Текст книги "О театре, о жизни, о себе. Впечатления, размышления, раздумья. Том 2. 2008–2011"

«Спектакль» – автор и реж. М. Покрасс, театр «Современник».

Разговор с И. Вишневской: «Ты на экране абсолютно такая, как в жизни. Не выпендриваешься, не умничаешь, так спокойно говоришь, как всегда, и цацки все на месте, и одета – не специально».

Вступительное слово Г. Волчек. Хорошее. Смысл: хотим общаться с молодым поколением без посредников, не после того, как его сделали модным, провозгласили талантом, гением. Этот проект мне очень нравится. Идея здравая, смотрит вся труппа, обсуждают, без скидок. Именно современниковское в этом что-то есть.

18 января

«Волк и семеро козлят» А. Дубровского и Г. Яновской. МТЮЗ.

Капустник и банкет.

Отдала 40 страниц Каме.

19 января

Уже три дня слушаю от всех, что видели меня по ТВ (вот что значит, Лановой – народный артист), и – с некоторым изумлением (так мне кажется) – все дружно говорят, что я прекрасно выглядела, что я очень киногенична. Поскольку все говорят одинаково, так оно, видимо, и было.

Юбилей Б. Поюровского.

Что бы ни говорила Вера, таким залом можно гордиться.

20 января

Собрание в институте. Меня включили в жюри по премиям ГИИ. Трудная задача, велика случайность результата. Никто, по-моему, не читает всего, хотя это было бы честно. Одна только дама с сектора Рубинштейна об этом и сказала (она, кстати, больше всех в курсе дела, почти все книжки просмотрела), и я с ней согласна. Неприятен В. Дмитриевский. Когда-то, когда я работала в «Театре» и переписывала его статьи, он был улыбчив, приветлив и входил к нам в комнату на полусогнутых. Теперь разговаривает со мной, «не повернув головы», как и его Катя. Бартошевич – председатель, умен, дипломатичен, а, по сути, равнодушен ко всему глубоко. Устал – это слово приходит в голову в последнее время постоянно, когда я на него смотрю. Мои реплики и мнения во время заседания пропускал мимо ушей, не замечал. Неуважение по Фрейду, вроде как рассеянность. Точно, как Иванов. Поскольку они действуют на автопилоте, то и выдают тайное. Талант в институте «не считается», а степени ведь у меня нет, я же не ученый, а так, погулять вышла. Алене, похоже, было неудобно, она все время пыталась обратить его внимание на меня. Но я привыкла. Меня это даже смешит, потому что у них у всех это автоматом, неосознанно выходит.

Отвела душу в редакции ВТ – справляли день рождения Сережи Скоморохова. Вкусно ели, смеялись и выпивали.

22 января

«Культура». К юбилею «Мосфильма». Монологи К. Шахназарова.

Люблю, как он говорит. Умно, спокойно, раскованно, с достоинством. Несуетливый человек, и видно, что вырос в хорошей культурной семье. При таком папе – и совсем без закидонов.

По поводу своего фильма о Савинкове («Всадник по имени Смерть»). «Я все меньше верю в свидетельства современников… Т. е. объективная истина есть, но, чтобы к ней пробиться, надо проделать долгий путь. И, как ни странно, к ней можно пробиться через вымысел – через книги писателей». Эта мысль меня согревает.

Я сейчас часто думаю о том, что история у нас (всего лишь театральная, я шире даже не мыслю и не говорю) страшно искажена. Что все было не так. А очень хочется знать истинную цену – Мейерхольду, Таирову, Вахтангову… Знать отношение к ним современников, кто и насколько ошибался – чтобы оценить степень наших ошибок. Валере с Мишей легче. Они кое в чем уверены, а я сомневаюсь.

К. Шахназаров: «Когда сейчас меня спрашивают, что надо, чтобы стать режиссером, я в первую очередь говорю: «Бейсболку не носить. Это все равно, даже если ты этого не хочешь, на мозги действует. А он не только снимает в бейсболке, но и на пресс-конференцию в ней приходит». (Мысль мне сначала просто понравилась. А потом я подумала: уж не Серебренникова ли он имел в виду? Хотя… и Могучий ходит в бейсболке, даже «Золотую маску» в ней получал…)

К. Шахназаров: «Бондарчук на каком-то просмотре в Доме кино (я был в зрительном зале) сказал: «Вот я семь раз вышел на сцену в этом зале – это и есть вся моя жизнь». И это правда».

Меня иногда спрашивают: «Зачем вы делали “День полнолуния”? Я делал эту картину в 45 лет. И я впервые задумался о том, что такое жизнь. Она состоит из осколков, обрывков, иногда ничего не значащих слов и поступков, которые, видимо, все-таки имеют значение… Когда мне было 5 или 6 лет, я видел женщину, которая разбила бокал. Больше ничего не помню из этого времени: зачем разбила, почему ушла – не знаю». (Картина мне очень понравилась, хотя сейчас боюсь пересмотреть. Помню свое недоумение: за что, так зло ее ругать?)

* * *

Села вечером смотреть одним глазом «Рабу любви», да так и досмотрела до конца. Хорошая картина, молодая, нахальная (им всем, наверное, лет по 30 было? 1975 год), но умелая. По сравнению с сегодняшними молодыми Н. Михалков профессию и ремесло знал блестяще. По этому фильму можно учить снимать.

Реплика Калягина – Режиссера: «Надоело быть умным». Это про Н. Михалкова.

Есть пафос, которого я тогда не замечала. Замечала другое: как в Вознесенской угадывалась Вера Холодная (российская киноактриса немого кино, 1893–1919) а в Калягине (особенно во второй части картины) – С. Эйзенштейн (советский режиссёр театра и кино, художник, сценарист, 1898–1948).

Как просто, естественно все существуют. Эксцентрика Саввы Яковлевича – О. Басилашвили – это прием. Манера Соловей – прием. Текст Калягина в сцене самоубийства (картина в картине): «Я хочу, чтобы вы в этой сцене просто улыбнулись. Знаете, как бывает в детстве».

Звук дрожащей чашечки с блюдцем в руках Вознесенской – Соловей после убийства Потоцкого – Р. Нахапетова.

Кстати, Федотова – К. Григорьева убивают так же жестоко, как и Потоцкого. Обе стороны одинаково беспощадны.

Фильм постарел не сильно.

23 января

«Курт звереет» по пьесе Эрленда Лу, реж. К. Вытоптов, ученик О. Кудряшова. «Современник». Третий спектакль проекта «Опыты». 13.00.

* * *

Сектор. Слава заставляет меня терять дар речи постоянно. Натягиваем время на 2 часа заседания всеми правдами и неправдами, потому что делать нечего. Обсуждать нечего – с тех пор, как ВТ на секторе не обсуждаются. Сидели и придумывали, «как восполнить пробелы в каталогах театральных библиотек за последние 20 лет». Будем каждый приносить в клювике информацию. Такая глупость в начале XXI века! Когда есть Ленинка, есть Книжная палата, где есть учет всех вышедших книг. И эта бодяга продолжалась часа полтора, потом Слава с облегчением взглянул на часы и закрыл заседание. Разложение полное. Сектор театра, в том высоком и благородном смысле, в котором он существовал когда-то, уничтожен.

«Савва» Л. Андреева, реж. Н. Рощин. Театр АРТО (актерско-режиссерское театральное общество).

Эх, дурак, какую песню испортил! Такое дивное место, самый центр, у м. «Тургеневская»… Такое название – и такой мертвый театр. Да А. Арто (французский писатель, поэт, драматург) забросал бы его гнилыми помидорами первый! Претензий – вагон. Начиная с черного (под ЦИМ) фойе, полутьмы и там, и в зале, и в спектакле – «гордая» лапидарность, обыграны арки, контровой свет. Но режиссерская беспомощность сказывается во всем, начиная с того, что неучтен малый объем зала. Спектакль привел меня в бешенство. В каждой сцене сквозит дикое самомнение и самонадеянность режиссера. Пьесу не понял. Вместо фанатика Саввы – у него циник, который равнодушно, бесцветно, бестрепетно рассказывает, как он сейчас икону взорвет, потом Рафаэля, потом старую литературу, все уберет старое с земли, на которой потом новые люди создадут новую жизнь. К. Сбитнев говорит это, сидя на скамейке и вальяжно раскинув руки, вещает. Впечатление – что всерьез, что это сам Р. говорит. Вообще такое чувство, что он не умеет сделать и передать даже то, что хочет. Все герои орут белым звуком, имитируя страсть, чувства, волнение, все то, что режиссер не сумел внутренне простроить. Один Ваня Волков работает «по системе» (мама, Ольга Волкова, видно, подсказала), перевоплощается в старика абсолютно (Юля его не узнала), монолог убийцы и правдолюбца звучит и осмысленно, и драматично. Митя Волков – Сперанский ужасно натужен и декоративен. Говорит задушенным голосом – всем смешно, это такое разоблачение героя-идиота. Святые отцы в клобуках сидят, положив ногу на ногу, – режет глаз невероятно. Еле дожила до антракта и ушла. Уже имею право. Юля Косарева осталась, потому что какой-то сопляк, нагло схватив ее за плечо, зашипел угрожающе: «Ну, уж вы-то досмотрите спектакль, я надеюсь?!» Кто такой? Она даже испугалась.

Не понимаю Фокина, который сказал, что это интересно, и позвал его на свой курс преподавать. Только детей портить! Не понимаю Любимцева, который равнодушен к этой истории: «Да? А мне говорили, что наша девочка хорошо играет. Но раз вы говорите, не пойду» и всё. Не понимаю рощинских актеров, которые в этом участвуют, как загипнотизированные, закодированные, зомби какие-то.

24 января

НТВ. Репортаж В. Глускера из Парижа. Олег Кулик (?!) ставит в Театре Шатле «Литургию» К. Монтеверди (итальянский композитор, 1567–1643). Ушла на это, естественно, туча денег, о чем Глускер не преминул упомянуть. На сцене все в чем-то серебристом, лазерные пушки, световые эффекты (ну, и у Киркорова и Б. Краснова такое тоже есть). В кадре сидит Кулик, который еще недавно, голый, лаял, изображая собаку на поводке, на Красной площади, а потом в каком-то художественном салоне свинью резал, не зная, как еще «произвести впечатление». Теперь, пригретый «Территорией», с окладистой бородой и в клобуке, сидит и рассуждает про святое, божественное, высокое. Не сморгнув. Репортаж, правда, немного ироничен. Сказано и про то, что во всех этих «красотах» теряются и музыка, и голоса. И про то, что Париж в связи с Куликом говорит «о Кулике и порнографии», потому что за это его картины сняли с какой-то русской выставки у нас. И Глускер сдержанно, но иронично все-таки дает понять, что главное в новости – не художественное событие, а скандал. Это – современная ситуация… До этого в программе мелькает Т. Курентзис. Постоянно мелькает. Не захочешь да подумаешь… кем и как сегодня делается искусство.

* * *

Звонок Левитина. Валера пошел на «Шостаковича» Д. Крымова. Видимо, поэтому Миша разволновался. Расспрашивал про спектакль. Честно сказала, что понравилась половина. Рассказывал про свою идею 18-летней давности. Вот, мол, я хотел поставить «про Шостаковича», а меня обскакали. Я: у вас столько другого, и Капнист, и Галич, и Домбровский. «Я ничем не могу вдохновиться! Я должен работать в экстремальных условиях! А все идет вяло, медленно». Настроение у него поганое.

* * *

Театр ГИТИСа, «Происшествие в Брикмилле» (пьеса английского писателя и драматурга Джона Бойнтона Пристли, 1894–1984) Е. Долгиной.

Я Лене обещала и пришла. Она была растрогана. В нашем театральном мире это почему-то всех и всегда потрясает. Т. е. все дежурно всех приглашают и знают, что не придут. Сами тоже не ходят.

Ленкин «Таймыр» мне понравился, честно говоря, больше. Он был ровнее, ансамблевее.

* * *

«Линия жизни» с В. Дашкевичем. Ему вчера исполнилось 75. Это впечатляет. Независимо от того, что он делает сейчас, он все-таки классик. За одну тему в «Шерлоке Холмсе» и «Бумбараше» все можно простить. Я многое узнала, чего не помнила. Например, что музыка в «Женитьбе» Эфроса тоже его. В «Иване Грозном» Хейфеца, в «Собачьем сердце» Бортко, и замечательная, завораживающая, печальная тема «В гостях у сказки» с тетей Валей – тоже его. Кстати, о нем многое не сказано и не написано – из того, что он заслуживает. А не вставить ли его в нашу книжку про Эрмитаж? М. З. не захочет. Он, похоже, хочет быть единственным героем. «Эрмитаж – это я», повторяет он в последнее время.

25 января

Перенос Татьянина дня (дня ангела!) на 24-е в связи с выборами патриарха – это казус и знак сегодняшнего дня.

* * *

Звонок Камы. Прочел очередную порцию, доволен, немного вдохновился уже и своими текстами. Но ерничает все равно. Я ежусь. Просил прислать тексты, которые он будет в компьютере черкать с помощью девочки Светы. Послала, конечно. Но меня эта идея смущает. Он иногда поправляет текст не лучшим образом. Выговорила себе право, потом поправить обратно. Боже мой, когда я буду расшифровывать остальное?!

* * *

Анонс передачи «Без галстука» про нового патриарха Кирилла. Смешно и нелепо: новый патриарх без галстука.

26 января

13.00. Открытие мемориальной доски В. Гроссману. Красноармейская, 23. Доска скромная, но со вкусом. На фоне рассыпающихся листков рукописи – портрет Гроссмана, который смотрит на всех печально-печально. Алик Цигаль, который все это сделал, – замечательный, мужик – одно слово, надежный человек. И легкая картавость ему идет. Ни в какое сравнение не идет с братом Сережей, который явился со своей стасовской бородой на пробор, неся себя, как хрустальный чайник. Алик даже с чужими общался, как со своими. А этот – нес себя, как «мужа Полищук и телеведущего». С Ирой Цигаль мы повстречались, как будто вчера виделись. Какие-то они свои.

Вела все это Алла Гербер, которая раздражает меня примерно так же, как Ира Волкова. Вот она не «мой» человек. Сделает на копейку, раздует на миллион, и очень неверно ощущает себя в пространстве. Перепутала фамилию Алика, не назвала простых смертных, которые спасали книгу (в частности, Вячеслава Лободу, Машу Лободу, дочку, которая пробивала доску и обивала пороги, ну и т. д.) Гербер есть Гербер. Так создаются мифы. Тем не менее все вокруг (и Л. Гозман в первую очередь) придыхали: «Аллочка, Аллочка…» В общем, вместе с замечательными евреями на митинге выступали и «незамечательные» – люди с собственной маленькой выгодой.

* * *

Собрание жюри в ГИИ. Неприятная процедура. Впрочем, как и митинг. Есть талантливые и неталантливые коллеги, которые оценивают друг друга. И мало кто способен подняться над собой. Самый неприятный – Дмитриевский. Пробивал В. Гудкову упорно, один. И понятно, почему – они одинаковые по позиции. Мол, масштабный взгляд на вещи. Я возразила: что ж тут масштабного, кроме идеи? И хорошие, и плохие драматурги свалены в кучу, все выглядят бездарными, как и страна, вернее, ее искусство, а в 30-е годы еще что-то было. По структуре книжка интересная, но типажи, образы советской эпохи по ее многочисленным цитатам не складываются. Вернее, вывод выходит один: идиотическая страна, идиотические представления. Для пропагандистских целей эта книжка может пригодиться на западе. Но все было сложнее, я убеждена.

* * *

«Последнее письмо» и поминки. Зал, слава богу, был полон, даже стулья подставляли. Успех большой. Только артисты оплошали. Их вызывают (стоя!), а они решили, что это Гроссману и ушли в гримерки. Неловко. Потом выпили по рюмке водки с селедкой и разошлись. Я пасла и до и после Цигалей, пришла Настя Ефремова. Потом сидели с Л. Нечаевым (белорусский и российский советский кинорежиссёр, 1939–2010), которого Валера «гулял», Алей, Сережей Щепачевым, Н. Шейко. Хорошо посидели. Сережа пишет хорошие стихи, он трогательный. Коля меня разочаровывает, но… Что ж тут поделаешь. Жаль, что он загубит память о Вите, если будет организовывать вокруг него одних кликуш.

Между тем и этим – разговор с Левитиным, который потряс меня до глубины души. Целый час, пока шел спектакль, и я надеялась поработать на себя, он полоскал мне мозги. И чем!!! Выступил в защиту И. Волковой да с таким напором и страстью. Я-то не знала, что они с Валерой и Жоржем бодались уже три дня по этому поводу. Ира опять Володю «разоблачала», Валера выступил на стороне Жоржа. Я понятия об этом не имела, но имела несчастье пошутить: «М. З., вы так защищаете Иру, что я могу подумать, что вас связывают не только творческие отношения». И он взвился. Посидел у нас в литчасти, выпил, покушал, ушел к себе, потом взревновал к успеху Шейко, хотя это был успех Гроссмана… и вызвал меня к себе.

«Вы поймите, если обижают ее, то обижают меня. А Эрмитаж – это я!!! Только я». Я отвечала, как зеркальце в сказке Пушкина: «Ты красива, спору нет…» Эрмитаж – это Вы, согласна. Но то, что Волкова – это Вы, и Ваш шофер – это Вы, я понять не могу. Они не имеют права вести себя, как Вы, не имеют права демонстрировать всем, даже директору театра, свое презрение, видите ли. Это не их компетенция, не их уровень, им надо быть скромнее». А Миша их распустил.

29 января

Надо идти там и сям, а не хочется. Чувствую, что буду на людей кидаться. Злоба внутри несусветная. Спасибо Мише Л… Позвонила в институт Алене, продиктовала свое голосование и осталась дома с выключенным телефоном.

31 января

Месяц прочь, а все стоит. Абсолютно все. А я смотрю в стенку. Если позвонят из театра и спросят, где я, с удовольствием отвечу: «Запила». Если бы я могла. Не могу видеть людей.

Тем не менее с опозданием на 2 часа (ужас!) пришла в ГИИ на вечер. В институте все пропустила, кроме капустника и банкета. Мне были рады, честно. Кое с кем пообщалась, в частности, с Г. Коваленко, В. Колязиным, И. Рубановой. Наговорила всем комплиментов. Когда это легко, не надо эту возможность пропускать. Людям надо говорить хорошее. Номера ВТ, которые вышли вчера, расхватали, кому положено на халяву. Будут ли покупать? Не знаю. «Свои» во главе с Ивановым не поздравили даже с грамоткой, которую мы с Верой тоже получили, плюс гвоздички – наш убогий улов. Сережа Скоморохов и Вероничка радуются больше меня. Удивляюсь, что все так быстро, всего месяц в типографии (утром деньги, вечером стулья), но даже открыть книжку не могу – отвращение. Кому скажешь, скажут – кокетничаю.

Директор страшно доволен: «Аналогов такого журнала сейчас нет. Мы единственные». Лучше бы помог материально.

Домой пошла нагруженная (экз. ВТ, статьи понанесли, цветы в газете, чтобы не отморозились), хотела зайти в театр, но пришел 69 троллейбус. «А завейтесь вы кудрями!» – сказала я себе по-волковски и поехала домой.

* * *

Звонок О. Волковой (советская и российская актриса театра и кино). Все неслучайно. 15 апреля у нее юбилей, 70 лет. Хочет играть с И. Соколовой (актриса театра и кино) пьесу Улицкой «Мой внук Вениамин». Где? Как? Да еще при нашем кризисе. Поговорили о Ване (сын Волковой), посетовали, что Н. Рощин тащит его в омут. К чему такая преданность. Еще – Оля сочиняет книжку. Записывают, по-моему, все, но главная – подруга Эна. Оля подкатывает ко мне, но все как-то неопределенно. Не знаю, может, я виновата. Но я ей сказала чистую правду: сейчас должна написать про Каму и Гету. И еще объяснила Оле главное – она точно должна наговорить свою книжку. У нее устный рассказ в сто раз интереснее письменного. На письме она старается быть, как все. И проигрывает.

* * *

Прочла на нервной почве книжку И. Хакамады. Валялась у консьержки в подъезде. Дама сильно поднялась в моих глазах. Умно, точно, остроумно, с самоиронией, легко. Нравы постсоветской элиты отражены очень точно. И с психологической точки зрения все объяснено логично. Про нашу общую «советскость» – хорошо. Про наших женщин. Очень умные советы «возрастные». Получила серьезный заряд бодрости.

1 февраля

Звонок Семеновского. Вспомнил. На вопрос «где ты? что ты?» я ответила, что запила, что они меня достали, и я решила отдохнуть. Он ласково – ну и… Обсудили дела, их поездку в Питер. Думаю, он сейчас занят только ею – у него презентация книжки. Про книжку о театре – ни слова, потом будет аврал. Но я глубоко вникать не буду, пусть он и Аля делают. Слава богу, я за это ответственности не ощущаю.

ТВ. к/ф «Брат Якудзы» Такеши Китано. Такая средняя поделка. Боевичок с претензией на японскую многозначительность. И он сам в главной роли – с такой любовью и любованием к себе. По-моему, фигура сильно преувеличенная. Ни одного его фильма не сумела досмотреть до конца. Не цепляет.

2 февраля

Первый канал, передача «Познер». В гостях у него – Э. Радзинский. Он всегда для меня был смешноват. Но тут – говорил и размышлял блестяще. Явно Познер был растерян, он ему смешал все карты. А поскольку передача предполагает очень крупные планы, то его растерянность и смущение были очень заметны. Радзинский выглядел и крупнее, и умнее.

3 февраля

«Сон Гафта, пересказанный Виктюком», реж. Р. Виктюк, «Современник».

Странный спектакль. Непонятно, как к нему относиться. Хочется поговорить с Гафтом, спросить, как ему такое в голову пришло.

Парадокс: на малой сцене со Сталиным воюет Кваша в «Полете черной ласточки» (литература средненькая), а на большой Гафт. Причем, Кваша, говорят, яростный антисталинист, а Гафт – сталинист. При этом у Кваши Сталину, старому и больному, даже сочувствуешь, а у Гафта – никакого оправдания. То, что его Сталин угрожает вернуться, не воспринимаешь, как призыв вернуться. Это ж не мечта, а ужас. И разбор того, что в нас до сих пор сохранилось от него.

Оформление В. Боера не эстетично. Металлическая конструкция, утыканная картинами а ля Д. Налбандян (известный советский художник, портретист, 1906–1993). На портрете Сталина слева еще и занавесочка, раскрашенная расстрелом Зои Космодемьянской. Режисура Р. Виктюка цинична и незамысловата. Я бы переназвала спектакль – это сон Гафта, упакованный Виктюком. Человек неопытный, возможно, этого не заметит – и, слава богу. Но, опытному – видно невооруженным взглядом. Тут музычка – громко, бравурно, на контрасте с трагическим словом или взглядом Гафта, там – лязг железной двери, невыносимо громко, как иллюстрация страны – гулага, тут же и рабочие сцены, одетые в ватнички и ушанки, как зеки. Тут актеры переходят слева направо, потом наоборот, встали – сели, тут М. Разуваев пробежал, стул повалил или поставил – передвинул. Абсолютно ясно, что Виктюка ничего здесь не волнует. Гафт душу рвет и временами почти воет и рычит, а Виктюку – по фигу. Текст – личное покаяние Гафта. Такая режиссура, как ни странно, не испортила игру его и А. Филиппенко. Но парадокс в том, что то, что написал Гафт (разговоры Сталина с Радзинским, Жванецким, Ахматовой, Жуковым, Зюгановым и пр. да еще в стихах), вряд ли бы взялся ставить кто-то другой, человек, серьезно относящийся к своей профессии.

Думаю, что молодым спектакль будет вообще непонятен. И Гафт и Филиппенко играют честно, видно, что замечательные, оснащенные актеры, и не дают упасть этой истории (странной) в анекдот.

5 февраля

В театре сумасшедший дом. Не комната, а сельди в бочке. Все приходят, пьют, едят, лезут в интернет: Миша большой и Миша маленький, Катя, Настя, Волкова, еще кто-то… Был Ваня Волков, так нам, чтобы поговорить, пришлось в угол забиться.

8 февраля

Миша рассказывал со смехом и ужасом про Виктюка, вчера тоже смотрел. «Что я видел?!! Что ЭТО было?! Это не стихи, нет. Валя сам за них извинялся всегда, даже за эпиграммы. На меня у него их семь. И все хорошие».

* * *

Прочла Улицкую, «Мой внук Вениамин». Пьеса хорошая, но не великая. Хороший режиссер сможет сделать из нее значимый и знаковый спектакль. Не хороший – местечковую и очень еврейскую, слезливую и сопливую историю. А можно масштаб увеличить сильно. Попробую показать Левитину, Шапиро и Шейко, может, заинтересуются. Кстати, это была бы хорошая вторая половина к «Последнему письму». Вот бы и поехали в Израиль разом.

* * *

Новая премьера «Эрендиры» Г. Г. Маркеса, реж. М. Левитин, Эрмитаж.

Совершенно не помню, почему у меня осталось такое дурное впечатление об этом спектакле. Сейчас (да еще с балкона, да еще не в 2 длинных, а в 3 коротких актах) спектакль мне даже понравился. Хотя его возобновление, репетиции по трансляции пугали. Нет, все-таки ничего. Или я уже слепну и смотрю, оцениваю, как человек изнутри? С точки зрения режиссуры – хорошо, Боровский – замечательный: эффектный, странный, неожиданный. Прелестный А. Пожаров, легкий, свободный, невесомый, силуэтный, тенью мелькающий в разных сценах спектакля – Бог в сандалиях на босу ногу. А в финале его сцена с Фотографом – Б. Романовым прелестна.

9 февраля

«Сны Катерины» Д. Крымова

За мной сидел внук Е. Вахтангова, забавный долговязый старик – ребенок в вязаной тюбетейке. И вдруг, я слышу, как он Диме рассказывает, что «некто Смелянский» в своей передаче на «Культуре» «наехал на моего деда почему-то». И дальше – та самая история, которую и я слышала собственными ушами. Что Станиславский после «Турандот» написал Вахтангову восторженное письмо просто потому, что его пожалел, он же был смертельно болен. Т. е. шедевра не было, «вахтанговское» – это фикция. Я, помню, еще тогда страшно удивилась. Чего вдруг? Но, слава богу, не я одна это слышала. А то мне никто не верит, да и мне уже самой казалось, что померещилось. Хорошо же прожил этот Вахтангов – внук, если для него Смелянский – «некто». «Входит свободный человек».

А «Сны» мне не понравились. Все вокруг ликовали, а я, кажется, даже лица соответствующего сделать не смогла. Убежала и никак не могу Диме позвонить.

Ошибки «Демона» и «Опуса», по-моему, только усугубляются. Много «грязи», суеты, оборотной стороны вышивки. Если уж так «шьете», то пусть будет как у шведского короля – без единого узелочка. Слишком часто меняются условия игры за один спектакль.

Как я поняла, «Гроза» и монолог Катерины о детстве – только отправная точка. А дальше – старые мечты и новая провинциальная реальность.

В спектакле 2 части. Первая – романтическая, детские сны. Вторая – жизнь, во что выродились эти сны полтора века спустя. По историческому времени начинают с Катерины Островского, а продолжают детством Димы Крымова. Елка советская, детсадовская, ее, огромную, дети в масках зайцев, волков, медведей тащат через ряды зрителей (но почему-то под еврейскую мелодию?), колготки в рубчик, платья с круглым воротничком и вышивкой, чешки, капроновые банты больше головы. Когда в зал начинают пускать зрителя, посреди сцены неподвижно, зажато стоит девочка в голубом платье с криво подшитым подолом, чулками в гармошку и шариком, который взлетел к потолку. Спектакль начинается, когда этот легкий шарик камнем падает на землю.

Девочка в волчьей маске и мальчик-птица, тоненький, как балетный, в венецианской черной бауте и с хвостом, сделанным из черного крепа (Шемякинский персонаж). Детские эротические сны. Птиц много, драка с птицами, похожими на ворон, девочка кормит мальчика крошками.

На фоне белой стены – фото мамы и папы (это уже наши с Димой бабушка и дедушка, судя по стилю фотографии). На их фоне мультипликация: Две руки переодевают девочку во все эпохи под музыку «на пароходе музыка играла». Девочку одевают в белое в пол платье, рисуют нимб, она бог на фоне звездного неба. Знак детства – мы там центр своей вселенной.

Закутанная баба. Ощущение холода, мороза… Медленно раздевается, снимая с себя, как капусту, платки и пальто. Игра фактур и цвета, пух, шерсть. Когда женщина остается в белой трикотажной рубашке, та вдруг надувается, из-под нее видно лицо. Полное впечатление просвеченного беременного живота. Ребенок раскрывает рот, будто беззвучно орет, рвется наружу, эпизод как в замедленной съемке.

Хоровод (почти арестантский) мам в шубах, их голгофа, каждая тянет санки, а на них кукла одетая, закутанная, и санки одинаково дергаются, потому что веревка коротковатая.

Девочка Катя решает утопиться. Полощущееся голубое полотнище, она его с треском прорывает, будто входит в воду, в реку. Оно рвется до половины, а потом его перекрещивают, и получается, что река ее поймала, и она внутри.

Девочка в подвенечном платье смотрит в подпол, длинная белая коса туда опустилась, кто-то хватанул, тянет, а коса ползет, как змея.

Огромный стол вдоль рампы, покрытый скатертью до полу, огромные на столе бутылки, в которые вдруг залезают девичьи головы, они поют.

Вся вторая часть – со словами. Главный актер – Уманец (который уже испортил финал «Опуса») тараторящий плохой, якобы остроумный, текст про деревню Козлы. Дети в разных колбах, ваннах, вазах проявляют свернутые трубами фотоснимки. Они и проявляются на наших глазах. Нам пытаются показать то самое мгновение, когда проявляется жизнь (я помню это любимое мгновенье, когда сидела с папой, печатавшим фотографии в ванной). Такой монолог, чтобы произвести впечатление, должен принадлежать не М. Уманцу, а М. Жванецкому. Верх остроумия и выверенных слов, а так – графомания и понос слов. И исполнение такого монолога должно быть уровня Н. Н. Волкова, а не Уманца. Смысл – запечатление уходящей натуры, лиц, пейзажей. Опять грязюка на сцене, суета – дети «проявляют» с пустыми лицами. Но играют эту историю дети, у которых должны быть свои сны и страхи. Диминого, исторического чувства, они знать пока не могут и переживать пока (2 курс!) не способны. Они не понимают, в чем участвуют. Их это не волнует. Их подставили. Они тоже из деревни Козлы.

Кто же тогда это выдумал?

По-моему, вторым недовольным был Каменькович.

По аналогии с Актер Актерычем, я бы назвала жанр спектакля «игра игровна». Слишком много «игры» и в программке. Почему «опыт реконструкции»? Чего реконструкции? Цитируются пословицы: «Без труда не вытащишь из пруда», «Надежда умирает последней», «Умерла так умерла, еврейская мудрость». «Авторы приносят извинения». Всё какая-то игрушка. Не с хорошим вкусом.

* * *

В «Школе злословия» – очень странная дама, Фаина Гримберг. «Тетки» смотрят на нее с умилением, особенно Дуня. Она писательница, по первой профессии балканистка, пишет романы-мистификации, часто под чужими именами, придумывает несуществующих турецких, болгарских писателей с подробной биографией, которую она же излагает в предисловии, и вперед. Она утверждает (с самым серьезным лицом), что это ее фишка, желание все время быть другой. Дуня считает ее хулиганкой, но в восторге от такой идеи. Мне кажется, что это пошло от того, что ее не печатали, считая городской сумасшедшей. Но надо бы заглянуть в книжку. Хотя мне она не показалась блестящей, скажем, как Акунин, который тоже писатель-конструктор и мистификатор.

Полный идиотизм нашего ТВ. В программе «Школа злословия», как реклама, во всю пиарится «желтющая» передача Г. Пьяных «И снова здравствуйте». Для кого?! На экране – Гримберг, а в рекламе – Юра Шатунов и «Ласковый май». Тот еще «контрапункт».

* * *

Завтра А. Володину 90 лет. В NB по «Культуре» О. Табаков очень хорошо про него сказал. Без самодовольства победителя (А. М. ведь по табаковским меркам был побежденным, неудачником, чудаком, почти юродивым), вдруг, видимо, вспомнив, что memento mori… «Он писал не про случайное, а про непреходящее». Я на сайте по-другому написала. Он нежно любил людей, но все время печалился о несовершенстве человеческой природы.

11 февраля

Целый день работала, отключив телефон и телевизор. А в шесть, зайдя в кухню, включила новости и чуть не упала. Умерла М. Эскина (российский театральный деятель, с 1987 директор Центрального Дома Актёра имени А. А. Яблочкиной, 1933–2009). Полная неожиданность. И она, и Дом, и близкие скрывали страшный диагноз. Думала, она совсем выкарабкалась. Думала, что ноги – это частная проблема, которую можно решить в клинике в Германии. Пашка Т. уже после смерти сказал, что думали, что она доживет до лета. Как же фантастически она держалась! И слабо утешаться можно только тем, что все произошло мгновенно: утром встала, позавтракала, а потом стало плохо, и пока Саша (дочь) через 40 минут приехала, она уже ушла. Хотя все равно кажется, что это все не про нее. Жалко, жалко – одно слово. Столько бороться за Дом, встать, наконец, с коляски на ноги – и все. Теперь разнесут ее хозяйство по щепочке. Говорят, что там уже какая-то каша варится.