Текст книги "Московские тайны: дворцы, усадьбы, судьбы"

Вдова городского головы

Имя Александры Владимировны Алексеевой, урожденной Коншиной, вводит в мир сразу двух замечательных семей – Третьяковых и Станиславских. Ее мать, Елизавета Михайловна, была родной сестрой братьев Третьяковых, муж – двоюродным братом К. С. Станиславского. Всего лишь шесть лет оставался Николай Александрович Алексеев городским головой (1887–1893). Как отзывался о нем современник, «блестящим метеором пронесся он над Москвой, которая его не забудет». На эти шесть лет пришлись работы по расширению Мытищинского водопровода, начало прокладки системы городской канализации, устройство городских боен и городской прачечной, приведение в порядок городских бульваров, разбивка многочисленных скверов, строительство ГУМа, Исторического музея, городской думы (ныне – Музей В. И. Ленина) и основание городской психиатрической больницы, которой до того времени Москва не имела. Место для нее было приобретено за Серпуховской заставой у купца Канатчикова, почему Алексеевская больница стала иначе называться Канатчиковой дачей. Жизнь Н. А. Алексеева была прервана смертельным выстрелом признанного умалишенным человека.

Умирающий муж просил Александру Владимировну внести 300 тысяч личных средств на окончание строительства, но А. В. Алексеева и так всю жизнь занималась вопросами устройства душевнобольных в Москве. Во время организации работ по строительству Канатчиковой дачи она приобретает и дарит Москве здание напротив ворот Преображенской психиатрической больницы на Потешной улице для устройства приемного покоя на 45 больных. По духовному завещанию Александры Владимировны, очень тяжело переживавшей гибель мужа, Москва получала свыше полутора миллионов рублей на различные благотворительные учреждения. Это были два новых городских училища около Новоспасского монастыря и на 2-й Бородинской улице, приют с ремесленным училищем для сирот и полусирот из самых бедных семей – около Ваганьковского кладбища, наконец, реконструкция городского училища на Ульяновской улице (№ 42), ранее построенного также на средства и по заказу ее мужа.

Зал. Дом ученых (б. дом Коншиных). Архитектор Отто Гунст

Все эти занятия не мешали Алексеевым иметь открытый дом и собирать у себя ведущих музыкантов. Как вспоминает дочь П. М. Третьякова, «и он, и его жена были люди остроумные и радушные, у них было шумно, интересно и приятно. Петр Ильич (Чайковский) играл в винт, беседовал, ужинал. Меньше всего говорил о музыке. Все старались не утомлять его. Я помню это чувство бережности по отношению к нему».

Московские сибиряки

Так случилось, что дело заботы о психиатрических больных едва ли не полностью оказывается в Москве возложенным на благотворителей. С ним связано и семейство перебравшихся в Москву сибирских купцов Медведниковых. Среди купечества стало традицией отмечать память близких благотворительными делами.

Логгин Федорович Медведников уходит из жизни, оставив 27-летнюю вдову Елизавету Михайловну с двумя маленькими сыновьями. Несмотря на все трудности ведения большого торгового дела, она постоянно занимается благотворительностью, а перед кончиной завещает значительную сумму на устройство, как тогда говорилось, сиропитательного дома – приюта для сирот девочек. Сыновья строят для приюта в Иркутске особый дом и при нем создают банк, доходы которого шли на содержание воспитательного учреждения памяти их матери. В него принимали детей всех сословий, которые получали здесь и общее образование, и специальное – по различным рукоделиям. Именно Медведниковский приют становится началом женского образования в Сибири.

Переселившийся в Москву Иван Логгинович то же дело образования продолжает и в столице. Вместе с женой Александрой Ксенофонтовной он создает мужскую гимназию (Староконюшенный пер., 18), которая носит имена их обоих – Ивана и Александры Медведниковых. Гимназию отличала блестящая постановка преподавания древних и живых иностранных языков, законоведения, философской пропедевтики, естественной истории и химии. О том, какая трагедия коснулась жизни благотворителей, можно судить по завещанию Александры Ксенофонтовны. Два миллиона рублей она жертвует на приют, богадельню и из них 600 тысяч на устройство отдельного приюта «для идиотов и эпилептиков».

Для строительства приюта городская дума выделила участок через овраг от Канатчиковой дачи – Алексеевской психиатрической больницы, за Даниловским кладбищем. Начавшаяся Первая мировая война вынудила городскую думу перепрофилировать приют. Он был отдан душевнобольным воинам. Один из корпусов Медведниковского приюта получил имя Павла Михайловича Третьякова, поскольку строился на его средства. Все дело было в болезни сына мецената. Состояние Михаила Павловича не позволяло доверить ему капитал. Отец ограничил сына пользованием процентами с 200 тысяч рублей, которые после смерти Михаила Павловича должны были «перейти в собственность города для учреждения и содержание приюта для слабоумных на столько лиц, насколько позволит этот капитал». Воля П. М. Третьякова осталась неисполненной – спустя пять лет после составления завещания наступил 1917 год.

В этом отношении Александре Ксенофонтовне значительно больше повезло. Согласно ее последней воле в селе Поречье была выстроена богадельня с больницей для лиц духовного звания, которая просуществовала до революции целых 14 лет. Поныне остается самым большим детским лечебным психиатрическим учреждением и былой Медведниковский приют (5-й Донской проезд, 21а).

Город и архитектор

Сегодня вряд ли кто-нибудь займется таким вопросом, как место архитектора в повседневной жизни и в развитии современного большого города, тем более такого мегаполиса, как Москва. Обладает ли каждый (именно каждый!) архитектор какой-то свободой – творческой и административной? В какой мере обладает возможностью реализовывать свое понимание и, скажем условно, ощущение профессии, по собственному разумению соотносить их практически с жизнью города? Может быть, это вообще надуманная проблема. Может быть, но за нашими плечами история, опыт прошлого, заставляющий задуматься о многом применительно к развитию именно сегодняшнего градостроительства.

Начнем с цифр. В канун Первой мировой войны Москва имеет около трехсот пятидесяти «действующих», как тогда говорилось, то есть строивших по собственным авторским проектам, зодчих. Фактически каждый располагавший правами архитектора, будь то выпускник императорской Академии художеств, Московского училища живописи, ваяния и зодчества или Института гражданских инженеров, обосновываясь в старой столице, рассчитывал на подобную практику и ее приобретал.

В Москве, как, впрочем, и в других городах Российской империи, существовала четкая иерархия профессий, необходимых для горожан, что соответственно отражалось в ежегодно обновлявшихся городских справочниках. Первое место занимали медики – врачи, акушеры и… массажисты. Практика последних была настолько распространена, что по числу они не уступали акушерам. Речь шла исключительно о медицинском, лечебном массаже. Все работавшие в городе представители этих профессий выводились в исчерпывающий перечень с указанием адресов и мест работ. Надо иметь в виду, что клятва Гиппократа в истолковании тех лет предполагала, что врач обязан оказывать помощь каждому обратившемуся к нему больному, и притом в любое время дня и ночи. Подобная система предшествовала городской системе скорой помощи.

Второе место занимали юристы – присяжные поверенные, помощники присяжных поверенных, присяжные стряпчие и частные поверенные, состоящие при Московском окружном суде, при уездном съезде земских начальников и при московском столичном съезде мировых судей. И это убедительное свидетельство того, насколько часто население прибегало к помощи закона, и притом небезуспешно.

И третье место занимали архитекторы. Их списки в обязательном порядке печатались городскими справочниками с точным указанием адресов, номеров телефонов, при желании – приемных часов и квалификации. Архитектор должен был быть не только доступен, но и как бы проявлен для будущих заказчиков. Москва располагала академиками архитектуры, классными художниками-архитекторами и просто художниками-архитекторами. Те, кто не заявлял своего звания, обычно оказывались так называемыми неклассными художниками, но, так же как и первые, были аттестованы Академией художеств по представленным проектам.

Затем список архитекторов включал большое число гражданских инженеров, инженеров-архитекторов, инженеров-строителей, некоторых военных инженеров и даже нескольких инженеров-механиков. Здесь же стояло имя единственного в своем роде специалиста «по устранению сырости и напора грунтовых вод» Ф. О. Станека. Одни из входивших в список ограничивались собственно архитектурным проектированием, но и в обязательном порядке архитектурным надзором, если не общим руководством строительными работами собственного объекта. Но немало было мастерских, превратившихся в архитектурно-строительные бюро, как, например, располагавшееся на Большой Дмитровке, 9 классного художника архитектора Василия Ивановича Мотылева. Мотылев принимал на себя «изготовление всякого рода чертежей, проектов, смет; наблюдение и надзор за постройками; подряды на выстройку». Кроме того, в его бюро существовал самостоятельный отдел, занимавшийся «применением железобетона, отоплением и вентиляцией зданий».

У архитекторов существовал выбор – оставаться свободными художниками или поступать в штат учреждений, что, впрочем, не лишало их возможности свободной практики. Дело в том, что большинство, и прежде всего государственных, учреждений имело в штате архитектора и подчиненный ему отдел. Например, в Московской конторе императорских театров это Виктор Андреевич Величкин, имевший к тому же открытую мастерскую на Остоженке, 14. За один только 1913 год он заканчивает строительство одного из самых комфортабельных многоквартирных домов дореволюционной Москвы, на углу Большой Дмитровки и Камергерского переулка (№ 7), где жили в советский период Н. П. Хмелев и Л. В. Собинов, и отеля «Савой» на Рождественке (№ 3, ныне гостиница «Берлин»).

Архитектор в штате Московского университета А. С. Гребенщиков строит в 1911 году на Никитском бульваре так и не получивший запроектированной внешней отделки дом № 15, ему же самому и принадлежавший. Академик Николай Васильевич Никитин, член-учредитель Московского архитектурного общества, признанный почетным вольным общником Академии художеств «за известность и труды на художественном поприще» еще с 1882 года, состоит архитектором Управления Московского учебного округа, или, иначе говоря, чиновником ведомства Министерства народного просвещения. Одной из ранних его работ была перестройка дома № 13 по Поварской улице под богадельню для обедневших дворян. В начале 1890-х годов здание было арендовано Обществом искусства и литературы, основанным К. С. Станиславским и Ф. П. Комиссаржевским, поселившимся здесь же вместе со своей дочерью, будущей знаменитой актрисой Верой Комиссаржевской.

В Собственной канцелярии по учреждениям императрицы Марии состоит архитектором О.В. фон Дессин, в Службе пути и зданий ведомства Министерства путей сообщения – гражданский инженер И. И. Струков, в Московской духовной консистории в должности епархиального архитектора – Н. Н. Благовещенский, в Московской губернской тюремной инспекции – инженер-архитектор Б. А. Альберти. Архитекторскую часть Московского почтамта возглавляет гражданский инженер Х. Э. Неслер. Московская губернская тюремная инспекция располагает собственным строительным отделением, в которое входят гражданские инженеры А. С. Федосеев, П. П. Максимов, М. Н. Литвинов и один из очень популярных в Москве строителей Богдан Михайлович Нилус, строитель жилого комплекса под № 12 на Никитском бульваре. Нилус к тому же был многолетним гласным Московской городской думы, входил там в комиссию по развитию московского трамвая, хотя почти каждая служба городских железных дорог располагала собственным архитектором. Так, архитектором «Управления Отдела эксплоатации» состоял М. Н. Глениг, который вел ежедневный прием частных заказчиков в своей мастерской в Большом Афанасьевском переулке.

Наряду с Б. М. Нилусом в числе гласных думы были И. С. Кузнецов, окончивший Академию художеств со званием художника-архитектора в 1897 году за проект «Усадьба»; в 1907 г. он уже заканчивает строительство Саввинского подворья на Тверской улице (№ 6), а в 1913-м «Деловой двор» на Варварской площади, где после 1917 года помещался Высший совет народного хозяйства (ВСНХ), В. В. Шервуд и Р. И. Клейн.

Среди ранних московских работ Владимира Владимировича Шервуда особняк Суханова (Пятницкая ул., 64), долгие годы занимаемый институтом «Моспроект-3», дом Московского купеческого общества на Покровке, 44 (1908), дом для гимназии Приклонской на Пятницкой улице, 70 (1911), наконец, комплекс доходных домов Варваринского общества домовладельцев на Солянке, 1 (1914). Перечислять работы Р. И. Клейна нет смысла – их слишком много, и притом во многом они определяют облик Москвы рубежа XIX–XX веков; от Средних торговых рядов на Красной площади до универсального магазина английского торгового дома «Мюр и Мерилиз», от Бородинского моста до кинотеатра «Колизей» на Чистых прудах (ныне театр «Современник»), от дома чаеторговца Перлова на Мясницкой (1890–1896 гг., вместе с архитектором К. К. Гиппиусом) до примыкающего к Петровскому пассажу дома виноторговцев Депре (Петровка, 10), как и принадлежавший той же фирме дом № 17 по Петровскому бульвару. В «Былом и думах» Герцен упоминает, что для студенческих вечеринок «вино, разумеется, берется на Петровке у Депре». «Портвейн и херес, взятые от Депре» фигурируют в «Анне Карениной» Л. Н. Толстого на обеде у Облонских.

При всей загруженности архитекторов-гласных их участие в работе думы не было формальным. Тот же Р. И. Клейн вместе с И. С. Кузнецовым входят в думскую Комиссию по внешнему благоустройству города, сам Клейн – в Комиссию по составлению проектов обязательных постановлений и в Комиссию по вопросу об оздоровлении Хитрова рынка, в Комиссию по разработке вопроса о сооружении Народного дома и учебно-ремесленной мастерской на пожертвования А. А. Бахрушина. Но, обладая широкой известностью и несомненным влиянием в органах городского управления, Клейн не мог рассчитывать на преимущества при получении какого-либо государственного или общественного заказа. Принцип открытых, с обязательным широким обсуждением на страницах печати конкурсов был во всех случаях обязательным. И как Р. И. Клейн выигрывает конкурс на строительство первого в московской практике моста-памятника – Бородинского, так проходит он и всю процедуру очень многолюдного конкурса на здание Музея изящных искусств имени императора Александра III (ныне – изобразительных искусств имени А. С. Пушкина). В случае же частных заказов каждому проекту следовало пройти согласование с участковыми архитекторами и утверждение на Архитектурно-техническом совете, в состав которого входили академик Фома Осипович Богдановский, классный художник-архитектор Николай Дмитриевич Морозов, Илларион Александрович Иванов-Шиц, Николай Григорьевич Фалеев, Александр Фелицианович Мейснер и Максим Карлович Геппенер. Каждый из них контролировал определенные территории города, на которых, в свою очередь, размещались участковые архитекторы.

Обязанности Архитектурно-технического совета определялись достаточно точно. Его члены не могли воспротивиться образному решению здания, которое предлагал автор и поддерживал заказчик, но они могли его ограничить условиями, при которых оно бы вписывалось в «рисунок квартала и перспективу улицы». Их нарушение становилось по меньшей мере затруднительным, но, по всей вероятности, не так уж часто допускалось авторами. По выражению Р. И. Клейна, последние годы своей жизни преподававшего в Московском высшем техническом училище (ныне – МГТУ им. Баумана), русскую архитектуру отличало «вежливое поведение в толпе» – массе застройки. Считалась недопустимой ориентация на одни только громкие имена: внимательного уважения заслуживало каждое решение коллеги. «Если архитектору внутренне необходимо снести все вокруг своей постройки, чтобы тем создать для себя условия исключительного благоприятствования, значит, он еще не стал мастером, тем более градостроителем, но самовлюбленным эгоистом-любителем, не верящим в собственные силы в глубине души», – из докладной записки И. Ф. Мейснера, автора интересно решенных доходных домов, в том числе по Тверскому бульвару, 6 и Страстному бульвару, 4. Законченный в 1903 году дом на Тверском принадлежал Ярославской мануфактуре. Дом князя Горчакова на Пушкинской площади был завершен годом раньше.

Рассчитывать на высокую или ответственную должность, связанную с его профессией, архитектор мог только в случае реальной популярности его имени среди заказчиков и при наличии уже выполненных реализованных проектов.

Епархиальный архитектор Н. Н. Благовещенский является одновременно участковым архитектором на территории Новоандроньевского и двух Рогожских участков. Лев Францевич Даукша ведает двумя Серпуховскими и одним Якиманским участками. Он имеет дипломы инженера-механика, инженера-технолога и звание архитектора-художника, к тому же маленькая дань тщеславию заказчиков – всегда напоминает, что является потомственным дворянином.

Имя Анатолия Оттоновича Гунста, ведавшего Пречистенским, Сущевским и двумя Хамовническими участками, пользовалось в Москве особой популярностью. Выученик Академии художеств, получивший в 1896 году звание художника-архитектора за «проект зала для выставки», он обращает на себя внимание интересным комплексом зданий Российского страхового общества на Большой Лубянке (№ 5), отстроенным в 1905–1906 годах. После 17-го года комплекс занимал Наркоминдел, а затем МИД СССР. Сюда приезжали с верительными грамотами послы государств, начавших устанавливать отношения с СССР. Как писал Маяковский: «Признавайте, пока просто. Вход: Москва, Лубянка, угол Кузнецкого моста». А. О. Гунсту принадлежит и нынешний вид Дома ученых (Пречистенка, 16), перестроенного им для серпуховских фабрикантов Коншиных из особняка Нарышкиных-Архаровых. Большой популярностью пользовались открытые Гунстом «Классы изящных искусств» на Малой Бронной (№ 32), в которых преподавали И. И. Левитан и Ф. О. Шехтель. Он же выступает организатором общества «Московский драматический салон», почетными членами которого состояли М. Н. Ермолова, Ольга Осиповна Садовская, А. И. Сумбатов-Южин, Осип Андреевич Правдин – весь цвет казенной драматической сцены. Немалая роль в деятельности «Салона» принадлежала брату архитектора, композитору Евгению Гунсту, директору-казначею Союза деятелей искусств, председателю Московского общества распространения камерной музыки. Жили братья вместе, занимая на Староконюшенном переулке бывший особняк Бегичевых (№ 4), иначе – сестры поэта-партизана Дениса Давыдова, у которого бывал Грибоедов.

Примечательны слова превосходного актера Малого театра и драматурга А. И. Южина: «Гунст был архитектором в идеальном смысле этого слова, широко образованным, великосветски воспитанным, чутко откликавшимся на все новые явления искусства и вместе с тем словно вросшим множеством видимых и невидимых корней в московскую жизнь, практическую, повседневную и обращенную в будущее. Мне он представлялся зодчим во всем, на что обращал свое внимание». «В Анатолии Оттовиче, – добавляет «великая старуха», как ее называли по сцене, Ольга Садовская, – ничего не было от чиновника. Чиновничьи обязанности никак не подавляли в нем художника, напротив, казалось, это он подавлял всякое чиновничество своей культурой и независимостью суждений. Умница редкая!»

Любопытна и еще одна область деятельности московских архитекторов – изобразительное искусство. Последней категорией профессионалов, нужных горожанам (после архитекторов), были художники. И вот среди них заявляют о себе многие архитекторы. Л. М. Брайловский, заграничный пенсионер Академии художеств, успешно занимавшийся акварельной и декоративной живописью, С. В. Ноаковский, также заграничный пенсионер Академии художеств по архитектуре, с 1899 года преподаватель Строгановского училища, в дальнейшем академии. Это Н. Б. Бакланов, окончивший академический курс в 1910 году со званием художника-архитектора за проект Государственной думы, Т. Я. Бардт, также питомец Академии, получивший в 1903 году звание художника-архитектора за проект «Концертная зала в столице на 2500 мест», воспитанники Московского училища живописи, ваяния и зодчества, а затем уже Академии И. М. Рыбин, Антон Гуржиенко, ставший заграничным пенсионером Академии и отличившийся проектом «Городская дума в столице», многие другие.

«При всей инженерной подоснове нашей профессии быть собственно архитектором, значит постоянно развивать в себе творца» – слова Алексея Викторовича Щусева, академика архитектуры, проживавшего по Гагаринскому переулку, 25, где находилась и его мастерская. Прием велся ежедневно с 10.00 до 12.00 и с 16.00 до 18.00 часов вечера. Кроме воскресных и праздничных дней. Таков был ритм жизни московского зодчего.