Текст книги "Пионеры Русской Америки"

На следующий день, отдохнув, тронулись в путь – нарты, усиленные свежими собаками, весело катились по недавно ставшему льду залива к мысу Ныгвыльнук. В ближайшем жиле купили три пуда мороженой рыбы, переночевали у туземцев в летнике. Староста уверял, что знает местность как свои пять пальцев и по тундре проведет к реке напрямик коротким путем, нужно только «встать на лапки».

«Лапки, – поясняет Загоскин, – это род лыж, но только лыжи делаются из тонкой выгнутой доски, подшитой снизу тюленьей шкурой… а лапки сгибаются из четырех трехгранных брусков, связанных попарно». Ноги вставляются в две распорки и привязываются к ним оленьими петлями. Делали лапки из березовой доски, как и полозья для нарт.

Моряку передвигаться по суше и без того непривычно, а уж на лапках-то… «Надев в первый раз в жизни лыжи, я осторожно ступал по кочковатой почве, едва закрытой снегом». Шли час. Петли лапок нестерпимо резали пальцы, мелкий снег слепил глаза, в десяти шагах ничего не было видно, и встреченная на пути лощина казалась озером, холм – равниной, а спуск заканчивался неизбежным падением. Наконец, решили остановиться, чтобы дать отдых собакам и себе.

Кто задымил трубкой, кто стал нюхать по туземному обычаю табак, Загоскин снял вконец измучившие его лапки – и вспомнил о компасе. Оказалось, они идут строго перпендикулярно намеченному курсу, не вдоль залива, а вглубь материка. Тут и староста, почесав затылок, признался: мол, идем не туда. Лейтенант глянул на него исподлобья, но говорить ничего не стал – «взял румб на запад». Однако дойти до залива засветло не успели, решили заночевать в устье небольшого горного ручья, именуемого туземцами «квык», что означало «поток» или «ручей».

У залива стало заметно теплее, вечером термометр показал – 4,5 градуса. Но задул крепкий восточный ветер, к утру он перешел в пургу, и закрутило, замело!.. Кострище, люди, нарты, собаки – все в одно мгновение превратилось в сугробы, и уже нельзя было понять, что где. Пришлось время от времени откапывать друг друга и проверять, не уснул ли кто. На закате метель стихла, выглянула луна, освещая все вокруг мирным, тихим светом. Откопали нарты, разожгли костер и обсушились.

Утром потеплело, в заливе взломало лед и понесло его обломки в море. По сырому снегу стало продвигаться труднее, и дорога пошла среди такого густого кустарника, что пришлось рубить просеку. Измучились и люди, и собаки. «Вчера мы роздали собакам последнюю юколу», – записал Загоскин в дневнике. По бездорожью и на голодном пайке собаки не то что груженые нарты не сдвинут с места – сами не смогут идти. И лейтенант решил послать в Уналаклик за подкреплением.

Следующий день – 11 декабря – оказался не легче предыдущего. Шли берегом под утесами, «попали во время прилива и принуждены были жаться по краю лайды, загроможденной огромными льдинами, выдвинутыми на берег октябрьскими полными водами». В двух местах берег оказался засыпан камнями с утесов и сильно сузился, пришлось выпрягать собак и перетаскивать нарты на руках. Вконец измотанные, добрались, наконец, до Уналаклика.

И вновь Уналаклик

Здесь Загоскин порадовался – все его летние распоряжения оказались выполненными: срубили избу, к ней пристроили кухню, рядом соорудили сарай для собак. В Уналаклике отдыхали четыре дня – исправляли собачью сбрую, чинили нарты, увязывали припасы к походу. Один день ушел на сортировку собак – старых и негодных к дальнему походу оставили в селении, вместо них туземцы подарили трех молодых – щедрый подарок! – остальных Загоскин взял напрокат за вознаграждение.

В книге лейтенант подробно описал походный груз, «для того, чтоб каждому можно было судить о трудности и неудобствах таких походов». Треть груза составлял корм для собак, седьмая часть – зимняя и запасная одежда, палатка, чемодан с астрономическими инструментами, ящик с книгами, шкуры для байдар и почти три с половиной пуда – оружие и патроны. На шести нартах везли 67 пудов 5 фунтов – больше 11 пудов на нарту. Меньше взять было никак нельзя, и так по его настоянию взяли всего по пуду сухарей на человека, а не по два с половиной, как обычно, потому что из них половина обычно раздавалась шнягам-приятелям. Везли не только свой груз, но также припасы и товары для артели в Нулато.

Загоскин не без гордости отмечал: «От Васильева включительно до нашей экспедиции все отряды голодовали, все были принимаемы туземцами более или менее враждебно; все, невзирая, что продолжали свои исследования всего сряду по несколько месяцев, стоили Компании сравнительно дороже того, во что обошлось наше путешествие». Голодали потому, что они делали расчет на покупку провизии у туземцев, а Загоскин за два года экспедиции добывал пропитание по большей части сам и только в случае крайней нужды выменивал. И делал это всегда с оглядкой, точнее, с прицелом на будущее: «Мы знали, что места, нами осмотренные, не останутся долее в безызвестности, и ласковым и вместе строгим в рассуждении себя обращением с туземцами успели внушить к себе их доверие и уважение, и всем этим обязаны добронравию и самоотвержению команды».

Поскольку Загоскин собирался охотиться, то брал с собой много оружия: две винтовки, семь фузей, два дробовика, 12 пистолетов и пуд патронов, упакованных в медную флягу. И только в походе он понял: ружья и пистолеты, выделяемые компанией, для пешеходной экспедиции не годятся из-за большого веса. К тому же на 30-градусном морозе и в снегопад ружья неизбежно давали осечку. Длинные, в два аршина, кремневые фузеи не годились и в стычках с туземцами – «сами туземцы сознаются, что нисколько не боятся наших ружей, потому что за них можно схватиться». Они именно так и поступили в 1841 году, когда вырезали всю артель в Икогмюте.

Пистолеты тоже оказались неудобными: весили по четыре фунта (около 1,6 килограмма. – Н. П.), требовали времени для заряжания, поскольку были кремневыми, часто давали осечку и имели рога – «иначе не умею выразиться о крючьях, которые привинчиваются к ложе для затыкания за пояс, что на деле никогда не употребляется». В итоге лейтенант поступил так, как делали все моряки-офицеры в дальних походах: купил за свой счет английскую винтовку и два английских же капсюльных дробовика – даже вымокшие и полные воды, они не осекались, «были укладисты и надежны». Он приобрел и карманные пистолеты английского же производства, легкие и удобные, они помещались в карманах и всегда были наготове – вот их туземцы действительно боялись.

На утро 16 декабря наметили выход из селения. Собирая собак, долго не могли отыскать одной – оказалось, ночью ее зарезал волк. Вышли поздно, около 11 утра, но погода была самая ходовая: Загоскин намерил минус 24,5 градуса, и первые пять миль шли бодро по гладкому льду. Дальше дорога пошла по рыхлому снегу сквозь кустарник, и пришлось снова надевать «лапки». Ольховник и тальник вскоре сменились ельником, росшим по берегам Уналаклика, а далее на восток начиналась тундра. К вечеру пошел снег, ставить палатку на ночлег не стали – «мы ее берегли до лета», и поужинав, в хорошем настроении «расположились, где кому приглянулось». Всего за день прошли десять миль – это если мерить напрямую, а если по всем изгибам реки – то выходило и все пятнадцать.

Днем потеплело до минус пяти, задул северо-восточный ветер, повалил снег. Ночью засыпало так, что часовой начал отгребать старосту, тот разбудил команду, и все вместе отгребали нарты и лейтенанта. «Услыша шум, я проснулся и, полагая, что время собираться в путь, спросил кружку чаю».

– До света, батюшка, еще далеко, – отвечал староста. – И лучше бы нам воротиться.

– Что так? – сонно спросил лейтенант. Оглядевшись, увидел, что снегу нападало более двух футов.

– Вишь ты, как засыпало. Долго идти будем по такому снегу. Весь корм выведем в один конец. Из Нулатова не на чем будет выгнать собачонок.

Загоскин помнил, что по карте, составленной Малаховым, от Уналаклика до выхода на реку Квихпак 100 миль и оттуда до артели в Нулато еще 30, всего 130 миль или 227 верст. И пройти их предстояло по колено в снегу и с нагруженными нартами.

– Пока снега не окрепнут, замаит нас, грешных, этот путь, – вздохнул староста. – Пригожей было бы воротиться, батюшка.

«Я послушался бывалого человека и решился воротиться». А если бы не послушался? Позже, еще раз возвращаясь мыслью к своему первому походу, лейтенант признавался – если бы он тогда знал переносы, то есть кратчайшие пути, то снег не помешал бы им дойти до Нулато и не пришлось бы тогда претерпевать лютые морозы – «следовало только подняться на тундру». Но этот путь ему еще предстояло открыть, а пока пришлось возвращаться.

Одиночка

Непогоду решили переждать в одиночке. Чтобы уменьшить груз, староста предложил оставить юколу в укромном месте, но и с облегченными нартами по глубокому снегу за день до одиночки не дошли, снова ночевали на снегу. И здесь случилась неприятность: собаки, почуяв близость знакомого места, убежали, бросив нарты. В тех краях остаться без собак означало верную гибель. Хорошо, беглецов поймали туземцы и вернули обрадованному Загоскину.

К утру еще потеплело, началась оттепель. Вода в реке стала подниматься поверх льда, быстриной выворачивало полыньи, и пришлось распрягать собак и тащить нарты на себе. Под тяжестью нарт и людей прибрежный лед крошился, раз нарты провались в полынью – к счастью, в том месте было неглубоко – вытащили. «Такая работа в зимнюю пору не весьма приятна: следовало бы обсушиться, но поднявшаяся метель обещала пургу и торопила к месту». Промокшие, уставшие, еле доползли до одиночки.

Староста одиночки, встретив Загоскина, удивился его скорому возвращению и не обрадовался – провизии не хватало и для своих, а здесь целая команда пожаловала. Пришлось Загоскину послать две нарты в редут за припасами, и еще на двух нартах поехал староста за спрятанной по дороге юколой для собак.

«Сносно было в дымной каморке провести трое, четверо суток, но без дела две недели показались бы истинною мукой». Но делать нечего – оставалось терпеть и ждать погоды. Короткие декабрьские дни Загоскин проводил перед тусклым огоньком жирника в астрономических вычислениях «так – для пробы, крепка ли голова». Вот где пригодились расчеты, которые он делал кадетом в корпусе по учебникам Гамалеи! Но в Америке определить координаты места по расстоянию Луны от Солнца или от звезд порой оказывалось невозможно из-за ненастья и сильных морозов. Перед экспедицией он просил друга выслать ему экземпляр только что вышедшей брошюры «Об определении долготы места по наблюдаемому прохождению луны и звезд через меридиан». «Где с большей пользой русские морские офицеры могут приложить к делу этот способ, как не в Северной Америке?..» – писал он в письме. Дошла ли до него та брошюра, неизвестно, но он смог точно, не на глазок определить координаты сорока пунктов, и его расчеты позволили нанести на карту Аляски устья и истоки рек, их рукава и повороты, одиночки и редуты, туземные жила.

Вот так в «дымной каморке», порой угорая от печки-каменки и мучаясь вынужденным бездействием, встретил лейтенант Рождество. Впрочем, вскоре дело нашлось – ночью волки зарезали лучшую передовую собаку, привезенную с Камчатки, на следующую ночь – еще трех. И пошла охота! Без собак на Аляске не прожить, они там первые помощники и главная тягловая сила, недаром туземцы считали их членами семьи.

Для охоты на волка туземцы изобрели зверский – иначе не скажешь – но бескровный, то есть сохраняющий в целости шкуру волка, способ: «туземец берет несколько тонких, плоских китового уса прутиков, около 2 футов длиною, заостряет их концы, свивает оборота в три и, обмотав маклячьим жиром, бросает в разных местах близ своего жилища. Волк падок на жир: с голоду глотает два-три комка целиком; жир варится скоро, ус, выпрямляясь, колет его желудок и приводит к верной смерти. Наутро охотник по следам доходит до пропавшего зверя».

Лейтенант караулил по ночам с ружьем у падали, туземцы разбрасывали свои ловушки – словом, вторая неделя пролетела незаметно. Наконец, 30 декабря изготовились идти. Снегу за 11 дней навалило столько, что Загоскину пришлось нанять двух молодых туземцев протаптывать дорогу. Эти юноши, оставшиеся сиротами после смерти родителей от оспы, не имели теплой одежды и обуви, и Загоскин выделил им по теплой парке и паре торбасов. Кормили их тоже на счет экспедиции. Нанял он их за приличную плату и даже написал в книге, «для любопытных», за какую: «½ фунта бисера красного и белого в цене двух бобров, топор енисейский в двух, нож якутский в одном, 2 фунта табаку черкасского в двух, пальма[14]14
  Пальма – нож с односторонним лезвием, насаженный на длинное древко.


[Закрыть] в двух: сверх этого дано каждому в придачу по огниву». Вот почему молодые, неженатые туземцы охотно нанимались на работу в компанию, особенно по весне, когда было голодно. «Если приложить дороговизну провоза привезенных мною вещей, доставляемых через Сибирь, и сравнить с ценностью, которую имеют эти предметы на рынках Камчатки, Колымы и в владениях Гудзонбайской компании, то явственно будет, что Российско-Американская компания платит щедро».

Погода установилась самая подходящая для похода: ясная, тихая и морозная. Шли по левому берегу реки Уналаклик, тундрой снег оказался «крепко убитым», но собаки идти ленились и за день прошли не более семи миль. И всё оттого, что на пути не раз встречались глубокие овраги, по дну которых петляли горные речки. И приходилось останавливаться, выпрягать собак, переносить на руках нарты через реку, потом снова впрягать собак.

Ночевали у реки, в туземном жиле, которое русские называли Игудовским – «по имени Игудока, одного из главнейших торговцев племени улукагмютов». Этим маршрутом три года назад шел и Глазунов, но составленный им журнал по каким-то причинам в Новоархангельском архиве не сохранился. Однако спутники Глазунова рассказывали лейтенанту, что путь этот невероятно труден – он проходил по горам, нарты им приходилось спускать на потягах – ременной упряжи. Поделились с ним и своими подозрениями относительно туземцев: якобы проводники – улукагмюты могли намеренно вести их таким тяжелым маршрутом, чтобы навсегда отвадить белых людей от попыток проникнуть в верховья Квикпака.

Цель экспедиции Загоскина многим туземцам была не ясна, и лейтенант старательно ее скрывал, чтобы не возбудить подозрений у сметливых и коварных улукагмютов. Обычно он говорил через толмачей, что «русский тойон идет дарить тех, которые продают бобров его землякам». Это им было понятно, тем более что лейтенант щедро подкреплял свои объяснения подарками. Нанятые Загоскиным в Уналаклике туземцы не бывали на Квихпаке, и староста дорогой признался: два года назад он проходил этим переносом, но путь помнит «некрепко». Как бы то ни было, переход через Куиххоглюк считался на тот момент кратчайшим, и Загоскин решился идти. Обнадежил и толмач Григорий Курочкин – он обещал найти знающих попутчиков и советовал взять с собой туземца из жила.

Чтобы не заблудиться, решили придерживаться левого берега реки. Шли по компасу на северо-восток, через широкие овраги; даже засыпанные снегом, они оказались так глубоки, что приходилось мостить переправу. И все же в первый день нового, 1843 года прошли целых девять миль.

К вечеру послали двух туземцев на ближайшее жило дать знать о своем приходе. 2 января к полудню на место привала явилось все население – 18 человек обоего пола – «для расторжек», то есть меновой торговли. Сначала, по местным обычаям, дарили друг другу подарки, затем открылся базар. Загоскин купил мороженых сигов, гольцов, толкуши всех видов – мясные, рыбные и ягодные, юколу для собак. Прикупил еще парку для себя потеплее – в своей он промерзал на ночлегах, поменял лапки для всей команды на более удобные.

За торговлей подошло время обеда, и хозяева не могли не угостить гостей любимым лакомством туземцев – чаем с сахаром и сухарями. Компания для чайных церемоний средств не выделяла, угощали из личных припасов – «для соблюдения приязни туземцев». Загоскин не раз повторял: «Кто привязал его к себе ласковым обращением, открыл или показал употребление какой-нибудь вещи, полезной для домашнего быта, согрел, одел, накормил вовремя, при нужде, того он никогда не забудет, но не рассыплется в благодарностях, не скажет приветственных слов, потому что взаимная помощь считается у них делом обыкновенным». Он не забывал описывать и туземные привычки, не всегда понятные русским. Так, он заметил, что полученные подарки «туземец не считает ни во что: другое дело подарки после расторжек: тут он полагает, что выторговал вещь, которую получает в придачу». То есть туземцы тоже хотели считать себя ловкими коммерсантами.

Была у них еще одна особенность в ведении торговли. Если обмененная вещь оказывалась, по мнению покупателя, негодной или он просто был недоволен ею, то продавец был обязан принять ее обратно и вернуть полученный товар, даже если с момента покупки прошел год и более. Так что для торговли с ними нужно было запасаться терпением. Загоскин заметил, что туземцы никогда «скоро и легкомысленно не заключали своих торгов».

Гости пробыли у них до вечера – женщины при свете пламени чинили одежду и обувь команды Загоскина, младенцы грелись в парках за спинами матерей в специально скроенных для них карманах, дети постарше играли полученными в подарок колокольчиками. Мужчины курили трубки у костра и наблюдали диковинные явления, которые им демонстрировал лейтенант, – как «камфара горела в снегу, как компасная стрелка бегала за концом ножа». Все это давало пищу к размышлениям и долгим обсуждениям.

Загоскин не захотел уподобляться тем «белым людям», кто изображал компас и часы богами и духами, а себя их шаманами, ему претило пользоваться доверчивостью местных в корыстных целях. «Показывая часы, компасную стрелку, силу пороха и пр., я старался, сколько то было возможно, ознакомить туземцев с устройством и употреблением этих предметов, объясняя им, что все это есть дело хитрости человека и что сами они, если захотят, могут научиться делать то же».

Впрочем, доброта лейтенанта не свидетельствовала о его излишней доверчивости или наивности. Опыт боевого офицера заставлял быть всегда настороже с туземцами, и потому он не забывал выставлять на ночь караулы и проверять часовых. На вопросы туземцев об охране отвечал честно: «Вы люди добрые, но сами говорите, что часто бываете наущаемы злым духом на худые дела. Что, если мы все уснем, а вас злой дух подучит убить нас?» – «Да, так, – отвечали туземцы, – пожалуйста, держи караульщика: ты и нас сохраняешь от худого дела».

И дело здесь было не в одной лишь бдительности – он считал заботу о нравственности туземцев долгом русских и объяснял почему: «Мы приняли их от купели, и на нашей совести лежит обязанность утвердить их в духе истины». Положение восприемника при крещении налагало на него определенные обязательства, и Лаврентий старался не забывать о них. Доверчивостью туземцев он не пользовался, но доверие к туземцам имел – оно одного корня со словом «вера», и действовал в соответствии с русской поговоркой: «Доверяй, но проверяй».

Там, где замерзает ртуть

В бассейне реки Уналаклик проходил самый оживленный торговый путь, который связывал приморье с материковой Аляской. Делили эту территорию племена эскимосов и индейцев-атабасков (атапасков). По внешнему виду, языку, нравам и обычаям местные племена были схожи с племенами Кенайского залива, которых русские называли улукагмюты или кенайцы. Этот вывод Загоскин делал весьма осторожно, с оговоркой «кажется»: «Но чтоб точнее определить их сродство, потребно более ознакомления с этими племенами. Это предстоит будущим исследователям материка».

Свои возможности как ученого-исследователя он оценивал скромно, сетовал на недостаток знаний, тем не менее добросовестно заносил в журнал всю добытую им информацию – для специалистов. Благодаря проделанной им кропотливой работе были уточнены названия одних и тех же географических объектов на разных языках, он нанес их на карту и рассчитал расстояния между ними. При этом Загоскин, как человек наблюдательный, брал в расчет и характер туземцев, и манеру описания ими пройденного пути. При подсчетах туземец непременно загибал палец – но это могла быть и остановка, когда он садился, чтобы выкурить трубочку, и день перехода – думай, как хочешь. Если не принимать во внимание этих особенностей, можно сделать поспешные и неверные выводы, считал Загоскин.

Жители приморья называли эти племена инкиликами, сами они именовали себя «ттынайцы-хотона», что означало «люди по преимуществу». Насколько самоназвание соответствовало действительности, Загоскину еще предстояло оценить. Из рассказов, услышанных в редуте, он знал о богатстве этого края и его самых известных торговцах – Мускуа, Тумачугнаке и Игудоке. Эти ловкие люди скупали меха у местных племен и привозили их на продажу в редут, каждый – до пятисот бобровых шкур в год. Но когда компания решила основать поселения поближе к Квихпаку, чтобы взять местную торговлю в свои руки, хитрые торговцы прибегли, как выразился Загоскин, «к политике Макиавелли»: они предложили быть проводниками и коварно «четыре зимы водили наши отряды на Квихпак, скрывая легчайший и ближайший путь к Нулато». Но и служащие компании тоже оказались не лыком шиты – Малахов уговорил мальчика-туземца, не ведавшего о торговых войнах Аляски, показать ему так тщательно скрываемый путь.

Однако и после раскрытия секрета инкилики продолжали свою лицемерную политику – сохраняя торговые отношения с редутом и даже завязав родственные отношения со служащими, они одновременно то подговаривали другие племена нападать на «белых людей», то наущали их красть товары. И при этом всегда действовали чужими руками, чтобы в случае неудачи остаться в стороне.

Ловкие, сильные и изворотливые инкилики, оседлав торговый путь на Квихпак, сами не охотились, рыбу не ловили, их единственными занятиями были торговля и шаманство. «Не будучи разборчивы в способах обогащения, то, чего не имеют возможности вышаманить и выторговать, берут насильственно или платят по произвольной цене».

С одним из таких «шаманов-обманщиков» Загоскин познакомился в походе. Мускуа следовал вдоль Квихпака со своим семейством, скупая по туземным жилам меха в обмен на белужий жир, оленину, белый и красный бисер по самой низкой цене. Одни нарты тащили нанятые им старуха и мальчик лет тринадцати в упряжке с собакой, вторые – жена Мускуа вместе с другим нанятым мальчиком, лет шестнадцати, годовалая дочка торговца сидела в нартах, двое его сыновей – шести и восьми лет – шли за нартами на лапках. Сам Мускуа шагал налегке с ножом, посаженным на древко, луком и колчаном за спиной.

Когда Загоскин, уже слегка понимавший местный язык, заговорил с ним о торговле, тот откровенно рассказал о своих уловках, не скрывая обмана и «смеясь над простотою и доверчивостью своих квихпакских соплеменников». Они вообще были людьми веселыми, эти инкилики, чем по наблюдениям Загоскина, приметно отличались от жителей приморья. «Перед сном, пока варилась у нас каша и семья Мускуа поджаривала на палках мороженую рыбу, сопровождавшие нас двое туземцев и мальчики нашего спутника плясали перед огнем под звуки разнообразных животных своих напевов, даже малолетние не отставали, несмотря, что целый день были в ходьбе и, казалось, должны бы устать».

Начало января чуть увеличило световой день и принесло морозы за 20 градусов. Дорога пошла по гладкому насту тундры, где лишь изредка попадались небольшие перелески. За семь часов светового дня проходили по 11 миль, останавливаясь лишь для отдыха собак. Компас показывал направление на северо-восток, ориентиром служила приметная, высотой более 800 футов сопка с трудно выговариваемым названием Ццыцека, которую русские именовали Веселая. Издалека она походила на покатую крышу дома, с запада ее омывала речка Тоукатль или Ццыцека-тойна, то есть Малая Ццыцека. Малахов в 1838 году, достигнув ее вершины, на другой день вышел на Квихпак – по этой ли или по какой другой причине ее назвали Веселой, Загоскин не уточнил.

После 5 января еще похоладало – сначала до минус 30° C, а 7 января под вечер температуру замерить не удалось – ртуть в градуснике замерзла и превратилась «в густое тесто». Ртуть замерзает при температуре минус 38° C, в такие холода и привычные к морозам туземцы не выходят из дому. Мерзлый снег, как сталь, резал деревянные полозья нарт, крошился, не давал нартам скользить, и без помощи людей собаки не могли их даже сдвинуть с места. Да и не хотели – они тоже мерзли, при каждой кочке или выбоинке ложились на снег, сворачивались кольцом и утыкали свои замерзшие носы в пушистые хвосты. Чтобы их подбодрить, приходилось давать им не по одной, а по две юколы.

Сменяя друг друга, впереди шли нанятые топтальщиками туземцы, но они скоро выбивались из сил, и тогда подключалась вся команда, а порой и впрягались в одну лямку с обессилившими собаками. Загоскин шел рядом с передней нартой и прорубал топором просеку в густом кустарнике. Пока идешь – еще куда ни шло, вспоминал он, «чуть остановился, мороз пробирает до костей» и опасно даже снять рукавицу.

Семейство Мускуа уже не плясало у костра по вечерам, а рано укладывалось под большие оленьи одеяла, сшитые мехом внутрь. Впрочем, и огонь на таком морозе согревал плохо – он «не высился пламенем и едва обхватывал костер». Особенно худо приходилось старухе и ее сыновьям-подросткам, чтобы не замерзнуть, они подходили к костру, и люди Загоскина, сжалившись, отдавали им что-нибудь из своей запасной одежды.

Спустя пять дней, оставив за спиной горы, вышли наконец в долину. Перед ними лежала главная река Аляски – вожделенный Квикпак. Его широкое русло далеко, насколько хватало глаз, заметал снег, левый берег, словно траурной полосой, окаймлял обгорелый лес. Правый берег был высок и обрывист, и Загоскин начал было размышлять, как преодолеть его крутизну, но наметенный вольными ветрами снег устроил им такой спуск, что в одно мгновение скатились с горы, не распрягая собак! Преодолев замерзшее русло и почуяв близкое жилье, собаки передовой нарты заспешили по левому, пологому берегу, и Загоскин с толмачом и первыми топтальщиками, много обогнав остальные нарты, в полдень подошел к жилу Хоголт-линде.

В гостях у Тумачугнака

В жиле их встретил Тумачугнак, родственник Мускуа, старик хитрый, ловкий, умный. Он уже оповестил всех о приходе «белого тойона», Загоскина ждали – и опасались. Во-первых, цель экспедиции Загоскина туземцам была не совсем понятна; во-вторых, они сознавали свою вину за разграбленный Уналиклик, ожидали наказания и на всякий случай позвали на подмогу родственников из соседнего племени.

Старик пригласил Загоскина в кажим, который на Аляске был чем-то вроде мужского клуба, где обсуждали насущные дела, делали хозяйственные работы, принимали гостей-мужчин и даже устраивали баню. Строили кажим так же, как зимник, с узким и низким лазом и очагом посередине, только размером он был больше.

Когда Загоскин с мороза вполз в кажим, там заканчивали мыться человек сорок мужиков. От испарения, запахов и едкой жидкости, которую туземцы использовали вместо мыла, у него перехватило дыхание – «я был еще новичок». Первым его желанием было ползти назад, но Тумачугнак напомнил о морозе и о том, что другого так жарко натопленного помещения в жиле нет. Встретили лейтенанта настороженно, просьбу старика освободить для гостей лавки как будто не услышали – посмеиваясь, ждали, что же предпримет этот загадочный тойон.

Загоскин знал, что здесь, в этом самом жиле четыре года назад едва не зарезали Василия Дерябина. Его спасло тогда только самообладание – увидев ножи, он не растерялся и бросил несколько патронов в тлевший очаг. Этого оказалось достаточно, чтобы разогнать нападавших. Теперь Загоскину пришел черед показать себя. «Взвилась нагайка, и вмиг правая сторона опустела». Он в первый раз приложил к прянику кнут для самозащиты, и средство оказалось действенно.

Загоскин и его спутники скинули парки, им принесли горячий чайник, и когда гости немного отогрелись, а хозяева успокоились, увидев, что за содеянное наказывать их не собираются, начали дарить по обычаю подарки – мороженых налимов, максунов, нельм, сигов. «Мы разбогатели», – признался обрадованный Загоскин и послал человека варить щербу – горячую похлебку.

Понемногу идущее от очага тепло делало свое дело, глаза смежались и наваливался предательский сон. Но спать в окружении туземцев было опасно – Загоскин позволил уснуть двум своим спутникам, а сам – как ни морил его сон – бодрствовал, вспомнив боевой опыт: «По службе удавалось мне не спать ночи по две и в разъездах против вольницы Талышинского ханства, и под берегом столицы наших колоний, но никогда я не чувствовал такого изнурения. Наконец, принесена варя, сон прошел в еде и разборке некоторых вещей».

На следующий день подошли остальные члены его команды. Оказалось, Глазунов отморозил пальцы обеих ног и пятки, у Шмакова тоже пострадали пальцы на ногах. Пришлось Загоскину проститься со своими верными товарищами, сопровождавшими его от самого Новоархангельска, и оставить их на попечение Тумачугнака и одного из племянников Игудока по имени Мантака – «Перчатка».

Пока отдыхали, Загоскин решил нанести визит в зимник Тумачугнака. Старик оказался богатым человеком – Загоскин насчитал у него 155 сажен бисера – целое состояние. Сами инкилики бисер не носили, его использовали как средство обмена с племенами, живущими в верховьях Квихпака. Основание одиночки в Нулато сильно подорвало их торговлю – «вот главнейший и единственный предлог неприязненности, которую питают к нам улукагмюты». Нужно, считал Загоскин, найти для них иной источник дохода, ведь от «благосостояния туземцев зависит процветание самой Компании». Ну а пока иные источники не найдены, их «следовало задобрить» – для этого лучше всего подходили чай с сахаром и сухари. На чаепитие пригласили старух и «домовитых хозяек», те с удовольствием чаевничали, но сахар припрятали для детишек, которых, по мнению лейтенанта, «дикари балуют, как нигде».

Отдохнув три дня и отогревшись в кажиме, послушав песни туземцев и посмотрев танцы у костра, приготовились идти в Нулато. Уже собрались было выходить утром, как обнаружили пропажу двух топоров. Просили, угрожали – ничего не помогло, топоры так и не вернули. Пришлось объявить, что, если на обратном пути топоры не отыщутся, со всех жителей поголовно будет взыскана их стоимость. И что же? – не успели пройти и четверти мили, как их догнал Мускуа и вернул найденный топор – на вора донесла его жена. Второй топор привезли в Нулато весной.