Текст книги "Московские тайны: дворцы, усадьбы, судьбы"

Доктор Захарьин

Ее мужа называли в числе лучших русских терапевтов и, безусловно, одним из лучших диагностов. Профессор Г. А. Захарьин был, что называется, врачом милостью Божьей. Он умел и любил лечить и не знал другого увлечения, кроме медицины. Екатерине Петровне оставалось оберегать и обслуживать Григория Антоновича, который легким нравом не отличался. Внимания с его стороны она не ждала – просто оставалась на долгие годы их совместной жизни помощницей и женой. Современники готовы были обвинять доктора Захарьина и в тяжелом характере, и прежде всего в необычном сребролюбии. Еще бы! Визит клинициста оценивался в целых сто рублей – столько удавалось заработать за месяц земскому врачу.

Но, пожалуй, только одна Екатерина Петровна знала, как много и часто помогал муж нуждающимся студентам, какие средства жертвовал на военно-санитарные отряды, научно-медицинские общества и научные журналы. Полмиллиона рублей по завещанию Григория Антоновича были направлены на строительство народных училищ в Саратовской губернии. Это были деньги не унаследованные – заработанные трудолюбием и талантом. Недаром Чехов писал о своем университетском учителе: «Из писателей предпочитаю Толстого, а из врачей – Захарьина».

После смерти мужа Екатерина Петровна вместе с дочерью Александрой Григорьевной делает большой вклад в собрание Музея изящных искусств – это была коллекция пластики итальянского Возрождения, а в Захарьине-Куркине строит бесплатную больницу для бедных. Начатое в 1909-м, строительство было закончено в канун Первой мировой войны, причем по проекту живописца и историка искусств И. Э. Грабаря. Одним из исполнителей воли Екатерины Петровны стал ученик ее мужа профессор В. Ф. Снегирев, основоположник гинекологии как самостоятельной отрасли русской науки. «Мне хотелось по возможности доделать то, чего не удалось исполнить покойному Григорию Антоновичу», – напишет Екатерина Петровна. Дожить ту жизнь, которую они столько лет проживали вместе.

Сегодня в доме, выстроенном по проекту Грабаря, находится Городская туберкулезная больница. Доброе дело продолжается.

Они были последними

Бережно восстанавливая сегодня историю кафедрального собора Москвы, стремясь к воссозданию в благодарной памяти его облика, невольно обращаешься мыслью к тем, кто служил в храме Христа Спасителя. Тем более что особенности службы причта в самом большом соборе древней столицы существенно отличаются от обихода остальных московских церквей.

Четырнадцать причетников – более многочисленным был только штат Успенского собора в Кремле. Даже Архангельский собор в кремлевских стенах насчитывал лишь одиннадцать человек клира. В храме Христа Спасителя это были настоятель протоиерей Владимир Семенович Марков, ключарь протоиерей Николай Александрович Розанов, три священника – Василий Васильевич Красновский, Николай Васильевич Арсеньев, Илларион Васильевич Гумилевский, славившийся своим превосходным голосом протодьякон Афанасий Игнатьевич Здиховский и четыре дьякона – Алексей Николаевич Морозов, Вячеслав Илларионович Григорьев, Петр Николаевич Ярославов и Михаил Иванович Меандров. Последний также обладал редкими вокальными данными, и характерная подробность – только часто приглашавшиеся на духовные концерты и в московские дома Здиховский и Меандров имели в своих квартирах телефоны, представлявшие в годы Первой мировой войны немалую редкость для москвичей. Включая двух псаломщиков – Сергея Григорьевича Соколова и Петра Поликарповича Варфоломеева, все члены клира жили напротив храма.

Исключение составляли оба пономаря, снимавшие частные квартиры, – Владимир Александрович Сперанский и Александр Никифорович Зайцев.

Жилой дом причта входил в сложное и требовавшее специального надзора техническое хозяйство собора. Со дня освящения храма Христа Спасителя при нем существовало Управление по хозяйственному заведованию, возглавляемое настоятелем. Помимо В. С. Маркова, в него входили ключарь собора, церковный староста, штатный архитектор Иван Иванович Поздеев и смотритель, архитектор-инженер Михаил Нилович Литвинов. И Поздеев, и Литвинов имели собственные проектные конторы, вели многочисленные строительные работы в Москве, оба входили в состав Комитета по устройству в столице Музея 1812 года. Деятельность этого Комитета деятельно поддерживалась клиром храма Христа. И. И. Поздеев входил также в Комитет по сооружению храма в память Освобождения крестьян и, как высококвалифицированный специалист, был членом Московского отделения Императорского Русского технического общества. Известен он преимущественно как строитель церквей, и эта живая связь с делами Синода обусловила то, что он являлся членом Московского епархиального училищного совета и к тому же старостой церкви Филарета Милостивого при Епархиальном Филаретовском училище в Малом Харитоньевском переулке.

М. Н. Литвинов тяготел скорее к гражданском делам. Он был членом Строительного отделения Губернского правления. Но особенно примечательно его участие в качестве члена попечительного совета в работе Усачевско-Черняевского женского училища. Располагавшее правами казенных гимназий, это училище отличалось особенно хорошей постановкой преподавания всех видов искусства, в том числе рисования и музыки. Инспектором музыкальных классов в нем был профессор Консерватории К. Н. Игумнов.

Забота о хорошем состоянии храма, представлявшего сложное инженерное сооружение, приводит к тому, что его старостой утверждается не просто один из именитых граждан столицы, но Иван Дмитриевич Аблаженов, промышленник, занимавшийся производством строительных материалов и используемых в строительстве гончарных изделий. До наших дней дошел его типично замоскворецкий купеческий дом на углу Большого Толмачевского и Старо-Монетного переулка.

Но особенное значение для духовной жизни города имел состав клира, отличавшийся на редкость высокой образованностью и культурой. Следуя установившейся традиции, его члены преподавали Закон Божий в учебных заведениях, как, например, о. Василий Красновский в 1-й Рукодельной школе, учрежденной в ознаменование рождения великой княжны Анастасии Николаевны, – ее попечительницей была дочь организатора Высших женских курсов в Москве В. И. Герье. Другой пример представлял псаломщик П. П. Варфоломеев, состоявший учителем в Городском училище имени Ф. А. Копейкина-Серебрякова. Имя же настоятеля храма связано с деятельностью целого ряда обществ. О. Владимир Марков входит в Православное миссионерское общество, состоявшее под покровительством императрицы Марии Федоровны и возглавлявшееся председателем митрополитом Московским и Коломенским Макарием. Общество пользовалось значительным влиянием, о чем говорит даже простой язык цифр. Оно насчитывало около 10 тысяч членов, располагало капиталом 337 тысяч рублей, причем расходы на миссии составляли также более 300 тысяч. В Обществе любителей духовного просвещения о. Владимир Марков является одним из трех членов Отдела внебогослужебных собеседований, которым руководил епископ Серпуховской Анастасий. Но едва ли не самой близкой была для него деятельность милосердия в широко известном Елизаветинском благотворительном обществе, занимавшемся оказанием помощи детям беднейшей части населения Москвы и Московской губернии. В ведении общества находилось 13 приютов, 11 яслей, 1 приют-ясли, 1 временное убежище, 2 детских очага и 224 Елизаветинских комитета, при этом оно располагало миллионным капиталом.

Если церковь всегда осуществляла помощь нуждающимся – следует вспомнить, что при большинстве московских церковных приходов существовали собственные приюты для престарелых, – то в Елизаветинском обществе о. Владимир Марков осуществлял связь с наиболее состоятельными, преимущественно придворными и дворянскими кругами, взывая к их милосердию. В Совете общества, находившегося под попечением великой княгини Елизаветы Федоровны, он занимал место I члена, выше старейшины Английского клуба генерала от кавалерии М. П. Степанова, гофмейстера двора графа Н. Я. Эссен-Стенбок-Фермора или церемониймейстера двора И. П. Шаблыкина. Преданность делу вспомоществования именно детям приводит к тому, что педагогом – преподавательницей 3-й московской женской гимназии становится и дочь настоятеля Зинаида Владимировна Маркова. В одном из писем о. Владимира настоятелю московской церкви Климента, папы римского, были строки: «Не позаботившись с любовью о первом ростке, как надеяться на богатый колос и добрый урожай, не посеяв в детских сердцах света милосердия и добра, откуда ждать в мире справедливости и совестливости».

Великий романтик

Александр Николаевич Скрябин – его удивительное творчество словно распахнуло перед русской музыкой XX век со всеми его трагедиями, испытаниями, взлетами и падениями человеческой личности. Героические образы Третьей симфонии – «Божественной поэмы» (1903–1904), симфонической поэмы «Прометей» (1910), по собственным словам композитора, стремились «сказать людям, что они сильны и могучи», что нет предела их способности противостоять всем испытаниям, оставаясь мыслящими, чувствующими, противоборствующими любым обстоятельствам. И – что забылось потомками – скрябинское творчество, масштаб его чувств существовал и мог существовать только в Москве, ее узких улочках и переулках, небольших уютных комнатах у дышащих теплом кафельных печей. Среди его современников непросто найти тех, кто бы так полно и душевно жил нашим городом.

Это не преувеличение – скрябинская Москва: добрый десяток адресов, которые еще можно увидеть и сегодня.

Раннее детство композитора проходит между Мясницкой и Маросейкой, у стен ныне исчезнувшего Златоустинского монастыря. Антон Рубинштейн замечает у мальчика редкие музыкальные способности, но Скрябин оказывается во 2-м Кадетском корпусе, кстати оказать, одновременно с А. И. Куприным.

Это об их корпусе, находившемся в Лефортове, рядом с Екатерининским дворцом, Куприн напишет повесть «На переломе».

Но строгость казарменных порядков не мешала Скрябину заниматься музыкой и ездить на уроки к Н. С. Звереву и С. И. Танееву на другой конец города и к тому же выступать на ученических праздниках. Концерты в корпусе и принесли молодому музыканту первый успех. Сохранились воспоминания современника, как одно из выступлений Скрябина «было покрыто бешеными аплодисментами. Кадеты так неистовствовали, что в их усмирение должны были вмешаться воспитатели и, наконец, сам директор».

Кто знает, в какой мере восторги товарищей помогли композитору сделать шаг, предрешивший всю его дальнейшую судьбу. Скрябин сразу по окончании корпуса поступает в Московскую консерваторию и поселяется на Остоженке рядом с тургеневским поместьем. Квартиры в доходном доме Московского страхового общества на углу Ушаковского переулка особыми удобствами не отличались, зато сюда на огонек к молодому консерваторцу захаживал и С. И. Танеев, здесь становится завсегдатаем товарищ композитора по занятиям С. В. Рахманинов. «За окнами мело. Тишину сонной Остоженки редко нарушал визг полозьев. Сугробы окутывали соседний маленький домик со смешными колоннами и мерзнущим на тумбе дворником в необъятном тулупе и накинутым на голову огромным овчинным воротником. Иногда доносился жидкий звон с колокольни соседнего монастыря. А Александр Николаевич часами не отходил от рояля, бесконечно импровизируя, возвращаясь к полюбившейся теме или, наоборот, стараясь избавиться от нее, как от назойливой мухи. Он и позже повторял, что никогда больше не был так полно и безраздельно счастлив». (Из рассказов Веры Ивановны Скрябиной.)

Приглашение начать преподавать в консерватории последовало в 1898 году, а вместе с ним и переезд на «профессорскую» квартиру в Марьину Рощу.

Впрочем, Скрябин очень скоро возвращается в привычный район Арбата. На этот раз он выбирает дом на углу Мерзляковского и Хлебного переулков. Композитор много работает, тем более что его материальное положение значительно облегчает поддержка со стороны Маргариты Кирилловны Морозовой, которая начинает играть в его жизни ту же роль, что когда-то Н.Ф. фон Мекк в жизни П. И. Чайковского. Формальным предлогом послужили уроки игры на фортепьяно, которые брала у композитора М. К. Морозова, близко подружившаяся с женой композитора, музыкантшей, также преподававшей в Московской консерватории.

Благодаря этой неожиданной, по его собственному выражению, пенсии Скрябин получает возможность в течение 1903–1908 годов выезжать за границу, заниматься дорогостоящей концертной деятельностью, в частности организовать концерты в Париже. В марте 1908 года Московское отделение Русского музыкального общества приглашает композитора на авторские выступления в Москве, в частности для исполнения знаменитой «Поэмы экстаза». Скрябин так до конца и не узнал, что ценой этого приглашения стало покрытие М. К. Морозовой всех убытков Общества за сезон 1908/09 года.

Больше уезжать за рубеж композитор не захотел. Его последней квартирой становится дом в Большом Николопесковском переулке, прямо напротив старой церковки Николы на Песках. Дом № 11 принадлежал ординарному (штатному) профессору Московского университета А. А. Грушке, одновременно преподававшему на Высших женских курсах, Историко-филологических курсах В. А. Полторацкой (в здании у Никитских ворот, где впоследствии помещался Кинотеатр повторного фильма), в нескольких московских гимназиях.

Коллега композитора по Московской консерватории, профессор Григорий Прокофьев, создатель уникальной системы обучения игре на фортепиано, будет вспоминать: «Это был словно вымечтанный Александром Николаевичем уголок его Москвы. С одной стороны (№ 9) доходный, хотя и небольшой дом известных московских ювелиров Курлюковых, имевших магазины на Садово-Кудринской и Ильинке. Зато с другой (№ 13) – князь Николай Еммануилович Голицын, сын обаятельнейшего писателя-путешественника Еммануила Михайловича, который знакомил всю Европу с нашей литературой, искусством, историей. Писал старший князь на превосходном французском о Сибири, о наших сказках, легендах, о Финляндии. А еще дальше (№ 15) героиня, или, как толковали в Москве, потаенная любовь Антона Павловича Чехова, – княгиня Вера Николаевна Лобанова-Ростовская. Маленькая княгиня его рассказа. Будет время, непременно перечитайте – «Княгиня». А чего стоил один Никола на Песках, маленький, темноватый, тесный, с единственным священником и дьяконом. Тот же батюшка и отдавал Александра Николаевича. Такая нелепая смерть…»

Скрябина не стало весной 1915 года от обыкновенного фурункула на губе. По счастливому стечению обстоятельств уже через семь лет последняя квартира композитора будет превращена в музей, существующий по сей день и пользующийся особенной любовью московских любителей музыки. Другое дело, что все советские годы Музей-квартира находился под угрозой закрытия из-за обвинений композитора идеологами ЦК партии в «формализме». В год 80-летия со дня смерти композитора нельзя не вспомнить с благодарностью многолетнего директора музея Татьяну Григорьевну Шаборкину, героически боровшуюся за существование своего детища. А ведь это были военные годы – скрябинский музей переживал их вместе с москвичами как залог непременного возврата к мирной московской жизни.

В стенах скрябинской квартиры играли лучшие пианисты России, начиная с К. Н. Игумнова, А. Б. Гольденвейзера, Г. П. Прокофьева вплоть до Владимира Софроницкого, Павла Серебрякова, Марии Юдиной, Татьяны Николаевой. Ни с чем не сравнимые концерты продолжаются в Большом Николопесковском и поныне, где музыкальные впечатления обретают особую силу благодаря удивительному настроению настоящей московской жизни далеких скрябинских лет, которое так берегут сотрудники музея.

И как ни странно, в нынешнюю эпоху повального увлечения памятниками – кому только они не сооружаются, да еще по нескольку вариантов, как, в частности, Михаилу Шолохову, – и юбилеями, великому романтику Александру Скрябину не досталось ни того ни другого, даже в связи с 80-летием со дня смерти. Скромная памятная доска на доме-музее была установлена еще в дореволюционные годы. А памятник… Если не считать фигуры П. И. Чайковского около Консерватории, Москва не позаботилась о классиках русской музыки, которых во всем мире называют и исполняют как символ нашей национальной, да и собственно московской культуры.

Роддом Грауэрмана

Елизавета Петровна Милюкова сама признавалась, что первым ее побуждением было создание достойного памятника родному дяде, умершему в 1867 году, статскому советнику С. В. Лепехину. В Тупом переулке на Покровке (№ 22а) она приобрела дом, в котором открыла лечебницу его имени, взяв на себя ее содержание. В лечебнице был небольшой стационар и амбулаторное отделение, где неимущим оказывалась бесплатная помощь. По завещанию Елизаветы Петровны наследницей и пожизненной попечительницей лечебницы должна была стать ее племянница Н. И. Карпачева-Зворыкина, но это оказался один из немногих случаев, когда родные воспротивились воле покойной. Тем более их волновал неприкосновенный капитал, на проценты с которого должна была существовать лечебница, вместе с устроенной в ней домовой церковью Сергия Радонежского.

Возбужденное в суде дело оказалось проигранным, но угроза его возобновления оставалась. И спустя двадцать с лишним лет после смерти тетки племянница сумела добиться включения процветавшей Лепехинской больницы в состав Александровской общины «Утоли моя печали». В составе общины она получила название «Лечебница в память статского советника С. В. Лепехина, учрежденная Е. П. Милюковой». В печать лечебницы был включен герб рода Лепехиных. В 1906 году здесь открылся Институт охраны материнства и младенчества. А имена основателей – они были, как обычно, стерты. Ряды знакомых незнакомцев получили очередное пополнение. Вернутся ли они к жизни, займут ли должное место в памяти москвичей – дело уважения к собственной истории и совести нас, живущих на рубеже третьего тысячелетия. Ведь народ начинается с памяти, тем более о добрых делах.

«Расстрельный храм»

Храм в Большом Девятинском переулке. Через дорогу от городка американских дипломатов. В виду Белого дома. Освященный в память Девяти Мучеников Кизических. Святые Артем, Филимон, Феодот, Руф, Антипатр, Феотих, Маги, Фавиасий и Феогний пострадали за христианскую веру во времена императора Константина Великого, в IV веке, в городе Кизике на берегу Дарданелл. В Москву частицы их мощей были доставлены в годы Петра I, в то время, когда на ее площадях разыгрывались страшные сцены стрелецких казней.

Первоначально деревянный, храм был заложен по обету последнего древнего патриарха Кира Адриана и закончен в 1698 году, когда только что вернувшийся из Великого посольства, своей первой заграничной поездки, молодой царь посетил больного Адриана вместе с товарищем своих детских игр имеретинским царевичем Александром Арчиловичем и его сестрой царевной «Милетинской» Дарьей. В нынешнем своем виде храм был возведен во времена императрицы Анны Иоанновны. Колокольня пристроена в 1844 году. В советские годы церковь перешла в ведение ЧК ОГПУ и использовалась как место приведения в исполнение приговоров к высшей мере наказания – расстрелов. Женщин.

История здешних мест известна со времен, предшествовавших Куликовской битве. Во второй половине XIV века вырос на склоне спускающегося к Москве-реке холма новый, или Новинский, Введенский монастырь, ставший с учреждением при Борисе Годунове патриаршества домовым патриаршим, с большой слободой и приписанными к нему землями, тянувшимися по реке Пресне до Ходынского поля. Памятью о пресненских запрудах тех лет остался нынешний пруд в Зоопарке.

В 1680-х годах часто сопровождал патриарха Иоакима в Новинский монастырь архимандрит Чудова монастыря Адриан, поставленный в 1686 году митрополитом Казанским и Свияжским. Приезд Адриана в Казань совпал с началом тяжелейшей эпидемии. Тридцатью тремя годами раньше такое же «моровое поветрие» опустошило город, унеся 48 тысяч жизней. Митрополит дал обет в случае окончания «горячки» основать монастырь Девяти Мучеников Кизических, помогавших, по народным поверьям, при такого рода болезням, как и всякой другой телесной немощи.

Эпидемия неожиданно прекратилась. Адриан выстроил под Казанью Кизическую обитель, для которой даже сумел приобрести частицы мощей святых. Но сделал он это, уже став в августе 1690 года патриархом. В 1693 году он заказывает царскому жалованному иконописцу Петру Семенову Золотому, ученику живописца Ивана Безмина и замечательного иконописца Симона Ушакова, образ Девяти Мучеников. Кстати, одна из работ Петра Золотого – Богоматерь Боголюбская – хранится в Третьяковской галерее.

В 1694 году Кир Адриан заказывает написать церковную службу Девяти Мученикам выдающемуся церковному писателю, автору 12-томных Четьих-миней, Димитрию Туптало – святому Димитрию Ростовскому. А когда в 1696 году сам Кир Адриан оказывается на пороге смерти, пораженный параличом, он дает обет поставить в Москве церковь Девяти Мученикам, выбирая для нее место рядом со своим любимым Новинским монастырем.

Но пережить события Стрелецкого бунта недомогавшему Адриану не было дано. Патриарха не стало в 1700 году. Одновременно Петр I отменил институт патриаршества, заменив его Синодом, но сохранил знаменитых патриарших певчих, которых слушал в Девятинской церкви. Они будут в полном составе перевезены в Петербург, и Петр до конца своих дней будет разучивать с ними духовные концерты.

«Наперсник царя» – досадливый отзыв одного из современников о Кире Адриане можно назвать и справедливым и несправедливым. Мало кто из князей православной церкви пользовался таким уважением Петра, как последний патриарх. Петр часто видится с ним, пишет ему письма из походов, сообщая о всех одержанных победах, и – что кажется неожиданным – советуется об отдельных предпринимаемых реформах, в частности в отношении переустройства образования.

Обычной формой ранних государственных документов было: «Божиею милостию великий государь, царь и великий князь Петр Алексеевич всеа Великия и Малыя и Белыя Росии самодержец, советовав со отцем своим, великого государя богомолцем, с великим господином, святейшим Кир Адрианом, архиепископом Московским и всея Росии и всех северных стран патриархом». Так строится, в частности, указ о введении в действие Соборного уложения февраля 1700 года.

Разделял ли Кир Адриан реформаторские планы? Или просто понимал их неотвратимость? Среди современников ходили разговоры, что не случайно только после смерти патриарха Петр принял решение о перенесении столицы на берега Невы. Кир Адриан непременно бы убедил царя не оставлять отеческих гробов и народных святынь. Но вот во время последней болезни патриарха, у постели больного Петр считает необходимым развернуть полный план перестройки обучения священнослужителей, твердо веря в поддержку больного. Время не терпит, и, организуя ряд учебных заведений в Москве, Петр не хочет ждать выздоровления патриарха, торопится. И получает благословение. В официальных документах появится «Изложение речи Петра I, сказанной при посещении больного патриарха Адриана, о необходимости просвещения для России, о целях и способах организации школ для борьбы с невежеством». Не воспроизводившееся в широко доступной литературе, оно представляет тем больший интерес.

«Во имени Господни извещение.

Изволил великий государь царь святейшему патриарху глаголати, быв у него октоврия месяца в 4 д. ради посещения в немощи его. Что священники ставятся, грамоте мало умеют, иже бы их таинств на учати и ставити в той чин, на сие надобно человека и не единаго, кому сие творити; и определити место, где быти тому.

Чтобы возымети промысл о разумлении к любви Божией и к знанию его христиан православных и зловерцов: татар, мордвы, и черемисы, и иных, иже не знают творца Господа, и для того во обучение послати колико десять человек в Киев в школы, который возмогли бы к сему прилежати.

И благодатию Божиею и зде есть школа, и тому бы делу поредеть мощно, но мало которыя учатся, что никто школы, как подобает, не назирает. А подобно к тому человек знатный в чине и во имени и в доволстве потреб ко утешению приятства учителей и учащыхся. И сего не обретается ни от каких людей. Быти тому како?

Евангелское учение и свет его, си есть, знание божией человеком, паче всего в жизни сей надобно. И на школы бы всякия потребы люди благоразумно учася, происходили в церковную службу и в гражданскую воинствовати, знати строение и докторское врачевание.

Еще же мнози желают детей своих учити свободных наук и отдают зде иноземцем оныя, инии же и в домех своих держат, будто учителей, иноземцев же, которая славянского нашего языка не знают право говорити. К сему еще иных вер, и при учении том малым детям и ереси своя знати показуют, отчего детем вред и церкви нашей святой может быть спона велия, а речи своей от неискусства повреждение.

А в нашей бы школе при знатном и искусном обучении всякого добра учинилися. И кто бы где в науке заправился в царскую школу, хотя бы кто побывать пришол, и он бы ползовался.

И сего смотрети же надобно и прирадеть тщателно зело. Но яко вера без дела, а дело без правыя веры мертво есть обоя, тако слово без промысла, а труд без чина и без потреб не успеет ползовати.

Еще же велия злоба от диавола и козни его на люди, еже бы наука благоразумная где-либо не возимела места, всячески бо препинания деет в той.

Господь же Бог во всем помощь да сотворит людем спасительну».

Поденные записи придворного обихода свидетельствуют, что Петр не раз посещал вообще патриарха и засиживался у него за беседой по много часов. Так, 9 декабря 1695-го, перед Азовским походом, царь пробыл у Кира Адриана «с начала 5 часа ночи до 8 часа; и по восстании и шествии Его Великого Государя, патриарх благословил его образом Богородицы Владимирския». 1 октября 1696 года, буквально в день возвращения из того же похода, «Великий Государь Петр Алексеевич изволил быть у патриарха и сидеть в Столовой полате с последнего часа дневных часов до другого часа ночи до последней четверти». Чтобы побаловать государя, патриарх распорядился купить в Яблочном ряду у торговца Ивана Васильева 50 яблок «самых добрых больших наливу за 4 рубля», а на прощание благословил царя образом Всемилостивого Спаса. 21 февраля 1697 года, в первое воскресенье Великого поста, Петр гостил у Кира Адриана «с первого часа ночи до третьего часа ночи» и «на отпуске» был благословлен образом Владимирской Богородицы.

31 августа 1698 года, сразу по возвращении из Великого посольства, Петр просидел у патриарха «до 10-дневного часа» и был благословлен образом Успения Богородицы. На этот раз угощение было особенно торжественным, почему отпустили на него «вина секту полворонка, ренского полведра, 2 ведра меду вишневого, меду малинового ведерный оловеник (кувшин), пива мартовского трехведерный оловеник, меду светлого ведерный». Это было начало стрелецких казней.

В XVIII веке былой домовый патриарший храм становится приходским. Среди его прихожан оказывается обер-прокурор Сената Волынский, супруга которого приходилась двоюродной бабкой А. С. Грибоедову. От нее усадьба на углу Новинского бульвара и Девятинского переулка переходит к дяде Грибоедова – Алексею Федоровичу, владельцу смоленской Хмелиты. В свою очередь, Алексей Федорович продает в 1801 году усадьбу своей сестре Настасье Федоровне, матери драматурга. Последующие одиннадцать лет своей жизни Грибоедов проводит в приходе Девяти Мучеников. Церковные книги – единственный источник документальных сведений о нем самом и его близких вплоть до Отечественной войны 1812 года. Это время его занятий в Благородном пансионе и университете. В приходской церкви семья служит молебен перед уходом Александра Сергеевича в ополчение. Когда со временем скончается его мать, ее отпоют в Девятинском храме и похоронят на ближайшем Ваганьковском кладбище.

А в 1840–1850 годах «потаенным» прихожанином того же храма станет автор знаменитого «Соловья», композитор А. А. Алябьев. В силу несправедливого приговора ему будет запрещено проживать в столице, и он станет скрываться в доме своей жены Екатерины Александровны, урожденной Римской-Корсаковой, по первому браку Офросимовой (Новинский бульвар, 7).

Храм был возвращен церкви в 1992 году. С 1994 года его настоятелем стал внук нашего знаменитого живописца Валентина Серова – отец Антоний Серов.

Примечательно, что в Москве больше не было храмов Девяти Мучеников. Кроме домовой церкви графа Владимира Григорьевича Орлова, освященной в связи с эпидемией чумы 1771 года. В борьбе с ней принимал участие старший брат графа, любимец Екатерины II, Григорий Григорьевич Орлов. Помещение храма сохранилось до наших дней в мезонине дома № 5 по Большой Никитской, который занимал исторический факультет, а теперь издательство МГУ имени Ломоносова.