Текст книги "Единственное желание. Книга первая"

***

Настя проснулась на рассвете. Вскочила испуганно, ибо во сне, впервые в этом мире, к ней вновь явились кошмары. Страшнее всего было то, что они почти соответствовали реальности, повторяли прожитый день. И прежде, чем девушка смогла распознать, где сон, а где явь, она успела жутко перепугаться.

Насте приснилось озеро, его прекрасные воды, песчаный берег, заросли камышей и злобный волосатый топлюн. Чудовище набросилось на неё и потащило в воду, девушка попыталась закричать, но голос её не слушался. Она видела совсем неподалёку Эливерта и Наира, но не могла позвать на помощь. Водяной макнул её с головой, утаскивая на самую глубину. Она барахталась в его руках, то поднимаясь над поверхностью, то скрываясь под водой. Настя была так беспомощна и совсем ничего не могла сделать. «Зачем я впуталась в это, ведь я не могу защитить даже саму себя, как же я смогу помочь другим!» – подумала Настя сквозь сон, злая на саму себя за собственную слабость.

– Слишком много ты на себя берёшь, Царица! – сказал топлюн, вдруг превращаясь в огромную склизкую рыбину, кроваво-красную и в большую зелёную горошину.

Вот тут-то Настя поняла, что подобный бред можно увидеть только во сне, и, наконец, окончательно проснулась.

Наир мирно посапывал на соседней кровати. Постель Эливерта пустовала.

В комнату сквозь проём окна лился серый полумрак занимавшегося рассвета. Небо уже посветлело, облака окрасились в розовато-рыжий цвет, что свидетельствовало о встающем над горизонтом солнышке, но всё же было довольно темно и мрачно. Город оставался угольно-чёрным, лишь несколько крохотных огоньков сияли вдали.

Мир вокруг ещё спал, но Настя решила, что с неё отдыха достаточно. После жуткого кошмара её не отпускало чувство брезгливого ужаса и горькой отчаянной беспомощности. Руки дрожали, и мысль о дальнейшем сне казалась ненормальной.

Тут, к собственному счастью, Романова припомнила, что где-то в походном рюкзаке у неё завалялась уцелевшая пачка сигарет, про которую она совсем позабыла, окунувшись с головой в свою новую жизнь. Настя решила, что это лучший способ успокоить расшатавшиеся нервы.

Она сползла с кровати, такой непривычно мягкой после ночёвок на голой земле, завернулась в шерстяной клетчатый плед, служивший одеялом, и подошла к окну. В богатых домах Кирлии окна стеклили каким-то полупрозрачным материалом, с лёгким розоватым или оранжевым оттенком. Возможно, это был какой-то полудрагоценный камень или некое подобие стекла, выплавленного умелыми мастерами-ремесленниками. В хижинах победнее окна затягивались тонкой тканью или полупрозрачной плёнкой, вроде той, в какую обёртывали колбасу. Где-то в глубине памяти Насти осталось из уроков истории, что на Руси в давние века крестьяне затягивали окна бычьим пузырём. Очень может статься, что это он и был, но девушка не горела желанием уточнять свои догадки. В некоторых халупах окна и вовсе ничем не закрывались, зияли чёрными проёмами, коптя небо дымом очагов, для которых тоже никто не озадачился устроить хотя бы подобие дымохода.

Здесь, в лучшей комнате «Свиного окорока», окна, разумеется, были остеклены.

Настя потихоньку, чтобы не разбудить Наира, приоткрыла одну из створок. Раннее утро дохнуло в лицо прохладой и свежестью. Быстро светало. Тьма города сменялась на серый полумрак. Ночью прошёл дождь, и сейчас ещё капли иногда срывались с черепичных крыш. В канавках между брусчаткой стояли лужицы. Блестели крыши домов, навесы на базарной площади.

И дивный запах дождя, смывшего городские нечистоты и принёсшего с собой аромат трав и земли, кружил голову, ибо это был запах настоящей свободы!

«Нет, я не беру на себя слишком много! – подумала Настя, вдыхая носом ночной воздух. – Здесь моё место, самое, что ни на есть МОЁ! Прости, мамочка! Я так скучаю по тебе, но за все сокровища Вселенной я не согласилась бы променять этот мир на какой-нибудь другой!»

Когда раздался тихий осторожный стук в дверь, Настя была так далека в своих мыслях, что от неожиданности едва не выронила сигарету. Пару секунд она размышляла, стоит ли открыть дверь самой или лучше разбудить Наира.

Но лэгиарн спал как младенец. Видно, впервые за несколько суток, он счёл, что может отдыхать без опаски, и теперь посапывал себе, ничего не слыша.

Настя плотнее завернулась в плед и на цыпочках приблизилась к двери. Сердце её затравленно билось.

– Кто там? – спросила она дрогнувшим голосом, уже положив руку на засов, но не решаясь открыть.

– Свои, Дэини! Блудный ворон вернулся обратно в гнёздышко, – раздался из-за двери голос Эливерта, ещё более развязный, чем всегда.

Настя облегчено вздохнула – будто камень с души свалился! И даже нашла в себе силы улыбнуться, открывая: надо же, так переполошилась, а то, что это может быть Эливерт, и в голову не пришло.

У разбойника явно возникли сложности с координацией движений. Он ввалился в комнату, слегка пошатываясь, со старательностью жонглёра пытаясь удержать в руках глиняный кувшин и два кубка.

– Нарисовался – не стереть! – проворчала Настя, отстраняясь и вновь закрывая дверь на засов.

– А что, не ждали? – ухмыльнулся парень.

– Больно ты нужен! – устало сказала Романова, возвращаясь к окну докуривать одиноко тлевшую сигарету. – Бродишь где-то среди ночи, а потом в дверь тарабанишь… Напугал меня до смерти! Что тебе на месте не сидится? В смысле, не лежится… Сам говорил, народ здесь дурной, драка назревает внизу, и ушёл неизвестно куда. Мы ведь волнуемся!

– Врёшь! Ни хрена вы не волновались! – Эливерт доковылял до окна, и, облокотившись на стену, мотнул головой в сторону беспробудно почивающего Наира. – Ушастик вон дрыхнет, как сурок! Или вы во сне тревожиться умеете? Ты вот бодрствуешь, и то ладненько! Да и чего переживать, я же не в Герсвальд упёрся, а к Риланн, – Эливерт замер в недоумении, разглядывая сигарету в руках девушки. – Чего это ты делаешь, Дэини?

– Курю! – буркнула Рыжая с лёгким раздражением.

От Эливерта жутко несло винным перегаром.

– То есть? Как? Это у тебя что?

– Сигарета…

– А зачем?

Настя поглядела на него молча и, усмехнувшись, сказала:

– Вредная привычка, очень вредная! Ты вот пьёшь, потому как забыться хочешь, расслабиться… И это тоже вроде того! Только с похмелья утром болеть не будешь…

– Дай попробовать! – оживился Эл.

Настя нерешительно протянула ему руку с сигаретой, разбойник затянулся и закашлялся до слёз, едва не выронив из рук громоздкую посуду. Он скривился и сплюнул в окно. Настя, довольно улыбаясь, продолжила своё занятие.

– Тьфу! Тьфу! Гадость какая! – плевался атаман. – Выкинь эту дрянь – отравишься!

– Что? Не по вкусу? – издеваясь, мурлыкнула Настя.

– Смеёшься? Лучше похмелье с утра, чем такая мерзость с вечера! – покачал головой Эливерт, и сам слегка покачнулся из стороны в сторону.

– Вот и ладно! Вот и славно! Хорошо, что тебе курить не понравилось! А то ещё научу вас тут этой дурацкой привычке, а потом будут меня потомки проклинать, как Колумба. Ведь надо же было ему этот дурацкий табак привезти!

– Тс-с-с-с! Давай о чём-нибудь другом поговорим, солнце! – перебил её Эливерт. – А то я тебя уже совсем не понимаю, Дэини! А ещё лучше – давай выпьем!

Он приглашающе протянул ей один из кубков и встряхнул весело забулькавший кувшин.

Настя в утреннем сумраке заглянула в его улыбчивое лицо и сказала с лёгким упрёком:

– Ты пьян, Эливерт! Жутко пьян. Куда тебе ещё? Нам ехать скоро…

– Я? Пьян? – изумился разбойник. – О чём ты, Рыжая?

Он на миг замолк, разглядывая всё то, что держал в руках, и соображая, как удачнее разлить вино по кубкам. Но на сей акробатический трюк Эл сейчас был не способен.

– Ну да, может и пьян, – согласился атаман. – Но это ещё ничего не значит! К тому времени, как нам в путь, я трезвее трезвого буду! Уж с Ворона точно не свалюсь. Да я, если хочешь, могу на руках по комнате пройти или вон вниз спуститься, по водостоку!

Эливерт огляделся, прикидывая возможность исполнить обещанное, но руки, занятые вином и бокалами, не дали ему возможности исполнить задуманное достаточно быстро.

– Держи! – велел он, протягивая посуду Насте.

– Нет, нет, нет! Не стоит! Я тебе верю! – поспешно остановила его девушка, справедливо полагая, что, в любом случае, проверка акробатических талантов разбойника сейчас ни к чему.

Даже если он не свернёт себе шею, упав с водосточной трубы, а жутко загремит, не устояв на руках, посредине комнаты, попутно собрав мощную дубовую мебель, от этого вряд ли кому-нибудь станет легче. Грохот наверняка перебудит весь трактир, и в первую очередь Наира, у которого спросонок сердце из груди выскочит.

– Тогда выпей со мной! – примирительно заявил Эливерт, отбросив свои дурацкие мысли.

Настя отметила про себя, что пьяный он наконец-то окончательно перешёл на «ты». А ведь обращаясь к ней, он до сих пор частенько использовал в своей речи подчёркнуто вежливое «Вы» и «миледи». Вежливое-то оно, конечно, вежливое, но из его уст это всегда звучало как откровенная издёвка.

– Знаешь, Дэини, в жизни всё так странно… Вот уж не думал, что пить с тобой стану, – завёл хмельную песню атаман. – Но сейчас выпить хочу не просто так, сечёшь! Я такой девицы не встречал. Вот, к примеру, Риланн – славная, да таких-то много, а ты вот… Даже и не знаю, как сказать… Я тебя будто всю жизнь знаю! Пока на тебя ничего такого не обрушилось, чтоб закалку твою проверить… Но ведь видно же! Видно! Не подведёшь! И мне, в самом деле, тебе верить хочется… Только ты не обмани моих надежд, Рыжая! Ты для меня… навроде старого друга из моей вольной братии… Я, когда ты у меня за спиной, не оглядываюсь, потому что верю, что удара в спину не будет! Провалиться мне в Лидонское ущелье, если вру! И за это надо выпить, Дэини! Я такое редко кому говорю! Ведь тебе Наир наверняка уже всю подноготную моей жизни выложил на блюдечке с голубой каёмочкой? Ты всё должна знать!

– Нельзя было? – поинтересовалась Романова, отпивая небольшой глоточек душистого ягодного вина.

– Да отчего же! Я своей жизни не стыжусь и ничего не скрываю. Живу, как умею! – пожал плечами Эливерт. – И жалости я не ищу… Объяснить просто хочу! Знаешь, в этом мире есть только одна женщина, которую я уважаю. Бесконечно уважаю! – Взгляд холодных стальных глаз разбойника потеплел и затерялся где-то в звёздных далях. – Ясно-понятно, о ком я… Я думал, что никого больше не смогу уважать, кроме Миланейи, но сегодня особенная ночь… Я понял, что знаю ещё одну женщину, достойную уважения!

– Это ты, должно быть, о Риланн? – насмешливо поинтересовалась Настя.

– Не ёрничай, Рыжая! Я говорю серьёзно, а ты всё на шутки переводишь! – скривился атаман. – Я о тебе говорю! И ты это прекрасно понимаешь. Может, моё уважение для тебя невелика честь, но я просто хочу, чтоб ты знала. Я тебя считаю другом своим, надёжным другом! И для меня это честь!

Настя не знала, что ответить. Наверное, на трезвую голову Эливерт никогда бы не сделал подобных признаний, но всё-таки было ясно, что он отдаёт себе отчёт в своих словах. И как раз оттого, что всё это было серьёзно и как-то очень по-взрослому, по-настоящему, Насте стало вдруг как-то неловко, и, чтобы разрядить обстановку, она шутливо сказала:

– За это надо выпить! Ты ведь меня уважаешь?

Разбойник кивнул, поднимая кубок.

– И я тебя уважаю! – рассуждала Настя. – Так давай за нас – уважаемых людей!

Эливерт рассмеялся.

– Здорово сказала! Надо запомнить! За нас! И за настоящих друзей! – провозгласил он, надолго прикладываясь к кубку.

Улыбаясь пафосному тосту, Романова сделала небольшой глоток, и терпкое вино тёплой волной прокатилось по горлу. От удовольствия она зажмурилась. «Интересно, – подумала Настасья, – мне в Кирлии всё кажется лучше, чем где-либо, или я, в самом деле, никогда не пила такого восхитительного вина!»

Эливерт осушил свой кубок, тут же налил ещё. Заметив, что Настя не допила, состроил такую обиженную гримасу, что девушка не сдержалась и прыснула смехом, поспешно зажимая себе рот и оглядываясь на спящего Наира.

– Т-с-с-с! – прошипел Эливерт, пытаясь приложить палец к губам.

Но в правой руке у него был кувшин, а в левой – кубок с вином, и попытка не удалась, отчего он захохотал ещё громче Насти.

– До дна! – весело велел Эливерт, и журчащее рубиновое зелье вновь полилось в кубки. – С тебя ещё один тост! У тебя они как песни менестрелей!

– За то, чтобы у нас всё было, а нам за это ничего не было! – провозгласила Настя, громко чокаясь о бокал разбойника.

– О! Вот это тост! Всем тостам тост! – расхохотался Эливерт. – Наш! Разбойничий! Ты случайно там, в своём мире, в какой-нибудь вольнице не состояла?

– Нет, не доводилось…

– Ну, ничего! Ещё не всё потеряно! Хочешь в лэрианорской вольнице атаманшей будешь?

– А я думала, ты на этом месте Миланейю предполагаешь видеть? – осторожно спросила Настя.

– Ну что ты, Дэини! Какая из Миланейи разбойница? Всё равно, что из меня музыкантик-менестрель! А ты бы…

– Нет, не сумела бы! Может, у меня и получается немного мечом махать, но убивать им я не умею. А ведь это совершенно разные вещи: уметь обращаться с оружием и уметь им убивать!

– Верно, – кивнул сразу помрачневший Эливерт. – Оказывается, у тебя ещё и ум незаурядный, философский! Никто не рождается с умением убивать, никто не рождается с желанием убивать, всё приходит потом… И к тебе придёт, Рыжая! Научишься убивать! Научишься! Особенно, если в Герсвальд попадёшь! Светлыми Небесами клянусь, многому научишься! Судьба, паскуда такая, нас не спрашивает – она заставляет делать то, что надо ей!

«Та-а-к! На философию потянуло, – подумала Настя, делая очередной глоток и косясь на спящего Наира. – За разговорами о смысле бытия далеко можно уйти… Так, за жизнь болтая, наклюкаемся сейчас. Наир утром встанет и ужаснётся – скажет, связался с пьянчугами! Нет, пить надо поменьше, а говорить побольше! Тогда может и Эливерт немного протрезвеет…»

– Эливерт, я всё хотела тебя спросить о той женщине… – начала Настя.

– Риланн, что ли? А что с ней? – Эл сделал вид, что не понимает.

– Причём здесь Риланн! О той, что предала тебя…

– Аллонда? – тихо прошипел Эливерт, отворачиваясь к панораме восходящего солнца.

Казалось, даже само это имя ему давалось с трудом – он произнёс его так, словно это было худшее из известных ему ругательств.

– Да, Аллонда! – кивнула рыжей головой Романова. – Что стало с ней? Ты ведь ей отомстил? И как же ты наказал её?

– Никак! Я и пальцем её не тронул! – ответил Эливерт, вновь глядя на Дэини, и взгляд его серых глаз стал злым, колючим.

Но Настю с некоторых пор уже не пугала его показная озлобленность. И она, спокойно выдержав жёсткий взгляд, мотнула упрямо головой и решительно заявила:

– Не верю! Ни за что не поверю, что она осталась безнаказанной! Чтобы ты такое ей с рук спустил! Не может такого быть!

– Ты права, – спокойно (как-то слишком уж спокойно!) и холодно начал Эливерт. – Я хотел ей отомстить… Жестоко! Так, чтобы небо вздрогнуло! Чтобы даже Владетель Мрака ужаснулся и проникся к ней жалостью! Я даже не смерти ей хотел, но долгих мучений, агонии, чтоб жила и страдала! Я хотел явиться к ней и сказать: «Вот смотри! Ты меня лишила всего! Кровь моих друзей на твоих руках! Все эти шрамы твоих рук дело! Но я выжил, назло всем духам тьмы! Назло тебе!»

Я хотел, чтобы она осознала, чтобы внутри неё, в пустоте этой мёртвой, хоть один единый раз что-то человеческое пробудилось! Я мечтал увидеть раскаяние. Хотел, чтобы она проклинала себя за свершённое предательство. Но потом понял – не будет этого! В душе этой дешёвки не проснётся даже отголосок совести! Да и есть ли вообще у таких тварей душа? Она ничего не поймёт! Испугается, это да! Страх за собственную шкуру ей знаком. Но муки совести… Глупо верить в то, что люди способны раскаяться и измениться!

Тогда я решил наказать её иначе. Я даже не знал, что я сделаю с Аллондой, но знал, что это будет очень жестокая месть. Наверное, я бы убил её тогда, попадись она мне в руки.

Но больше года после резни в Эсендаре я был беспомощен, как младенец. В мыслях своих я рвался обратно, дабы покарать проклятую предательницу, на деле же не мог встать без посторонней помощи. Почти год от меня не отходила Миланейя, а я, едва закрывая глаза, видел ненавистную улыбку Аллонды. И жажда мести оплетала мою душу липкой паутиной… Целый год я восхищался одной и ненавидел другую!

А когда, наконец, настал долгожданный час, и я смог вернуться к нормальной жизни, я взял коня у одного парня в Лэрианоре и отправился в Эсендар на поиски своей «возлюбленной». Миланейе не нравилась моя затея, но я убедил её, что еду разузнать у своих приятелей, чем закончилась история с моей шайкой. «Быть может, выжил ещё кто-нибудь…» – говорил я. Но Миланейя – мудрая девушка: она знала, что всё это лишь предлог, и моё истинное желание – отыскать Аллонду и заставить её пожалеть о том, что она на свет появилась!

Я прибыл в Великий Город (надо заметить, сильно рискуя своей вновь приобретённой жизнью), остановился у одного давнего приятеля – торговца краденным по прозвищу Зинат-Фальшивка. Звали его так, поскольку помимо того, что он был известный барыга, он ещё и мастерски бумаги подделывал. Ну, там… всякие закладные, купчие, подорожные, и ещё всякую всячину… Даже «гербовое дерево» с полной родословной на двенадцать колен, на случай, если кому из нищеты знатным владетелем стать приспичит.

У того челюсть чуть не отвалилась, когда я к нему заявился. Неудивительно – они уже по мне поминки справить успели! Думал, что я дух тьмы, явившийся за ним из Бездны! Ведь все, кто меня знал, уже давно считали атамана Эливерта безвременно почившим и сгинувшим невесть где… А я – как ты это сказала??? – нарисовался – не стереть? Ну, посидели мы с ним, поболтали. А ближе к ночи, родимой матушке всякой нечисти и защитнице заблудших душ, вроде меня, решил я навестить свою голубушку…

Тут и поинтересовался я у старика Зината, как там, дескать, моя Аллонда поживает… А тот на меня глаза выпучил и говорит: «Ба, друг! Да ты ведь верно и не знаешь! Такие дела, брат, просто шабаш!».

Знаешь, Дэини, я никогда не верил в справедливость этого мира, но в тот раз я убедился, что закон возмездия всё же существует. Видят, всё видят Светлые Небеса! И выносят свой приговор… Холодно. Неотвратимо. Жестоко. Дух-Создатель мудрее любого из людей, и кара его куда изощрённее, чем может придумать любой из нас. Я на своей шкуре ощутил, что значит час расплаты – за всё рассчитался, с лихвой! Но, когда я узнал, что сталось с Аллондой, подумал, если действительно хочешь наказать своего врага, лучше забудь о мести – и это будет самый жестокий способ возмездия! Того, кого простит человек, Небеса накажут без его помощи! И это будет куда страшнее! Поверь, Рыжая, куда страшнее! И вот, поведал мне Зинат…

На следующую ночь после той, когда учинили на нас облаву, разразилась над Великим Городом жуткая гроза…

Жители ещё не успокоились после минувших страшных событий. Из уст в уста передавались байки о кровавом побоище между стражами и воровской вольницей. Владетель Света Жизни гневается, Небеса оплакивают павших, Великая Мать скорбит, дождь жаждет омыть лик земли – так говорили старики! А дети забирались на руки матерей или прятали носы под одеяла, перепуганные раскатами грома, мертвенно-бледным сиянием молний, завыванием ветра, жутким, как вопли баньши. Говорят, дождь лил такой сильный, что во многих домах прохудились крыши! По улицам неслись потоки воды, подобные горным рекам! Под порывами вихря шатались ограды и деревья, а кое-где побились окна.

В ту ночь низвергнутая небесами молния ударила в дом Аллонды. Это был богатый купеческий особняк, внизу располагалась её собственная лавка, рядом с домом – конюшня, скотный двор, кладовая… Не доверяя никому, она всё своё добро предпочитала держать на виду. И вот всё это состояние сгорело в одночасье! Превратилось в пепел на её глазах! Разлетелось по ветру, и дождь смыл все следы! Пламя, говорят, вздымалось до небес, несмотря на ливень! Буря раздувала его так, что все попытки затушить пожар оказались напрасными. Сгорело всё дотла.

Соседи Аллонды метались в панике под проливным дождём, опасаясь, что погорит весь город.

«Чудовищное это было зрелище! – рассказывал Зинат. – Дождь как из ведра! Кажется, какой уж тут пожар! Но пламя, в порывах ураганного ветра танцует неистово, пожирает всё на своём пути!»

Самым удивительным было то, что, спалив всё хозяйство Аллонды, огонь стал меньше, ненастье утихло, и дождь, наконец, залил пожар, не тронув никого из соседей погорелицы. Так свершилась кара Небес!

Зинат видел всё это своими глазами. Жуткий пожар привлёк к дому Аллонды полгорода, а она, растрёпанная, перемазанная сажей, наспех выскочившая из горящих хором в одной ночной сорочке, громко рыдала, стоя на коленях в смешанной с пеплом мутной луже…

А сверху лил дождь.

Эта гроза унесла всё, что она имела! Кто-то из сердобольных женщин подошёл к ней, чтобы утешить, ибо в тот миг не осталось и следа от озорной, горделивой купчихи. Она представляла собой столь жалкое зрелище, что даже в чёрством сердце Зината проснулось сочувствие. Хотя ещё утром он обсуждал с приятелями, как заставить продажную девку ответить за своё предательство.

Но теперь, когда и без их вмешательства возмездие буквально свалилось ей на голову, даже Зинату стало её жаль. Так безутешно было горе Аллонды! Привыкшая к роскоши и достатку, она не смогла выжить в нищете. Упав раз, она уже не смогла подняться! И проклинала Небеса, так и не постигнувши, что все беды в нашей жизни – это наказание за наши деяния или же испытания, ведущие нас к чему-то высшему, мудрому.

Женщина, пожалевшая Аллонду, накинула ей на плечи шаль, ведь сорочка Аллонды была мокрой насквозь. Но, вместо благодарности, та ещё громче запричитала о несправедливости жизни!

И тогда какая-то старуха рядом с Зинатом сказала громко (голосом столь зычным, что удивительно было, как он умещается в этом древнем и немощном существе), сказала, перекрывая шум дождя и вой ветра:

– Оставь её! Небеса покарали её за то, что она предала своего мужчину! На ней проклятие Духа-Создателя!

– Прочь пошла, старая ведьма! – сквозь слёзы взвизгнула Аллонда, молотя кулаками по луже, в которой сидела.

– Говорят, мужик-то её вором был… – выкрикнул кто-то из толпы.

– Да хоть самим Духом Тьмы! – громогласно рявкнула старушонка. – Это её право – выбирать того, кто ей по сердцу! Но выбрав – предавать не смей! Смотрите на неё и запомните, что ждёт тех, кто не знает верности! Оставьте её, говорю вам! ОНА ПРОКЛЯТА! И если кто станет жалеть её и помогать ей, то и на него падёт проклятие Светлых Небес! Ступайте прочь! Она хуже прокажённой!

Женщина, отдавшая шаль Аллонде, неловко попятилась, испуганная гневной речью старухи, но так и не решилась забрать платок обратно. А, поразмыслив ещё минуту, махнула безразлично рукой в сторону дряхлой пророчицы и заметно поредевшей толпы и, приобняв Аллонду за плечи, предложила:

– Пойдём в мой дом, переночуешь, успокоишься! Утро вечера мудренее! Там и решишь, как жить дальше!

Она увела рыдающую Аллонду. Народ, всё ещё ошарашенный ночными событиями, понемногу разошёлся.

А наутро заболел сын той женщины, что пригрела Аллонду. Может, дело было лишь в том, что ночью мальчик вместе со всеми бегал под неистовым дождём… Но народ в Эсендаре суеверный…

По городу поползла молва! Из дома в дом, словно острожная шустрая крыса, пробежало страшное слово «ПРОКЛЯТИЕ!». Дескать, права была старуха, проклятие Небес на погорелице!

Женщина, приютившая Аллонду, в мгновение ока позабыла о жалости и выставила «мою драгоценную» на улицу. Справедливости ради надо заметить, что в тот же день мальчишке стало лучше!

И слава проклятой прилипла к Аллонде как смола.

Она не умела выживать в этом мире, а помочь ей никто не желал. Бродила по городу, из одного трактира в другой, моля о куске хлеба и пристанище. Представляю, как это было для неё унизительно! Тем более нередко её пинками с порога гнали, опасаясь кары Небес.

Как часто и бывает в таких случаях, с унижением смирилась быстро. Вскоре пошла по рукам, за несколько месяцев превратилась из роскошной горделивой красавицы в затасканную грязную бродяжку, шлюшку, забывшую про честь и гордость. Спала в подворотнях, питалась объедками да помоями, потеряла облик человеческий. Естественно, что жизнь такая не пошла ей на благо.

За два месяца до того, как я, обуреваемый местью, прибыл в Эсендар, Аллонда подцепила какую-то заразу, начала гнить заживо и вскоре умерла, одинокая и никому ненужная. Её нашли в сточной канаве. Скрючившись, лежала она среди нечистот и вовсе уже не походила на ту Аллонду, в которую я когда-то влюбился. Её даже похоронить по-человечески было некому: зарыли где-то на окраине погоста, скоренько так, словно не человека, а псину бродячую. Так и оборвалась её жизнь.

По правде сказать, выслушав Зината, я долго молчал. Казалось бы, радоваться должен, ведь отомстить более жестоко я бы точно не смог! Я думал, что ненавижу Аллонду больше всего на свете, что готов её разорвать на части собственными руками… Нет! Не то говорю!..

Я и так ненавижу её! Никогда не прощу! В Бездне ей самое место! Пусть даже память о ней канет в вечную ночь!

Но, когда я узнал, какая участь постигла её…

Провалиться мне! Ведь я ничем не лучше! И, может быть, я получил по заслугам? Достоин ли я такой расплаты? Ведь, так или иначе, я остался жить, она умерла… так… ужасно… Как крыса какая-то с помойки!

Лицо Эливерта исказила гримаса муки, и Насте невольно захотелось его обнять. Атаман давно отставил на подоконник опустевшую посудную утварь, и теперь тонкие пальцы его непроизвольно сжались в кулаки.

– И я был зол на самого себя за то, что жалел её! За то, что готов был простить! Но ведь это не я обрёк её на позорную смерть. Не я, а она сама! Я мечтал об ином! Я строил планы… Дурак! Но… Так распорядилась судьба! СУДЬБА! А против неё не попрёшь!

– Конечно, – кивнула притихшая Романова.

Она боялась, что в свете разгоравшегося утра вифриец заметит, как блестят её глаза. Сердце разрывалось от тёмной горечи.

– Не вини себя, Эливерт! Есть вещи, над которыми мы не властны. Хотя иногда нам кажется, что мы способны изменить весь мир, если захотим этого слишком сильно…

Она протянула руку и коснулась щеки разбойника, со всей нежностью, на которую была способна, его шрама, тонкой ниточкой убегавшего к виску.

– Заживут когда-нибудь и эти шрамы, и раны твоей души, и, может быть, придёт день и час, когда ты сможешь всё начать с чистого листа… Если будет на то воля Светлых Небес! Я верю, что однажды судьба улыбнётся тебе…

– Она и так мне улыбается! Причём всегда… Улыбается издалека, ехидненькой такой улыбочкой… Стоит вдалеке, Госпожа Судьба во всей своей красе, и скалится, а подойти боится. Знает, зараза, что, ежели хоть раз достаточно близко окажется, я ей так в зубы двину, от души, за все её улыбки и шалости! Хотя, может статься, ты и права… Возможно, этот миг уже настал? Когда дано всё изменить и начать с начала…

Взгляд Эливерта скользнул по лицу девушки, задержавшись на губах, и Настя поспешила отнять руку от его щеки, так как, очевидно, атаман её жест сочувствия истолковал по-своему. Она вдруг поняла, что оказалась слишком близко к нему: и душой, и телом. И эта близость внезапно стала пугающей, неловкой, неуместной, словно в ней было что-то запретное.

– С тех пор, как ты явилась в Долину Ветров, я начинаю верить в то, что нет ничего невозможного! Что чудеса бывают… – он улыбнулся мечтательно. – Путеводная звезда, рождённая под чужим солнцем! Скажи, где мой путь? Что если Светлые Небеса и мне дают шанс? И даже для меня, ещё не всё потеряно. Или это очередная злая шутка Судьбы? Как ты думаешь? Ты – такая мудрая, светлая, рыжая! Есть ли право на надежду у Вифрийского Ворона?

Эливерт говорил всё тише, тише, и закончил фразу шёпотом, напоминавшим мурлыканье спящего кота, нагнулся к лицу Насти, не сводя с неё пристальных серых глаз.

Дэини уставилась на него с нахальным вызовом, молясь про себя, чтобы он не расслышал в безмолвной утренней тишине, как колотится её загнанное в угол сердце. Главное – не спасовать перед ледяной бездной этого взгляда, острого, как лезвие, вскрывающее всё тайники души. Что-что, а поцелуйчики этого типа ей были совсем ни к чему! Видимо, её красноречивый взор отражал направление мыслей, поскольку Эливерт так и не решился поцеловать её: замер в паре сантиметров от лица, обдав терпким ароматом вина, от которого приятно закружилась голова, помедлил немного, глядя ей в глаза, не мигая, как змей-искуситель, затем коротко усмехнулся и выпрямился, резко отстраняясь.

– Не стоит, я думаю! Между нами всё так просто. И я люблю тебя как старого закадычного друга! К чему всё усложнять? Ведь так, Рыжая? Не стоит! Пусть всё будет просто и ясно между нами! – вновь сказал Эливерт, как бы убеждая самого себя в правильности принятого решения.

Настя облегчённо вздохнула. Попытка Эливерта приударить за ней наверняка бы привела к сложностям и конфликту, прежде всего с её стороны! Одно дело воспринимать Ворона как друга и попутчика, и совсем другое – как любовника. Роман с разбойником – ей не нужен!

И Настя обрадовалась вполне искренне, что Эливерт сумел понять это сам, и между ними не осталось недомолвок. Хотя…

Если так действительно лучше, отчего же сердце всё не унимается, и что за странная досада промелькнула в самом тёмном его уголке???

– Не стоит, мой друг! – кивнула она, соглашаясь с Эливертом, и оглянулась на Наира.

Тот заворочался и, приподнявшись, спросил невнятно, как говорят только спросонок:

– А… Утро… Утро уже? А вы чего не спите? – повёл носом, как дикий зверь. – А чем тут так пахнет? Эл, ты что, напился?