуя на кофе, чтобы остыл. – Это ты открыл ящик Пандоры. Нет, ящик с червяками.

Остин пожал плечами.

– Так ли необходимо говорить о червяках до того, как я сел завтракать?

– Его звали Дарвис Кейн, – сказала я быстро, чтобы не успеть взять слова назад.

– Кого?

– Того мужчину. Того, с кем убежала мать. Его имя – Дарвис Кейн, и он работал у отца продавцом.

– Ага, – сказал Остин и глотнул кофе. – Неплохо для начала. Что еще ты знаешь?

– Не так много, – сказала я. – Мне Глория кое о чем рассказывала. После того, как одна девчонка в школе проболталась. Дарвис Кейн приходился ей дядей. Мы как-то играли в вышибалу, и я в нее попала, так она просто озверела. И заорала мне: «Мой дядя Дарвис убежал с твоей матерью! Моя мама говорит, что твоя мать просто шлюха! Так что не думай, что ты лучше меня!»

– Очень мило, – сказал Остин.

– Я действительно крепко ее ударила. У нее на ногах след остался.

– Надо было убить эту маленькую стерву.

– Да, об этом я впоследствии пожалела. Потому что той девочкой была Пейдж. И все другие дети тоже это слышали. Даже учительница, миссис Гоггинс. Она заставила Пейдж извиниться, но слово не воробей, вылетит – не поймаешь.

– Какой скандал! Но тогда ты не знала, что она с ним убежала, верно?

– Нет. С тех пор как она пропала, прошло дней десять, наверное. До того момента я думала, что она с подругами уехала отдыхать, как обычно бывало летом. Но только тогда была зима. После Рождества, это точно. Нет, День святого Валентина тоже уже прошел, потому что я помню, что мама купила мне валентинки с Барби, чтобы я раздала их подружкам. Да, наверное, это было в марте. Тогда я Пейдж, конечно, не поверила. Но отчего-то папу об этом я спросить не решилась. Тогда начальная школа была прямо тут, в центре. После того как мама ушла, я честно после школы приходила к Глории и, сидя за столом у окна, вырезала картинки из журналов и делала домашнюю работу, а вечером приходил папа и меня забирал. Так что я ее об этом спросила.

– И что она ответила?

– Что у мамы всегда были проблемы с мозгами. Что ей надо от нас отдохнуть, чтобы разложить у себя в голове все по полочкам.

– Ты спросила у нее про Дарвиса Кейна?

– Спросила. Я до сих пор помню, какое у нее было после этого лицо. Губы у нее все побелели. Кто тебе об этом сказал? – спросила Глория. – Кто посмел сказать такое ребенку?

После того, как я ей объяснила, она отвела меня в кондитерскую и купила мне шоколадной тянучки. Столько, что можно было впятером пировать. Обычно мне покупали шоколадную тянучку, только когда я получала «пять» по правописанию. Мы сидели на этих виниловых стульях, и руки у Глории дрожали, и она была страшно расстроена. Но она поговорила со мной. Она сказала, что Дарвис Кейн действительно уехал из города. И что мама уехала тоже. Но не было никаких доказательств того, что они уехали вместе. И Глория была уверена, что моя мама позвонит, как только где-нибудь остановится. Потому что она меня очень любит.

Остин осторожно поставил свою кружку с кофе на стойку.

– Но она никогда не звонила вам с отцом?

– Не звонила.

Остин встал и подошел к столу в углу комнаты. Он поднял накидку с кистями в шотландском стиле, которой был прикрыт компьютер, и начал быстро что-то набирать на клавиатуре. Через минуту модем произвел соединение.

– Ладно, – сказал он, обернувшись ко мне. – Во-первых, свари-ка еще кофе. Во-вторых, мне нужна еще информация о Дарвисе Кейне.

– Кейн. Дарвис Кейн. Кофе я принесу, но про Дарвиса Кейна мне больше нечего тебе сказать. Я лишь знаю, что он работал у отца в салоне, и то, что он приходится Пейдж дядей.

Остин продолжал что-то печатать, а я пошла к себе варить кофе. Поколебавшись минутку, я прихватила с собой еще и пакетик с мини-«сникерсами». Я купила этот пакет после Пасхи за полцены и спрятала подальше от себя самой. Этот шоколад был неприкосновенным запасом – хранился на случай, если мне резко понадобится гормон радости.

Когда я вернулась, Остин продолжал работать за компьютером. Я налила ему чашку кофе, он взял пакет с шоколадками и вопросительно посмотрел на меня.

– А арахиса в шоколаде нет? – спросил он.

– Прости, – пожала я плечами.

Остин стал меланхолично жевать «сникерс».

– Дарвис приходится Пейдж дядей с материнской или отцовской стороны?

Вопрос застал меня врасплох.

– С материнской, – подумав, ответила я. – Отца Пейдж я никогда не знала. Он ей не кровный родственник, Дарвис Кейн был женат на сестре Лорны, Лизе.

Остин что-то быстро набрал на клавиатуре.

– Мне нужны его анкетные данные, – сказал Остин. – Он родился, случайно, не в Мэдисоне? Может, он ходил в местную школу? Может, у него есть здесь родственники?

Я медленно покачала головой:

– Я действительно не знаю. Девичья фамилия матери Пейдж, Лорны, а значит, и ее сестры, была Франклин. И их родители жили не в самом Мэдисоне, а в Ратледже, в вагончике. И из них всех только Лорна переехала в Мэдисон. – Подожди, – сказала я, разворачивая еще один мини-сникерс. – Где твоя телефонная книга?

Остин нырнул пол стол и извлек оттуда телефонный справочник нашего штата. Я забрала у него книгу и стала искать на букву «К».

– Там есть только один «Кейн», но это даже не он, а она – Ла-Таша Кейн, и она живет неподалеку, на Джитер-Уэй. И она негритянка. А наш Кейн был белым.

Остин приподнял бровь.

– А ты уверена?

– Остин, все это происходило в 1979-м. Мой отец не был расистом, но единственным черным, работавшим тогда на отца, был Эдди, механик. И в любом случае то, что произошло, не было связано с конфликтом «черного и белого», просто скандальный уход женщины из семьи. Я в этом уверена.

– А кто мог бы дать точные ответы? – спросил Остин, уже проявляя признаки нетерпения.

– Наверное, Пейдж. Но я ее об этом никогда не спрашивала.

– Кто, кроме нее, в таком случае? Что произошло с ее тетей после того, как ее муж удрал с Джаннин?

– С Лизой? Я думаю, она забрала детей и уехала в Афины, перебралась к еще одной сестре. Пейдж страшно бесилась из-за того, что ее двоюродные сестры уехали из города.

– Вот это уже кое-что, – сказал Остин и записал что-то на листке блокнота, что лежал возле компьютера. – Надо посмотреть, развелись ли Лиза Франклин и Дарвис Кейн. Может, они и дадут нам нить. Кто-то здесь должен был знать эту парочку и о том, что там с ними сталось. Думай, Кили. Назови имена.

– Может, Глория что-то знает? – неохотно сказала я. – И папа. Но я не могу с ним об этом говорить. Пока не могу.

– Но когда-то тебе все равно придется.

– Возможно. Но тогда, когда у меня уже будут кое-какие ответы.

– У тебя будут ответы, – пообещал Остин, похлопав по компьютеру. – Ладно. Теперь расскажи мне кое-что о маме.

– Что тебя интересует?

– Из какой она семьи, например, – в отчаянии от моей непрошибаемости сказал Остин. – Ты что, не понимаешь? Женщина вышла из дому и не вернулась. Как сквозь землю провалилась! Как на это отреагировали ее родные? Может, хоть кто-то из них что-то узнал о ней, услышал от кого-то. Прошло двадцать лет с лишним лет.

Я ответила не сразу:

– Из близких у нее, кроме нас с отцом и Глории, была только двоюродная сестра, Соня Уайрик. Она была у мамы свидетельницей на свадьбе. Но, насколько я знаю, они с отцом не ладили, потому что они встречались с Соней, только когда отца не было дома.

Остин задумчиво надул губы.

– Она была единственной близкой родственницей матери? Почему же они с Уэйдом не ладили?

– Никто никогда так прямо не говорил, что папа ее не любит. Она просто не приходила к нам, когда отец был дома. И вообще, она была у нас не частой гостьей. Соня была замужем, и у нее тоже были дети. Двое, кажется.

– Соня Уайрик.

Остин записал ее имя на листок блокнота.

– Она работала швеей на «Лавинг кап». Когда штат сократили, она уехала. Я очень долго ничего о ней не слышала.

– Ладно, я попытаюсь потом отследить, что с ней стало, – сказал Остин, встал, потянулся и зевнул. – Господи, еще и девяти нет. Не могу поверить, что мои мозги способны нормально функционировать в такую рань.

– Это все кофе и «сникерс», – сказала я. – Завтрак для чемпиона. Мне уже пора. Надо Уиллу забросить несколько образцов краски, и еще у нас с Глорией целое море бумажной работы.

– Ты так и не рассказала мне, какой была твоя мать, – пожаловался Остин. – Я все никак не могу понять, что она за человек. Какой она была до того, как вышла замуж за твоего отца и родила тебя?

Я безнадежно покачала головой.

– Обыкновенной. Такой же, как все девушки из маленьких южных городков. К тому же она вышла замуж, когда ей едва исполнилось восемнадцать.

– Чем она занималась до замужества? Работала? Училась?

– Примерно год она ходила в колледж, – сказала я, – и работала продавщицей в магазине одежды – прямо тут, на площади. Тогда он назывался «Шарм». Хозяйкой магазина была женщина по имени Крис Грэм. Теперь-то его нет, но он стоял на месте того магазина, где сейчас продают антиквариат. Я помню, что над входом там был розовый навес. Мама всегда любила красиво одеваться, и Крис Грэм иногда брала ее с собой в Атланту за закупками для магазина. И еще мама всегда оформляла витрину. На самом деле витрину она продолжала оформлять и после того, как перестала работать в том магазине. Я помню, как она как-то делала специальное оформление перед Хеллоуином и я помогала ей мастерить чучело из соломы. Мы нарядили это чучело, – была «она» – в самые модные наряды. Люди приходили специально, чтобы посмотреть на мамино оформление витрин. Остин улыбнулся.

– Ну что же, теперь мне, по крайней мере, понятно, откуда у тебя чувство стиля.

Я засмеялась.

– Да уж, не от папы точно. С него станется надеть к зеленым штанам коричневые ботинки.

– Расскажи мне еще про тот магазин и про его хозяйку, – приказал Остин.

– Если я через минуту не появлюсь, меня убьют, – сказала я, но на самом деле эта тема была мне приятна. Мне приятно было вспоминать о том, как радовалась мама, оформляя эти витрины. Ей по-настоящему нравилось этим заниматься. Она могла работать часами, приносила из дома заготовки, красила задники, устанавливала освещение. А потом мы еще по нескольку раз проезжали мимо магазина разными маршрутами, чтобы мама могла убедиться, что даже из машины и из любой точки витрина производит должное впечатление.

– Хозяйка, мисс Грэм, разрешала маме покупать одежду со скидкой, причем даже эксклюзивные образцы. Это потому, что у мамы был абсолютно стандартный восьмой размер. Я помню, как она откладывала для мамы одежду – уже после того, как мама уволилась и родила меня. Однажды она подобрала нам наряды специально, чтобы мама и дочка были одеты в одном стиле.

– Что с ней произошло после того, как магазин закрыли? – тревожно спросил Остин. – Только, пожалуйста, не говори мне, что она умерла или переехала в Северную Каролину.

– Нет, – сказала я. – Она живет здесь, в Мэдисоне. И работает на Кэтлин Харбин в антикварном магазине. Кэтлин ее племянница.

Глава 32

Ужин у папы проходил, как обычно, без происшествий. Мы говорили о его бизнесе, о погоде и о спорте.

– «Храбрецы» в этом году непременно выйдут в следующую серию, – сказал отец, когда мы убрали посуду в посудомоечную машину. – Точно выйдут.

– Ты каждый год это говоришь, – поддразнила его я. – А выиграли они только однажды. Ты вообще никогда не сдаешься?

– Никогда, – сказал отец, протягивая мне сковородку из-под рыбы. – У них есть и талант, и желание. И потом, надо же мне во что-то верить. Почему бы не верить в «Храбрецов»?

Я вытерла сковородку и аккуратно убрала ее на нижнюю полку буфета, где она всегда хранилась. Все то время, пока мы ели, обсуждая ход продаж автомобилей и успехи «Храбрецов», у меня на кончике языка вертелся вопрос: где она? куда уехала мама? и почему?

– Ты что-то сегодня слишком тихая, – сказал папа, вытирая кухонную стойку. Он подошел к холодильнику, вытащил банку пива и протянул мне. Я отрицательно покачала головой.

– Тебя что-то гнетет? На работе что-то не так?

– Все в порядке, – сказала я. – Да благословит Бог Уилла Махони. Если бы не он и не Малберри-Хилл, мне бы, возможно, пришлось идти торговать бакалеей.

Отец глотнул пива и нахмурился.

– Может, мне поговорить с Дрю Джерниганом начистоту? То, что произошло между тобой и Эй-Джи, конечно, никуда не годится. Но твоей вины в том нет.

– Не думаю, что Джерниганы разделяют твою точку зрения, – сказала я.

– Дрю всегда был сукиным сыном, – сказал папа. Он помолчал. – Знаешь, я больше не завтракаю в «Старом колонисте». Я как-то вошел, а Дрю увидел меня, встал, бросил деньги на стол и вышел. Мне было очень неловко. И не только мне. Так что я просто стал ходить в кондитерскую. И потом, булочки у них мне все равно нравятся больше.

– Папочка! – Я обняла отца за шею. – В кондитерской не делают такого печенья, и все твои друзья ходят в «Старый колонист». Я каждое утро, когда иду на работу, вижу, как они сидят за столиком у окна.

– Ну, не все, – сказал отец и усмехнулся, может, сам того не желая. – И потом, я, кажется, становлюсь старым занудой. Надо немного встряхнуться, а для этого полезно поменять обстановку.

Я взяла влажную салфетку и повесила ее на металлический крючок, прикрепленный к двери кухни. Я делала так каждую среду после ужина.

– Это все моя вина, – сказала я. – Надо было мне держать рот на замке в тот раз и выйти за Эй-Джи замуж.

– Нет, мэм, – решительно воспротивился папа. – Ты правильно сделала, что отменила свадьбу. Ты сделала то единственное, что могла сделать.

– Возможно, но не стоило устраивать спектакль, – сказала я. – Именно поэтому, я думаю, Джерниганы так бесятся. Я их унизила. И себя заодно.

Я поцеловала отца в щеку. Ему не мешало бы побриться.

– К тому же подставила под удар тебя и Глорию, и теперь их семейка ополчилась на нас. Я заварила очень нехорошую кашу.

Папа не очень ловко похлопал меня по макушке.

– Насчет меня не беспокойся, и насчет Глории тоже. Мы уже взрослые. И нас не так-то просто выбить из седла. Каким-то там Джерниганам это не под силу. Позаботься лучше о себе. Ты всегда это умела.

– Ко мне приходил Эй-Джи, – сказала я. – Когда вернулся из Франции.

Папа нахмурился и хотел было что-то сказать.

– Он вел себя очень любезно. Тихо и смирно, – продолжала я. – Сказал, что ему меня не хватает, что он виноват. Он говорит…

Я прикусила губу, спрашивая себя, до какой степени откровенности мне следует доходить.

Отец скрестил руки на груди.

– Я хочу слышать все, – сказал он.

– Он сказал, что это Пейдж во всем виновата. Он сказал, что был пьян, что они просто валяли дурака, и что он потерял контроль. И он клянется, что это был первый и последний раз, и все в этом духе.

– И ты ему поверила?

– Я вышвырнула его из салона, сказав, что не верю ни одному слову. Но я не знаю… – На глаза накатили слезы. – Я его любила. И он любил меня… Я просто знаю это. Но если Эй-Джи меня любил… как мог он сделать такое со мной?

Папа вздохнул и протянул мне сухое кухонное полотенце:

– Возьми и успокойся. Как насчет того, чтобы покататься? Когда мы последний раз вместе ездили кататься?

Я промокнула мокрое лицо.

– Не помню. Мы же любили кататься, верно?

Он кивнул, взял ключи, и я пошла следом за отцом к его большому белому «шеви-тахо».

Отец завел машину, и мы поехали. Ему не обязательно было говорить мне, куда мы едем. Я и так знала.

По воскресеньям после церкви делать в таком городке, как Мэдисон, было особенно нечего. Когда мы возвращались домой, мы переодевались в одежду попроще, мама ставила запекать мясо в духовку, папа шел возиться в гараж, а потом мы отправлялись на воскресную прогулку на машине.

Папа обычно привозил из салона новую модель на пробу. Сиденья были покрыты пластиком, на полу картонные коврики, и запах новой машины бывал сильнее, чем «Джой» – мамины духи.

Место назначения наших поездок никогда не менялось. Мы выезжали на старую дорогу на Ратледж, 12-е шоссе, и перед въездом в Ратледж сворачивали направо. Там была бензозаправка, которая работала по воскресеньям, и мы с папой забегали в магазин купить на всех кока-колы. Затем ехали в парк Хард-Лейбор-Крик.

Я пила коку мелкими глотками, стараясь сберечь главное для пикника. Папа припарковывал машину в тени, как можно дальше от других машин, и тогда мы вытаскивали напитки и бутерброды и пировали у старой мельницы. Если дело было летом, я переодевалась в купальник и плавала в речке, больше похожей на ручей, а мои родители усаживались на раскладные алюминиевые стулья и смотрели, как я плещусь. Иногда папа тоже ходил плавать со мной, но мама не плавала, она не хотела мочить волосы, поэтому всегда оставалась на берегу и звала меня, если ей казалось, что я заплыла далеко. Домой я ехала, завернувшись в большое махровое полотенце, и засыпала под тихие голоса родителей, о чем-то по-приятельски болтавших друг с другом.

Я проезжала мимо этого парка несчетное число раз, но с тех пор, как внезапно прекратились эти воскресные поездки, я ехала туда впервые.

Въезд в парк перегораживала цепь, а вывеска у входа указывала на то, что после девяти вечера парк закрыт.

– Это мы еще посмотрим, – сказал отец. Он вышел из машины, наклонился над цепью и, повозившись немного, расцепил ее.

– Ты нарушитель закона! – заявила я ему, когда он сел обратно в машину. – Ты хочешь, чтобы нас кто-то увидел и вышвырнул отсюда?

– Нет, – сказал папа. – Я играю в гольф со смотрителем этого парка. В это время, да еще с учетом того, что «Храбрецы» уже закончили игру, старина Джо уже давно в постели.

Папа направил «тахо» к кромке озера.

– Знаешь, старой мельницы больше нет, – сказал он спустя какое-то время. – Снесли ее, когда строили площадку для гольфа.

Я выглянула в окно.

– Здесь все изменилось, – сказала я.

– Озеро осталось таким же красивым, – сказал отец. – Тебе когда-то тут нравилось. Для нас это место было чем-то вроде Французской Ривьеры.

– Да, мне здесь нравилось, – сказала я, вспоминая. – Пап, почему мы перестали сюда приезжать, после того как мама ушла?

Отец ответил не сразу:

– Не знаю. Все изменилось. После того, как она уехала, сами воскресенья стали другими. Я продолжал работать по субботам, поэтому воскресенье было тем единственным днем, когда я мог что-то поделать по дому, купить еды на неделю вперед и сделать все то, что она обычно делала в течение недели. На долгие поездки к озеру просто не оставалось времени.

Отец засмеялся.

– Я даже представить себе не мог, как много работала Джейни, пока она не ушла и не оставила всю эту работу на меня.

Я пристально поглядела на отца. У него была такая смешная кривая усмешка на губах.

– Мама заставляла нас думать, что все это легко, – сказала я. – Даже сейчас я задаю себе вопрос о том, чем же она занималась весь день. Конечно, я знаю, что она убирала дом, обслуживала тебя и меня и…

Мы припарковались под ореховым деревом на краю стоянки и вышли. Трава уже была влажной от росы, так что, поколебавшись минутку, я сняла босоножки в машине и ступила на землю босиком.

Мы нашли деревянный стол для пикника перед озером.

– Это тоже что-то новое, – сказала я.

Отец присел рядом со мной. Мы смотрели на воду.

– Джаннин никогда не жаловалась, – сказал он внезапно. – Мы никогда не ссорились. Я думал, что счастливее нас во всем Мэдисоне никого нет. – Отец погладил мою руку. – Нас троих. Ты ведь была счастлива, да, дочка?

Я кивнула.

– Люди не все говорят друг другу, – сказал папа. – Иногда, когда дела идут не очень хорошо, вместо того чтобы что-то сказать, чтобы все разложить по полочкам, они продолжают вариться в своем котле, и так далее, и так далее. Но это неправильно. Он повернулся ко мне.

– Ты ведь не хочешь быть замужем за человеком, которому ты не веришь?

– А что, если я люблю его? Что, если я хочу ему верить? Может, стоит дать ему еще один шанс? Вот о чем я все время думаю. Может, мне стоило дать Эй-Джи еще один шанс? Людям свойственно ошибаться.

– Заводить шашни с подружкой невесты накануне свадьбы – это не просто ошибка, – сказал отец. – Это изъян характера. И серьезный изъян, скажу тебе.

Я погрузила пальцы в мокрый песок.

– Глория говорит, что все Джерниганы такие. Она говорит, что Дрю и Чаб тоже любили ходить налево, когда были моложе.

– Ей не стоило тебе этого говорить, – медленно проговорил отец.

– Но ведь это правда? Папа отвернулся.

– Об этом поговаривали. Но я не люблю сплетен. Никогда не любил. И после того, как твоя мама ушла, я… я знаю, что все в городе только об этом и говорили, и я ничего не мог с этим поделать. Но я не стану одним из них. Я не стану говорить о Джерниганах.

Я положила локти на стол и опустила голову на руки. Я слушала, как воркуют голуби, как квакают лягушки у самой кромки воды. Луна была почти полной, и ее отражение, казалось, покрывало собой всю поверхность озера.

– Ты говорил о том, что люди держат многое в себе, – осторожно подбирая слова, начала я. – Ты и себя при этом в виду имел?

Отец молча кивнул, ожидая продолжения.

– Выходит, что ты до сих пор не смирился с тем, что она ушла?

– Иногда. А ты? Я рассмеялась.

– Остин говорит, что у меня синдром брошенной. Он говорит, что у меня никогда не установятся нормальные отношения с мужчинами до тех пор, пока я не разберусь в своих чувствах к маме. Он говорит, что мне надо закрыть эту тему.

Отец прихлопнул комара, севшего ему на предплечье. – Остин что, практикующий психиатр?

– Я думаю, что он насмотрелся тех программ, что идут по телику днем, – согласилась я. – Но даже маститые психиатры время от времени говорят о том же. Я ведь действительно хочу знать, что же на самом деле случилось с мамой. Почему она нас оставила? Куда она поехала?

– И почему она не послала за тобой? – Папа смотрел мне прямо в глаза.

Я почувствовала, как у меня расширились зрачки.

– Так ты знал?

– О чемодане у тебя под кроватью? Да. Я нашел его в тот первый и последний раз, когда я делал настоящую генеральную уборку перед Пасхой. Я вытащил его и открыл. И нашел твою маленькую пижаму, твои голубые джинсы, и тенниску, и твою любимую куклу Барби. И у меня чуть сердце не разорвалось оттого, что я понял, зачем ты его там прятала.

– Я хотела быть готовой, – сказала я тихо. – Я думала, что мама однажды подкатит на своем «малибу» и нажмет на сигнал. И я выскочу за дверь и увижу ее. «Давай, Кили, живее; минута – доллар!» – крикнет она мне. И ей не придется меня ждать, потому что мой чемодан уже собран.

– Что случилось с тем чемоданом? – спросил отец. – Я проверял потом, но его там не было.

– Я выросла. – Я взяла отца под руку. – И до меня дошли сплетни. Я знала, что мама уехала с тем мужчиной… с Дарвисом Кейном. Я знала, что она разбила не только мое сердце, но и твое. Я ее возненавидела. И сказала себе, что, если она когда-нибудь позвонит или напишет, я ей не отвечу. Не напишу в ответ. И если она появится, я прямо в лицо скажу ей, чтобы убиралась к черту.

Отец покачал головой.

– Мы слишком многое держали в себе слишком долгое время, ты согласна?

– Да.

–Я помню тот день, когда я заглянул к тебе под кровать и увидел, что чемодана нет. В ту ночь я впервые спал спокойно.

– Почему?

– Потому что ты была всем, что у меня осталось, – сказал он и снова отвернулся. – И я думал о том же, о чем думала ты. Я думал, что Джаннин вернется за тобой. И тогда у меня совсем ничего не останется.

Я снова просунула руку под руку отца и пожала его большую мозолистую ладонь. И он пожал мою.