Текст книги "Синдром отката"

– Вы действительно думаете, что это другой кризис?

– Нет. Конечно, нет.

– Потому что все явно скоординировано.

– Верно.

– Дипфейк, видимо, изготовили уже некоторое время назад. Они – его изготовители, кто бы это ни был, – могли выложить его и раньше. Но придержали, пока правительство не рухнуло без моего участия.

– Об этом я не подумал, – заметил Виллем. – Вы правы.

– Почему они придержали ролик? Потому что если бы выложили его раньше, до падения правительства, в этом падении обвинили бы меня. Это действительно привело бы к конституционному кризису – и заслуженному.

Виллем кивнул.

– Но, – продолжала Саския, – если видео вышло после того, как совершилась отставка правительства, обвинить меня в антиконституционном вмешательстве невозможно…

– Разве что в излишней прямоте и откровенности. В том, что вы озвучили вслух мысли обычных разумных людей.

– Глас народа, – ответила Саския. – Вот уж на какую роль я никогда не претендовала! Но, похоже, ее мне навязывают. Скорее всего, те же, кто устроил диверсию на Масланткеринге.

– Масланткеринг был гордостью нации, – заметил Виллем. – Символом нашего инженерного мастерства. Его разрушение – огромный психологический шок. Одно из тех событий, что заставляют человека сесть и все переосмыслить. Кто бы это ни сделал – он создал возможность коренным образом переориентировать нашу политику. Да, нас подставили. Но не для того, чтобы навредить. Скорее наоборот.

– Что ж, кто бы это ни был и чего бы ни желал, боюсь, его ждет разочарование, – отрезала Саския.

Кто-то постучал в дверь.

– Готово! – послышался голос Фенны. – Получилось просто отпад!

– Идем! – крикнула Саския. И, вставая, сказала Виллему: – Будем решать проблемы по порядку. Сначала закончим с обращением, потом продолжим наш разговор.

В комнате дальше по коридору оператор и его команда уже включили ноутбук, вывели изображение с него на большой экран и теперь запустили отредактированное видео. Как и все официальные видеозаявления королевы, начиналось оно с заставки, изображающей королевский дворец с наложенным на него гербом Оранского Дома. Заставка плавно перешла в изображение королевы Фредерики, сидящей за столом. Она произнесла свою речь, и изображение так же плавно перетекло в «концовку».

Все повернулись к Саскии. Однако она едва смотрела на экран. Глазами смотрела, но мысли ее витали в другом месте.

– Все отлично, – сказала она наконец, – выкладываем.

Этот приказ был обращен к королевскому веб-мастеру. Название сильно устаревшее – куда вернее было бы называть эту должность «координатор социальных сетей», – но осколки былых эпох постоянно встречаются при королевских дворах. Если Саскию охраняет стража в медвежьих шапках и верхом на конях, почему бы у нее не быть веб-мастеру?

Так что все повернулись к женщине, занимающей эту должность.

Но та ничего не видела и не слышала.

Она неотрывно смотрела в собственный планшет, пораженная каким-то новым ужасом. По правде говоря, у людей, занимающихся пиаром в соцсетях, это обычное эмоциональное состояние и обычное выражение лица. Но даже по этим стандартам она выглядела глубоко потрясенной.

Наконец, заметив, что все взгляды в комнате обращены к ней, веб-мастер попыталась что-то сказать, но не смогла издать ни звука. Вместо этого пощелкала пальцами перед экраном планшета и развернула его лицом к остальным, чтобы все они увидели то же, что и она.

На экране шло видео. То самое, что они только что сняли, – по крайней мере, так казалось по заставке. Вот заставка померкла, появилась королева Фредерика, скромно сидящая в кресле… только одета она была по-другому. На ней было платье, которое она не раз надевала, выступая перед камерами. Но не здесь. В этой комнате и в этом платье она не снималась ни разу.

И, разумеется, никогда не говорила того, что начала говорить сейчас, в этом видео.

– Сегодня я хочу извиниться перед вами, а затем дать обещание.

– Откуда это? – спросил Виллем.

– Появилось на «Ютубе» четверть часа назад!

На них все зашикали.

– Несколько часов назад было опубликовано видео, на котором меня засняли без моего ведома. В этом видео я высказываю такие взгляды на премьер-министра и кабинет, какие не следовало бы высказывать вслух правящему монарху. За это я прошу прощения. При всем недовольстве, которое я – как и все прочие граждане Нидерландов – время от времени испытываю по поводу нашего политического процесса, мое положение не позволяет мне об этом говорить. Я позволила себе высказаться, думая, что всего лишь выражаю свои личные чувства в беседе с несколькими убитыми горем людьми, потерявшими в Шевенингенской катастрофе родных и близких. Я поступила наивно, не подумав о том, что мои слова могут услышать, зафиксировать и выложить в Интернет, где они приобретут силу публичного заявления. Еще раз прошу за это прощения.

Теперь, задним числом, ясно, что несчастье, пережитое нами в тот день, было лишь предвестием куда более ужасающих событий на прошлой неделе – событий, которые, среди прочих печальных последствий, привели к отставке правительства. Теперь нас ждет период, когда в течение нескольких месяцев повседневными делами страны будет управлять команда «исполняющих обязанности», в то время как парламентские партии будут формировать новую коалицию. По традиции в такие периоды временное правительство избегает серьезных политических решений и не вносит поправок в бюджет. Все это хорошо и правильно – в нормальные времена. Но нынешние времена нормальными не назовешь. Мы в эпицентре кризиса, и без серьезных решений нам не обойтись. Я не верю, что мы можем себе позволить сидеть сложа руки в течение нескольких месяцев бесконечных переговоров, какие требуются в нормальные времена для образования новой правящей коалиции. Поэтому даю вам обещание: я сделаю все, что в моей власти – хоть моя власть как конституционного монарха строго ограничена, – чтобы ускорить этот процесс и побудить враждующие партии объединиться и действовать. Для этого я предлагаю на роль informateur Виллема Кастелейна. У меня отсутствует официальное право назначать кого-либо на эту должность, однако ничто в Грондвете или в законодательстве не мешает мне высказать личное мнение о том, кто, на мой взгляд, наиболее квалифицирован для выполнения этой задачи. Надеюсь, лидеры политических партий согласятся со мной и безотлагательно назначат его на эту позицию, с тем чтобы запустить процесс как можно скорее. Если это будет сделано, я верю, что доктор Кастелейн сумеет сформировать новое эффективное правительство не за несколько месяцев, как обычно бывает, а за несколько недель или даже дней. Благодарю вас, всем доброго вечера.

Чувствуя, что все взгляды устремлены на него, Виллем решился наконец проверить телефон. Звук он выключил полностью. Однако само количество сообщений ясно указывало: все это им не померещилось и не приснилось. Сообщения сыпались, словно монеты из игрового автомата, где выпал джекпот.

– Нужно выпустить заявление… – начала Саския.

– Объявить, что вполне правдоподобное извинение, которое мы только что видели, – на самом деле фейковое извинение за другое видео, которое тоже фейк? – поинтересовался оператор.

Быть может, ему это только казалось; но Виллем не мог отделаться от ощущения, что кое-кто из присутствующих смотрит на него… не совсем дружелюбно. То же ощущение возникло у него вчера в Эйндховене. Для некоторых нидерландцев он остается чужаком: какой-то непонятный полуамериканец, полукитаец. Его семейные связи с Китаем, свободное владение мандаринским, недавние контакты с Бо – которые он старался изложить на бумаге как можно подробнее, чтобы избежать даже намека на что-либо недолжное, – все это теперь, после выхода второго дипфейка, начало вдруг выглядеть подозрительно.

Удостоверение на шее – белая карточка на оранжевом шнурке, открывавшая Виллему двери в этот дворец и во многие другие помещения, куда «людей с улицы» не допускали, – вдруг показалось ему непомерно тяжелым. Не давая себе времени задуматься, он снял с шеи шнурок, и удостоверение повисло в воздухе.

– Пока эта ситуация не будет разрешена, – объявил он, – дабы избежать даже намека на какой-либо конфликт интересов, я ухожу в бессрочный отпуск.

Уронил удостоверение на стол и повернулся к дверям.

Взгляд его скользнул по лицу королевы – потрясенному, убитому лицу. Первое желание Виллема, порожденное давней привычкой, было броситься ей на помощь. Хладнокровно проанализировать ситуацию, предложить несколько решений на выбор, составить план. Все уладить, все загладить…

Но порой складываются ситуации, в которых король, даже лишенный власти, должен быть настоящим королем. И принимать решения самостоятельно. Сейчас как раз такой случай.

– Прекрасная нынче погода, – сказал он. – Разрешите, я одолжу велосипед?

Восемь месяцев спустя

Есть старый анекдот о человеке, который ехал куда-то с аккордеоном на заднем сиденье. Остановился возле забегаловки в сомнительном районе, зашел перекусить; выходит – а у него заднее стекло вдребезги. Как так? Что украли? Бежит к машине – и видит, что, пока его не было, какой-то сукин сын подбросил ему второй аккордеон и смылся!

В прошлой жизни, когда Руфус пытался управлять фермой, он обнаружил, что этот анекдот объясняет многое в фермерском и ранчерском быте. Едва кто-то узнает, что у тебя имеется пятьдесят акров земли, – тут же вспоминает, что племянник сдуру завел огромного пса, которому тесно в квартире, или что у кого-то собака ощенилась, а топить лишних щенков жалко. И решает, что твоя ферма – самое подходящее для них место. Или заводит разговор о том, что старая машина, которую он все никак не починит, занимает много места в гараже, и хорошо бы ей до починки перекантоваться где-то еще – а ведь на пятидесяти акрах найдется куда ее пристроить, верно?

Именно этим и объясняется состояние великого множества ферм и ранчо, которые повидал Руфус за свою жизнь. Начинаешь с простыми и чистыми намерениями – а через пару десятков лет вдруг обнаруживаешь, что живешь на помойке, совмещенной со зверинцем и кладбищем автомобилей. Если только не научишься говорить «нет» и не побоишься прослыть неприятным человеком.

Но Мраморный карьер Руфусу не принадлежал, так что он не обладал здесь правом вето. Когда по ранчо «Летящая S» разнеслась весть, что Руфус приютил у себя Билдада, поставил для него бак с водой и запасся сеном, он оглянуться не успел, как Билдаду составила компанию престарелая кобыла Голди и двое мулов, Тракер и Пэтч. Работники ранчо, привезшие весь этот табун в трейлерах, пообещали, что ненадолго. Просто весь скот время от времени переводят на новое место, чтобы отремонтировать и переустроить старые конюшни. Пусть пока поживут здесь, это чисто временная мера.

Руфус насквозь видел всю фальшь этих заверений. Но спорить не стал, ибо не хотел терять работу, просто заказал в Интернете дополнительные товары и услуги для новых жильцов.

Присутствие всех этих животных и запах сена привлекли мустанга, по всей видимости, старого товарища Билдада. Руфус назвал его Пелег – еще одно имя из «Моби Дика». Но все вокруг стали звать коня Пеглег – «деревянная нога», из-за того, что на одной из передних ног у него был белый «чулок». Руфусу скоро надоело поправлять и объяснять, что деревянная нога была вовсе у Ахава, и мустанг так и остался Пеглегом. Тордис сеном соблазнила его зайти в загон, а Руфус успокоил настолько, что ветеринар сумел подойти к нему вплотную, вколоть наркоз и отрезать яйца, которые этому коню явно жали. От операции Пеглег быстро оправился и стал примерным членом общества, так что Руфус без особого труда приучил его к седлу и узде.

Что верно для лошадей и мулов, верно и для орлов. Этим птицам требуется разное специальное оборудование, частое кормление сырым мясом, экзотические ветеринарные препараты; но, если уж все это есть, нет особой разницы, одного орла держать или нескольких. А где орлы – там и сокольники; ведь орел привязывается к конкретному человеку и не желает работать ни с кем другим.

С Тордис – как и с Руфусом, как и еще примерно с тысячей человек – Т. Р. обменивался личными сообщениями. И она – как и сам Т. Р., и Руфус, и все прочие, кто не вылетал из этого списка через три дня, – понимала, как этим каналом пользоваться. Писать нечасто, делиться только хорошими новостями или какими-нибудь интересными идеями, которые порадуют и развлекут великого человека в свободную минуту. В результате этой переписки, по причинам, которые Руфусу так никто толком и не объяснил, на ранчо появилась маленькая монголка по имени Цолмон с огромным беркутом Чингисханом. А три недели спустя к ним присоединился нидерландец Пит, работавший над изначальным проектом в аэропорту Схипхол. И с ним Скиппи, еще одна самка беркута, названная в честь аэропорта.

Приблизительно в то же время Руфус начал спрашивать себя: какого черта он здесь вообще делает? Уже довольно давно он понял: Т. Р. – ходячее воплощение того, что в наши дни называется СДВГ[89]89
  Синдром дефицита внимания с гиперактивностью.


[Закрыть]. Хватается то за одну идею, то за другую; какой-то (небольшой) процент этих идей приносит деньги. Словно техасский нефтеразведчик былых времен, из тех, что просто ездили по Техасу и бурили наудачу, надеясь где-нибудь наткнуться на нефть, чудом перенесся в наше время. Те инициативы, что быстрых денег не приносили, в бухгалтерии Т. Р. переходили в категорию «особых проектов», продолжали финансироваться – нерегулярно и по малопонятным принципам – и вели жалкое существование, пока кто-нибудь не решался положить им конец. Как правило, пока Т. Р. смотрел в другую сторону. Обитая в сей юдоли скорби, «особые проекты» бродили во тьме, порой сталкивались друг с другом и вступали в сложные отношения. И сам Руфус, «дрон-рейнджер», был не более чем одним из таких особых проектов. Весь полезный выхлоп от него пока состоял в обустройстве карьера и приручении одичалой лошади, которой цена доллар в базарный день. Сказать, что Т. Р. планировал поселить на карьере целую компанию орлов вместе с сокольниками, значило бы сильно преувеличить. Просто Тордис слала ему в мессенджер что-то такое, что, похоже, Т. Р. нравилось. Руфус не знал, получали ли Цолмон и Пит зарплату или им просто позволили здесь жить. Но, как видно, их все устраивало. Да и его тоже. Молчаливая Цолмон оказалась любительницей и знатоком лошадей и сразу взяла над ними шефство. Пит, лет сорока, но с фигурой пятнадцатилетнего циркового акробата, неустанно практиковался в ракинге – попросту говоря, в ходьбе по пересеченной местности с тяжелым рюкзаком за плечами. Словом, все эти новые жильцы не доставляли ему хлопот и почти ничего не стоили.

Постепенно Руфус пришел к выводу, что его работа на ранчо может окончиться в любой момент, без предупреждений и объяснений; но, пока топор не просвистел над головой, можно попробовать сделаться полезным для сокольников, которые, по-видимому, у Т. Р. сейчас в фаворе. Для этого следовало отказаться от мысли, что он со своими дронами может как-то усилить охрану ранчо – сделать то, чего еще не делают «Черные шляпы». Все свое знание дронов он поставил на службу специальному проекту, ради которого прибыли сюда Скиппи, Чингиз и Нимрод: идеи – выдвинутой много лет назад Питом, развитой Тордис, принявшей ценные поправки и дополнения от Кармелиты и Цолмон, – что специально обученные орлы смогут защищать территорию от вражеских дронов. Проект «Схипхол» был свернут в значительной мере из-за протестов зоозащитников. Но на ранчо «Летящая S» – как и на любом другом ранчо в Западном Техасе – зоошизу в глаза не видывали, а если бы и увидели, то не оценили.

Для начала, однако, Руфусу требовалось разрешить одно сомнение, беспокоившее его с той минуты на вершине горы, когда сокольница стянула с головы Нимрод колпачок и вместо орлана Руфус увидел перед собой беркута. Это сразу превратило затею из личного в семейное дело. По определенным причинам Руфусу пришлось вернуться в Лоутон и удостовериться, что, участвуя в программе, превращающей орлов в оружие, он не станет изгоем в собственной семье. Так что он попросил отгул на пару дней, сел в пикап и проехал пятьсот миль на востоко-северо-восток – туда, где родился и рос до восемнадцати лет.

Как обычно, он ехал по улицам, по которым бегал мальчишкой, и каждый поворот вызывал новые воспоминания из прошлого. Лоутон и огромная военная база Форт-Силл сплелись друг с другом, словно двое борцов на татами. Большинство жителей города были военными: бывшими, настоящими, будущими. Была здесь пара четко очерченных трущобных кварталов, встречались изредка люди, не стригущие лужайку перед домом, но это лишь подчеркивало общую аккуратность и чистоту.

Город был просторный – все здесь выстроено задолго до возникновения современной моды на тесноту, на дома-коробки и узенькие проходы между ними. Со времен его детства изменились только старые дорожные знаки: стали, как везде, электронными, и в нижней части табло теперь бежали рекламные объявления о вакансиях или обновленном меню. Этакий глазок в виртуальный мир прямо посреди улицы. Булочная ищет надежного пекаря. Две мили спустя: в магазине автозапчастей имеется вакансия для надежного продавца. Надежность – вот главная добродетель в глазах лоутонских менеджеров. Интересно, сколько из тех, что ходят пешком, ездят на велосипедах или на скейтбордах по этим улицам, выдержали проверку на надежность?

В молодости Руфус полагал, что недостаток надежности присущ именно Лоутону, однако, завербовавшись в армию, обнаружил, что этот феномен распространен повсеместно. Если ты один из немногих, кого судьба одарила благословением (или проклятием, как посмотреть) надежности – тебе открыты все пути. Мир, жаждущий надежности, то и дело будет втягивать тебя в ситуации, которые юнцу, еще вчера грузившему репу в Лоутоне, покажутся пределом мечтаний, – но скоро ты поймешь, что стоит подумать, прежде чем отвечать «да». Из-за этого в конечном счете Руфус и оказался здесь. Т. Р. поставил напротив его имени галочку в графе «надежный». Это повод порадоваться – но и быть начеку.

У Руфуса имелось племенное удостоверение, но сам он редко называл себя команчем. Не хотел показаться самодовольным индюком или – того хуже – одним из тех позеров, что выдают себя за индейцев. Стоит получить такой ярлык – потом не отмоешься. Однако так уж вышло, что именно команчская ветвь его семьи, когда Руфус приезжал в гости, встречала его гостеприимнее, радостнее… да, попросту говоря, с большей любовью, чем другие родственники. Быть может, потому что приезжал он нечасто.

Он свернул на север, к Команчской реформатской церкви. Это массивное здание из красного кирпича стояло здесь всегда. Здесь он впервые услышал имена вроде Билдада и Пелега – из Библии, которую пастор зачитывал с кафедры. Но до недавнего времени не придавал никакого значения тому, что церковь основана голландскими миссионерами. Недавние события заставили его об этом задуматься. Да, формально это ответвление Нидерландской реформатской церкви, к которой принадлежит Саския. Он бывал здесь на всех положенных крестинах, свадьбах и похоронах, но никогда не думал, что это связывает его с Нидерландами, и уж конечно, даже вообразить не мог всю эту историю с Саскией. Чем дальше, тем больше все происшедшее казалось ему каким-то сном.

К северу от военной базы местность стала чуть более холмистой; появилось немало молодых деревьев, дающих тень, но и пропускающих достаточно света, чтобы трава продолжала расти и кормить коров и лошадей. Везде здесь были дороги: пересекали ручьи и реки, огибали озера, взбирались на холмы и спускались в низины – а вдоль дорог, словно бусины на нитку, были нанизаны участки в сто шестьдесят акров, именуемые наделами.

Надел, которым владела сейчас его бабка Мэри, был чуть меньше остальных: несколько десятилетий назад часть его скрылась в водах рукотворного озера. Однако потеря обернулась приобретением – земля на берегу озера выросла в цене. Как часто случается, со временем права на надел оказались поделены между десятками потомков первого хозяина, получившего его когда-то от правительства. Из-за этого им стало сложно управлять. Часть надела сдавалась в аренду под добычу торфа. Часть низины возле озера поросла можжевельником, кедром и мескитовым деревом: всё инвазивные виды. В старые времена их сдерживали бизоны, поедавшие молодые ростки, но теперь деревья заполоняли все вокруг. Пятнадцать лет назад Мэри и еще трое родственников, поднапрягшись, выкупили землю у всех остальных; Руфус тоже в этом участвовал. По выходным порой появлялся здесь с бензопилой и помогал очищать озерный берег от разросшегося кустарника. На очищенном берегу поставили трейлерный парк на семьдесят пять мест. У половины трейлеров были постоянные жильцы, в основном отставные военные со слабостью к рыбалке. Другая половина предназначалась для отпускников. Трейлеры располагались буквой L вокруг сборного домика, служившего и офисом, и резиденцией для Мэри и некоторых ее потомков – дядюшек, тетушек, двоюродных братьев и сестер Руфуса. Чтобы туда попасть, нужно было проехать по краю бывшей торфяной разработки, ныне огороженной и служащей загоном для трех лошадей и ослика. О лошадях рассказывали: это потомки тех, что пережили зверства армии США во время Войны на Красной реке. Тогда, видя, что команчей не удается победить в бою, белые перебили всех бизонов, а табуны коней загоняли на утесы и заставляли бросаться вниз. Индейцы остались без пищи – и голод принудил их сдаться.

– Weh! Weh! – таким призывом встретили Руфуса родные. Это означает «заходи, заходи!» Можно было подумать, его ждали – хотя, вернее всего, кто-то из кузенов заметил его на заправке в Лоутоне и возвестил о его прибытии в соцсетях.

Руфус вошел в трейлер, и все дальнейшие беседы велись уже по-английски. За одним исключением: бабушка всегда называла его Eka. На языке команчей это значит то же, что по-английски Рэд – «рыжий». В детстве волосы у него отдавали рыжиной, и теперь при каждом визите бабушка приподнималась на цыпочки и дергала Руфуса за курчавую шевелюру, делая вид, что ищет рыжие корни.

Тянуться ей приходилось высоко. Как и многие в племени, Мэри была крепкой и коренастой, но ростом не могла похвастаться даже в молодые годы. А теперь ее согнуло время – ведь ей было уже почти девяносто. Генетическую базу относительно высокого роста Руфуса следовало искать в других ветвях семейного древа. Быть может, у прапрапрадедушки Хопвелла (хотя никто и никогда не измерял его рост), но скорее у Боба Стейли, деда с материнской стороны, метиса из осейджей. Осейджи славятся высоким ростом так же, как команчи – низкорослостью; поговаривали, что, если заглянуть в глубину веков, среди осейджских предков Руфуса найдутся Бегуны – прославленные воины, что могли в разгар боя догнать низкорослую команчскую лошадку, схватить за хвост и опрокинуть наземь. Вот почему команчи, готовясь к войне с осейджами, подрезали или подвязывали своим лошадям хвосты.

Большой Боб служил в ВМС и всю корейскую войну провел на фронте. Оттуда привез себе невесту-кореянку и поселился вместе с ней поблизости от Форт-Силла, где было немало корейцев, чтобы молодая жена не чувствовала себя отрезанной от мира. Их старшая дочь встретила отца Руфуса и вышла за него замуж, но брак оказался коротким и несчастливым. Все это поколение вышло каким-то неудачным – хилой, малоплодной ветвью семейного древа. Мать Руфуса погибла молодой в автокатастрофе, а отец, выражаясь вежливо и обтекаемо, «в семейной жизни не участвовал»: обаятельный лгун и азартный игрок, он исчез с горизонта, когда родным и близким надоело терпеть его художества. Руфус тогда был подростком. Все это объясняет, почему сразу после школы он завербовался в армию, объясняет и то, почему, отслужив свои двадцать лет, вышел в отставку еще вполне здоровым и крепким.

Материнская ветвь семьи, та, где кровь белых и осейджей смешалась с корейской, всегда отличалась наклонностью к пламенной религиозности. Она произвела на свет многочисленных кузенов и кузин, которых Руфус знал не слишком хорошо: бесконечная болтовня об Иисусе нагоняла на него тоску. Так что – методом исключения – всякий раз, возвращаясь в эту часть страны, он шел повидать свою девяностолетнюю бабку Мэри, двух ее дочерей и их потомство, тесными семейными и социальными связями сплетенное с индейской общиной Лоутона, так называемой ККА – «кайова/команчи/апачи».

Едва разнеслась весть, что приехал Руфус, как к Мэри со всех концов начали съезжаться дальние родственники и знакомые. На берегу озера затеяли барбекю. Руфусу, привыкшему к уединению, приходилось подавлять инстинктивную реакцию «бей или беги», когда к нему один за другим подходили поздороваться смутно знакомые и даже вовсе незнакомые люди. Разговоры вертелись вокруг двух тем: 1) дружеское подшучивание над высоким ростом, необычным видом, странным образом жизни Руфуса, часто смягчаемое восклицанием: «Kee!», что означает: «Шутишь!» или «Да ладно!», и 2) более серьезные поздравления с победой над Пятачком. Эта история – в которой, однако, не упоминалось, что большую часть работы за Руфуса выполнил самолет, – каким-то образом сделалась всем известна и вошла в семейные предания. Разумеется, первая часть – то, что случилось с Аделью, – всем была давно известна. Потом как-то разнеслась новость, что Пятачка больше нет и что Руфус имеет к этому прямое отношение. А дальше воображение родственников заполнило лакуны деталями, представляющими Руфуса в самом героическом свете. Объяснить, что произошло на самом деле, было нереально, да и незачем – так что Руфус просто кивал и принимал комплименты.

Все это оттягивало серьезный разговор, ради которого он приехал, – разговор с Мэри. Точнее, с Мэри и тетей Бет, основной ее помощницей и хранительницей семейных преданий. Наконец барбекю было съедено, все разошлись по домам, детей уложили спать – и Руфус обнаружил вдруг, что сидит у догорающего костра в вечерней прохладе и никого, кроме Мэри и Бет, больше нет рядом. Тогда-то он и рассказал им все, не считая того, что подписал обязательство не разглашать.

– Я не хочу с вами ссориться и не хочу впутываться в то, что в ваших глазах выглядит святотатством, – сказал Руфус. «Вы» означало тех его родных, что жили в Лоутоне и считали себя команчами. – Но дело в том, что я участвую в проекте, в который вовлечены орлы.

– «Орлы»? Военные самолеты? – переспросила Бет.

– Нет, мэм. Птицы. В Западный Техас съехались несколько сокольников – это люди, приручающие хищных птиц, – из разных стран света. Все это часть работы, о которой я не имею права говорить. Но суть в том, что эти орлы выращены людьми, они ручные, и люди приучают их использовать свою орлиную силу определенным образом…

– Орланы? – требовательно спросила Мэри.

– Нет, беркуты.

– Хорошо! – кивнула Мэри.

Бет тоже кивнула.

– Правильно, к черту их!

С патриотической символикой США, список которой возглавляют белоголовый орлан и звездно-полосатый флаг, индейцев связывает долгая история и в лучшем случае противоречивые чувства. Многие индейцы в этой части страны служили в армии и отдавали честь флагу; но никто не забывал, что изображение белоголового орла и красно-сине-белый флаг были последним, что многие их предки видели в своей жизни.

– Это я понимаю, – торопливо ответил Руфус. – Когда команчи говорят об орлах – разумеется, это всегда беркуты. Орланы команчей не интересуют.

Мэри снова кивнула. Бет вполголоса обменялась с ней несколькими словами, среди которых Руфус расслышал pia huutsu и kwinhai. Второе, как он точно знал, обозначало беркута, первое, как предположил, – белоголового орлана. Затем обе старухи выжидательно на него уставились.

– Но это не проясняет мое положение, мэм, – продолжал Руфус. – Понятно, что вам дела нет до pia huutsu и вы почитаете kwinhai. Но от этого, возможно, все становится только хуже. Видите ли, я участвую в проекте, в котором kwinhai… ну, за неимением лучшего слова, их используют.

Бет кивнула; ей все стало ясно. Затем повернулась к Мэри, и минуту или две они что-то оживленно обсуждали вполголоса на смеси команчского и английского с тягучим оклахомским выговором.

– Наши предки никогда не делали того, что делают эти… сокольники. Мы орлов ничему не учили. Просто ловили их и держали в плену, – сказала Мэри. – Ради орлиной магии – ты ведь знаешь, что некоторые люди обладают орлиной магией, – и ради перьев.

– Конечно, знаю! Значит, вы считаете, можно…

– Ты говоришь, эти сокольники съехались туда со всего света, – заговорила Бет. – Команчей среди них нет, верно?

– Разумеется, нет.

– Тогда мы не можем судить о том, можно ли им приручать и тренировать орлов. Другой народ, другая вера… это не наше дело.

– Да, но я тоже с этим связан. Не хотелось бы проявить неуважение к нашим традициям.

– А для чего используют этих kwinhai? – спросила Мэри. – Что они делают?

– Охотятся на кроликов? – подхватила Бет. – Разве не для этого сокольники тренируют хищных птиц?

– Они сражаются, – ответил Руфус. – Учатся отбивать нападения. Думаю, это я вправе сказать.

– Тогда все в порядке! – улыбнулась его бабушка.

Сокольники опасались, что вращающиеся пропеллеры повредят птицам когти. Пит, как и Цолмон, был не любитель поболтать, но на «свою» тему мог говорить бесконечно. Однажды он предложил Руфусу взяться за насест Скиппи и сравнить размер своей ладони с орлиной лапой. Пальцы у птицы – если считать и длинные изогнутые когти – оказались почти такой же длины.

Не то чтобы Руфусу нравилось совать пальцы в пропеллер дрона во время полета. Лопасти у этих пропеллеров очень легкие, но крутятся быстро. Палец не сломают, но порезать могут серьезно.

Теперь он начал понимать, чем может быть полезен. Само по себе приручение и тренировка орлов явно не для него. Целый мир сложных ветеринарных процедур, странное общение человека и птицы, постоянная возня с дохлыми грызунами – все это его не прельщало. И даже если каким-то чудом он всему этому научится, что толку? Орел слушается только одного человека: и у всех орлов на Мраморном карьере свои люди уже есть.

Но если цель этого «особого проекта» – возродить начатую и брошенную в Схипхоле затею по борьбе с дронами, кое-чем помочь Руфус все-таки может. Для начала может собирать обучающие дроны, единственная задача которых – чтобы орлы рвали их в воздухе: пропеллеры для них можно делать с круглыми лопастями, не столь опасными для лап атакующего орла. Так у сокольников появится возможность безопасно тренировать своих подопечных.

Впрочем, не стоит ожидать, что враги – кто бы они ни были – позаботятся сделать свои дроны безопасными для орлов. Поэтому вторую часть своей задачи Руфус видел в том, чтобы сконструировать для птиц «перчатки»: легкие, но крепкие чехлы, как в средневековых рыцарских доспехах, которые можно надеть орлу на лапы для защиты от вращающихся пропеллеров. Наткнувшись на «доспех», пропеллер останавливается, а орел обхватывает дрон лапами, протыкает когтями и крушит, словно грудную клетку какого-нибудь зазевавшегося кролика.