Текст книги "Синдром отката"

В эпоху до изобретения 3D-принтеров создание «орлиных перчаток» стало бы сложной задачей; теперь ничего сложного в этом не было. Более того, у Руфуса появился повод заказать 3D-принтер подороже, способный изготавливать более легкие и прочные вещи. Постепенно Руфус понимал: такие начальники, как Т. Р., любят, когда тратишь их деньги – в разумных пределах, конечно. Это показывает, что ты чем-то занят.

Короче говоря, Руфус бросил – или, по крайней мере, отложил на будущее – претензии на то, что патрулирует воздушное пространство над ранчо своей личной армией дронов, и все силы направил на помощь Тордис, Кармелите, Цолмон и Питу в тренировке орлов. На военном жаргоне они были «командой синих», готовящейся защищать ранчо от врага, он – «командой красных», симулятором противника, к сражению с которым готовились «синие». И прозвище Рэд, которым здесь его звали все, отлично сюда подходило. У Руфуса снова появилась история, которую он мог рассказывать самому себе, сидя в прохладной тени карьера и латая дроны, распотрошенные разъяренными хищниками, – история о том, зачем он здесь и какой во всем этом смысл. Эту историю он рассказал бы и Т. Р., если бы тот спросил. Но Т. Р. не спрашивал.

Киберабад

– Мы считаем, что ты готов ходить, – сообщила доктор Банерджи, когда его извлекли из резервуара, сняли с головы прозрачный шар, отсоединили провода за ушами и дали возможность принять душ и одеться.

В первые дни после того, как к нему вернулось сознание, «одежда» для него означала больничную рубаху-распашонку. Теперь он носил футболки, тренировочные штаны и простую повязку на голове. Ни одну футболку не приходилось надевать дважды: каждый день появлялись чистые. В основном с названиями и логотипами команд кабадди, изредка упоминался и хоккей. Что такое кабадди или хоккей, он теперь представлял себе очень смутно; но, как видно, их любители были готовы делиться одеждой.

Что до повязки, первое время он не совсем понимал, что это: то ли какое-то медицинское приспособление – с его головой чего только не делали! – то ли просто головной убор. Некоторые из тех, кто его навещал – в основном они называли себя его родными и друзьями, – тоже носили повязки на головах. Как правило, намного сложнее, чем у него. Ему почти всю голову выбрили по медицинским причинам, а они отращивали длинные волосы, закручивали их в этакий узел надо лбом и обвязывали сверху повязкой, которую называли «тюрбаном». На правом запястье они носили такие же металлические браслеты, как у него, и это тоже что-то значило.

Сейчас он сидел в кресле-каталке в своей «гостиной», а напротив за столиком устроилась доктор Банерджи, симпатичная женщина лет сорока. И по обеим сторонам от нее обычная свита: пара… трудно сказать, кто они такие. Помоложе, на вид сообразительные и энергичные, всегда улыбаются.

– Я уже несколько недель хожу, – сказал он.

– Я имею в виду, без ходунков, – уточнила она.

«Ходунками» у них называлась кубическая рама на колесиках, внутри которой передвигался он до сих пор, когда ему случалось ходить. Рама предотвращала падение и серьезные травмы, когда он терял равновесие.

– Сегодняшние результаты более чем обнадеживающие. За последние несколько недель проприоцепция у тебя стабильно улучшается, но в последние дни это что-то фантастическое. Нам наконец-то удалось прочно подключить твой мозг к гироскопам! И одновременно начали «схватываться» нейронные цепи. То и другое вместе позволяет сказать, что чувство равновесия у тебя сейчас лучше, чем у олимпийских гимнастов, проприоцепцию которых измеряли в ходе контролируемых экспериментов…

– Ладно, тогда к черту все это, – сказал он.

Одним движением отстегнул ремень, приковывающий его к креслу, и встал. Кресло, оттолкнувшись от его ног, покатилось прочь и с металлическим звоном ударилось о стену. Доктор Банерджи ахнула от ужаса. И зря. Где он находится в пространстве – он знал точно.

– Не так резко, Лакс! – воскликнула она.

Лакс. Еще одно из его имен.

– Пожалуйста, сядь! Сначала нужно провести проверку в контролируемой среде…

Доктор Банерджи вскочила, словно хотела удержать его силой. Забавная мысль: весила эта женщина вполовину меньше Лакса. Потеря равновесия не мешала ему заниматься на тренажерах, и он быстро нарастил мышечную массу, потерянную за те несколько месяцев, пока лежал без сознания.

А вот ее коллеги только радовались. Переглядывались с улыбками, жестами поздравляли друг друга. Один даже достал телефон и сделал фото.

– Вот так вы можете? – спросил Лакс. Оторвал ногу от пола и, стоя на одной ноге, закрыл глаза. – Считайте! – потребовал он.

Кто-то начал считать:

– Миссисипи-один, Миссисипи-два, Миссисипи-три…

Услышав цифру «тридцать», Лакс открыл глаза. Стоит. Недвижимо, как скала. Не качается, не взмахивает руками.

– Не могу, – признала доктор Банерджи. – Так могут очень немногие.

Те полминуты, что простоял на одной ноге с закрытыми глазами, он переваривал имя Лакс. Оно вызвало одно воспоминание – недавнее.

Он подошел к широкому, от пола до потолка, окну. «Номер» располагался, должно быть, этаже на тридцатом, так что из окна открывался потрясающий вид на залитый солнцем городской пейзаж, по большей части из новых офисных зданий от пяти до пятидесяти этажей. На некоторых сияли логотипы и странные слова – должно быть, названия компаний. Все это место называлось Киберабад[90]90
  Район Хайдерабада, в котором сосредоточены самые известные в Индии хай-тек компании, нечто вроде «индийской Силиконовой долины».


[Закрыть]. Район намного более крупного и старого города под названием Хайдерабад. Все эти детали он выхватил из разговоров, разбросанных по последним нескольким неделям, – разговоров, которые едва помнил; но теперь все вдруг сложилось в единую картину. Начало «схватываться», как выразилась доктор Банерджи.

Когда Лакс подошел к окну, доктор Банерджи резко втянула в себя воздух. Должно быть, испугалась, что он завалится вперед и вылетит, разбив стекло. Ну и зря. Чувство собственного положения в пространстве было у него сейчас превосходным. Он даже точно знал, в каком направлении смотрит: около 325 градусов от севера.

Внизу и напротив, через улицу, располагалось здание этажей в десять. Плоская крыша находилась от него в пятидесяти семи метрах: откуда ему это известно, Лакс не знал. На этой крыше с покрытием из скучного серо-коричневого бетона кто-то вывел белой краской огромные слова: «ЛАКС, ПОПРАВЛЯЙСЯ СКОРЕЕ!». Буквы в несколько метров высотой – и вокруг разбросана какая-то порыжелая растительность, тут и там испещренная пятнами разных, но равно приглушенных оттенков. Цветы, давно увядшие и засохшие. Тысячи букетов. Целые тонны старых мертвых цветов.

В этот миг вид на Киберабад отрезала от него занавеска, опущенная одним из адъютантов доктора Банерджи.

– Извини, – сказал он. – Дни, когда у тебя под окнами рыскали дроны, к счастью, миновали. И все же если кто-нибудь заметит тебя у окна – шуму не оберешься. Социальные сети просто взорвутся. А мы не хотим внушать людям необоснованные надежды.

Несколько секунд Лакс молча переваривал информацию. Слова «социальные сети» прозвучали для его ушей – точнее, для сенсоров, ввинченных в кости черепа за ушами и с успехом заменивших ему уши, – как нечто незнакомое. Однако он чувствовал, как эти слова мчатся по нейронным цепям, пробуждая спящие связи, восстанавливая оборванные нити.

В те месяцы, когда он неподвижно лежал на спине в темноте, стараясь не умереть от головокружения, порой из-за облаков выходило солнце. За непроницаемыми черными шторами, отгораживающими от мира больничную кровать, он, разумеется, не мог его увидеть – но все же чувствовал. Не столько свет сквозь щели, сколько тепло, сочащееся сквозь черную завесу со всех сторон. И сейчас было немного на это похоже. С темной стороны неврологической завесы – Лакс, мучительно пытающийся вспомнить значение слов «социальные сети». С другой стороны – бо́льшая часть его мозга. Однако завеса не совсем непроницаема: в ней есть червоточины, сквозь них проникают отдельные образы, ясные и яркие. Веснушчатая девушка с камерой. Заснеженная вершина горы. Китаец с шестом.

– Объясни еще раз, – попросил он того, что задернул занавеску.

Он был уверен, что уже видел этого парня. И не в больничном халате – скорее в футболке и джинсах. Длинные волосы, собранные резинкой. Бейджик с именем Кадар. Рифмуется с «радар». Сейчас Кадар выглядел неуверенно, что вообще-то на него не похоже. Кажется, не понял вопрос.

Так что Лакс пояснил:

– Что случилось с моим мозгом?

Парень вздохнул с таким видом, словно хотел сказать: «Да сколько ж можно объяснять одно и то же?» Огляделся вокруг. Взгляд его упал на микроволновку и кофеварку на стойке в углу; ими пользовался и сам Лакс, и множество людей, что приходили к нему и вели с ним эти странные разговоры. Под стойкой мини-холодильник, на нем блюдо с фруктами и корзинка с печеньем. Видимо, что-то надумав, Кадар подошел туда.

– Ты пострадал от воздействия направленным пучком энергии, которое, вступив во взаимодействие с некоторыми тонкими структурами твоего мозга, подействовало разрушительно… – говорила тем временем доктор Банерджи.

– Вот это твой мозг, – сказал Кадар, взяв с блюда крупную зеленую виноградину.

Достал из ящика со столовыми приборами нож для мяса и разрезал виноградину пополам, но не до конца. Лакс подошел поближе. Кадар открыл виноградину, словно книгу. Две разделенные половинки держались, словно на шарнире, на неразрезанной кожице.

– Для большинства людей – просто ягода, разрезанная не до конца. Для радиоинженера – антенна-бабочка.

– Антенна?

Кадар серьезно кивнул и положил виноградину в микроволновку. Захлопнул дверцу, поставил палец на кнопку «Напиток».

– Последнее, что ты видел перед тем, как рухнул без сознания на вершине горы, была китайская система поражения, излучающая электромагнитные волны на определенной частоте. В чем-то похоже на эту микроволновку.

Он нажал кнопку, жестом приглашая Лакса смотреть внимательно. Лакс наклонился и стал всматриваться сквозь дырчатый металлический экран за прозрачной дверцей. Еле видимая виноградина крутилась на стеклянной подставке и, должно быть, нагревалась. Но вдруг сверкнула вспышка, словно крохотная молния, раздалось какое-то шипение. Кадар выключил микроволновку, открыл дверцу и достал две половинки виноградины, больше не соединенные.

– Еле теплая, – сказал он. Повернул тарелку, показывая Лаксу места былого соединения половинок, теперь испещренные крохотными черными точками. – Но в одном этом месте – и всего на одно мгновение – стало горячо, словно на поверхности солнца.

– Откуда ты знаешь?

– По цвету вспышки. – Кадар достал обе половинки винограда, положил Лаксу на ладонь. В самом деле, они были чуть теплее тела. – В этом-то и проблема. На большую часть твоего тела излучение китайского оружия подействовало слабо, а вот на некоторые хрупкие участки – сильно. Повредило их. Мы пытаемся их восстановить – а там, где это невозможно, найти им замену.

Лакс бросил взгляд на доктора Банерджи. Та, похоже, готова была провалиться сквозь землю: должно быть, ей казалось, что Кадар выражается с излишней прямотой. Но Лакс не возражал.

– Эту виноградину я оставлю у себя, возле кровати, – сказал он. – Как напоминание. Чтобы больше тебя не спрашивать.

Кадар, кажется, слегка смутился.

– Нет, я вовсе не хотел… мы готовы отвечать на любые твои вопросы…

– Тогда у меня еще один вопрос.

– Валяй.

– Почему вы так со мной возитесь? – Лакс окинул взглядом свои апартаменты. – Я хочу сказать… для больничной палаты это ведь очень прилично, правда?

– Очень! – с чувством подтвердила доктор Банерджи. Ясно было, что большинство больничных палат, виденных ею в жизни, выглядели совсем иначе.

– Это потому, что ты герой Индии, – серьезно ответил Кадар. – И потому, что Индии ты все еще нужен.

«Бивер»

От реки Эй в сердце Амстердама до Венецианской лагуны «Бивер» без заправки бы не долетел. Так что бывшая королева остановилась на озере Комо, чтобы заправиться, сходить в туалет, выпить чашку кофе и высадить второго пилота. До места назначения она долетит одна. Отчасти ради «картинки». В последние месяцы всякий раз, увидев в летной кабине двоих, циники уверяли, что это очередной фейк: на самом деле Фредерика Матильда Луиза Саския, быть может, вовсе не умеет водить самолет!

Кроме того, ей нужно побыть одной. Первое, что она сделала сегодня утром, – подписала отречение от престола в пользу Лотты; и после этого ей почти не удавалось остаться в одиночестве. А если все же удавалось, Лотта принималась бомбардировать мать сообщениями, прося совета и поддержки.

На пару самых неотложных вопросов она ответила, потягивая кофе на веранде с видом на озеро. Со времен Древнего Рима на берегах Комо селились цари и князья, часто желая зализать раны после падения с колеса Фортуны. Так что теперь по берегам были разбросаны живописные старинные здания с долгой, сложной и не особенно веселой историей. Со многими из их прежних владельцев Саския обнаружила бы семейные связи, если бы удосужилась как-нибудь покопаться в корнях своего родословного древа. Так что чашка кофе здесь, в кафе у пристани, под боком у отеля-люкс, во время оно бывшего частной виллой какого-нибудь ее четвероюродного прапрапрадеда, напоминала: и она, если пожелает, сможет провести остаток жизни в таком месте. Как многие другие свергнутые, низложенные, лишенные сана, впавшие в немилость важные персоны былых веков. Для иных это прозвучало бы зовом сирены, но у Саскии от одной лишь мысли мурашки по спине побежали, и она постаралась поскорее допить свой кофе. Сидя в этом райском месте и наслаждаясь легким ветерком с озера, она подумала вдруг: если глобальное потепление завершится апокалипсисом, этот бастион падет последним. Но теперь, уже лишившись трона из-за климатических войн, Саския не хотела прятаться в бастионе. Она собиралась сражаться в первых рядах.

Так что она встала и отодвинула чашку с кофейной гущей, едва рабочие на заправке закончили с ее самолетом. Написала своему контакту в Венеции: «Скоро буду» – и выключила телефон. Под стеклянными взглядами нескольких дронов-папарацци спустилась к пристани, взошла на борт своего гидроплана и начала обычные приготовления к полету. Несколько минут спустя она уже была в воздухе, летела на юг над горной долиной в форме буквы Y, охватывающей озеро с двух сторон. Дальше под ней развернулись равнины Ломбардии. Саския повернула на восток, к Адриатическому морю километрах в двухстах пятидесяти отсюда – и примерно час полетного времени на ее стареньком понтонном гидроплане. Можно найти и побыстрее, и покруче, но это же De Havilland Beaver – канадская классика. У ее семьи еще с войны были теплые связи с Канадой, поэтому она и выбрала этот самолет.

Перейдя в горизонтальный полет и установив правильное направление, она позволила себе минут десять поплакать. Не то чтобы особенно огорчалась. Просто когда в жизни происходят глобальные перемены, требуется время, чтобы это осознать и пережить, – и такого времени у нее сегодня еще не было. Нидерландцы не проводят официальной коронации, так что новой королевой Лотта стала в ходе вполне светской церемонии в амстердамской Nieuwe Kerk[91]91
  «Новая церковь» (голл.).


[Закрыть] – церкви только по названию. Никто не возлагал ей на голову корону. Да у нее и короны-то не было. Присутствовали все значительные лица плюс пестрый набор членов иностранных королевских семей и международных дипломатов. Очень удобно для Саскии: ей удалось разом со многими и поздороваться, и попрощаться. Но когда отрекаешься от престола, нужно уехать из страны. Прямо и честно со всем порвать, освободить площадку для наследника. Так что, быстро переодевшись в амстердамском королевском дворце, за десять минут до того ставшем официальной резиденцией ее дочери, Саския дошла пешком до Эй в толпе других пешеходов, села в ожидавший ее гидроплан. И улетела.

Ее королевское высочество принцесса Фредерика Нидерландская – так она теперь именовалась – появилась в небесах над Венецией в тот час, который киношники называют «золотым»: когда все залито теплым светом уходящего на запад солнца. В жизни, оставленной позади, это не было бы случайностью: время прилета точно рассчитал и подгадал бы Виллем вместе с Фенной. Но сегодня это в самом деле была случайность. Разве что Пина2бо поспособствовал: он уже выбросил в стратосферу столько серы, что закаты в Северном полушарии разительно изменились. Говорят, в «золотой час» освещение благоволит дамам известного возраста. Саския предпочитала думать, что этого возраста еще не достигла; а вот Венеция определенно была зрелой дамой. И едва ли можно было вообразить себе лучший час, лучшее освещение, чтобы увидеть La Serenissima[92]92
  «Светлейшая» (ит.) – прозвище Венеции.


[Закрыть].

На малой скорости и на небольшой высоте ее «Бивер» был в своей стихии. Маршрут полета, загодя составленный Саскией, проходил вдали от оживленного коммерческого трафика вокруг аэропорта Марко Поло на Большой земле, к северу от города. Она пролетела над городом-островом, плавно сбрасывая высоту, борясь с искушением помахать многочисленным зрителям, наблюдавшим за ее полетом с мостов, балконов, набережных и площадей. Развернулась по направлению легкого северо-западного бриза и плавно опустилась в ласковые воды Лагуны, с Джардини делла Бьеннале по правую руку и красной башенкой Сан-Джорджо по левую. Пусть и для венецианцев, и для нидерландцев вода таит в себе угрозу – Саския любила садиться на воду. После Уэйко она начала нервничать в ожидании рокового момента, когда резина шасси соприкасается с твердой землей. Но на гидроплане из полета в заплыв переходишь плавно, даже не замечая, в какой миг одна стихия сменяется другой.

Направление ветра помогло ей легко подвести гидроплан к причалу в парке возле площади Святого Марка. Надо было только следить, что происходит по бокам, чтобы не задеть пропеллером какое-нибудь соседнее судно. Когда маневрировать между судами стало слишком нервно, Саския заглушила мотор, отключила все, отстегнула ремень безопасности и вышла на понтон. И сразу заметила, что к ней приближается прогулочный катер. За штурвалом стоял Микьель и белозубо улыбался, блестя солнечными очками, сто́ящими, должно быть, не меньше ее гидроплана. Впрочем, Микьель не зря за них заплатил: выглядел он шикарно. Как и его катер – разумеется, один из тех, что сделаны вручную, в единственном экземпляре, с переборками из красного дерева. Никакого стеклопластика: в мире Микьеля его просто не существовало. Быть может, венецианцы и мечтают отделиться от Италии, но определенно не готовы расстаться с итальянским стилем!

С помощью нескольких друзей на катере Микьель взял самолет Саскии на буксир и провел несколько последних метров к швартовым тумбам у края причала. Саския, разом освобожденная от всякой ответственности, могла просто стоять на понтоне, положив руку на крыло; другой рукой она время от времени махала людям, собравшимся в парке, чтобы ее приветствовать, о ней посплетничать или просто на нее посмотреть. Пестрели привычным разнообразием плакаты и баннеры. Фредерика, проснувшаяся сегодня утром в Амстердаме королевой Нидерландов, обратила бы на них самое пристальное внимание; Саския Оранская могла скользнуть по ним равнодушным взглядом и пожать плечами. И, если честно, пожалуй, чувство было взаимным. Чего только не видела Венеция за свою историю! Приезд развенчанной королевы ее едва ли поразит.

Парк отделяла от пристани каменная балюстрада. Кто-то вывесил на ней баннер с английским приветствием: «Добро пожаловать, королева Нижнемира!».

Саския прекрасно умела отличать настоящие любительские плакаты, сымпровизированные простыми гражданами на кухонном столе, от профессиональных подделок «под любительские». Этот явно принадлежал ко второй категории. Не ускользнуло от ее внимания и то, что, когда Микьель сошел со своего шикарного катера на пристань и протянул ей руку, помогая сойти с понтона, все это произошло на фоне этого баннера. Именно такой образ облетел мир, прежде чем ее нога коснулась того, что в Венеции сходило за сухую землю.

Со словом «Нижнемир» Саския раньше не сталкивалась, но поняла, что оно означает. Схожее название носит ее страна: Nederland – буквально «нижняя земля». Провинциальная Северная Европа никогда не видывала других земель, расположенных ниже уровня моря, так что за Нидерландами закрепилось это прозвище. Но с глобальной точки зрения мест, где люди живут с морем наравне, всего на несколько метров выше или даже ниже моря, на земле множество. Еще сто лет назад все эти места казались очень разными: что общего у Венеции с Хьюстоном или у Зеландии с Бангладешем? Но когда уровень моря начал повышаться, оказалось, что в главном они едины. Целый архипелаг хрупких и уязвимых «нижнемест», опоясывающий всю планету. Почему бы не назвать его Нижнемиром? Нужна ли ему королева – другой вопрос.

Все понимали, что у королевы был трудный день, так что формальности у причала свелись к минимуму: Саския приняла букет и официальное приветствие от мэра города, а также от лидера организации под названием «Векзиталь». Помахав толпе и попозировав для нескольких фото, она поднялась на борт шикарного катера Микьеля, и они помчались через Лагуну на личный остров Корнелии.

Вокруг Венеции разбросаны десятки островков, каждый со своей долгой историей: остров-монастырь, остров-кладбище, остров-тюрьма. Многие необитаемы и никак не используются – примечательный факт для Саскии, которая полагала, что очаровательный частный островок в нескольких минутах ходьбы на катере от Гранд-Канале покупатели должны с руками рвать. Должно быть, рынок угнетало то, что всем этим островкам грозила нешуточная опасность затонуть. Тот, куда они направлялись, был меньше ста метров в ширину. Почти квадратный, если не считать выемки с одной стороны: там находилась пристань. Несколько минут назад Саския пролетала над этим островом и хорошенько рассмотрела его из бокового окна. Вдоль трех его сторон тянулись старинные постройки – в былые времена галереи монастыря. В Средние века они поднимались прямо из воды; затем подъем уровня моря вынудил владельцев острова расширить его территорию, подсыпав земли на мелководье и окружив остров плотиной. Защитники природы подняли крик, и возникший скандал подозрительно удачно сыграл на руку Векзиталю – местному движению, выступающему за выход Венеции не только из Европы («Векзит»), но и из Италии («Векзиталия»).

Сама Венеция, протяженностью менее четырех миль, кажется маленькой, почти игрушечной; трудно предположить, как могла возникнуть и зачем понадобиться ее миниатюрная копия. Но именно такой Венецией в миниатюре стала Санта-Либерата – так назывался этот остров. Саския видела отлично продуманный и сделанный ролик, в котором Корнелия, владелица Санта-Либераты, бродила босиком по затопленным коридорам древнего монастыря, грустно смотрела сквозь шестидюймовый слой воды на прекрасные мозаики, возводила взор к фрескам, которым предстояло раствориться под напором соленой воды.

Так или иначе, за новыми плотинами, возведенными в нарушение требований ЕС, Санта-Либерата пока была в безопасности. Семья Корнелии сотворила со своим жилищем настоящее чудо, совместив все удобства отеля-люкс с атмосферой седой старины. По прибытии Саския пошла освежиться в ванную, полную ультрасовременного, элегантного, сверкающего хромом и сталью сантехнического оборудования – и далеко не все приборы здесь узнала и поняла, как ими пользоваться; а потом вышла в патио, освещенное алым закатом производства Пина2бо, и здесь, меж тысячелетних каменных плит, выпила по бокалу вина с Дейей Каур Чанд.

– Ну что, ваше королевское высочество, каково быть экс-королевой?

«Чудесно!» – едва не сорвалось с губ, но Саския удержалась. В последний раз она виделась с Дейей на ранчо «Летящая S», и там Дейя присутствовала не как журналистка – она сопровождала мужа, лорд-мэра. Сейчас ситуация другая – они беседуют не под запись. Но это своего рода репетиция настоящего интервью, которое Саския даст Дейе завтра для Би-би-си. Так что с привычкой всегда быть настороже, пожалуй, расставаться еще рано.

– Приятно освободиться от некоторых обязанностей, – с мягкой улыбкой ответила она, – но я, разумеется, не могу не думать о королеве Шарлотте – ведь все эти обязанности теперь легли на ее плечи.

Дейя едва заметно усмехнулась, слушая этот гладкий, тщательно выверенный ответ. Если она надеялась неформально поболтать, то, как видно, зря.

– Сильно отличается от британской монархии, верно? Нам нужно будет проговорить это вслух для зрителей.

– Что, традиция отречения?

– Британские монархи – за одним знаменитым исключением – никогда не отрекались от престола.

– Верно, в Нидерландах это скорее правило, чем исключение.

– Вроде как выйти на пенсию?

– Да. И некоторые уходят раньше других.

– Достаточно рано, чтобы… например, сделать другую карьеру?

– Посмотрим. Сейчас об этом думать рановато.

– Как вы полагаете, вы остались бы на троне, если бы не осложнения? Кампания дипфейков, споры вокруг геоинженерии?

– Да, почти наверняка. Меня ведь с детства готовили к этой работе. И у меня хорошо получалось. Народу – даже антимонархистам – я нравилась. Да и для Шарлотты это тяжелое бремя, она ведь еще так молода. Но когда твоя персона начинает отвлекать страну от реальных забот, пора уходить. Мне пришлось поставить Шарлотту перед выбором: мы уходим вместе и кладем конец монархии – или я передаю престол тебе. Она свой выбор сделала.

За последнюю минуту у Саскии несколько раз звонил телефон. Сообщения от Лотты. Она проверила телефон, ожидая новой отчаянной мольбы посоветовать и поддержать, но вместо этого увидела селфи, на котором Шарлотта, очень довольная, стояла рядом с невероятно красивым принцем из норвежской королевской семьи. Саския переслала снимок Дейе, и та рассмеялась.

– Кажется, королева Лотта быстро освоилась в новой роли!

Наступило короткое молчание, знаменующее смену темы. Обе женщины потягивали вино и смотрели через ровные воды Лагуны на Венецию, всего в километре отсюда.

– Ваше королевское высочество, – начала Дейя, – завтра острые темы у нас не планируются, но есть вопрос, который я не могу не задать. Это неизбежно, учитывая, кто я и где живет мой народ.

Саския кивнула. Она знала, что этой темы не избежать. Дейя принадлежит к народу сикхов. Ее дед и бабка приехали в Англию из Пенджаба. Она не религиозна – по крайней мере, не покрывает голову, – но на всех семейных фотографиях Чандов можно увидеть немало тюрбанов. Саския слышала, что на пенджаби Дейя говорит не хуже, чем по-английски.

– Я слушаю, – ответила она.

– Сейчас идет вторая неделя июля, – медленно начала Дейя. – А сезона дождей все нет. Муссоны запаздывают так надолго, что некоторые пенджабцы спрашивают себя, будут ли вообще в этом году дожди.

Саския кивнула.

– А что говорят прогнозы погоды? Я слышала, надежда есть.

– Слава богу, долговременный прогноз дает кое-какую надежду.

– Но ведь и раньше случалось, что муссоны запаздывали?

– Разумеется. Бывают и годы, когда дождей нет вовсе. Только дело не в этом. Дело в том, что люди смотрят на это… – и Дейя указала на запад, где полыхал редкостной красоты закат, – смотрят на то, что дождей все нет и нет…

– И не могут не думать о том, что одно с другим связано, – заключила Саския.

Они прошли через внутренний дворик и присоединились к Микьелю, Кьяре и Корнелии за легким неформальным ужином в бывшей монастырской трапезной. С ними сидел за столом и Марко Орсини, лидер движения «Векзиталь», которого желтая пресса порой называла «Дожем». Это был человек лет сорока, консервативно одетый, с серьезными и доброжелательными манерами, быть может, естественными для того, кто пытается продвинуть в умы и сердца сограждан идею… как минимум смелую. С собой Марко привел своего друга Пау, активиста из Барселоны – города, который, как и Венеция, искал способа освободиться от государства, куда его впихнули против воли.

Столу, казалось, не меньше тысячи лет, а блюда молекулярной кухни, поданные на ужин, готовились на оборудовании, словно попавшем сюда прямо из NASA. Стены – в тех местах, где они не были покрыты трещинами или потускневшими фресками, – украшала живопись, в основном очень старая. Можно было только воображать объем и состав всего семейного собрания! Саския заметила полотна, которые сперва приняла за искусные подражания Тициану и Тинторетто, и лишь некоторое время спустя сообразила, что они настоящие.

Более всего привлекало к себе взор полотно эпохи Возрождения, изображающее Цереру на крылатой колеснице. Богиня плодородия – та самая, от имени которой происходит слово cereals (злаки), – парила над идеализированным тосканским ландшафтом, разыскивая свою дочь Прозерпину. Саския прекрасно помнила эту историю. Горе Цереры от разлуки с дочерью, которую похитил Плутон и против воли сделал царицей подземного мира, привело к появлению времен года. От горя и гнева Цереры землю охватывает холод, увядают растения, прекращается цветение и рост. Но потом богиня плодородия смягчается – и вся зелень на земле вновь начинает цвести и давать плоды. Выбор такого полотна над обеденным столом, разумеется, был не случаен – не более случаен, чем баннер с «королевой Нижнемира».

– Интересно знать, – заговорила Саския, – что сделали бы из этого мифа древние римляне, если бы понимали, как связаны два полушария, и знали, что когда на севере зима – на юге лето? И что одно без другого невозможно?

Она рассчитывала начать этим легкую неформальную беседу, но Дейя сразу повернула разговор в ином направлении.

– Давайте прямо скажем, что вы имеете в виду, – сказала она. – Спасение Венеции от затопления может означать голод в Пенджабе.

– Вообще-то я имела в виду не это, – заметила Саския.

– Никто не хочет голода ни в Пенджабе, ни где-либо еще, – ответила Корнелия. – По счастью, такие представления ошибочны.

– Индийская Академия наук опубликовала свои расчеты климатических изменений – они говорят иное.

– В сценарии, при котором Пина2бо остается единственным местом, где идет выброс серы в стратосферу, – вступил в разговор Микьель, – и работает на максимальной мощности круглый год. Вот почему в этом году мы запускаем второй проект в Вадане. Вот почему Т. Р. начал работу на Папуа. Так появится еще одно место, в Южном полушарии.

– И чем это нам поможет?

– Установлено, что в прошлом извержения вулканов к югу от экватора приводили к усилению муссонов.

Выяснилось, что о Вадане Дейя ничего не слышала. Едва ли можно ее винить: Саския тоже ничего бы об этом не знала, если бы ей не сообщила Корнелия. Так что они потратили минуту на объяснение Дейе основ: скалистый остров неподалеку от берегов Албании, когда-то форпост Венецианской империи, затем советский завод химического оружия и, наконец – по решению, принятому около года назад, – место, где будет возведен клон Пина2бо. Вадан лежит километрах в восьмистах к юго-востоку от Венеции. Именно там через несколько дней состоится конференция, которую, вместе с другими сидящими за столом, собирается посетить и Саския.