Текст книги "Все, что мы еще скажем"

Жасмин: страшнее кошмаров

– Мама! Мама!!

Лиска крикнула так страшно, что тарелка, бывшая у меня в руках, сама собой выскользнула и разбилась. Но мне было не до осколков.

Дочь стояла возле стеклянной двери на веранду, которой мы легкомысленно пользовались как входной – хотя ее можно и даже должно было закрыть и изнутри надежно укрепить ставнями, потому что имелась и другая дверь – непробиваемая, двойная, тяжелая… через которую к нам в дом никак не смогло бы пройти ЭТО!

Да, это был он… и его появление ЗДЕСЬ для меня стало потрясением. Это было куда страшнее моих ночных кошмаров! Хотя бы потому, что случилось наяву.

– Уже вижу, что вы мне рады! – сказало привидение. – Может, кто-то из вас просветит меня, почему у моих дочери и жены такие лица? И почему вы удрали из дома?

– Папа… – потерянно протянула Лиска.

– Вы меня впустите наконец? Я замерз и промочил ноги, кажется…

О господи… это был всего-навсего мой муж. Пускай я считаю его бывшим – но он все же отец Алисы и… вовсе не чудовище. Наверное, не чудовище. Нет, он точно не чудовище – у чудовищ не бывает таких умоляющих глаз…

– Ну что ж, – сказала я, – входи!

– Это здесь ты теперь живешь? – Тот, кто неизвестно какими путями разыскал нас, оглядывался по сторонам и хмыкал. – Да… наверное, если ты сюда забралась, тут тебе лучше, чем со мной!

– Наверное! – дерзко ответила я.

– Не сомневаюсь! Не сомневаюсь! Тебе и не нужен дом – в его сокровенном смысле! Тебя всегда прельщали сомнительные путешествия, всякие там вояжи неизвестно с кем, а на нас с ребенком тебе было наплевать!

– Что?! – я даже задохнулась от негодования.

– Постоянные гастроли, концерты, на которых ты занималась неизвестно чем и неизвестно с кем! Артистическая шатия-братия, богема… ты там была как рыба в воде! А вот семейная жизнь, в отличие от твоей Музыки с большой буквы, тебя совершенно не интересовала! Недаром всех этих артистов раньше в освященной земле не хоронили…

– Ты приехал, чтобы мне все это рассказать? – поинтересовалась я.

– Я приехал, чтобы забрать ребенка! – отрезал он. – Семейная жизнь с ТОБОЙ, как ты понимаешь, меня больше не волнует. Как и ты сама. Но… Алиса… Она не должна больше тут оставаться! – твердо закончил он. – Иди собирай вещи, – бросил он дочери. – Мы уезжаем!

– Папа…

– Иди собирай вещи! – он повысил голос. – Неужели тебе хочется жить в этой… деревне?! Где даже тротуаров и магазинов нормальных нет? И что она, эта твоя мать, сможет тебе дать? Нищенское существование? Жалкую деревенскую школу?..

– Это поселок, – сказала я холодно. – Поселок городского типа рядом с большим городом, в котором масса возможностей. Музыкальная… – Я осеклась, потому что Лиска с рождения не интересовалась музыкой. – И художественная студия! И даже прекрасная библиотека! Но… дело не в том, что я смогу ей дать и чего не смогу. Алиса останется со мной, и это не обсуждается! Я… на днях я подаю на развод!

– Да, конечно! Тут полно возможностей! – заметил мой муж с непередаваемым сарказмом. – Студия и библиотека! Достопримечательности мирового масштаба! Даже я о них наслышан! Как и о том, что ты сначала вешалась, а потом валялась вдрызг пьяная на глазах у всех! Развод? Прекрасно! Я рад! Очень рад! Это гораздо лучше, чем если бы ты заартачилась и не захотела бы разводиться! Потому что в случае развода ребенка точно отдадут мне! В силу того что ты не можешь ее воспитывать – потому как ты психически неполноценная алкоголичка! У меня есть надежные свидетели, которые все видели. И которые подпишут документы! И поэтому свою дочь я забираю сейчас! А тебе лучше не поднимать скандала… – он скривился, – потому что я все равно ее заберу! Давай лучше по-хорошему, а?

– Нет! – вскрикнула Лиска. – Нет! Я не хочу! Я никуда не поеду!

– Я не алкоголичка, – медленно проговорила я. – Я… да, я напилась…

– Так, что пришлось вызывать реанимационную бригаду!

– Да? И у тебя на это тоже есть документы? Интересно взглянуть!

– Документы будут! – он усмехнулся. – Как ты понимаешь, у МЕНЯ будут любые документы! В том числе и доказывающие, какую психотравму ты нанесла ребенку, повесившись прямо на ее глазах!

– Ладно… с психотравмой мы разберемся. Теперь же давай поговорим о моем якобы алкоголизме. Я хочу спросить лишь одно: ты хорошо должен это помнить – какая именно это заповедь по счету – не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего, – я верно процитировала, кажется?

– Иногда бывает ложь во спасение! – запальчиво перебил он. – А я спасаю своего ребенка!

– Прежде всего, предоставь ребенку решать, с кем она хочет оставаться! А я даю тебе слово, что соглашусь с ее решением безоговорочно. Это я тебе обещаю.

– Ты много чего наобещала в свое время – и что? Вранье, все твои клятвы были враньем… от первого и до последнего слова…

Я с горечью смотрела на этого, некогда близкого мне человека. Я не понимала, что с ним случилось… как он стал таким?! Почему?! Неужели… неужели это с ним действительно сделала я? Да, я была виновата… я и вправду обещала – и не сделала… не выполнила. И еще я не могла себе простить, что жила рядом с ним, делила с этим человеком кров и постель, когда любовь уже умерла, а дружба – иссякла… Оставались лишь привязанность… привычка… На что я надеялась, обманывая себя, но прежде всего – его? Да, я понимала гнев и негодование… да, этого, несомненно, страдающего человека. Потому что он приехал сюда за своим РЕБЕНКОМ. Он любит Алису. По-своему, но несомненно любит… И я действительно отпущу ее… если она захочет.

– Ты очень изменился, – тихо сказала я. – Очень. Раньше… раньше ты таким не был. Или просто я теперь научилась видеть иначе, когда ушла от тебя?

– Мне не до твоих морально-психологических экзерсисов! – отмахнулся он. – Я люблю Алису. Она моя дочь. Я хочу ее воспитывать и хочу, чтобы она жила правильно!

– Я хочу того же. Только со своей стороны.

– Ты забрала ее у меня без моего согласия!

– А ты со своим отцом хотели отнять ее у меня без МОЕГО согласия! – запальчиво возразила я. – А меня решили выгнать из дома! Просто избавиться от меня, и все! Мы с ней слышали… все слышали! Неужели ты думал, что после ТАКОГО я смогла бы остаться у вас в доме? И доверить вам ребенка? Именно после ЭТОГО мы от тебя ушли! Мы, а не я! И я не знаю, как именно вы хотели от меня избавиться! Может, даже убить!

– Не говори глупостей, – он скривился, и лицо его – такое милое, доброе лицо, которое я когда-то любила, – исказила брезгливая гримаса. – Да кому ты нужна…

– …некрещеная, никчемная, ни на что не пригодная в вашем надежном верующем хозяйстве! – продолжила я, но он отмахнулся:

– Можешь говорить что хочешь, но мне нужна моя дочь. Я без нее не уеду.

– Кстати, откуда у тебя наш адрес? – внезапно удивилась я. – Откуда ты узнал, что мы здесь?

– Мир не без добрых людей, – он многозначительно улыбнулся. – Мне будут помогать… потому что я всегда иду правильной дорогой!

– К сожалению, сейчас я вынуждена указать тебе дорогу за дверь! Единственно правильную!

– Не волнуйся. Я бы не остался в этом логове, даже если бы ты меня об этом умоляла. Но напоследок я хочу поговорить со своей дочерью!

– Ты имеешь на это право, – твердо сказала я и позвала: – Алиса!

Наверху хлопнула дверь, и Лиска осторожно стала спускаться по лестнице. По ее лицу и напряженной фигурке было заметно, что она готова в любой момент дать стрекача и запереться в своей комнатушке.

– Пожалуйста, поговори со мной!

– Я могу даже оставить вас вдвоем, – сделала великодушный и неправильный жест я, потому что Лиска тут же воскликнула:

– Я не хочу оставаться с ним вдвоем! Я… я боюсь!

– По-моему, я тебя никогда и ничем не обидел… – пробормотал тот, кто до сих пор, наверное по недоразумению, оставался моим мужем. – Никогда! Я… я… – Внезапно он закрыл лицо руками и… заплакал.

– Папа! Папа! – Моя девочка и одновременно ЕГО девочка дрожала, как перетянутая, готовая вот-вот порваться струна… и по ее лицу тоже потекли слезы. – Папа! Я… я не могу… не хочу!.. Я… я хочу остаться тут… с мамой. Я не хочу жить с бабушкой и дедушкой! – стойко добавила она. – А ты… ты приезжай к нам… пожалуйста… потом.

– Ты сама не знаешь, что говоришь! – Голос его был решительным и твердым, слезы высохли. – Я все равно тебя заберу. А потом… потом ты мне сама спасибо скажешь.

– Нет! – крикнула Лиска и бросилась вверх по лестнице. – Нет!

– Я вернусь завтра, – хмуро пообещал он, видимо уже казнясь тем, что допустил слабину и заплакал. – Пожалуйста, собери ее вещи. Потому что я вернусь не один, – многозначительно намекнул он, и я содрогнулась.

Сны, которых не могло быть

Выехали мы уже к вечеру того же дня. Вьюга улеглась, через село прошел большой охраняемый обоз, укатавший дорогу.

– С Богом и поедем! – сказал бородатый мужик, и с этим согласилась даже придирчивая молодица:

– Поедем! Чего тут даром сидеть? Ночь светлая, развиднелось, дорогу хорошо знаем, не собьемся. А в случае проверяющих каких, – она понизила голос, – утречком на старый хутор свернем, там и перебудем!

– Дело говоришь! – одобрил муж.

Георгий ничего не говорил, видимо, был согласен: ехать днем, когда любой, оповещенный о нашем бегстве патруль мог полюбопытствовать: кто едет, куда и зачем? Ехать днем действительно было нам не с руки. Я догадалась, что эта пара, также не желающая попадаться на глаза проверяющим, наверняка была из тех, кто промышлял меновой торговлей: спички, соль, керосин… да мало ли что могло понадобиться тем, у кого еще оставались какие-то запасы зерна или те же деньги. Теперь становилось понятно, почему им было безопаснее ехать ночью и почему они избегали поездов: если таких менял ловили патрули, то суд был коротким и суровым – конфискация имущества и восемь-десять лет лагерей.

Стемнело, бородатый дядька вывел из сараюшки справную ходкую конячку, усадил меня в середину воза, а его жена заботливо прикрыла меня попоной:

– Юродивую эту не поморозить бы… – пробурчала она. – Ишь как вызвездило!

Небо и впрямь было усыпано крупными, остро-синими звездами – на холод.

– Ниче… – бодро сказал бородатый, – щас бéгом пойдем! Накатали!

Снег бодро завизжал под полозьями, Георгий то возникал где-то рядом, то, чтобы согреть ноги, соскакивал с воза и бежал за санями. А я… я, казалось, уже смирилась со всем: разлукой с близкими и с тем, что согласилась на побег вместе с этим человеком… Да и что я могла противопоставить его воле? Свое детское упрямство? А может, я пошла за ним потому, что он все больше и больше напоминал мне отца? Или все-таки главным было мое острое нежелание возвращаться к той отвратительной жизни в хате бабы Килины, которой я уже вкусила, словно некоего разъедающего душу яда? «Они рано или поздно сгинут, а мы выживем! Выживем! Поэтому молчи… терпи и делай, как говорю!» Я вспоминала ночное, жаркое и жуткое бормотание бабы, ее острые, молодые зубы на старом лице, ее непонятную власть надо мной, презрение деда Панаса, простодушное лицо Марийки и жалеющий, виноватый взгляд матери… ее последний взгляд мне вслед, который я случайно поймала. Да, теперь я знаю – я сама хотела уйти от всего… Уйти куда глаза глядят… нет, не так: я хотела начать с НАЧАЛА. Но где оно, это начало всех начал?

Я смотрела в ночное небо, на перемигивающиеся друг с другом звезды и чувствовала, что еще немного – и я пойму… уловлю это. Как и то, другое, что я уже поняла и приняла – ЭТОТ человек возник в моей жизни не случайно. И что в моей жизни он уже БЫЛ. Был всегда – еще до встречи там, в хате, когда взгляд его глаз, словно стальной нож, полоснул по присутствующим, разрезая гул голосов, плавающий слоями дым, вонь окурков и рыбных объедков, утопленных в самогонной луже… разрезая САМО ВРЕМЯ. И заставляя его вернуться туда, где я была собой, еще ДО ВСЕГО. «Бедная моя девочка…» Да, я каким-то странным образом была и дочерью своих родителей, и внучкой деда Панаса и бабы Килины – и принадлежала ему! Незнакомому… непонятному… но который знал и чувствовал меня отчего-то лучше всех… лучше мамы… лучше Марийки… даже лучше этого неба и этих звезд, которым я могла открыть себя всю без утайки.

И я не могла не пойти с ним, за ним… по этой дороге – чтобы выйти в другое время… в другую жизнь, которая непременно будет… потому что ее не может НЕ БЫТЬ!

От плотной молодицы веяло телесным жаром, соломы в телеге, которой были щедро пересыпаны какие-то тюки, мешки и мешочки, было много, – я согрелась и дремала, и мысли мои постепенно становились пустыми. Да, я устала бороться, устала даже думать… Скрипел снег, екала селезенкой лошадь, изредка щелкал кнут и чмокал губами, подбадривая кобылку, возница, сопела где-то рядом его жена… Все это – обыденное до странности – было словно УЖЕ БЫВШИМ… Или оно просто было не из моей, а из чьей-то чужой жизни?

Сани плыли под ночным небом, таким огромным, что, наверное, звезды наступившего Рождества думали, что мы, там, внизу, никуда и не едем. Нет, звездам и вовсе нет до нас никакого дела: им не интересна ни я – странная, стриженная ножницами пропавшей попадьи девочка, которую везут в большой город, ни человек по имени Георгий. Они не думают и не боятся спросить, что мы с ним будем делать в месте, называемом Харьков, где я еще никогда не была. «Глупая, глупая! – смеются звезды. – Разве ты не знаешь, что в большом городе легче найти работу и затеряться? Ты еще спроси у него, – звезды раскачиваются, толкают друг друга локтями, совсем как девушки, потешающиеся над парнями на улице, и хихикают. – Вправду ли он инженер, как сказал? И неужели он учился на рабфаке или даже в университете?! Спроси… спроси его, маленькая дурочка!»

Я вздрагиваю от толчка саней и просыпаюсь. Я спала… и со мной разговаривали звезды! Ох… как говорит дед: «Дурному дурнэ й сныться!» Я осторожно кошусь по сторонам, но все – как и до моего странного сна: Георгий сидит рядом, загораживая меня от бокового ветра, сзади дремлет молодица в трех платках, натянув попону на лицо. Я молча вскидываю глаза на своего спутника, и он отвечает мне взглядом: «Все хорошо». Я уже обвыклась в своем молчании. Несколько раз едва не заговорила, но потом настолько уверилась в своей мнимой глухонемоте, что уже почти не прислушивалась к разговорам, да и не обращался ко мне никто: Георгий, наверное, боялся, что я забудусь и ненароком выдам нас, а бродячие менялы были не из разговорчивых.

– Эй, поворачивай, а то хутор проедешь! Придется потом вертаться или уже до самой столицы гнать… Отдохнем, хоть воды горячей натопим, кашу варить не из чего, – искоса поглядывая из-под края верхнего, заиндевевшего платка, велела мужу раскрасневшаяся, румяная от холода молодица, которая, оказывается, и не спала вовсе. Теперь она остро щупает своими глазами нас: не станет ли возражать тот, кто спешит в город?

– Хорошо бы и отдохнуть, – осторожно говорит Георгий. – Если есть из чего горячего сварить, я заплачу, – предлагает он.

– На-а-айде-о-ом, – заверяет возница. – И тебя накормим, и сиротку твою… хоть из топорища, а сварим! Н-н-но… пошла, родненькая!.. Еще трошечки, и опять до вечера отдыхать будешь! – сулит мужичок лошаденке, и та наддает, видимо хорошо зная дорогу до завидневшихся вдали приземистых хат.

Это был старый, брошенный хозяевами хутор. Крыша одной из хат была разобрана – вероятно, проезжими, кормившими тут старой соломой своих лошадей. Вторая хата была цела, но холодна, темна и бесприютна, как всякое покинутое жилье. Я переступила порог – и внезапно мне стало жутко… как бывает в ночных снах, когда ты бродишь неизвестно где, в темноте, спускаясь по бесконечной лестнице все глубже и глубже в неведомые мрачные подвалы… и вдруг ступеньки под тобой начинают шататься и выскакивать из пазов… и ты летишь вниз, в пустоту, в неизвестность… и просыпаешься с криком.

– Сейчас затопим, согреемся! – бодро сказал возница. – А ну, жинка, неси, что там у тебя есть!

– А дыма с дороги не будет видно? – поинтересовался Георгий, и я испуганно вжала голову в плечи: что ж он допустил такой промах?! Мы ж вроде не скрываемся… он инженер, я – глухонемая сирота… Мы не сбежали, украв лошадь, его не разыскивает ГПУ по доносу, чтобы расстрелять, мы просто едем! Едем ДОМОЙ!..

Возница между тем оплошности не заметил:

– Не… дерево сухое, и с дороги дыма не увидят – оно ж под горку да за деревьями. Одну хату разбираем потихоньку на растопку, во второй днюем, когда путь приведет. А так тут и не бывает никого!

– Так я пойду дров принесу?

– И то дело! – обрадовался мужик. – Сам управишься? Вот, топор-то возьми… мигом затопим, чего в холоде сидеть. Похлебку какую-никакую спроворим…

Георгий тронул меня за плечо.

– Посиди. Я скоро, – дополняя слова жестами, раздельно произнес он. – Не замерзла? – Потом одними губами прибавил: – Присматривай, – и ногой подпихнул прямо ко мне тяжелый черный саквояж.

Я помотала головой, демонстрируя понимание, и отвернулась к окну, крепко ухватившись за холодную ручку дорожной сумки.

Георгий подобрал топор и ушел к соседней полуразобранной хате. Уже совсем рассвело, и я хорошо видела его удаляющуюся фигуру. Вошла молодица, оббивая с валенок снег и развязывая узел, в котором, вероятно, хранились припасы.

– Слышь, что скажу! – дернула она мужа за рукав, понизив голос и предварительно оглядевшись. – Тут их кончать надо! Другого места не будет… точно тебе говорю. У него полная сумка десяток золотых! Там одну, да тебе… так и швыряет! Инженер… видали мы таких инженерóв! Из бывших он, точно! По лицу да по повадкам видать! Может, спрятанное выкопал или ограбил кого… – шептала она, искоса поглядывая на меня.

Я не шевелилась – не потому, что старалась сделать вид, что ничего не слышу, просто у меня вдруг отнялись ноги. Если бы я сейчас и захотела встать и убежать, наверняка не смогла бы этого сделать.

– Как поедят и спать лягут, – не оборачиваясь, сказал муж. – Сначала его – девка не услышит. Вишь, все время сиднем сидит, смирная. Токо глазами лупает. Ну, а потом и ее… Кому она нужна на свете, такая?.. Ох, грехи наши тяжкие… Баул-то его где?

– Все время на него смотрел! – доложила молодица. – Как что, так и щупать! А сейчас ей прям под подол сторожить подсунул. Ты смотри, при ней ничего не говори!

– Так она ж не слышит!

– Ты не говори, когда она на нас смотрит… Я знаю, они понимают, когда глазами видят!

– Ну-ну… умная ты у меня! Кашу-то свари погуще! Пшена не жалей. Чтоб наелись, да и поснули с устатку сразу…

– Учи меня, умную! – Женщина схватила казан и вышла – должно быть, за чистым снегом, чтобы натопить воды.

Я сидела у окна, стараясь ничем не выдать охватившей меня паники. Значит, они завезли нас сюда совсем не потому, что не хотели ехать днем… а чтобы убить и ограбить! Почему, ну почему Георгий так неосторожен?! И как поговорить с ним?! Как рассказать?!.

Георгий вошел в хату с целой охапкой дранки и мелких щепок:

– Это на растопку, сейчас еще чего покрупнее, чтоб протопить как следует, наломаю.

Я умоляюще вскинула на него глаза: пойми, пойми! Однако он даже не взглянул в мою сторону. Лишь отряхнул труху с рукава – и снова ушел.

Молодица уже складывала в печке принесенную щепу и подносила к ней аккуратно чиркнутый о коробку серник:

– Сейчас распалю, а ты пока лошадь хоть чем покорми…

– Поставил уже и сена задал, – сумрачно отозвался муж. – Девка-то хоть немая и худущая, а красивая…

– Толку с ее красоты! – оборвала его жена. – И без нее сколько народу перемерло! И хватит уже! Жалобщик… всех не пережалеешь! А с их деньгами уедем отсюдова!

– Куда? Куда ты уедешь? Кругом колхозы, все отбирают, власть проклятая…

– В город поедем! Там полегче… скотина нам ни к чему, а золотишко будем потихоньку менять. Ты у меня не безрукий… да и я много чего могу!

Внезапно мне показалось, что она уже стоит у меня за спиной, занеся над головой топор. Я дико вздрогнула и обернулась, не в силах совладать с собой и тараща глаза. В печи бушевало пламя. Оба – и муж, и жена – сидели ко мне спинами, поворотясь к топке и глядя прямо в нее. Молодица стянула с головы платок и расстегнула кожух, протягивая к огню красные, просвечиваемые пламенем руки. На мгновение мне показалось, что они у нее в крови. Чтобы не закричать, я изо всех сил зажала себе рот ладонью.

Жасмин: полька-бабочка…

– Собирайся! – сказала я сразу после того, как дверь за бывшим мужем захлопнулась.

– Что-о-о?! – Алиска взвилась. – Да я… ни за какие коврижки… с ним не поеду!

– Собирайся, – вновь приказала я. – Быстро! Тут оставаться опасно. А то дождемся… пойдешь в школу, схватят, в машину запихнут – и…

Глаза у Лиски стали огромными, и слезы хлынули из них потоком:

– Мама! Мамочка! Я не хочу к ним!.. Я не могу!..

– Ну что ты, моя хорошая… – я порывисто обняла дочь. – Никому я тебя не отдам… Мы сейчас соберемся и…

И что дальше? Снова с сумками на вокзал? Снова другой город, скитания в поисках жилья, расспросы подозрительных квартирных хозяек и равнодушных работодателей: «нет, одиноких с детьми не пускаем», «а откуда вы?», «а почему?», «а где прописаны?» и непременное «деньги только за полгода вперед!» И вновь покупка газет с объявлениями, дрянной кофе в пластиковых стаканчиках и дрянные же мысли, листовки у метро, которая уже по счету школа для Лиски и наворачивающийся, словно снежный ком на все это, хронический стресс… Нет! Ничего этого я больше не хочу! У нас есть дом… друзья… у меня работа, в конце концов! Три дня назад мне позвонила до крайности взволнованная Люсинда:

– Яська? Ты сейчас где? В поселке?

Я как раз раздумывала, ехать ли в город на раздачу очередной рекламной продукции или остаться и попытать счастья в интернете: вдумчиво заполнить анкету и разослать по рекрутерским агентствам – авось где и отломится. Можно также попробовать зарабатывать копирайтом на музыкальные темы – хотя я даже не знала, нужно ли это кому-нибудь и как себя подать, ведь я отнюдь не музыкальный критик…

– В поселке, – отозвалась я.

– Детский садик знаешь где?

– Конечно!

– Беги бегом туда, прямо в кабинет заведующей. Маман имела с ней содержательную беседу, они вроде как подруги. Их музыкантша вчера поскользнулась, упала и сейчас в больнице. У нее сколько-то там беременности, так положили на сохранение. А в садике утренники! Ангелы со звездой и все такое! А по клавишам стучать некому! Беги скорей, а я пока мамане позвоню, скажу, что ты придешь… сбацаешь им там польку-бабочку, они тебя с руками оторвут!

Заведующая и впрямь была озабочена:

– У нас утренники сплошь на этой неделе, и идея оригинальная, и детки готовились, костюмы родители шили… и такое несчастье! Ну, главное, с ребеночком все хорошо – но нам-то как быть? Вы играете? – спохватилась она. – В смысле, в детском учреждении когда-нибудь работали?

– В детской музыкальной школе, – заверила я ее, и она облегченно вздохнула.

Распространяться о своих победах на международных конкурсах и лауреатских наградах я не стала. Здесь набивание себе цены было не только неуместным и лишним, но, пожалуй, даже насторожило бы эту милую тетечку, с гордостью показывавшую мне действительно образцовый садик:

– А это наш зал! Инструмент у нас хороший! Сыграете что-нибудь?

Я села, не чинясь, и «сбацала польку-бабочку» – заиграла воздушную счастливую пьеску из «Детского альбома» Чайковского. Инструмент действительно был неплохой, хотя явно нуждался в настройке.

– Прекрасно! Прекрасно! – ликовала директриса. – Думаю, вы справитесь! Только ж первый утренник уже послезавтра!.. Сценарий у нас тут есть, вот он, прямо сверху лежит – да, да, вот эти листочки! Но я не очень вникала, это ж не мое дело… Мы хотели как бы объединить два праздника – Рождество и Старый Новый год. Так никто еще не делал, но сценарий всем понравился, детки выучили и колядки, и щедривки, и родители помогали… с таким энтузиазмом! Одна мамочка с филологическим образованием нам со стихами и сценарием помогла! Все прекрасно должно было получиться, очень красочно и с фантазией… Ну, теперь-то отменять ничего не придется, я думаю? А уточнить, позвонить, я считаю, и прямо в больницу можно! Мы вас сначала оформим как подмену, а когда наша Лерочка в декрет уйдет, месяца, думаю, через полтора, мы вас на постоянно возьмем. Вы приезжая, как мне сказали? Я вас раньше не видела… я тут, в садике, уже почти тридцать лет! – с гордостью добавила она. – Почти все детки наши, поселковые, через нас проходят…

– У меня дочка в вашей… в нашей школе учится.

– Да? – обрадовалась она. – У меня там подруга преподает! Язык и литературу! Мы с ней сначала вместе педучилище… нет, это я училище, а встретились-то мы уже в институте! Вот вы скажите: такие милые детки, – она кивнула в сторону окна, за которым виднелась группа малышни в ярких курточках и комбинезонах, под предводительством воспитательницы что-то строящая из снега, – вот как они потом, в школе, превращаются в настоящих диких и неуправляемых монстров?

– Слава богу, не все, – осторожно заметила я. Дебаты на тему воспитания в мои планы явно не входили. – Вы мне телефон прежней… учительницы музыки дадите?

– Музрука. У нас в садике музрук.

Итак, теперь я была музруком детского сада, с приличным жалованьем, питанием от детского котла и прочими привилегиями… и что ж, бросить все это?! И у меня первый утренник прямо завтра! Младшая группа!

– Черти его принесли! – сквозь зубы сказала я. – Теперь он нас не оставит в покое.

Лиска молчала и только хлюпала носом. Выход, собственно, был только один. И я набрала номер Георгия.