Текст книги "Московские тайны: дворцы, усадьбы, судьбы"

Пожар Манежа

14 марта 2004 года. Выборы Президента Российской Федерации. День, которого ждали, к которому готовились много месяцев. День знаковый и одновременно напряженный. Усиленная охрана порядка. Дежурства во всех учреждениях. Особенно в столице. Тем более в непосредственном окружении Кремля.

21 час. Закрывшиеся двери последних в стране избирательных участков – Калининграда. Выборы состоялись!

21 час 20 минут – полыхнувший Манеж. 30-метровый столп пламени, заливший кровавыми отсветами весь центр Москвы и Красную площадь. Соседнюю. По которой шел в свой предвыборный штаб президент.

Москва. Манеж. Начало XX в.

Кто-то в ошеломленной толпе, собравшейся на углу Большой Никитской, сказал: «Своими глазами увидеть пожар 12-го года…» Да, так открытым пламенем полыхала старая столица в Первую Отечественную. Но не в Великую Отечественную – москвичи такого не допустили ни разу. Руками студентов и школьников, каждую ночь поднимавшихся на крыши. Профессиональных пожарных не могло хватить на сплошной град сыпавшихся с неба зажигательных бомб: в боеприпасах фашисты не испытывали нужды.

На этот раз пожарных и техники было в избытке. Телеканалы еле успевали сообщать: 30 расчетов, семьдесят, уже сто! Каким-то чудом они размещались (или не размещались!) в узких проездах. Во всяком случае, одинокие струи стволов не сливались в единую водную завесу, а могучие пожарные вертолеты, хоть и «находились в состоянии готовности», не вступали в дело. От них якобы отказались сами брандмейстеры – за ненадобностью. Мол, справимся подручными средствами.

Справились… Когда погибли двое их товарищей, а третий был увезен «скорой». Когда здание выгорело внутри дотла (о находившихся там выставках, имуществе Центрального выставочного зала не заикнулся никто!). И когда полопались стекла в расположенном через узкий проезд здании фундаментальной библиотеки Университета. Но самое примечательное – главный архитектор Москвы А. Кузьмин сумел утешить москвичей показом по телевидению УЖЕ ПОЛНОСТЬЮ ГОТОВОГО ПРОЕКТА БУДУЩЕГО МАНЕЖА: не успеете оглянуться, как получите очередной торгово-развлекательный центр с многоэтажной подземной автостоянкой и всеми особенностями «настоящей современной архитектуры».

По существу, главный архитектор не раскрывал никакого секрета. Манеж был приговорен 6 лет назад. К перестройке, равносильной полному уничтожению памятника. Об этом знали специалисты – соответствующая мастерская «Моспроекта» получила проектное задание. Об этом догадывались москвичи. Да и о каком секрете могла идти речь, когда уже 2 года назад появилась договоренность на исполнение проекта с некой австрийской фирмой. В тайном тендере, проведенном уже после пожара (оперативность, которой можно только позавидовать!), та же фирма получила заказ на Манеж, согласившись выполнить его не за первоначальные 50, но за 25 миллионов долларов. Так или иначе, в руки отечественных реставраторов один из лучших и знаковых памятников столицы не попадет.

Быстрота проведения тендера могла поспорить со скоростью уборки пепелища. Предмет особой гордости отцов города: уже на следующий день телевидение могло показать до основания отмытое внутреннее пространство Манежа, не говоря о мгновенной уборке окружающих улиц. Оставался единственный недоуменный вопрос: а как же следствие? Даже в аквапарке комиссии работали на развалинах не один день, выискивали необходимые образцы, нумеровали, отправляли на дальнейшее исследование. Как случилось, что в Манеже в подобном анализе не оказалось нужды?

И кстати к вопросу об аквапарке, о печально знаменитом «Трансваале». Само собой разумеется, суевериям недопустимо поддаваться, тем более в наш компьютерно-интернетный век. Но ведь на бытовом уровне они по-прежнему существуют и действуют на наше сознание. Взрыв в метро около станции «Павелецкой» – на 9-й день «Трансвааль» – на 40-й Манеж. Или иначе, если вести отсчет с Манежа: за 40 дней до Манежа и выборов президента трагедия в метрополитене. Случайность? Простое совпадение? Как и вылет мэра на следующий день после пожара в Турцию, чтобы по правилам самого крутого боевика перебраться через государственную границу чужих государств в Аджарию. Миссия, соперничавшая с визитом в Тбилиси бывшего министра иностранных дел Игоря Иванова в Тбилиси и явно вызвавшая первоначально недоумение у нового мидовского руководителя Сергея Лаврова.

Москва. Пожарная паровая машина. Конец XIX в.

С причинами трагедий во всех трех случаях еще предстоит разбираться. Может быть, нашим современникам. Не исключено, далеким историкам. Некий туманный «чеченско-кавказский след» у Павелецкой. Просчет опытнейшего проектировщика в «Трансваале», который еще предстоит подтвердить все новым и новым «компетентным комиссиям» – если только полностью исключить качество строительных материалов и строительных работ. В отношении Манежа СМИ не скупились на самые невероятные версии.

Искра при работе вентилятора. Плановый – или даже самовольный! – продув рабочими в воскресный вечер, именно в день выборов всех вентиляторов. Нарушение всех разом правил пожарной безопасности – оказывается, руководителям Манежа давным-давно предъявлялся список претензий пожарной охраны из 25 пунктов, на который никто из администрации не обращал внимания, а неумолимые инспекторы на совершавшееся безобразие смотрели сквозь пальцы. И еще, по-видимому, нарушение системы пожарной сигнализации – иначе как объяснить, что пожар заметили не находившиеся в здании сотрудники Манежа, а стоявший на внешнем посту милиционер. И еще канистры с невесть откуда взявшимся бензином в помещении. И будто бы захламленный чердак, хотя съемка канала Рен-ТВ начала прошлой осени позволила зафиксировать открытые стропильные фермы – гордость Манежа и чудо инженерного искусства начала XIX века, вошедшее в учебники строительного дела: 45-метровые деревянные балки без промежуточных несущих столбов. Расчет считавшегося лучшим военным строителем Европы генерал-лейтенанта А. Бетанкура был безукоризненным. Но именно он и мешал размаху фантазии тех, кто наполняет сегодня Москву торгово-развлекательными комбинатами на потребу новых толстосумов. Только значение в русской истории Манежа этим никак не ограничивалось.

Год 1817-й. 5-летие Отечественной войны и первый памятник, которому предстояло отметить юбилей, – экзерциргауз (его позже станут называть Манежем), рассчитанный на маневры целого полка пехоты, иначе говоря, 2 тысячи солдат или соответственно кавалеристов. Место было выбрано рядом с Красной площадью, где после разрушений наполеоновского нашествия уже было восстановлено здание Торговых рядов, начата засыпка рва вдоль кремлевской стены – на его месте высаживался бульвар в два ряда деревьев. Одновременно стали забирать в подземную трубу реку Неглинную (на первых порах от Трубной площади до Москвы-реки у Водовзводной башни), с тем чтобы вдоль экзерциргауза разбить парк-памятник для гуляний, где, по выражению К. Д. Батюшкова, «погрузиться чувствами в близкое и великое прошлое».

Сегодня имя уроженца острова Тенерифа испанца Аугустина Бетанкура называется впроброс в связи с Манежем, где главным представляется О. И. Бове. Между тем А. Бетанкур одна из ярких страниц в истории русской и европейской техники. Получив всестороннее научное образование в Париже, он проводит телеграфную линию между Мадридом и Кадиксом и организует в Испании корпус инженеров путей сообщения. В 1803-м А. Бетанкур интендант армии, но, не приняв происходивших событий, уезжает в 1808-м в Россию, где поступает на военную службу с генеральским чином.

Это А. Бетанкур преобразует Тульский оружейный завод, строит пушечный литейный дом в Казани, строит здание Экспедиции заготовления государственных бумаг, где конструирует большую часть машин, совершенствует механическую часть Александровской мануфактуры, строит Гостиный двор для нижегородской ярмарки, наконец, по его проекту учреждается в Петербурге Институт путей сообщения, инспектором которого он становится. Заказ на строительство московского экзерцирхауза он получает от императора, будучи председателем Комитета о городских строениях в Петербурге. Ко времени окончания Манежа он становится главным управляющим путей сообщения Российской империи.

Императорский заказ был выполнен. 30 ноября 1817 года в готовом московском экзерциргаузе – Манеже состоялся смотр сводного гвардейского отряда, прибывшего в старую столицу на празднование 5-летия победы. Среди достоинств нового грандиозного здания гости отметили его удивительную акустику: отданные обычным голосом воинские команды превосходно были слышны в каждом уголке. Сам Аугустин Бетанкур видел в этом немалую заслугу реализовавшего его проект молодого представителя династии французских военных инженеров – А. Л. Корбонье.

Манеж положил начало ансамблю памятников 1812 года. В 1820–1823 годах на месте русла заключенной в подземную трубу Неглинной разбивается Александровский сад. По линии площади устанавливается торжественная ограда со своего рода триумфальными воротами по проекту Е. Паскаля. Внутри сада возводится по проекту О. И. Бове Грот. К нашим дням уже забылось что Грот был своеобразным памятником московским домам, погибшим в пожаре 1812 года: в его кладку архитектор вкомпоновал резные белокаменные детали безвозвратно утраченных строений.

Неизвестный художник. Портрет Александра I. Начало XIX в.

В 1824 году А. Бетанкура не стало, а в 1825-м последовало решение дополнить архитектуру Манежа скульптурным декором по проекту О. И. Бове. После пожара 12-го года он состоял главным архитектором «фасаднической части» Комиссии для строения Москвы. И это ему принадлежала идея создания целостных городских ансамблей в соответствии с масштабом и сложившейся застройкой города. Так появляется наш красавец Манеж, ставший не столько местом военных смотров, сколько главным общественным залом старой столицы.

Совмещать оба вида применения помещения представляло слишком большие трудности: превращение Манежа в зрительный зал требовало настила на мягкий засыпной грунт разборного дощатого пола.

Ярчайшие страницы были вписаны Манежем в историю московской музыкальной культуры. Любовь москвичей к серьезной музыке была известна во всей Европе еще со времен Анны Иоанновны, когда с начала 1830-х годов при дворе только что вступившей на престол новой императрицы сформировался первый в Европе симфонический оркестр полного состава. В то время как при дворах других монархов существовали только симфонические ансамбли. Оркестр «царицы престрашного взору» насчитывал около 90 музыкантов.

Фонтан «Молочница» в Царском Селе. Инженерный проект А. Бетанкура

Среди множества концертов, проходивших в Манеже, едва ли не самым значительным стал концерт Гектора Берлиоза. Первый приезд композитора в Москву состоялся в 1847 году ради единственного выступления в Колонном зале. Спустя двадцать лет, тяжело больной, сильно одряхлевший, он приезжает в древнюю русскую столицу словно за глотком живой воды. Его так и не сумели оценить на родине, зато Москва встречает бурей восторгов. Становится очевидным, что только Манеж будет в состоянии вместить большую часть желающих услышать маэстро. В распоряжении Берлиоза 700 оркестрантов и солистов, хор. В программе авторские произведения и еще Моцарта, Бетховена, Глинки. «Слушателей, по словам очевидца, было около 12 тысяч, и вся эта толпа восторженными криками, сливавшимися с тушем оркестра, приветствовала старца, стоявшего перед ней на высокой концертной эстраде». «Я просто не знал, куда деваться, – писал из Москвы композитор. – Это самое громадное впечатление, какое я только произвел во всю свою жизнь…»

Трудно не привести слова нашего музыкального критика Н. Д. Кашкина, что «парижане могут быть благодарны России, оказавшей величайшему из французских композиторов те предсмертные почести, в которых отказала ему наполеоновская Франция».

Спустя пять лет после триумфа Г. Берлиоза Манеж выбирается для организации выставки, посвященной 200-летию со дня рождения Петра Великого. Это была идея не правительства и не отцов города, но Общества любителей естествознания, антропологии и этнографии. Тем не менее в ней вызываются принять участие более 10 тысяч русских экспонентов и около 2 тысяч иностранных. В состав выставки включаются сельскохозяйственный, промышленный, технический, военный, педагогический, медицинский и исторический отделы. Сама она получает название Политехнической и проходит в течение мая – августа 1872 года. Наплыв участников так велик, что отдельные павильоны приходится размещать в Александровском саду, на Кремлевской набережной и на Варварской (ныне – Славянской) площади, где функционировал Народный театр. От Белорусского вокзала к Красной площади специально для выставки прокладывается первая в городе линия конки. На ее основе в 1875 году будет создано «Первое общество Конной железной дороги в Москве», и только в 1885 году бельгийское «Главное общество Конных железных дорог» проложит линии по Бульварному и Садовому кольцу и от центра на Воробьевы горы, в Бутырки, Дорогомилово и другие окраины.

Манеж за это лето посетит около 750 тысяч человек, что будет способствовать решению сохранить собранный материал. На протяжении всей своей истории Москва стремилась копить знания, беречь все, что могло им служить, и уж никак не торговать где ни попадя, тем более не гулять что ни день. На основе манежной Политехнической выставки будут созданы Политехнический музей, открывшийся для посетителей 12 декабря того же года (первоначально – Пречистенка, 7) и Исторический, открывшийся в 1883 году в специально для него построенном здании на Красной площади. Весь район Манежа был районом исторической памяти и науки – вместе с ансамблем Университета. Не исчезли и отдельные выставочные павильоны. Перевезенные на Болотную площадь, они стали использоваться как торговые помещения.

Богатая история Манежа была прервана переворотом Октября. Почти сразу его здание стало использоваться как правительственный гараж, и так до 1957 года, когда его переоборудовали под Центральный выставочный зал.

Сначала проходившие здесь Всесоюзные художественные выставки производили впечатление возможных перемен. Не в части живописи или скульптуры – они незыблемо следовали установленным нормативам социалистического реализма и по сюжетам, и по манере исполнения, во всех видах дизайна, над которым не так довлела цензура идеологов. Десятки советских дизайнеров получали высшие награды на самых разнообразных и престижных зарубежных выставках. Пусть и существовало четкое деление на то, что можно делать «для них» – на Запад и «для нас» – местного потребителя. А зрители дотошно выискивали малейшее проявление свободного дыхания и видения.

Дыхание оттепели, которая не состоялась. Разоблачая культ личности в отношении Сталина, Хрущев не захотел расстаться со всеми его преимуществами лично для себя. Именно Манеж стал площадкой, где генсек решил открыто об этом заявить. Посещение не соответствовавшей статусу первого лица в партии и государстве городской выставки «30 лет МОСХа», к которой решением Идеологической комиссии была присоединена экспозиция самого массового художественного профессионального направления «Новая реальность» под руководством профессора Э. М. Белютина (63 участника, около 200 работ), стало роковым для взаимоотношения Хрущева и с интеллигенцией, и с партией. «Скандал в Манеже» облетел буквально весь мир. Через полтора года его карьера политического деятеля была бесповоротно закончена. На переломе 1990/1991 года работы сумевшей выстоять «Новой реальности» заняли Манеж: 400 участников, около тысячи произведений, в дальнейшем показанных Министерством культуры в университетских центрах Соединенных Штатов.

Москва. Манеж. Военные трофеи 1812 г.

И как продолжение давней манежной традиции – в рамках той же выставки огромная культурная программа, объединившая все передовые тенденции в симфонической, инструментальной, вокальной музыке начала 90-х годов – от впервые заявившей о себе опере «Геликон» до хора Московской патриархии под руководством Анатолия Гринденко, от Московского театра пластической драмы под руководством Гендриса Мацкявичюса до Ансамбля ударных инструментов под руководством Марка Пекарского и Ансамбля современной музыки при Союзе композиторов с главным дирижером Владимиром Понькиным. В общей сложности 45 концертных вечеров.

Идея сохранить подобный действующий культурный центр после развала Советского Союза отступила перед натиском рынка. Торговые выставки, разухабистые ярмарки – их оказалось недостаточно для получения прибылей именно от Манежа, хотя, какими бы большими они ни оказались, этого не почувствуют ни студенты, ни пенсионеры, ни все те жители столицы, кто с таким трудом сводит сегодня концы с концами. В их моральной копилке остается только памятник как таковой, только здание, воплотившее в себе принадлежащую им – не олигархам и не новым русским! – историю земли, страны, ее нравственные устои. И как ни толкуй Новый Завет, евангельское утверждение однозначно: изгонять торгующих из храма, а не приглашать в него.

За свою 200-летнюю историю Манеж стал одновременно памятником архитектуры и памятником культуры. В нем важна каждая деталь, каждая подробность. Венецианский международный конгресс реставраторов 1964 года установил единые для всех стран принципы сохранения и восстановления таких памятников: «Для общества важно, чтобы зафиксированный этим зданием этап развития культуры не исчез из памяти, чтобы зритель не из книг, а наглядно узнал, что такой этап в жизни народа был». Для Манежа это означает, что его нельзя ни увеличивать в размерах, как сейчас постоянно практикуется московскими строителями, ни менять его интерьер и уж тем более вторгаться в подземное пространство с очередной идеей создания подземных автостоянок.

Сегодня подземные автостоянки планируются и под Манежем, и под Лубянской площадью. Еще недавно дело доходило до проекта многоуровневого гаража под… Патриаршими прудами. Для Манежа нарушение фундамента грозит нарушением гидроизоляции из-за непосредственной близости с Неглинной.

Так вот не пора ли остановиться с куплей-продажей городской земли Москвы? И если рано или поздно придется решать вопрос с природной рентой, сама жизнь не позволит уйти и от вопроса с рентой исторической, распространяемой на каждого человека, живущего на нашей общей земле. Право на подлинность в истории – это право на существование и развитие всего народа.

История одного капитала

Может быть, мысль написать такую историю возникла и раньше – в России с неизменным уважением относились и к торговому делу, и к опытам первых наших промышленников, – но в пушкинские годы к ней открыто обращаются многие журналисты, литераторы, как и все те, кто занимался вопросами отечественной экономики. Известно, что подобное предложение усиленно поддерживал Александр Иванович Васильев, первый министр финансов России во времена Александра I, о котором современники говорили, что он «управлял гражданским телом всей Империи».

На него живо откликнулся позже другой министр – юстиции в лице «патриарха русской поэзии», как называл его Н. В. Гоголь, Иван Иванович Дмитриев.

«Капитал сам по себе не есть памятник человеку, его составившему. Однако во благовремении и с пользою употребленный, способнее он способствовать делам отечеству необходимым и тем доставить владельцу своему благодарную память потомков». Речь шла о поддержке всяческой предпринимательской инициативы, особенно необходимой после Отечественной войны 1812 года. Пострадало крестьянство по пути следования наполеоновских войск и вблизи мест сражений, но главное – огромный ущерб был нанесен старой столице, и И. И. Дмитриев своими словами отдавал должное новой деятельной силе России – купечеству и фабрикантам.

Эти слова невольно вспомнились в связи с недавно постигшим Москву несчастьем – пожаром Центрального дома актера. Не только лишилось своего гнезда содружество деятелей театра, но пострадал и культурный памятник столицы – дом, в основе своей строившийся В. И. Баженовым и связанный с одной из наиболее фантастических легенд создания русских капиталов. Был он в конце XVIII века построен Бекетовыми, а именно они и были причастны к «золотой легенде».

Собственно, все началось в годы правления Петра I, причем в самые ранние годы, когда только что была свергнута власть правительницы царевны Софьи. В 1680-х годах имя золотопромышленников Мясниковых вряд ли кому-нибудь могло много сказать. Особым богатством они не выделялись, хотя и худшими в своем деле не были. Два брата, свою сестру они выдали замуж за Осипа Твердышева, состоявшего в «гостиной сотне» – купеческом сословии и располагавшего несколькими лавками в Симбирске.

Быстрое развитие русской армии, успешные ее походы многим подсказали в то время взяться за военные подряды. Идея торговавшего сукном Осипа Твердышева оказалась иной. Он уговаривает родственников вложить средства в организацию усовершенствованного суконного производства, что поддерживалось правительством и позволяло получать немалые ссуды и привилегии. В результате такое усовершенствованное производство появилось в Москве, и проданные отсюда первые партии товара получили очень высокую оценку.

Ко времени вступления на престол Елизаветы Петровны младший брат Осипа – Иван вместе с Иваном Мясниковым начинают хлопотать о землях на Урале для «розыску медной руды» и строительства соответствующих заводов. Высокий престиж фирмы позволяет им сравнительно легко добиться получения земель в тогдашнем Уфимском уезде. Цели своей Твердышев и Мясников достигают. К концу жизни им удается стать владельцами вновь построенных четырех и поныне существующих заводов: Богоявленского, Преображенского, Воскресенского и Верхотурского. Несколько меньшими были еще четыре завода. В общей сложности к их производству было приписано 76 тысяч крестьян. И то, что отличало былых торговцев от других заводчиков, – постоянные поиски наиболее выгодных покупателей и сравнительно более легкие условия труда рабочих. В этом последнем ими руководило не человеколюбие, но простой расчет; чтобы их рабочие не бежали и лучше приживались. Отсюда перепадала им и лишняя копейка, и земля для того, чтобы семья обеспечивала себя «прокормлением».

В постоянном стремлении за увеличением капитала совладельцы словно бы и не заметили отсутствия перспективы у своего дела – наследников, кому могли бы его передать. Иван Твердышев умер бездетным. Мясников имел четверых детей, но только дочерей. Огромный нажитый капитал и состояние оказались разделенными на четыре приданых. Каждая из невест Мясниковых получала до два башкирских завода и по 19 тысяч душ крестьян. Единственно, о чем не преминул позаботиться отец – чтобы его будущие зятья были деловыми людьми, способными сохранить и приумножить его богатства.

Ирина Ивановна Мясникова становится невесткой бывшего симбирского воеводы полковника А. А. Бекетова, женатого, кстати сказать, на шведке. Сестра мужа Ирины Ивановны – Екатерина Бекетова была матерью «патриарха русской поэзии». Говоря о славном происхождении многих капиталов, И. И. Дмитриев вполне мог иметь в виду и тот, который вошел в его семью. Бекетовы славились своей деловой хваткой. Брат мужа И. И. Мясниковой – по-своему знаменитый Никита Бекетов волей случая оказался в недолгом фаворе у императрицы Елизаветы Петровны. Результатом этого «случая» стало назначение его на должность астраханского губернатора. Меценат, предприниматель, Никита Бекетов вошел, между прочим, в нашу историю изобретением одного из наиболее выгодных для вывоза продуктов – паюсной, или, как ее в то время называли, «бекетовской» икры. Наконец, второй брат мужа И. И. Мясниковой – Н. А. Бекетов был казанским прокурором, и хотя во взятках или любой другой недобросовестности молва его и не обвиняла, никого не удивляло расположение, которое он постоянно оказывал родственникам. И вся эта семья постоянно бывала в ныне сгоревшем доме № 16 по Тверской улице в Москве.

Вторая невеста из дома Мясниковых – Дарья Ивановна становится владелицей прославленного нашего Пашкова дома – здания старой Ленинской библиотеки. Именно на приданое жены получает возможность его приобрести Александр Ильич Пашков. Хотя многочисленные путеводители и справочники по Москве называют Пашковых откупщиками, разбогатевшими на винных откупах, действительное происхождение состояния этой многолюдной семьи было совсем иным. Воеводы на Мезени, в Енисейске, в новой Даурской земле и в Тобольске, из поколения в поколение участвовали они в государственной жизни, участвовали в военных операциях. Егор Иванович Пашков был денщиком – личным секретарем Петра I, уже после его смерти членом Военной коллегии и губернатором все в той же Астрахани. По-видимому, Мясниковы поддерживали отношения главным образом с земляками. За двоюродного племянника Егора Пашкова, сына полковника И. И. Пашкова и была выдана Дарья Ивановна.

Среди ее детей был член Государственного совета обергофмейстер Василий Пашков, женатый на графине Екатерине Александровне Толстой, среди внуков – Сергей Пашков, женатый на дальней родственнице Пушкина княжне Н. С. Долгоруковой. Это в их семье проводит один из самых счастливых в своей жизни дней на масленичном гулянье 1831 года поэт вместе с молодой женой.

О сестрах Мясниковых говорили, что умели они доглядеть не только за мужьями, но и за своими капиталами, держались дружно и потому о разорении не могли и подумать. Третья невеста из мясниковской семьи – Екатерина Ивановна становится женой статс-секретаря Екатерины II Г. В. Козицкого, и, хотя жизнь ее протекала преимущественно в Петербурге, она настаивает на том, чтобы приобрести большой участок земли рядом с Ириной Ивановной, на Тверской улице. Былой ее дом сегодня занят Елисеевским гастрономом, а имя до сих пор носит московский переулок, на углу которого любимый московский магазин стоит. На ее примере можно утверждать, что Иван Мясников средств на образование дочерей не жалел. Известно, что Екатерина Ивановна вместе с мужем участвовала в литературной правке сочинений императрицы.

«Миллионы заводчиков поспособствовали обновлению породы наших аристократов», – ехидно замечал в частной переписке один из современников. Но вынужден он был признать и другое – достаточно часто эти капиталы получали дальнейшее свое развитие. Из двух дочерей Екатерины Ивановны Козицкой-Мясниковой Анна становится женой князя Белосельского-Белозерского – его имя с того времени станет носить один из уфимских заводов, Александра – французского эмигранта на русской службе графа И. С. Лаваля, состоявшего управляющим одной из экспедиций Коллегии иностранных дел. Судьба связала Пушкина с обеими ветвями этой семьи. К одной принадлежала «царица муз и красоты» Зинаида Александровна Волконская, урожденная княжна Белосельская-Белозерская. Дочерью Лавалей, у которых так часто бывал в Петербурге поэт, была Екатерина Ивановна Трубецкая, декабристка Трубецкая.

Памятью о четвертой невесте из дома Мясниковых в Москве остался превосходный архитектурный ансамбль «Люблино». Аграфена Ивановна, как и сестры, хотела видеть себя в построенном одним из лучших архитекторов доме, хотя ни на какие другие причуды мужу денег не давала. Судьба не слишком справедливо обошлась с ней: сегодня обычно называется в связи с ансамблем имя только ее мужа – Алексея Дурасова. Дочь Дурасовых стала женой Федора Андреевича Толстого, а внучка, названная в честь бабки Аграфеной, – Закревского. Аграфеной Закревской одинаково увлекались и Пушкин и Боратынский, посвятивший своенравной красавице одни из лучших своих строк.

Сестры строго соблюдали и еще один обычай: крупные, но непременно безыменные пожертвования на престарелых мастеровых и рабочих. Это стало семейной традицией и памятью об основателях «умного», по выражению поэта Дмитриева, капитала. «Ни имен своих простых, ни роду незнатного стыдиться не следует, ибо составляют они памятник ума и сметки российской», – пишет в «Наставлении учащейся молодежи» безымянный автор в 1819 году. Твердышевы-Мясниковы были тому примером.