Текст книги "Московские тайны: дворцы, усадьбы, судьбы"

Дом на Никитском

Последнюю квартиру Пушкина на Мойке знают все. Но многие ли знают последнюю квартиру Николая Васильевича Гоголя? В самом центре Москвы, на Никитском бульваре? Какие там сотни тысяч! Одиночные посетители, в лучшем случае редкие школьные экскурсии. И если сегодня мимо старого дома постоянно тянется ниточка прохожих, так только потому, что талызинский сад, в котором он стоит, стал проходным двором – с бульвара на Мерзляковский переулок, мимо давно забытого лучшего памятника, сооруженного на средства москвичей и всей России, работы Н. А. Андреева. Сгорбленная фигура. Опавшие под шинелью плечи. Острый профиль. И великолепно вылепленная вереница его героев. Когда-то Лев Николаевич Толстой специально приезжал поклониться ему из Ясной Поляны. Зато такого Гоголя осудила партия, и он был сослан с Арбатской площади, где водрузился дежурный ничего и ни о чем не говорящий монумент, среди старых фонарей и не для него нарисованных решеток. Сегодня как-то незаметно даже для москвичей самый дом закрылся на восстановительный ремонт. К 200-летию со дня рождения писателя есть надежда его превращения в музей, начало которому было положено ровно 30 лет назад – в декабре 1975 года. Но сначала несколько слов о истории.

Открытие памятника Н. В. Гоголю. Москва. 1909 г.

Решение на этот раз было окончательным. После многолетних странствий по Европе Гоголь возвращался в Россию, чтобы навсегда поселиться в Москве. «Упиться», по его словам, московской речью, окончить вторую часть «Мертвых душ» – первый вариант он только что сжег за рубежом – и «отдохнуть душой среди друзей». Шел теплый и солнечный сентябрь 1848 года.

Снять собственную квартиру Гоголю было не по карману – средств к существованию он по-прежнему не имел, но это как раз в Москве его не смущало. Ему и в самом деле предлагают свое гостеприимство и писатель Шевырев, и профессор Московского университета, писатель М. П. Погодин, наконец, знакомая ему по заграничному житью супружеская чета графов Толстых – Александр Петрович и Анна Егоровна.

Толстые приезжают в Москву даже позже Гоголя. В старой столице у них нет собственного дома, они ищут съемную, как тогда говорилось, квартиру, сразу же имея в виду удобства своего гостя. Гоголь решает поселиться у них.

Хозяева останавливают выбор на доме Талызина на Никитском бульваре. Самого хозяина недавно не стало, многочисленные наследники предпочитают до окончательного раздела отдать всю городскую усадьбу внаем. Толстые определяют для себя второй этаж, куда вела парадная лестница из просторных сеней. Гоголю достается угол дома с отдельным входом из сеней на первом этаже: расположенные друг за другом приемная и кабинет, служивший одновременно спальней.

Толстые ни в чем не связывают своего гостя. Он может столоваться вместе с ними, поднимаясь на второй этаж, или просить еду в свои комнаты. Может незамеченным уходить и приходить, принимать гостей, а когда возникает необходимость собрать труппу Малого театра, чтобы прочесть «Ревизора», Гоголю разрешают занять и гостиную первого этажа, где среди восторженных слушателей рядом с М. С. Щепкиным оказывается И. С. Тургенев. К тому же многое в усадьбе напоминало родную полтавщину: вишневый садочек, колодец со скрипучим журавлем – впрочем, такие были во всех московских дворах, даже мелькавшие под окнами слуги с посудой и кушаньями, которые готовились в служебных постройках напротив дома.

Слов нет, были здесь и свои неудобства, поводы для неловкостей и обид. Толстые были совершенно безразличны к творчеству писателя, не читали его произведений. Графиня донимала весь дом паническим страхом перед инфекцией – вся Москва знала, что слуги у нее должны были по семи раз мыть посуду, вытирая ее каждый раз новым полотенцем. К тому же Анна Егоровна страдала так называемой сонной болезнью: присаживаясь, она тут же засыпала и потому, когда просила Гоголя почитать ей вслух что-нибудь из религиозной литературы, должна была без устали ходить.

Гоголь ни с кем не делился своими огорчениями, но на собственный день рождения предпочел напроситься к обеду у Аксаковых, живших в то время на Сивцевом Вражке. Его единственная просьба была – добавить к щам лишний кусок «бычачины». Толстые о его празднике вообще не узнали.

В доме на Никитском (Толстые приобретут усадьбу в собственность только после кончины писателя) Гоголь переживет и самую большую жизненную драму. Не столько скрытный, сколько застенчивый по натуре, он первый раз в жизни сделает попытку обзавестись семьей. Его мысли обращены к младшей графине Виельгорской, которую он знает с раннего ее детства. С Виельгорскими прожито много лет. К Гоголю очень расположена графиня-мать Луиза Карловна. На руках писателя умер ее любимый сын Иосиф. Беседы с Анози, как называли его вымечтанную невесту, и полное душевное взаимопонимание.

В своих письмах Анне Михайловне Гоголь делился всеми жизненными обстоятельствами, как много и увлеченно он работает, как много надеется сделать, что денег у него все еще нет, но ему удается обходиться без них, благодаря покровительству друзей. И вот после этих откровений он просит одного из друзей узнать у родителей Анози, как они отнесутся к его предложению. Ответ оказывается ошеломляющим. Гоголь не только получает отказ – ему отказывают вообще от дома. Больше он не может бывать у Виельгорских. Никакая писательская слава не может компенсировать в глазах родителей бедности и незнатного происхождения.

Удар был слишком силен, но к отчаянию не привел. «Борюсь с судьбой», – скажет Гоголь о своем состоянии на рубеже 1850–1851 годов. В середине декабря он уверяет одного из украинских приятелей, что к лету непременно приедет к нему с законченными «Мертвыми душами». День за днем он занимается своими изданиями, разговаривает с издателями, правит гранки. 3 февраля договаривается с Аксаковыми о вечере с «малороссийскими песнями», которые особенно любил.

Но уже на следующий день Гоголь чувствует необъяснимую слабость и всю последующую неделю пытается ее преодолеть, все с большим трудом поднимаясь к столу на второй этаж. В ночь 10 февраля он просит графа Александра Петровича на всякий случай спрятать у себя рукописи, в том числе «Мертвых душ», но граф отказывает гостю, не придавая значения ни его плохому самочувствию, ни исписанным листам, и в ночь с 11 на 12-е происходит то, чего боялся Гоголь: он сжигает в камине все свои бумаги. Сжигает и приходит в отчаяние от содеянного. Через десять дней его не станет.

Это был страшный конец. Графиня тут же оставляет дом. Граф начинает вызывать на консилиум всех московских знаменитостей, бравируя громкими именами, но не давая провести в жизнь ни одного предписания. Простой лекарь, наблюдавший за медицинской каруселью без права голоса и вмешательства, с ужасом констатировал, что больного убивали на его глазах.

И ни одного близкого человека у постели. Незадолго до его кончины приехавшая навестить больного теща М. П. Погодина едва нашла больного среди прохваченных сквозняком комнат первого этажа, никем не замеченная просидела у постели всю ночь и также никем не замеченная ушла. Гоголя подальше от людских глаз перенесли из его половины в самую дальнюю и неудобную комнату у черного крыльца. Потемневший от пота халат никто не удосужился ему заменить. Впрочем, другого у него и не было.

Через считаные минуты после кончины граф уже пересмотрит вещи покойного. Ношеное белье, старые сапоги, шинель и книги легко уместятся в двух тощих чемоданах. Ни денег, ни рукописей нет. Граф ставит свои условия погребения, появившиеся наконец друзья не соглашаются с ними. С условиями друзей, в свою очередь, не соглашается Москва, вернее – Московский университет: прах великого писателя теперь принадлежит его народу. И вещь, невероятная для людей, исповедующих православие: ни граф, ни друзья не примут участие в похоронах.

Это профессора и студенты на плечах отнесут гроб в Татьянинскую церковь университета, а когда придет срок – и на кладбище Данилова монастыря. И снова ни родных, ни близких у могилы не будет. Кроме дамы в черном. Это поэтесса Евдокия Ростопчина приедет в полночь в университетскую церковь и до утра простоит, облокотясь на гроб, время от времени откидывая густую вуаль и прикладываясь к захолодевшему лбу.

Зато теперь Толстые поторопятся стереть все следы пребывания писателя в доме, который они приобретут. Комнаты гоголевской половины превратятся в три клетушки – для прислуги и четвертую – швейцарскую. Более основательных задуманных перемен не удастся произвести в связи с переездом в Петербург: после многих лет отставки граф неожиданно получит назначение обер-прокурором Синода. После смерти графа в 1873 году дом будет продан графиней Анной Егоровной вдове брата бабушки М. Ю. Лермонтова – М. А. Столыпиной, от которой перейдет к двоюродной тетке Михаила Юрьевича – Н. А. Шереметевой. И первое, что сделают новые владельцы, – окончательно сотрут память о Гоголе. В его комнатах будут поставлены капитальные перегородки, уничтожены старые печи и роковой камин.

С 1909 года кабинет писателя будет превращен в швейцарскую пристроенного к старому особняку доходного дома. Очередные хозяева – камергер двора А. М. Катков разместит в старой усадьбе принадлежавший ему магазин «Русские вина», опять же собственную молочную лавку, часть помещения сдаст под частную лечебницу внутренних и детских болезней. И кстати, превращение кабинета писателя в швейцарскую происходило в год открытия на Арбатской площади памятника писателю. Октябрь 17-го и вовсе превратил особняк в коммунальное жилье. Только в 1966 году последовало постановление правительства РСФСР о создании в Москве музеев Левитана, Танеева, Телешова, А. Н. Островского и Гоголя. Как известно, до настоящего времени появился только Дом-музей Островского, правда, новодел, сменивший даже былое положение старого дома.

Дом на Никитском бульваре был отселен, долгое время стоял на ремонте, а когда ремонт завершился, Литературный музей отказался принять его на свой баланс. Выдвинутое директором обоснование: музей не имеет мемориальных вещей писателя, а главное – никто из научных сотрудников не занимается Гоголем. Моссовету пришлось срочно подыскивать арендатора. Им оказалась находившаяся в аварийном помещении библиотека, называвшаяся «Долой неграмотность» и теперь ставшая 2-й Городской. В ее составе было решено оборудовать две мемориальных комнаты, но без музейного статуса – как подотдел библиотеки.

Впрочем, появление мемориальных комнат явилось заслугой общественных инспекторов Городского отделения ВООПИК. В результате случайная мебель из запасников Исторического музея оформила кабинет, в приемной же были поставлены щиты с ксерокопиями – выставкой о жизни писателя. И никаких посетителей. Почти никаких, пока в декабре 1975 года не прошел в стенах гоголевской половины сценический рассказ «Загадка «Невского проспекта», рассказ об архивных исследованиях Н. М. Молевой при участии актеров Малого театра Георгия Куликова, Бориса Клюева, Галины Микшун, Михаила Новохижина, с театральными музыкальными оформителями и звуковиками.

Впервые исполненные в мемориале, эти связанные с жизнью и творчеством Гоголя рассказы повторялись в Центральном доме литераторов, Центральном доме актера, Доме архитектора, Доме композиторов, Доме учителя, а москвичи потянулись к особняку на Никитской. Случилось то чуда добра и светлой памяти, которых так не хватало великому писателю при жизни. Москвичи приносили и дарили мемориалу вещи гоголевской эпохи: ковер, который лег у дивана в кабинете, каминные часы, книги, подсвечники, даже щипцы для снятия нагара, а в один из вечеров внучка скульптора Н. А. Рамазанова, снимавшего посмертную маску писателя, принесла повторение этой маски.

И, казалось бы, совсем невероятным стало появление в мемориальных комнатах личных вещей Гоголя. Известный живописец профессор Э. М. Белютин приносит в дар гоголевскому дому старинную фаянсовую чернильницу конца XVIII века из «гоголевского флигелька» в соседнем с Васильевкой поместье «Кибинцы», где прошли детские годы писателя.

Семья писателя относилась к числу захудалых дворян и охотно пользовалась гостеприимством дальнего родственника матери екатерининского вельможи Д. П. Трощинского, владельца «Кибинцев». Уехав из Петербурга, Трощинский постарался в деревенском обиходе воссоздать дворцовые порядки с пышными обедами, выходами хозяина и, само собой разумеется, театром, душой которого был отец Гоголя, сочинитель веселых малороссийских комедий, режиссер и актер. Хозяин очень им дорожил, как и успешно выступавшей на сцене Марией Ивановной, всячески удерживал их у себя и даже отвел специальный флигелек, где семейство Гоголей подолгу проживало вместе с детьми.

Наследники Трощинского распродали обстановку поместья. На одном из последних торгов с молотка пошла и обстановка флигелька, которую и купил не столько для пользования, сколько в память о великом писателе начальник соседней железнодорожной станции Ромодань обедневший князь Никита Иванович Курбатов, прадед Э. М. Белютина по матери. Эта обстановка и составила основное приданое младшей княжны, когда после смерти отца она перебралась в Москву и стала работать в ведомстве великой княгини Елизаветы Федоровны. Когда Мария Никитична вышла замуж, гоголевские вещи присоединились к коллекции западноевропейского искусства ее мужа, театрального художника Московской конторы императорских театров И. Е. Гринева.

Между тем «Гоголевские среды», как стали называться вечера на Никитском, приобретали все большую популярность, и не только среди москвичей. В адрес мемориальных комнат приходят посылки из-за рубежа, в том числе из Польши. Так, г-н Флисак присылает все упоминания о Гоголе и его последней квартире в польской прессе за многие годы. К числу исполнителей присоединяются народные артисты СССР Елена Николаевна Гоголева, Михаил Иванович Царев, Михаил Иванович Жаров, народные артисты республики Борис Телегин, Эдуард Марцевич, Владимир Сафронов, Роман Филиппов, консерваторские музыканты. Начинает формироваться фонд современных Гоголю книг – в этом приходит на помощь тогдашняя Ленинская библиотека. И, наверное, самое ценное – все, что делалось в мемориале, делалось бесплатно и на общественных началах, Москва словно сторицей возвращала любовь к ней писателя.

Но со смертью директора библиотеки, замечательного человека Елены Александровны Хрущевой вся работа была свернута. В это сегодня трудно поверить, но началась прямая борьба с дарителями и бескорыстными помощниками мемориала. Когда к 175-летию со дня рождения писателя, профессор Э. М. Белютин попытался передать мемориальным комнатам мебель из гоголевского флигелька, ему было наотрез отказано министром культуры РСФСР С. Мелентьевым. Основание: во-первых, нечего менять уже сложившуюся к юбилею экспозицию, а главное – Э. М. Белютин и созданное им направление «Новая реальность» противоречили доктрине Хрущева – Суслова о праве на существование в Советском Союзе только соцреализма в его наиболее догматическом варианте. Зато за отдельными предметами той же обстановки, в частности туалетным столиком Марии Ивановны Гоголь, за которым она вышивала и убиралась перед спектаклями, приехал один из партийных руководителей Полтавской области, который на обкомовской машине перевез их во вновь открывавшуюся Музей-усадьбу «Васильевка».

Именно в канун того юбилея прекратились «Гоголевские среды», были порваны отношения с Малым театром. Правда, те или иные «гоголевские мероприятия» проводились – симпозиумы, чтения, телесъемки различных программ. Вот только могли ли они работать на возникновение живой и сердечной «народной тропы», которая ведет людей в квартиру на Мойке?

Сегодня дом на Никитском поставлен на ремонт, и нельзя не понять директора 2-й Городской библиотеки В. П. Викулову, которая хочет проверять с помощью некоего общественного совета каждое действие реставраторов. Слишком много ошибок и недосмотров было допущено раньше, а главное – вся база исходных материалов осталась прежней: «на время Анны Егоровны», то есть на период после смерти писателя. Профессионализм и чувство профессиональной совестливости – как нам их сегодня не хватает повсюду!

А вот мебель из «Кибинцев» все же дождалась своего часа. Дарственной профессора Э. М. Белютина мемориалу переданы кожаный диван красного дерева с большими боковыми тумбами-библиотеками, одностворчатый красного дерева шкаф-«монашка» с вышитой картиной на дверце, по легенде, работы М. И. Гоголь, еще две связываемые с матерью писателя шитые картины – «Турчанка» и «Невеста с подругой, выбирающие венок для свадьбы», так напоминающая сцену из первой поэмы Гоголя «Ганс Кюхельгартен»: ломберный столик, овальный стол «на ананасе» для гостиной работы крепостных мастеров, кресло, ширмы. Сейчас библиотеке действительно негде хранить объемные экспонаты, но когда дом будет полностью восстановлен, в него должны еще перейти предметы из главного дома в «Кибинцах» – дубовый раздвижной стол на 32 персоны, десять карельской березы стульев – один из первых опытов использования этого материала из известной мастерской князя Мещерского и маленький кабинетный рояль-прямострунка.

Остается дождаться праздника открытия подлинного Дома Гоголя – дома для почитателей гениального писателя, всех и отовсюду, а не одних ученых и специалистов. Венок Гоголю иным не может быть.

Моя Остоженка

Он словно обмолвился в разговоре со своим учителем Павлом Петровичем Чистяковым: «ласковая улица». Ласковая для него, молодого художника В. И. Сурикова, приехавшего сразу после окончания Академии художеств работать над заказом для храма Христа Спасителя и остановившегося на ней? Или, скорее, ласковая для каждого – с сохранившимися в названии запахом кошеных трав, простором заливных лугов, близостью реки, к которой убегали извилистые протоки переулков? Четыреста лет назад здесь были отведены полосы для царских конюшен. Остожье – то ли размер луга, с которого накашивали стожок, то ли ограда вокруг стога. И так, и так – Остоженка.

Растянувшаяся от Крымского брода до Чертолья – места впадения в Москву-реку ручья Черторыя, – она не видала татарских войск. Топь в устье ручья делала ее начало непроходимым для конницы. Отряды неприятеля сворачивали от брода к будущему Арбату. Имя улицы появилось в XVII веке, но уже с XIV столетия стоял здесь женский монастырь.

Потом появился новый монастырь, получивший по главной церкви название Зачатьевского и положивший начало слободке – Зачатьевским переулкам.

К тому времени уже существовала кругом старая Конюшенная слобода – памятью о ней остается Староконюшенный переулок, а ближе к Крымскому броду – слобода конюхов, называвшаяся Стадной. Нынешний Кропоткинский переулок – бывшая Стадная улица.

Топография города – как мало мы уделяем ей внимания и как много способна она рассказать о прошлом Москвы! Каждое название – это страница истории, живой, не абстрактной, происходившей именно здесь, на этой улице, по которой мы ходим каждый день, или даже в доме, где мы живем. Хрестоматия, в которой все страницы разные, но ни без одной нельзя обойтись.

Остоженка. Сейчас многие москвичи да и жители других городов, любящие и знающие историю столицы, много говорят о ней, с любовью и нежностью произнося старое, теперь навеки ей возвращенное название. Вспомним же ее историю, пройдем по Остоженке во времени и пространстве, воскрешая имена, факты, события…

Итак, мы начали с Сурикова. Две первые его московские квартиры были на Остоженке. Одна – в угловом доме, снесенном для разбивки сквера у Кропоткинских ворот, другая (с ноября 1877 года) в доме № 6. Художник заканчивает единственную в своей жизни заказную работу – «Вселенские соборы» для храма Христа и начинает готовиться к «Утру стрелецкой казни». Предельно скупой на слова и письма, он пишет брату и матери в Красноярск, чтобы прислали немного, хоть 2–3 фунта, его любимого сибирского лакомства – сухой черемухе на Остоженку, в дом Чилищева, «меблированные комнаты, в № 46». Строки от декабря 1877 года: «Живу еще в Москве и работы мои кончаю… Не пошлете ли вы с попутчиком или по почте, смешно сказать, сушеной черемухи?! Здесь все есть: и виноград, и апельсины, и сливы, и груши, а ее, родной, нет!!!»

Маленькие особнячки, отдельные почти дворцовые здания, постепенно появляющиеся доходные дома, и в этом сплаве времен удивительно остро ощущавшееся художниками чувство единого живого целого. Не потому ли, что новые постройки нанизываются на нить старого ожерелья домов осторожно, с оглядкой друг на друга, нигде не нарушая исконного московского принципа периметральной застройки квартала.

В доме № 7 в конце 1880-х годов поселяется А. Е. Архипов и пишет «Деревенского иконописца» и «На Оке». Остоженке обязан своим возвращением к живописи и самым высоким взлетом мастерства Сергей Иванов – здесь написаны «Приезд иностранцев Москву в XVII столетии», «Царь. XVI век», «Поход москвитян. XVI век». По поводу картины «Царь», показанной в 1902 году на выставке «Общества 36-ти художников», критик «Московских ведомостей» с негодованием писал: «Но вот С. В. Иванов почувствовал потребность вернуться к этой отвратительной тенденции… он в карикатурном виде изображает русского царя!.. На белом коне едет в богатом царском одеянии какая-то толстая, неуклюжая фигура с напыщенным идиотски-глупым лицом и самодовольно поднятым кверху носом, и эта бессмысленная туша – русский царь?»

Со старой московской улицей связаны и ярчайшие страницы русской исторической науки. В здании бывшего Коммерческого училища (№ 38) в 1820 году родился и жил последующие тридцать лет С. М. Соловьев. Его знаменитые лекции в Московском университете поражали слушателей не столько эрудицией, мастерством слова, но тем, что ученый умел ввести их в лабораторию своих исследований. Вместо лектора перед ними представал, по выражению В. О. Ключевского, «ученый, размышляющий вслух в своем кабинете».

Извозчичья тройка. Москва. Конец XIX в.

С 1851 года С. М. Соловьев живет в доме № 16. В это время выходит из печати первая книга его «Истории России с древнейших времен». Последующие двадцать семь лет ученый выпускает в год по тому своего труда. Только двадцать девятый вышел после его кончины. И хотя квартиры за это время несколько раз менялись, Соловьев не изменял Остоженке и ее переулкам.

С ними же связано начало деятельности историка И. Е. Забелина. В ныне исчезнувшем доме № 29 жил редактировавший «Московские губернские ведомости» В. В. Пасек, поддержавший ученого и опубликовавший у себя в 1842 году его первые работы. Сам В. В. Пасек был членом кружка А. И. Герцена, но Забелин сближается и с кружком Т. Н. Грановского, который специально для талантливого самоучки читает ему дома полный курс истории. «Хорошо было бы, – писал Н. Г. Чернышевский, – если б у нас являлось больше таких людей, как г. Забелин… Побольше ученых, столь даровитых и живых».

Какое бесценное, великолепное созвездие имен вспоминаешь, бродя по тихой Остоженке! Крупнейший специалист по русской графике, автор трехтомных «Русских народных картинок» и четырехтомного «Подробного словаря русских гравированных портретов» Д. А. Ровинский проводит здесь 1850-е годы (№ 24), причем частым его гостем бывает все тот же И. Е. Забелин. Без малого полвека живет, по его собственному выражению, «в остоженских весях» академик лингвист Ф. Е. Корш, крупнейший представитель московской лингвистической школы, возглавлявший Московскую диалектологическую комиссию, Общество славянской культуры, Славянскую комиссию Московского археологического общества.

Имя В. Г. Шухова, квартировавшего в 1900-х годах в доме № 7, вызывает в памяти прежде всего представление о Шуховской башне, вошедшей в историю радиотехники как эмблема советского радиовещания. 160-метровая башня, не имеющая ни одного криволинейного элемента и построенная без лесов – ее секции поднимались телескопическим путем, – очень заинтересовала поддержавшего ее создателя В. И. Ленина. Но Шухову принадлежит к тому же изобретение крекинг-процесса, давшего в результате бензин, форсунки. Им проложен первый нефтепровод в Баку и созданы первые в мире нефтеналивные баржи.

О своем «остоженском учителе» вспоминал К. С. Станиславский, имея в виду В. Р. Вильямса, жившего в 1880-х годах на Остоженке и учившегося в Петровской земледельческой и лесной академии. Студент Вильямс, готовивший Станиславского к экзаменам на аттестат зрелости, каждый день проделывал пешком путь до Петровско-Разумовского.

Театральные страницы Остоженки. В 1830-х годах в доме № 26 живет талантливейший русский оперный певец и драматический артист Н. В. Лавров. Знакомец Пушкина, он был первым исполнителем роли Мельника в драматической постановке пушкинской «Русалки». Ему обязаны своим сценическим рождением многие романсы А. А. Алябьева и А. В. Варламова, оперные партии А. Н. Верстовского. Современники не могли забыть и блистательно сыгранного Лавровым Просперо в «Буре» Шекспира. Когда в 35 лет любимца Москвы не стало, поклонники почтили его память строками эпитафии, высеченной на могильной плите в Ваганькове: «Как рано смерть тебя жестокая сразила. О, незабвенный нам, пленительный певец! Россия твой талант с признательностью чтила, и изумил ее внезапный твой конец».

Любимцем старой столицы был и живший в 1850-х годах в доме № 4 актер Малого театра С. В. Васильев. С ним связано создание и первое исполнение многих ролей в пьесах А. Н. Островского. Драматург отзывался о Васильеве, что это один из «тех исполнителей, которые редко выпадают на долю драматических писателей и о которых они мечтают, как о счастии». На остоженские годы С. В. Васильева приходится основная деятельность И. С. Тургенева как драматурга, и актер бывал в расположенном неподалеку тургеневском доме.

Если бы существовали гербы старых улиц, символом Остоженки наверняка бы стал этот уютный шестиколонный деревянный особнячок на зеленой лужайке, обозначившей место былого запущенного сада (№ 37). Дом, видевший Тургенева, вдохновлявший Тургенева и не раз описанный в его произведениях.

Тургенев уезжает учиться из родительской усадьбы на углу Большого Спасского переулка и Самотеки и возвращается через много лет к матери в особняк на Остоженке. Сегодня помещенная на доме мемориальная доска говорит только о написанном здесь рассказе «Муму». А в действительности? «Андрей Колосов», «Переписка», отдельные коллизии, обстоятельства, типы… В стенах старого дома написаны многие стихотворения Тургенева, связанные с горьким и недолгим «перемухинским романом», как назовет сам писатель свое чувство к сестре близкого своего друга М. А. Бакунина – Татьяне: «Долгие белые тучи плывут…», «Заметила ли ты…», «Гроза промчалась», «Когда с тобой расстался я…» и другие.

Тургенев привязался к Остоженке. У него своя любимая комната на антресолях, низкая, очень теплая, с окнами на сохранившийся до наших дней вековой вяз. После смерти матери осенью 1850 года он задерживается в Москве, и старый дом начинает жить новой жизнью. Тургенев упоенно работает для театра. Его любимый гость – «папаша Щепкин», которому посвящена первая редакция «Нахлебника». Сыграть в этой пьесе великому актеру довелось только спустя более десяти лет. Сыграет Щепкин и тургеневского «Холостяка». С совершенно исключительным успехом пройдет в январе 1851 года на сцене Малого театра «Провинциалка». «Вот уж точно, я ожидал чего угодно, но только не такого успеха! – напишет Тургенев Полине Виардо. – Вообразите себе, меня вызывали с такими неистовыми криками, что я наконец убежал совершенно растерянный… шум продолжался добрую четверть часа и прекратился только тогда, когда Щепкин вышел и объявил, что меня нет в театре».

Бывал у Тургенева на Остоженке и другой замечательный актер – Пров Садовский. Писатель посвятил ему драматическую сцену «Разговор на большой дороге», опубликованную, кстати сказать, сыном Щепкина в его альманахе «Комета». В доме на Остоженке был написан в своем окончательном варианте рассказ «Певцы». Возникновению этого рассказа предшествовал очень любопытный эпизод.

Среди московских художников Тургеневу был особенно близок Кирилл Горбунов, недавний крепостной, хлопотами Гоголя начавший учиться у Карла Брюллова и усилиями многих литераторов получивший вольную. Но у Горбунова был и еще один, знакомый только близким друзьям талант – исполнителя народных песен. Не менее популярным в своей среде их исполнителем был и другой художник – Лев Жемчужников, брат литераторов, создавших вместе с А. К. Толстым образ Козьмы Пруткова.

У Тургенева рождается мысль устроить соревнование обоих певцов. Эта необычная встреча состоялась, одним из судей был сам писатель, а победителем вышел Кирилл Горбунов, черты которого сообщены в рассказе.

Кварталы, переулки, дома – имена, события, даты… На Остоженке была одна из первых квартир С. Т. Аксакова, где он начал свои «Записки театрала». Остоженка – это восемь лет жизни учившегося в 1822–1830 годах в Коммерческом училище И. А. Гончарова; П. И. Чайковский – времен написания его Первого квартета и в преддверии написания музыки к «Снегурочке»; А. Н. Скрябин 1890-х годов, когда так часто навещали его С. В. Рахманинов, С. И. Танеев (№ 35). И снова это не просто адреса очередных квартир – летопись единственной и неповторимой «остоженской жизни», ценнейший культурный слой истории Москвы. Тем горше нам сейчас, что есть в этом слое зияющие провалы – исчезнувшие по нашему недосмотру дома. Нельзя, например, пройти по остоженским адресам Пушкина. Исчез дом № 5, в котором поэт навещал свою тетку Елизавету Львовну Солнцеву. Нет дома № 7, принадлежавшего отцу «архивных юношей» братьев Владимира и Александра Мухановых, и дома № 18, владельцем которого был П. В. Нащокин, где постоянно бывал, а с 16 по 20 ноября 1833 года жил поэт. И в этом свой урок, к которому нельзя не прислушаться.

Итак, Остоженка вернула себе свое исконное имя. Не значит ли это, что необходимо заняться восстановлением, реконструкцией ее домов – живого музея нашей культуры, и сделать это тщательно, с любовью, без дешевой стилизации, без мертвых театральных декораций. Просто вернуть остоженским домам их первоначальный облик, привести в порядок и озеленить дворы. Чтобы жила современной жизнью старинная московская улица Остоженка. «Ласковая» Остоженка, как бы добавил Василий Иванович Суриков.