Текст книги "О театре, о жизни, о себе. Впечатления, размышления, раздумья. Том 2. 2008–2011"

Умер директор Архитектурного музея, а я и не знала. Он мне так нравился.

* * *

Звонил Колязин. Сказал, что умер Володя Климов (эссеист, журналист, театральный критик, поэт, прозаик, философ, 1951–2010), которого я знала всю жизнь, по-моему (где же мы познакомились?), и который всю жизнь производил на меня впечатление чудака. Но это не отменяет моей печали. Человек сидел в кресле, потянулся за телефонной трубкой (плохо стало? пытался вызвать скорую?), ждали в гостях. И?..

5 апреля

Сегодня и завтра проходит Конкурс Смоленского, на котором меня нет. Жалко страшно. Столько лет меня там стояло, и мне это нравилось. Но сил дойти нет. Теперь температуры нет, но есть дикая слабость, головокружение. Гриша Козлов сегодня по моей просьбе достал мне место на ярославское «Горе от ума», и я готовилась, пыталась (мне Свете Михайловой что-то надо про Маску написать, обещала), но стало так плохо, что не пошла. Судя по Генкиным рассказам, материалу бы набрала кучу. Но когда дело доходит до дела, хочется отвернуться лицом к стенке и сказать: «Да гори оно все огнем!» Ощущение, что надорвалась.

7 апреля

Хожу по квартире тенью. Даже что-то убрала, приготовила, очень устала. Думала выйти, но не хочется, несмотря на погоду за окном.

Говорила со Светой Новиковой. Очень мило: про Погребничко, про Левинского, про польские пьесы, «приходите, Юра про вас спрашивает», «он очень нуждается в собеседниках», «тем более, тех, кто понимает»… «Вы, когда соберетесь, позвоните, чтобы я была в театре. Мы тогда после спектакля соберемся-посидим. У нас это всегда очень мило проходит. Вот у нас были недавно Роман Должанский и Марина Давыдова». Если эти люди – из тех, кто «понимает Погребничко», то пардон общий.

11 апреля

ТВ-Центр. В гостях в какой-то новостной передаче Н. Михалков. Это, видимо, в связи с премьерой его «Утомленных солнцем-2». Он признается, что для вдохновения часто смотрит «гениальный» фильм Б. Барнета «Девушка с коробкой».

«Обожаю наблюдать за людьми».

«Время мышей» – сегодня. Это правда. Время серых людей, покорных, вписывающихся в шаблон. Цитирует Грибоедова – «колебания умов ни в чем не твердых».

25 апреля

«Васса» Л. Эренбурга. МХТ.

Не ужасно. Даже М. Голуб – не ужасно. Скорее, это неплохая заявка на роль, которая так и не сыграна. И по вине режиссера тоже. Придумал заранее кучу аттракционов, пришел с готовым решением, и актеры его озвучивают, окрашивают, изображают. 3 часа – про распад семьи, и так, и так, а еще вот так. Со всеми вариантами уродства и извращений. Но причины непонятны, кого жалеть – непонятно, и зачем поставлено – тоже.

То, что Голуб одновременно с Вассой рекламирует по ТВ майонез «Махеев» и «Комет для туалета» (да так бойко, так вкусно и то, и другое!), уже никого не задевает. Она не понимает, что это неприлично, что так нельзя, и это отомстит. «Время другое». При чем здесь время?! Есть простой ассоциативный ряд.

30 апреля

Беготня.

Гости в театре: В. Е. Бродская, П. Тихомиров, Г. Тулес. Все с угощением, вкусно, весело, надолго. Пришлось не идти на «Обрыв», отговорилась от Ирки Кузьминой.

Еще раз убедилась в том, как мир тесен. Вдруг к нам вошла администратор Татьяна Ивановна, разыскивая Левитина, и кинулась на шею Бродской. Общее ошеломление. Оказывается, они не просто знакомы, но работали в одном театре. Потом, слово за слово, выяснилось, что в Бугуруслане, где В. Е. работала, родилась О. Остроумова, а М. Левитин был там зачат.

1–2 мая

Как про́клятая, работаю дома. Спешу закончить редактуру книжки В. Колязина, потому что цейтнот. Работа оказалась не без пользы. К П. Штайну стала относиться лучше, чем раньше, узнала и стала различать его актеров, которых всех сплошь знаю, оказывается, по кино. Поняла и кое-что еще: история взлета и падения Штайна, его свара с немецкими критиками и их ненависть к нему, типична и для нас. Ее симптомы читаются и в истории «Современника», и в истории Ефремова, Васильева, Гинкаса, Левитина. Значит, театр, независимо от национальности, живет по общим законам. Но ведь, не близкий и мало симпатичный мне, Штайн прав, когда говорит об отношениях современного театра с традицией. И в своих проклятиях поверхностному авангарду прав, и в отношении режиссеров-фокусников тоже прав.

4 мая

Сегодня в 16.00 торжественно с помпой в МХТ показывают «Реквием» Серебренникова. Вчера мама испортила мне настроение, рассказывая про репортаж по ТВ. Сегодня Левитин – то же самое. Возмущен репликой С. про то, что до сих пор все про войну рассказывали банально («Т. е. Калатозов, Герман, Бондарчук, Тарковский?!!»), а теперь он сделает, как надо. Л. уговаривал меня пойти на спектакль: у него, мол, билеты на столе, а он на даче. Мне стало жаль времени. 2,5 часа хренотени – зачем? Судя по рассказам нашей Аллочки, это интересно с точки зрения музыкальной (но это впечатление от А. Сумака (композитор), а не от К. Серебренникова). А все тексты, прочитанные по бумажке О. Табаковым, Ханной Шигулла (немецкая актриса и певица) Д. Ольбрыхским (польский актер театра и кино) – отдают легкой спекуляцией на тему. Даже Люся Черновская (референт ДА), человек чутко улавливающий «общественное мнение» и имеющий в МХТ столько друзей, сказала, что от этого попахивает. Как считает Павлик Тихомиров, она это чувствует, потому что у нее папа воевал.

* * *

Только что говорила с Камой. Он мне рассказал, как бойкий мальчик Серебренников, придя на Медею и похвалив мастера, подкатился к нему с предложением – участвовать в этом действе. Суть предложения – чтобы Кама на идише рассказал о своих «впечатлениях» про гетто. «Меня как-то это покоробило, а он так просто вздрогнул, когда я сказал, что идиша не знаю. “Ну, тогда, может быть, на иврите?” – “Иврита я и подавно не знаю”. – “А если выучить?” Он, видимо, предполагал, что это можно написать, перевести и говорить по бумажке. Но я отказался. От этого всего так пахнуло спекуляцией…»

7 мая

С утра сбегала к Веронике, обсудили ВТ, собрала 4 пачки журналов, чтобы отправить в Архангельск с нашими декорациями. Потом помчалась в Малый театр получить гонорар. Потом опять в институт за журналами. Бедный Дима-художник предложил допереть пачки до «Эрмитажа». Наконец, ввалилась в театр с вином и закуской, Аллочка и Катюша помогли накрыть стол. Явился Левитин с экстравагантным подарком – фильмами Габена. «Я искал Филиппа». – «Хорошо, что не нашли. Я его не люблю. Слишком сладкий». – «Ну, слава богу, значит, я угадал, какого мужчину вам подарить!»

8 мая

Правила текст о Гете для «Красоты» (у нее 24 июня – юбилей, о чем Кама, безалаберный, стал говорить со всеми в последний момент) и дописывала «Деньги» Райкина. Поздравила Витюшку Непомника с днем рождения. Нашла ему хороший подарок – книжку А. Гладкова (русский советский драматург и киносценарист), воспоминания о Мейерхольде, Пастернаке и Попове. Обещал прочесть. Он хороший мальчик, способный актер и человек добрый. Пожелала ему не профукать свою судьбу.

Смешной: притащил мне букет и чуть ли не встал на колени, поздравляя меня с прошедшим.

10–17 мая

Поездка в Архангельск.

18 мая

По каналу «Культура» Вульф рассказывает о Юлии Друниной (русская, советская поэтесса, 1924–1991), ее самоубийстве и предсмертной записке. Не смогла: пережить одиночество, перестройку (жизнь дельцов), старость, ослабление таланта. Задохнулась в собственной машине угарным газом.

Какие же мы любители окончательных приговоров. И в «раньшее» время, и сейчас обязательно кто-то должен быть виноват, а кто-то – правее. Именно поэтому, скажем, у нас нет эффектных биографических книг и фильмов. Не можем подняться над схваткой. Про Друнину никто не снимет. Сегодняшним «деятелям» ею интересоваться неприлично, да и не волнует их. А почему? Даже если не разделять ее убеждения, это же человек – со своей логикой, любовью, драмой… Красотой, наконец. В молодости она была очень хороша собой.

Мы и сегодня поступаем и ведем себя, как «ленинцы», не допускающие существования другого мнения. «Другое» у нас в обществе равносильно «контрреволюции». А значит, никакой демократии у нас быть не может. Вот и видно, что на дворе еще один, циничней обычного, исторический круг (или спираль?) того же самого застоя и безобразия.

19 мая

Хороший день. В смысле ничего плохого (почти). Утром выспалась. Потом отправилась к Л. Рошкован (Театр «Человек»). У них – 35-летие, Неделя французской пьесы, просила помочь. Когда просит, сама нежность и ласка, когда уже получит согласие, начинает тебя ревновать к пустоте, придираться к любой мелочи и требовать все, будто ты рабыня. Но – отказать я ей не могу (опять мое «чувство долга»).

Удивление тому, что я за час все разрулила, было крайне искренним. Я, правда, им помогла. И обещала открыть ей эту неделю перед спектаклями. «Только почему я?! Я же даже по-французски не разговариваю?» – «Ты обаятельная и умная». Ну-ну… Меня всегда можно попросить за – просто так. (Тут я была не права. В первый же день она мне заплатила, я стала ощущать себя виноватой! И тут же захотела «помыть пол». Это всё – мои проблемы.) Посмотрела их новое помещение. Замечательно! Такой ремонт! Погребничко и не снилось.

* * *

Звонок Гинкаса. Он хотел меня порадовать. Сказал, что послал Ольге Фукс, в «Культпоход», мои тексты про Гету из книжки. «Ей так понравилось. Она что-нибудь из этого возьмет. Вернее, перескажет. И еще почему-то попросила разрешения меня в тексте поблагодарить и написать, что это из книжки». Я расстроилась. Он понял по голосу. «Я хотел вас порадовать, но вы почему-то не рады. Что-то не так?» 1. Сообщил мне об этом, как о свершившемся факте. 2. Удивился, что она хотела его поблагодарить, но не счел нужным (вернее, ему не пришло даже в голову) попросить поблагодарить меня. 3. Даже такие умные соавторы, как Гинкас, уверены, что книжка написана ими самими; им кажется, что они так и говорили, как я им показала.

* * *

Шла домой по Садовому. Было еще светло, хотя 21.00. Небо чистое, запахи при моем носе чувствую. И думала: почему нет радости, как в юности, когда ты заводился от каждого пустяка. Потому что впереди было так много неизвестных впечатлений и приключений. Теперь ощущение, что все уже случилось и ничего неожиданного тебя не ждет. А потом вдруг, остро – как хорошо смотреть, думать, ходить на своих двоих, жить, вдыхать, не нервничать, не горевать… Трудно перестраиваться.

* * *

У Бермана и Жандарева – Туминас. Маме очень понравился. «Интересный человек». А я вижу и где он увиливает от ответа, и где лукавит, и где попросту врет. Как режиссер – врет. Жаль, что он расстался с Сосновским. Жаль, что пошел не по тому пути, который я ему советовала. Я умно советовала. Уж это я знаю точно. На мой взгляд, он сделал массу ошибок. А мог бы не делать. Но так – он был бы человечески и творчески прав. А сейчас – он имеет Москву в кармане. Его признали, хотя ни одного спектакля, равного его старым и уж тем более «Мадагаскару», он здесь пока не поставил.

23 мая

Юбилей у Вульфа – 80 лет. Торжественно, в Маяковке, с оркестром перед театром. Несмотря на больницу – его привезли. Белый, как мел, сидел в правой ложе, но выглядел ничего. Слава богу, наверное, не читал газет и не лазил в интернет. Сегодня умер М. Шатров (советский и российский драматург и сценарист, 1932–2010). Такое впечатление, что земля по-быстрому расправляется с теми, кто устарел и мешает идти вперед. Я вспомнила его на похоронах Тани Бутровой и мелькнувшую у меня мысль, что он может уйти. Цвет лица был уже нездешний.

Миша Левитин даже готовился к нашему походу. Надел костюм. «Вы знаете, что это за пиджак?!» Хотя рубашку в брюки так и не заправил. Никогда. Взял подарок – шикарное двухтомное издание Дон-Кихота. Подкатили во-время, на машине. Я пошла за пропусками. И ужас. Самый гадкий ужас для театрального человека. Мне пропуск есть, а ему нет. Мы потеряли дар речи. Девицы засуетились, забегали. Я, увидев, что у меня два места, тихо предложила ему пойти. Он, надо сказать, шикарно вышел из положения – громко сказав, что, видимо, В. Я. знал, что мы будем вдвоем, и так и записал. Я представляю, каково это было народному артисту.

Потом мы общались с кучей народу. Мишу тут же отхватило ТВ. Он с Каплевичем целовался, а меня Каплевич называл злыдней и жаловался, что я его не люблю. Я напомнила ему, что первую в его жизни рекламу – вкладку и интервью в журнале «Театр» – он получил из моих рук. Подошла целоваться Оля Кучкина – два дня назад прислала письмо, а теперь лично говорила спасибо за Мура.

Сидели мы удобно, у прохода. Филиппов предупредил, что это будет нескончаемо, и надо смываться. Но, увы, мы так и не словили момент. 2, 5 часа – я со скукой, Миша с непроницаемым лицом, но внутренним раздражением, уж я его знаю, лицезрели то, что сотворил Сережа Арцибашев. Это было плохо придумано и подано, особенно «номер на бис», по просьбе якобы Вульфа, когда сын его играл опять Рахманинова (я уж раз 5 это слышу). Сам Сережа в качестве ведущего выглядел чиновником от культуры, среднего звена. Капустный номер из «Банкета» был не смешон, зато все номера из пьес, переведенных Вульфом и поставленных Сережей, были вставлены в программу. Т. е. юбилей Вульфа был использован по полной программе.

27 мая

«Бальзаминов» Г. Козлова. На Страстном.

Приятно увидеться. Галка Щепетнова (актриса театра Гоголя) пришла, хоть пообщались. Но спектакль мне понравился не очень. С точки зрения формы – рыхлый, какой-то.

28 мая

Сегодня ночью умер Рома Козак. 22 июня ему должно было исполниться 53. Совершенно меня потрясло, что он, оказывается, боролся со своим раком не год, как мы знали, а 8 лет. Вот почему он был всегда так печален. Его страдания были несоразмерны его грехам. Я имею в виду, его творческие грехи. Я все вопрошала, куда делся его темперамент студенческий. Он остался мальчиком – красавчиком с неопределенным текучим характером.

«Фандо и Лис» Фернандо Аррабаля, реж. Л. Рошкован, Театр «Человек».

Зашла к Люде Рошкован. Она сидела одна в пустом зале, какая-то растрепанная, с полиэтиленовым пакетом в руках. Хотела спросить, говорить ли мне о Роме перед спектаклем или только об Аррабале. Она вдруг зарыдала: как-то громко, почти запричитала: «Ромочка. Ромочка!». Стала говорить, что он здесь проработал 17 лет, и про Маяковского, которого играл, и про эту дурацкую историю с красным знаменем, что в «Русском рэгтаймс». «Этот дурак-режиссер снял какую-то комедию, а меня ведь в органы все время таскали, я два года на работу устроиться не могла». Рома, уплывая в вечность, стал идеальным, и забылся его некрасивый уход из студии, сразу после ее аварии…

В общем, я сказала. И вроде искренне. А потом начался спектакль, который я давно не видела, и я внутренне охнула. Первые слова: «Ты придешь ко мне на похороны?» – «Нет!!!»

Спектакль, кстати, прошел неважно. Формально, по-французски. Играли текст, а не внутренний сюжет. При том, что я не люблю С. Качанова, в этой роли он был хорош. А. Савостьянов – лапочка, слишком сильное обаяние. Весь сюжет выровнялся и стал скучным. Слишком абсурдным.

Народ быстро покурил и разбежался, что свидетельствовало о совпадении наших ощущений. Л. Р. обиделась, что не зашли к артистам. Но мы и в прошлый раз, на «Искусстве», не заходили. В общем, я звонила Л. Р. и утешала-отвлекала-развлекала. Вроде получилось.

2 июня

Звонок Филиппенко. Вдруг. «Тебе рассказали, как я тебя искал в Архангельске? Только о тебе и спрашивал. Ты еще Солженицына у меня не видела. Запиши себе 25-е. Вот сейчас вернусь из Киева, наговоримся. У нас с тобой еще впереди столько!» Что это было? Раз в 3–4 месяца бывает такой звонок, и я не знаю, как к этому отнестись. Одиночество разбавляет? Что-то хочет попросить, но откладывает?

3 июня

Еще со вчерашнего дня жизнь раздражает. Острое ощущение абсурда вокруг.

Обедали втроем (я, Семеновский и М. Заболотняя) в «Чайхане». Валера гулял, платил, играл светского человека. Говорил много комплиментов Грише Козлову. Он сейчас (перед предстоящей работой) очарован им. В Валере, несмотря на возраст, все еще романтизму много. Обменивались мнениями, нашим – «об увековечивании памяти В. Гвоздицкого» и Марининым – в связи с вечером 100-летия Е. В. Юнгер (советская актриса, 1910–1999) и выпуском «книги» переписки Вити (Гвоздицкого) и Юнгер. Валера рассказал, как главным редактором в этих и Витиных книгах вместо него стала Аня Ильницкая (начальник рекламно-издательского отдела МХТ им. А. П. Чехова). Так делается история и легенда.

Миша по поводу нашего обеда злословил: литчасть, как всегда, живет своей самостоятельной жизнью. В чем-то он прав. Последние 3 месяца Валера был на работе… дней 6. Вчера ТВ брало у него интервью в нашем помещении. Я упала от апломба. А уж если бы Миша зашел в этот момент… При этом оба жалуются друг на друга мне. А сами сохраняют корректные и даже дружески-милые отношения. Ну, иногда позволяют себе шпильки.

Валера: Во мне совершенно нет этой одесской наглости и напора.

Миша: В вас?!! Уж что-что, а этого в вас в избытке.

* * *

«Вишневый сад» Матса Эка (Швеция. Спектакль представлен в театре имени Моссовета в рамках IX Международного театрального фестиваля имени А. П. Чехова).

4 июня

С утра встретила умиротворенную Инну Мирзоян (заведующая Кабинетом сценографии СТД РФ). Угрожающе спросила: «Ну, что, пожалела, что вчера не пришла к нам?!» (Она собиралась на Эрдмана, а пошла на «Вишневый сад» Эка) – «Почему? Мне очень понравилось… Скучно, но… талантливо. Особенно хореография». Ну, что тут поделаешь? А по мне – так убожество всё.

* * *

«Наследие Вахтангова». На секторе Слава самозабвенно слушал про себя речи. Сдавали очередную порцию Вахтангова. Читали Оля Купцова и Вадим Щербаков. Судя по их замечаниям, которых было много, это не идеальное издание. Но они, как и я, не могут не признать, что оно будет самым полным и последним, т. е. классическим и академическим. Славик может выдохнуть – вошел в историю. Наконец-то!

(Я вспомнила, как недавно, Левитин рассказывал про их встречу на выставке Экстер. Ситуация зеркально изменилась. Раньше, когда Славе нужны были блестящие Мишины рецензии на свои книжки, он, заискивающе улыбаясь, приходил в театр. А теперь, он – большой ученый – оскорблен Мишиной книжкой о Таирове, о чем «не может молчать».)

По словам Вадима (какое-то внутреннее раздражение я расслышала между слов), да и Ольги, вступительная статья в 9 стр. формальная, схематичная. Эстет Вадим опять его уличил в смешных для доктора наук ошибках, типа Хана Ровина (российская и израильская актриса театра Габима) – мужчина.

* * *

Шахиня и Кузичева жаловались на Чеховский фестиваль. «Кошмар! Кто это привез?» Но ведь не скажут и не напишут. Шахиня предложила круглый стол, ее любимый жанр.

Вера всем грозилась придти (и сектору, и Веронике) и никуда не пришла. Это называется «попала в грозу, поломала зонтик». Дождь шел минут пять. Может, и хорошо, что не увиделись.

* * *

Потом мы с Мариной Заболотней встретились у МХТ. Я водила и ее, и себя смотреть «Обрыв» А. Шапиро.

Уже подходя к театру, увидела Надю Калинину и Толю Васильева. Но было далеко, и я прошла мимо. Думаю, пусть сам выбирает, здороваться или нет. Потом мы стояли в фойе. Краем глаза увидела, что он меня заметил (Надька-то нет, она простая, как чувствует, так и действует, она, если бы увидела, подошла сразу), но тоже прошел мимо. А уж в зале мне пришлось «расшифроваться»: они сидели в проходе, мы шли мимо, и пройти молча было бы идиотизмом. Я изобразила удивление. Может, не восторг, но… Поцеловала обоих. Надя была искренне рада. Толя даже приподнялся (для него – верх этикета), но недовольного выражения лица не сменил. В антракте пришлось опять идти мимо. Он держался за сердце, лицо как-то смягчилось, я невольно спросила: «Тебе плохо?» – «Нет, просто устал, я же летел». Надя увлекла меня писать, и я с облегчением за ней потянулась, чтобы не вести вымученный диалог. По дороге она рассказала, что Толя только сегодня прилетел. Пока мы болтали в фойе, появился Васильев. Рассматривал меня издалека зло, просто буравил глазами. «Что ты смотришь на меня с такой ненавистью, будто я взяла у тебя три сотни (цитата из спектакля) и не вернула?», – пошутила я. В ответ – перекошенное лицо и невероятный выброс ярости: «Что, б…, за легенды тут обо мне распускают?! Что я все тут ненавижу». Я опешила, хотя и привыкла к таким эскападам. Поэтому абсолютно спокойно сказала: «Меня не волнуют легенды, и говорю я не про всех, а про тебя и меня. Раньше ты смотрел по-другому», – продолжаю сглаживать и шутить. В ответ – опять злоба. Я перевожу разговор на Глашу. Толя ходит вокруг и разглядывает. Надя, как ни в чем не бывало, рассказывает, что она будет поступать, наверное, в ГИТИС или РГГУ. Я, думая, что без блата, по призванию, говорю: «Да кому ж там учить?! Никого же не осталось». Когда Надя говорит, что в ГИТИСе набирает «Наташка Пивоварова, которая хорошо учит» (учит критике, не написав в жизни ничего дельного и приводя к студентам, как чудо природы, Серебренникова), а в РГГУ – Гаевский и «Полинка» Богданова, я понимаю, что выступила неудачно, и закрываю эту тему.

Идем к своим местам. По дороге три ступеньки. Видимо, там все время кто-то спотыкался, поэтому поставили стойку с «плакатиком»: «Осторожно, ступенька!». Толя разражается громким матом (так, что Надя его успокаивает) и текстом про бездарную страну, где везде такой идиотизм… Я уж совсем тороплюсь на свои места. Ростов, Ростов, Ростов-папа… В старости вылезает наружу все.

Толя очень поправился. Не могу сказать, что это его портит, но его горение, аскетизм пропали. Облик стал обыкновенным, и мат просто матом. Спектакль, судя по Надиным репликам, им не нравится. Но он и не может нравиться.

Когда в финале раздались крепкие овации и крики в зале, и обе стороны «слились в экстазе», мне стало очень грустно. Это обоюдный обман. Кого мы морочим?

Ощущение, что этот роман сегодня не стоит ставить. Он получился не про свободу и волю, правила и стихию, а (тюзовский) про заблуждения юности: умри, не давай поцелуя без любви, про штамп в паспорте, даже консервативный – никуда не надо стремиться, надо жить по ритуалу, как бабушка.

Чудовищный Бархин. А я все первое действие грешила на Фрейберга. Диспропорция. Дешевка, дачный сортир. Метафора не читается. Дом как обрыв, обрыв как подворотня. И что? Свет – как в палате № 6, белый. Иногда слепит глаза. Ну и что?

По школе и правильно, и наполнено играют В. Хлевинский и М. Хомяков. О. Яковлева не играет совсем, внутри пусто. Поняла, почему Эфрос всегда ставил ее в центр композиции, и ее любили и ею любовались все. Она не умеет любить! Умеет принимать любовь. Здесь на монологе «согрешила» народ смеется. Вообще много смеха не в тех местах. Специально сделаны места для смеха – знакомство со слугами, все хотят быть представленными, Белый читает письмо попадьи, Д. Юрская позирует для портрета (кстати, так не держат лист и карандаш, даже когда рисуют и халтурят).

Марку, любимому герою юности, хочется дать в морду.

Вера так некрасива и не крупна внутренне. Впрочем, и Райский, и Марк. И все так не сексуальны. Хотя о страсти речь.

Райский выглядит слюнтяем-интеллигентом, который ничего не может кончить и начать. А его слова – единственное, что попадает в сердце, – про то, что смысла нет, что все рассыпалось.

Интонация Яковлевой развалила все – стало много сладости во всем сюжете. Мне даже кажется, что толком те, кто не читал, сюжет не поймут. Вообще все, кто любят – в этом сюжете выглядят дураками, или ими становятся. Но это не умиляет не вызывает жалость. Будто Фоменко поставил спектакль. Весь зал давно уже догадался, что Вера любит Волохова. А Райский с бабушкой все ходят в неведении. Так бывает обычно (зритель догадывается раньше времени) в очень плохих сериалах.

5 июня

Собрание в театре. Миша говорит о планах. Собирается доделать В. Аксенова – два рассказа, а не три, как я предлагала. А потом ко дню рождения (в декабре ему 65) – Домбровского. Будет делать сам, без Валеры. Валера рад, ему явно не хотелось работать с Левитиным, хотя придумал он хорошо (рассказывал мне), но мне жаль. Это было бы куда интереснее, чем работать для Шейко (он пишет для Али пьесу про маму Гоголя, это тоже будет в следующем сезоне).

6 июня

«Нева» Чилийский театр.

Мда-а-а, сказали мы с Петром Иванычем.

8 июня

Звонил Лановой. Записал диск песен старых – вот это да. «Хотел тебе подарить. Поскольку ты интересуешься, и все мои диски у тебя есть, пусть и этот будет. Меня сейчас в Москве почти нет, я очень востребован, все время в разъездах. Вот сейчас уезжаю в Киев». Диск оставил на вахте.

Токарева в гостях на «Тайном советнике». Ее подруге понравилось, Марине, по-моему, нет, но расспрашивать я не стала – гордыня не позволила. Лицо снисходительно-ленивое, в глаза не смотрит. В антракте прочла ее статью про Ф. Касторфа и А. Галибина. Касторфа разнесла замечательно. О Галибине – сдержанно журя, но с большим уважением и описывая так, что хочется поглядеть. Я сказала, что Г. должен ей в ножки за эту рекламу кланяться. «Да?» – с неподражаемо кокетливой интонацией. Потом рассказала, что несколько раз говорила по телефону со Стуруа, намекнула, как он был с ней откровенен. Меня не оставляло ощущение, что ей приятно похвастаться этим именно передо мной: а вот мы какие; ты сто раз про Стуруа писала, а мне он по дружбе рассказывает всё-всё-всё. Почему-то у многих людей я замечаю желание чем-то передо мной похвастаться. Потому что я произвожу впечатление «человека в порядке», и им хочется того же? Если бы так.

Вот интересная ситуация! Галибина, свалившегося в многострадальный Театр Станиславского, как снег на голову, в Москве не любят и не уважают. Еще этот недавний скандал с письмом труппы в ЛГ, где его обвинили и в невежестве, и в коррупции, и в хамстве… Лену Гремину, автора «Братьев Ч», в общем, тоже давно не считают талантливой. Скорее, умелой. Я не считала никогда, при всем моем обожании Гребнева, уважении к Миндадзе и его Кате и симпатии и почему-то сострадании к Угарову. Но на «Братья Ч», судя по интернетовским рецензиям, пришли и «отписались», как они теперь говорят, все критики. Судя по названиям статей, ничего хорошего они не увидели. Но пришли же и написали очень осторожно, с большим пиететом. А Левитина все любят, уважают, но к нему не ходят. Он «не дает информационного повода»? Глупости. Идея с «Братьями Ч» более интересная, чем «Тайные записки тайного советника»? Тоже нет. И Филиппов – это повод, и Эрдман, и «Капнист». Значит, мстят? Мне или ему?

* * *

Во время спектакля Миша как всегда у меня в комнате:

– Мне с вами как-то хорошо, спокойно. Я отвлекаюсь от своего раздражения. Смотрел передачу Бартошевича про театр Стрелера. Раздосадован страшно.

– Это ведь его текст! Ну как же можно?! У него была такая возможность рассказать правду, чему мы оба были свидетелями! И он ее не использовал. Не понимаю! Мы тогда смотрели «Кампьелло», потрясены были все. Сидели рядом, а в финале хлопали страстно. И вот уже все ушли из зала (все!), рабочие начали разбирать декорацию, а мы, как два дурака, стояли и хлопали. И про это не рассказать?!!

9 июня

Левитин и Жорж ходили к С. Худякову (глава департамента культуры Москвы) по поводу Оперной студии. «Проект». Что-то в этом есть. Хотят собрать вторую «Могучую кучку», как называет это Дашкевич, и в камерном пространстве нашего театра ставить оперы современных композиторов. «Кто эти люди?» – спрашиваю у М. З. Называет хороших: В. Дашкевич, Э. Артемьев, А. Рыбников (советские и российские композиторы) и еще кучу фамилий.

– Я почувствовал любовь ко мне главка. Рады все. Я же не хожу туда и ничего не прошу. – Худяков был откровенен как никогда. Перечислил театры, которые надо было бы закрыть хоть завтра, а деньги пустить в дело.

– Колитесь.

– Да вы что?! Никогда… Рассказывал в подробностях, как представлял труппе Пушкинского театра Е. Писарева и говорил им о моей книге.

– В какой связи?

– Советовал всем прочитать. «Видите, как я вас пропагандирую?» Кстати, он меня уже поздравил с премией Лужкова. Значит, все в порядке. Можно выпивать.

– А почему они так поторопились назначать Писарева? На девятый день после похорон! С Табаковым хоть 40 дней подождали.

– Потому что боялись интриг, нажима. Там же все сразу зашевелились… А Писарев вроде как свой. Но у него контракт всего на год. Представлял и Табаков.

– Кого? Писарева? С какой стати?

– Говорил, что отдает самое дорогое. От себя отрывает, дал понять, что его человек. Еще один театр захватила эта компания… Там ведь скандал случился. Коля Фоменко устроил. Он зашел, когда Худяков уже выступал и с порога, громко: «Как вы посмели!.. Рома – мой друг. Оскорбили память покойника. Ноги моей больше в этом театре не будет». И ушел. Писарев, надо сказать, удар выдержал.

С этой истории мы переходим на обсуждение «хитрого» С. Бархина, который «боготворил в своей жизни двух людей, М. М. Будкевича (режиссер и педагог, 1926–1995) и Шифферса» (режиссер театра и кино, 1934–1997).

– Будкевича он просто-таки заставлял меня читать: мы, мол, похожи.

– Воспоминаний о Шифферсе у меня ровно два. Первая встреча в ЦДЛ. Он сидел с кем-то за столиком, такой серьезный, страстный, лохматый. Показался мне очень большого роста. Когда встал и подошел ко мне, я понял, что ошибся. Он навис надо мной и сказал: «Я Евгений Шифферс. А вы – тот мальчик, что поставил спектакль у Любимова?» – «Да, я тот мальчик». Так что-то мы поговорили недолго, и он ушел.

Потом, позже, я видел его где-то в гостях. Это был уже совсем другой человек, в костюме, с ладонями на коленях, покорный, неузнаваемый. Все носился со своей идеей театра-храма. Как и Бархин. Все должны сидеть в отдельных ложах, чтобы общаться с высоким искусством, впитывать его отдельно и самостоятельно. Бред какой-то! Тогда уж лучше с женщиной. В ложе и с женщиной – это я понимаю.

10 июня

М. Швыдкой: «Мне очень хотелось бы быть хорошим дедушкой…»

«Труд», 2010, 10 июня.

Мише уже не о чем говорить, как только о внуках и о Марине. Американский вариант «правильного политика». Уж так поет, так поет. С большой гордостью о том, что она преподает актерское мастерство в Щуке. Абсолютно никакая артистка преподает «мастерство»! Наш абсурд.

И еще, любопытное – Швыдкой о сериале «Школа» и режиссере Гай Германике: «Я скажу сразу: то, что этот проект создал такую волну, мне нравится уже само по себе. Потому что люди обсуждают. Но мне кажется, школа немножко другая на самом деле и жизнь другая. Это же художественное видение молодым человеком тех процессов, которые происходят в школе. Она талантливая женщина с талантливыми подходами к миру, естественно, она немного лукавит, как все молодые люди, и немножко дурит зрителей (какой эвфемизм! Миша же прекрасно разбирается в том, что хорошо, что плохо. – Н. К.), но это нормально».